Итак, я прочитал Ремарка
Осилил роман "На западном фронте без перемен" и его продолжение "Возвращение", который частично со старыми персонажами. Скажу сразу: знаю, что такое фашизм и мне про него рассказывать не надо. Да немцы, да солдаты, но здесь я увидел людей. Таких же, как и мы. Даже описание природы одинаковое - луга, тополя, берёзы, птицы. Только буков меньше. И ведь это люди не придуманные, описание взято с реальных персонажей. И тут задаёшься вопросом: как среди таких людей к власти пришёл Гитлер?
Никто из персонажей не хотел войны. Ну почти никто. В конце появился снайпер в одной из сцен, который, судя по всему, не навоевался. И большевиков он явно не любит. Не удивлюсь, если такой в итоге вступит в НСДАП или вообще в СС. А так все фронтовые товарищи Эрнста войну ненавидели. Даже Георг Рахе, который вернулся в армию, искал не войны, а того самого боевого товарищества. Обер-лейтенант Хеель был просто солдафоном, который мог только строем ходить, но и он не искал новой войны. Так как всё это случилось? Поему немцы наплевали на мирный договор подписанный в Версале?
Отдельно жаль Валентина Лагера и Адольфа Бетке. Первый, судя по всему, если не сдохнет с голоду, то будет убит на полях сражений Второй Мировой. Адольф, если не сопьётся, тоже. Адольф слишком многим пожертвовал ради жены, которая неизвестно любит ли его. Думаю, его историю можно было бы как-то развить дальше. А то как-то нелогично всё оборвалось.
Альберт Троске - ну с ним всё понятно. Тоже баба подвела. Что характерно, женщины бы точно кинулись сейчас её защищать, а вот мужики поступили бы также, как его боевые товарищи, которые реально вытащили его из глубокой жопы.
В целом, оба романа понравились. Знатоки, кто в теме, подскажите, а есть тоже про Первую Мировую, но про Италию или Францию? Британию не предлагать.
Ответ на пост «Поделитесь комментариями из просторов интернета, которые больше всего Вас впечатлили)»
Первый же артиллерийский обстрел раскрыл перед нами наше заблуждение, и под этим огнём рухнуло то мировоззрение, которое они нам прививали.
Они всё ещё писали статьи и произносили речи, а мы уже видели лазареты и умирающих; они всё ещё твердили, что нет ничего выше, чем служение государству, а мы уже знали, что страх смерти сильнее. От этого никто из нас не стал ни бунтовщиком, ни дезертиром, ни трусом (они ведь так легко бросались этими словами): мы любили родину не меньше, чем они, и ни разу не дрогнули, идя в атаку; но теперь мы кое-что поняли, мы словно вдруг прозрели. И мы увидели, что от их мира ничего не осталось. Мы неожиданно очутились в ужасающем одиночестве, и выход из этого одиночества нам предстояло найти самим.»
Эрих Мария Ремарк «На Западном фронте без перемен»
Эрих Мария Ремарк. На западном фронте без перемен
Быть может, еще кое-кто думал, как он, но остаться в стороне тоже никому не улыбалось, — ведь в то время все, даже родители, так легко бросались словом «трус».
Никто просто не представлял себе, какой оборот примет дело. В сущности, самыми умными оказались люди бедные и простые, — они с первого же дня приняли войну как несчастье, тогда как все, кто жил получше, совсем потеряли голову от радости, хотя они-то как раз и могли бы куда скорее разобраться, к чему все это приведет.
***
Они должны были бы помочь нам, восемнадцатилетним, войти в пору зрелости, в мир труда, долга, культуры и прогресса, стать посредниками между нами и нашим будущим.
Признавая их авторитет, мы мысленно связывали с этим понятием знание жизни и дальновидность. Но как только мы увидели первого убитого, это убеждение развеялось в прах.
Первый же артиллерийский обстрел раскрыл перед нами наше заблуждение, и под этим огнем рухнуло то мировоззрение, которое они нам прививали.
Они все еще писали статьи и произносили речи, а мы уже видели лазареты и умирающих;
они все еще твердили, что нет ничего выше, чем служение государству, а мы уже знали, что страх смерти сильнее.
***
— А что пишет Канторек?
— Он пишет, что мы железная молодежь, — смеется Кропп.
Мы смеемся все трое горьким смехом. Кропп сквернословит; он рад, что в состоянии
говорить.
Да, вот как рассуждают они, они, эти сто тысяч Кантореков! Железная молодежь!
Молодежь! Каждому из нас не больше двадцати лет. Но разве мы молоды? Разве мы молодежь?
Это было давно. Сейчас мы старики.
***
Кропп — философ. Он предлагает, чтобы при объявлении
войны устраивалось нечто вроде народного празднества, с музыкой и с входными билетами, как во время боя быков.
Затем на арену должны выйти министры и генералы враждующих стран, в трусиках, вооруженные дубинками, и пусть они схватятся друг с другом.
Кто останется в живых, объявит свою страну победительницей.
Это было бы проще и справедливее, чем то, что делается
здесь, где друг с другом воюют совсем не те люди.
***
— И вообще всем нам будет трудно. Неужели они там, в тылу, никогда не задумываются над этим? Два года подряд стрелять из винтовки и метать гранаты — это нельзя сбросить с себя, как сбрасывают грязное белье…
Альберт высказывает эту мысль вслух:
— Война сделала нас никчемными людьми.
Он прав. Мы больше не молодежь. Мы уже не собираемся брать жизнь с бою. Мы беглецы. Мы бежим от самих себя. От своей жизни. Нам было восемнадцать лет, и мы только еще начинали любить мир и жизнь; нам пришлось стрелять по ним.
Мы отрезаны от разумной деятельности, от человеческих
стремлений, от прогресса. Мы больше не верим в них. Мы верим в войну.
***
На наш участок опять прислали пополнение.
Это один из свежих полков, почти сплошь молодежь последних наборов.
До отправки на фронт они не прошли почти никакой подготовки, им успели только преподать немного теории. Они, правда, знают, что такое ручная граната, но очень смутно представляют себе, как надо укрываться, а главное, не умеют присматриваться к местности.
Они не видят ни бугорков, ни кочек, разве что самые заметные, не меньше полуметра в высоту.
Хотя подкрепление нам совершенно необходимо, от новобранцев толку мало; наоборот, с их приходом у нас скорее даже прибавилось работы.
Попав в эту зону боев, они чувствуют себя беспомощными и гибнут как мухи.
На одного убитого бывалого солдата приходится пять — десять погибших новобранцев.
***
Когда я вижу их в их квартирах, в их учреждениях, на службе, их мир неудержимо влечет меня, мне хочется быть там, с ними, и позабыть о войне; но в то же время он отталкивает меня, кажется мне таким тесным.
Как можно заполнить этим всю свою жизнь?
Надо бы сломать, разбить этот мир.
Как можно жить этой жизнью, если там сейчас свистят осколки над воронками и в небе поднимаются ракеты, если там сейчас выносят раненых на плащ-палатках и мои товарищи солдаты стараются поглубже забиться в окоп!
Здесь живут другие люди, люди, которых я не совсем понимаю, к которым я испытываю зависть и презрение.
***
Чей-то приказ превратил эти безмолвные фигуры в наших врагов; другой приказ мог бы превратить их в наших друзей.
Какие-то люди, которых никто из нас не знает, сели где-то за
стол и подписали документ, и вот в течение нескольких лет мы видим нашу высшую цель в том, что род человеческий обычно клеймит презрением и за что он карает самой тяжкой карой.
***
— Странно все-таки, как подумаешь, — продолжает Кропп, — ведь зачем мы здесь? Чтобы защищать свое отечество. Но ведь французы тоже находятся здесь для того, чтобы защищать свое отечество. Так кто же прав?
— Может быть, и мы и они, — говорю я, хотя в глубине души и сам этому не верю.
— Ну, допустим, что так, — замечает Альберт, и я вижу, что он хочет прижать меня к стенке, — однако наши профессора, и пасторы, и газеты утверждают, что правы только мы (будем надеяться, что так оно и есть), а в то же время их профессора, и пасторы, и газеты утверждают, что правы только они. Так вот, в чем же тут дело?
— Это я не знаю, — говорю я, — ясно только то, что война идет и с каждым днем в нее вступают все новые страны.
— А все же у них врут больше, чем у нас, — возражаю я. — Вы только вспомните, какие листовки мы находили у пленных, — там ведь было написано, что мы поедаем бельгийских детей.
Им бы следовало вздернуть того, кто у них пишет это. Вот где подлинные-то виновники!
***
Теперь только я вижу, что ты такой же человек, как и я.
Я помнил только о том, что у тебя есть оружие: гранаты, штык; теперь же я смотрю на твое лицо, думаю о твоей жене и вижу то общее, что есть у нас обоих.
Прости меня, товарищ! Мы всегда слишком поздно прозреваем. Ах, если б нам почаще говорили, что вы такие же несчастные маленькие люди, как и мы, что вашим матерям так же страшно за своих сыновей,
как и нашим, и что мы с вами одинаково боимся смерти, одинаково умираем и одинаково страдаем от боли!
Прости меня, товарищ: как мог ты быть моим врагом? Если бы мы бросили наше оружие и сняли наши солдатские куртки, ты бы мог быть мне братом
***
Кажется непостижимым, что к этим изодранным в клочья телам приставлены человеческие лица, еще живущие обычной, повседневной жизнью.
А ведь это только один лазарет, только одно его отделение! Их сотни тысяч в Германии, сотни тысяч во Франции, сотни тысяч в
России.
Как же бессмысленно все то, что написано, сделано и передумано людьми, если на свете возможны такие вещи!
До какой же степени лжива и никчемна наша тысячелетняя цивилизация, если она даже не смогла предотвратить эти потоки крови, если она допустила, чтобы на свете существовали сотни тысяч таких вот застенков.
Лишь в лазарете видишь воочию, что такое война.
***
Мы же отощали и изголодались.
Нас кормят так плохо и подмешивают к пайку так много суррогатов, что от этой пищи мы болеем.
Фабриканты в Германии обогатились — у нас кишки сводит от поноса.
Наши свежие части комплектуются из малокровных, быстро утомляющихся
мальчиков, которые не могут таскать на себе ранец, но зато умеют умирать.
Тысячами.
Они ничего не смыслят в войне, они только идут вперед и подставляют себя под пули.
Однажды, когда они только что сошли с поезда и еще не умели укрываться, один-единственный вражеский летчик скосил шутки ради целых две роты этих юнцов.
— Скоро в Германии никого не останется, — говорит Кат.
***
Каждый из нас знает, что войну мы проигрываем. Об этом много не говорят.
Мы отходим, после нынешнего большого наступления союзников мы уже не сможем продвигаться вперед, — у нас нет больше людей и боеприпасов.
Однако кампания продолжается… Люди продолжают умирать…
Рецензия на фильм "На Западном фронте без перемен"
А что за за кино вышло по Ремарку? И как сам фильмец с точки зрения участника реальных боевых действий? Без сюжетных спойлеров, не ссыте.
Общее впечатление. Под пиво не пойдёт, не тот жанр. Берите плоскую фляжку со шнапсом и вперёд. Фильм жёсткий, но нудноватый, с периодически используемыми однотипными повторами. Видимо это такой режиссёрский приём чтобы показать безысходность войны в виде механизма самоуничтожения человечества.
Да, ещё есть неплохой удар по психике зрителя при помощи старого приёма на контрасте "грязь в окопах для солдат - чистенькие кабинеты политиков". Но этот приём хорош для наивных не служивших и не воевавших обывателей, так как такой контраст был всегда и тут нет ничего нового под Луной.
Сенат и в Древнем Риме заседал в большом красивом светлом зале с высокими потолками, пока легионы глотали пыль на марше. И при этом сходить поглотать эту пыль для гражданина Рима никогда не было зазорным, война есть война. Но нагнать ужасу на зрителя надо, а для этого контраст между кабинетами и траншеями - то, что нужно.
Конечно, там не курорт и сейчас, грязь, распутица, холод или жара, отсутствие привычного комфорта. Поэтому когда участник боевых действий смотрит это кино, он его не просто смотрит, он вспоминает все те ощущения дискомфорта, которые непонятны и неизвестны гражданским. Оттого такой фильм смотреть тяжелее и неприятнее, когда ты знаешь что это такое, торчать в грязище в траншее, курить сигарету от скуки и тоски под постоянным прессингом вражеской артиллерии.
Кадров с траншейным бытом в фильме в достатке, но понять и прочувствовать весь этот быт, как в реальности, обычный зритель всё равно не сможет. Скорее кадры вызовут отвращение или даже ужас с нежеланием вообще туда попадать. То есть, конечно, идея снять антивоенный фильм вполне реализовалась. Нормальный человек не захочет всего этого ощутить на своей шкуре.
Ну как, нормальный, скорее перепуганный обыватель с высоким уровнем тревожности за своё будущее. Сейчас нормальных практически не осталось. На самом деле в реальности военный с руками из плеч конечно быстро наладит быт или по крайней мере хоть немного улучшит его. А затем адаптируется к окружающей его среде психологически и привыкнет, если будет время привыкать.
Не всё так ужасно и концентрировано, как показано в кино. В фильмах вообще обычно показывают нам концентрат из событий, который надо разбавить один к десяти как минимум. Например, известный многим фильм про ЧВК Вагнер "Лучшие в аду" заполнен событиями примерно на две недели боевых. Но происходит всё за два часа.
От этого возникает ложное ощущение, что война это просто 3,14-здец какое насыщенное событиями времяпрепровождение. Это далеко не так. В течение дня можно часами сидеть в траншее и ничего не будет происходит вокруг вас, если нет никаких особых задач или поручений. А потом за пять минут артналёт и полные штаны впечатлений.
Конечно, сейчас уже немного другая война, куда более технологичная и динамичная. Сейчас нет атак на вражеские траншеи в полный рост "мелкими группами по сто тысяч человек". Это утрировано, но не совсем. Во время только битвы на Сомме в Первую мировую общие потери были с одной стороны: французов — 204 253 человек, британцев — 419 654 человека, всего 623 907 человек, из них убитыми и без вести пропавшими — 146 431 человек.
И с другой стороны: более 465 000 немцев, из них убитыми и пропавшими без вести — 122 025 человек. И это за четыре с половиной месяца боевых действий только на одном из участков линии боевого соприкосновения. В результате общество получает вместо здоровых половозрелых мужиков кучу выживших обезумевших калек и психов, из которых единицы вернутся к нормальной жизни.
Сейчас нет таких объёмов и масштабов использования людских ресурсов, всё куда локальнее и скромнее. Два неполных мотострелковых взвода при поддержке пары коробок брони и самоходной или буксируемой арты могут штурмовать какой-нибудь пгт или деревню и этого может быть достаточно, так как современное вооружение эффективно заменяет пехоту на поле боя. И чем больше атакующее подразделение по численности, тем проще его помножить на ноль с помощью РСЗО, авиации, миномётов и арты.
Собственно, именно избыточно многочисленная пехота в Первую и Вторую мировую становилась лёгкой добычей артиллерии и пулемётов. Давили массой без особой тактики. Куда не стреляй, везде попадёшь. Это всё хорошо показано в фильме, как и окопное мочилово в ближнем бою, кадры жёсткие, так что с несовершеннолетними детьми и впечатлительными женщинами такое смотреть точно не стоит. Это вполне чисто мужское кино, которое на трезвую голову смотреть тяжело и нудно.
Тем не менее, в фильме есть ещё один интересный момент, это демонстрация изменения мировоззрения главного героя, который символизирует такого себе наивного молодого простофилю - идеальная мишень для пропаганды победоносной войны. И как далее иллюзии главного героя рассыпаются в прах от жестокой действительности. Это правда, каким бы вы ни были стрессоустойчивым и тактикульным, реальные боевые действия это всегда дичайший стресс и напряжение всех сил.
Конечно, со временем человек привыкает ко всему, если ему повезло и он выжил. Это как в известном анекдоте:
Великая Отечественная Война. Поле боя. Из окопа вылезает молодой лейтенант:
- Орлы, в атаку, за Родину, за Сталина, ура-а-а!
Солдаты поднимаются бегут в атаку. Немцы в своих окопах начинают
складывать вещмешки, типа отступать надо. Старый немецкий пулеметчик
говорит:
- Рано еще.
И дает длинную очередь из пулемета. Наши залегли. Через пару минут лейтенант
опять вскакивает:
- За Родину, за Сталина, ура-а-а!
Немцы опять начинают укладываться в дальнюю дорогу. Старый немецкий
пулеметчик:
- Еще рано.
И опять очередь из пулемета. Наши опять залегли. И так несколько раз подряд.
Через какое-то время встает молодой лейтенант и говорит:
- Так, я не понял, это че за нахуй, бляяять!?
Старый немецкий пулеметчик, собирая пулемет:
- А вот теперь пора.
Поэтому далеко не все, кто думает, что он справится, действительно справляются со стрессом. Страх смерти, ранений, плена, увечий давит на психику постоянно. Стресс холода, голода и так далее. Это всё накапливается и со временем практически у любого человека возникает дикое отвращение к войне и желание уйти от неё как можно дальше.
Профессиональными псами войны становятся единицы, да и бессмертных и неуязвимых там нет, рано или поздно война своё возьмёт, сожрёт и переварит. Нагрузки дикие, как на тело, так и на психику. Угробить себе спину или суставы конечностей можно довольно быстро. Поэтому не питайте иллюзий, что на войне может быть легко или просто. И с этим фильм вполне справился, показав всю изнанку красивой картинки "про войну".
Если вы не хотите туда попадать, после просмотра фильма ваше нежелание только усилится. Если вам это предстоит или у вас есть желание пойти повоевать добровольно, то какое-то представление о жести у вас возникнет. А значит проще будет адаптировать свою психику к стрессам хотя бы на какое-то время.
На Западном фронте без перемен (1930) | Окрашенная и улучшенная версия
«На За́падном фро́нте без переме́н» (англ. All Quiet on the Western Front) (1930) — чёрно-белая эпическая военная драма режиссёра Льюиса Майлстоуна, экранизация одноимённого романа Эриха Марии Ремарка. На первой церемонии премии «Оскар» картина получила две статуэтки в номинациях «Лучший фильм» и «Лучший режиссёр».
В 1990 году включён в Национальный реестр фильмов, обладая «культурным, историческим или эстетическим значением».
По версии Американского института кино картина занимает 7-е место в списке «10 лучших эпических фильмов» 10 фильмов из 10 жанров.
Сюжет
Фильм начинается предисловием из романа: «Эта история не является ни обвинением, ни исповедью, ни приключением, ибо смерть не приключение для тех, кто смотрит ей в лицо. Это лишь попытка рассказать о поколении, которое погубила война, о тех, кто стал её жертвой, даже если спасся от снарядов...»
Фильм повествует о «потерянном поколении», о молодых парнях, которые сразу со школьной скамьи добровольно отправились на фронт, увлечённые милитаристско-шовинистической пропагандой.
Кайзеровская Германия. 19-летний Пауль Боймер (Лью Эйрз), вместе со всеми одноклассниками записываются добровольцами на фронт Первой мировой после пламенной речи профессора Канторека (Арнольд Люси) о красоте воинского подвига и героической гибели во имя Отечества, убеждённые, что та продлится недолго, а они покроют себя лаврами победы. Перечеркнув записи на доске, ученики пишут «На Париж!» и запевают немецкий марш, маршируя и разбрасывая тетради.
В учебном лагере, где ещё вчерашний почтальон Химмельштрос (Джон Рэй) неожиданно становится унтер-офицером и требует беспрекословного подчинения, отбросив все сантименты, молодые люди быстро разочаровываются. Химмельштрос заявляет: «Вы собираетесь стать солдатами - и всё». Начинается изнурительная подготовка. Начальство хвалит вовсю выслуживающегося офицера и назначает переброску на фронт до полуночи. Ночью друзья мстят возвращающемуся из кабака начальнику, выпоров того палками, завернув в простыню и бросив в грязь.
После высадки из поезда, новобранцы попадают под артобстрел, в результате которого погибает один из группы. Его смерть производит неизгладимое впечатление на одноклассника Пауля, Бена. Новички закреплены за второй ротой, состоящей из зрелых солдат. Молодые люди, не евшие с утра, узнают, что их сослуживцы не ели уже два дня. Один из них, капрал «Кат» Катчински, отправляется на добычу провианта, возвращаясь с тушей свиньи, украденной из полевой кухни. За обед молодёжь расплачивается мылом и сигаретами.
По пути к окопам с задачей натягивания колючей проволоки Катчински поучает «зелёных», дабы те не погибли в первую же ночь. Для них это мучительный опыт, особенно когда мечущийся в истерике Бен, ослеплённый шрапнелью, погибает под пулемётным огнём. Отряд проводит несколько дней в бункере под обстрелами, в ходе которого потерявший самообладание Кеммерих, которому снится смерть Бена, выбегает из укрытия и получает ранение. Кату удаётся добыть буханку хлеба, на которую с жадностью набрасываются сослуживцы. Также им приходится защищать вещи от крыс. Вскоре звучит свисток, рота уходит в окопы, дабы отбить атаку французских солдат. При поддержке артиллерии и двух пулемётов удаётся перебить часть вражеских сил, но этого недостаточно. Бой продолжается штыковой, немцы отступают, но вскоре переходят в контрнаступление. Кат уничтожает пулемётную позицию метким броском гранаты. Рота занимает вражеские позиции, но понимая, что долго не продержится, оставляет их.
Спустя три недели с момента прибытия новобранцев солдат наконец отправляют к полевым кухням. От роты остаётся 80 человек, вследствие чего солдаты по приказу командира Бертинка получают двойную порцию, несмотря на возражения повара, готовившего на 150 человек, и наедаются до отвала. Рота узнаёт, что на следующий день будет вновь брошена в бой, и в полусерьёзной манере рассуждает, оскорбляют ли географические названия воюющих стран друг друга, и как это связано с ними. Тьяден, сослуживец Боймера, фамильярно говорит о себе и кайзере.
Пятеро друзей навещают Кеммериха в госпитале, возвращая тому вещи, который с ужасом понимает, почему у него так болит правая ступня - ему ампутировали ногу. Мюллер хочет оставить сапоги Франца себе по соответствующей причине, на что ловит осуждающие взгляды одноклассников. Доктор говорит Паулю, что раненому больше ничем нельзя помочь. Боймер успокаивает плачущего друга и просит Бога не дать тому умереть. Пауль судорожно ищет доктора. Вскоре юноша, пошатываясь, выходит из госпиталя с сапогами умершего друга.
Бой идёт за боем, роту перебрасывают с места на место. Детеринг, друг Боймера, получает письмо от жены и переживает за хозяйство. Капрал Химмельштосс прибывает в роту, но оказывается осмеян солдатами из-за плохой репутации. В первой же битве капрал трусит, что замечает Боймер, но внезапно, услышав приказ продолжать атаку, вылезает из траншеи и оказывается убит. Рота доходит до кладбища, но вскоре отступает. Пауль прячется в траншее, видя перескакивающих через неё французов, одного из которых он ранит кортиком.
Медленная и мучительная смерть солдата, с которым он оказывается один на один на целую ночь, становится самым тяжёлым испытанием для юноши. У Пауля не хватает духа прикончить несчастного, он старается облегчить его страдания - делает перевязку и поит сточной водой. На следующее утро солдат умирает с ухмылкой на лице. Пауль просит у трупа прощения, называя противника «товарищем» и задаётся вопросом - к чему всё это? Из документов Пауль узнаёт имя покойного - Жерар Дюваль, 1884 года рождения, у которого остались жена и маленькая дочь. Плачущий Пауль забывается, просыпаясь только ночью.
В лазарете Боймер рассказывает Кату о своём первом убийстве. Пауль замечает сослуживца, прицельно убивающего противника и удовлетворяющегося процессом, осознавая, что война есть война. Сослуживцы отправляются в кабак. Пауль обсуждает с Альбертом девушку с плаката четырёхмесячной давности - мая 1917 года, после чего отрывает половину. Купаясь в реке, солдаты замечают трёх французских крестьянок. Дозорный не позволяет тем переплыть реку, однако крестьянки предлагают тем прийти вечером. Трое друзей, давно не ощущавшие женского тепла, приносят девушкам еды. В это время Тьядек, не пошедший с остальными, напивается в стельку. Пауль, переспавший с Сюзанной, обещает помнить о ней.
Возвращаясь к линии фронта, Пауль и Альберт оказываются ранены в результате артобстрела. В госпитале они знакомятся с весёлым Йозефом Хамахером, раненым в голову и получившим свидетельство о невменяемости, хотя психически здоров, чем и пользуется. По его словам, рядом с моргом есть перевязочная, которую он называет «мертвецкой», и из которой на его памяти никто не вернулся живым. Ночью у Пауля открывается рана, несмотря на протест его отправляют в «мертвецкую». В его отсутствие Кроппу ампутируют ногу. Хамахер пытается отшутиться, но это не утешает юношу, тот начинает истерить. Радостный Пауль возвращается в палату. Альберт впадает в депрессию и провожает друга со слезами на глазах, после чего закрывает их лица на фотографии.
Поначалу полагавший участие в войне своим патриотическим долгом Боймер, вдоволь хлебнувший горя и крови, становится убеждённым пацифистом. Пауль приезжает на побывку к заболевшей матери (Берил Мерсер) и младшей сестре Эрне, привезя тем гостинцев. Боймер пьёт в баре с отцом и его друзьями, поддерживающими продолжение войны. Юноша посещает школу, где профессор Канторек призывает новую партию учеников на фронт, и говорит тем не идти туда, дабы не губить своих жизней, но его объявляют трусом. Юноша уходит, понимая, что его слова не возымеют никакого действия. Перед сном фрау Боймер нежно целует сына, готовя того к отъезду. Оставшись один, он понимает, что являясь ребёнком для матери, не может положить той голову на колени и поплакать.
16-летний новобранец сообщает вернувшемуся Боймеру, что после вчерашней атаки от второй роты осталось совсем мало людей, почти все ветераны убиты. Теперь она состоит преимущественно из молодых рекрутов. Выясняется, что Вестхус погиб, пытаясь вытащить с поля раненую собаку, а тоскующий по дому Детеринг дезертировал и был пойман за линией фронта. Пауль с радостью встречаются с Катом, как обычно ищущем пропитание. Того ранит в голень бомбой, Пауль несёт друга в укрытие. Во время обсуждения возможности встречи после войны Кат получает ранение в затылок осколком очередной бомбы и умирает. Пауль, продолжающий разговор, узнаёт об этом только в лазарете.
Приближается конец войны. Пауль, улыбаясь, высовывается из окопа и тянется к бабочке, но погибает от пули снайпера. В финале на фоне военного кладбища демонстрируются лица идущих в строю и оборачивающихся солдат второй роты, отправляемых на фронт, которых забрала война.
На Западном фронте без перемен. Рецензия
Больше ни один урапатриотичный военный фильм я не смогу смотреть без рвотных позывов