Либерализм — идеология врага рода человеческого.
История — это не перечень фактов, дат и имен. Это понимание истинных первопричин и взаимосвязей событий, причем причин глубинных, уходящих истоками во времена, часто бесконечно далекие от тех, когда сами события произошли. Поясню на элементарном примере. То, что менеджер по закупкам Петров проворовался у себя на работе, завышая суммы контрактов с поставщиками — простой факт, достаточный для управления собственной безопасности, чтобы выгнать Петрова со службы с позором и при случае выбить из него то, что он ухитрился украсть. Увлечение менеджера Петрова стриптизершей Камиллой из клуба «Розовый фламинго», на которую он и потратил львиную долю того, что похитил, есть причина произошедшей растраты, краха карьеры и синяка под глазом. Психологические особенности личности Петрова, которые обусловили его тягу к стрипклубам, неспособность к нормальным отношениям с женщинами, стремление самоутверждаться, демонстрируя щедрость и засовывая купюры за резинку трусов танцовщиц, покупая таким образом ощущение собственной значимости — это глубинные причины произошедшего. Но если мы хотим вместо унылого и малоинтересного рассказа о закомплексованном воришке и повесе увидеть Историю, то обратимся к детству Петрова, к его самым первым, невинным годам, когда в его личности сформировался досадный изъян, через десятилетия приведший к растратам и проституткам; к жизни его родителей, этот изъян допустивших, а то и создавших — и перед нами может открыться драматичная семейная сага, по напряженности линий сюжета и глубине философского смысла не уступающая творению Маркеса.
Понимаете, о чем я?
История человечества предстает перед нами в виде огромных, исписанных сложнейшими формулами досок в академической аудитории; в них соединены взаимосвязи и факты, события и люди, причины и следствия. Но как опытный математик может, сокращая и упрощая, привести самые сложные выкладки к единице или к нулю, так и историк, глядя на кажущуюся бесконечной череду замысловато переплетенных событий, способен увидеть в итоге, как все они сводятся к одному: постоянной, упорной борьбе двух начал, от первых до последних дней человечества. Стоит это понять, и история обретает свой истинный смысл, открываясь во всей своей грозной, эпической красоте.
Это очень неудобная правда. Настолько неудобная, что мы предпочитаем использовать эвфемизмы, чтобы не называть противоборствующие силы их истинными именами: Бог и Дьявол. Дьявола, кстати, упоминать всегда как-то сподручнее и проще, вы замечали? А сказать «Бог» неловко, как подростку, стесняющемуся при друзьях говорить «мама» и «папа». Правду эту признавать некомфортно прежде всего потому, что тогда придется что-то решать, делать выбор, идти каким-то из двух — и только двух! — из возможных путей, а идти трудно, лень и не хочется: во тьму — потому что это помешает успокоенно думать о себе, как о хорошем человека, к свету — потому что он кажется скучным, да и трахаться могут запретить. Монтегю Саммерс писал, что «в большинстве своем мы всего лишь равнодушные, посредственные, смешанные создания», либо вообще не задумывающиеся о выборе пути, либо успокаивающие себя заблуждениями о том, что есть нечто посередине, что-то серое, размытое, не черное, не белое, не холодное, не горячее, где можно жить, как заблагорассудится, соотнося свое существование только с условными нормами общественной морали. Но в этой войне никому не удастся сохранить нейтралитет, потому что стороны не берут пленных.
Одна сторона никогда не меняет обличья, ибо ее оружие — истина. Зато другая, под чутким руководством того, кто заслуженно именуется Отцом Лжи, постоянно скрывается под разными масками. И хотя в изобретательности ему не откажешь, но точно так же, как вся история рода людского сводится к единому смыслу, так и бесчисленные культы и секты, оккультные практики и метафизические опыты — от вампиризма до ордена «Голден Доун», от ведьмовства до «Цепей Мириам», от манихеев, катаров, альбигойцев до масонов и розенкрейцеров, от древних языческих культов до спиритов и деревенских ведуний — имеют одну суть: сатанизм, со всеми присущими ему отвратительными обрядами.
Я пришел к пониманию изложенного выше не сразу, но все же пришел. Поэтому, когда погружался в материал Альбигойских крестовых походов, прекрасно понимал, что, например, штурм в сентябре 1226 года Авиньона войсками Людовика VIII — не более, чем факт; политические предпосылки, побудившие короля возглавить второй Альбигойский поход — внешние причины события, а его настоящие истоки относятся к 242 году, когда на пыльных улицах Ктесифона, столицы Селевкии, оборванец по имени Мани принялся проповедовать свое учение, положив начало одной из самых опасных ересей в истории, названных по его имени — манихейство. Собственно, ничего принципиально нового он не изобрел. Манихейство представляло собой компиляцию гностических учений, возникших одновременно с христианством — более того, я уверен, что христианство послужило причиной их возникновения: то была реакция извечного противника Бога на Слово, которое принес в мир Его Сын.
Дерево жизни, которое выросло из принесенной в мир Благой Вести, Дьяволу не погубить; но вокруг него можно высадить собственный мертвый и пагубный лес.
По форме гностической учение и манихейство было чистой воды оккультизмом с его претензией на владение некими абсолютными и тайными знаниями о мире, доступными лишь посвященным. На внешнем контуре декларируемых мировоззренческих постулатов гностицизм был чрезвычайно похож на современный светский гуманизм с его неприятием единой ценностной вертикали и отрицанием абсолюта дихотомии Добра и Зла: оба этих принципа представлялись универсальными, равными, способными изменяться в зависимости от ситуации и обстоятельств, а также оставляющими возможность выбора между ними без всякой нравственной индексации такового.
Что мне сейчас хорошо, то и добро.
Если допустить реальность существования дьявола, то придется признать, что по убеждениям и образу действий он был бы настоящий гуманист и либерал, проповедующий свободу как вседозволенность, гордыню и ненависть к Церкви.
Неудивительно, что это привело к инверсии двоичных представлений и характерному извращению библейской космологической системы: на внутреннем контуре проповедуемых воззрений гностические секты утверждали, что Демиург, библейский Бог, и есть олицетворенное зло, а Змей является воплощением добра. Это чем-то напоминает характерное для атеистической советской эпохи прочтение мифа о Прометее: Зевс в нем выступает как тиран, держащий в неведении и тьме несчастных, страдающих человеков, в то время как гуманный либерал Прометей заботливо одаривает их огнем и знаниями, вовсе им не предназначенными. Отсюда логически следовало, что все, предписанное в Писании, является злом — ну, точнее, вредным для человеческого блага ограничением, — и наоборот, все запрещаемое им, есть добро.
Ибо зачем я должен воздерживаться от чего-либо, если мне хочется? Потому что в какой-то книжке написано? Ну уж нет.
Именно поэтому ритуальное нарушение Божественных заповедей, богохульство и осознанное поклонение дьяволу стало основой церемоний всех еретических сект, породивших затем многочисленные сатанинские культы. Это закономерное развитие стремления к вседозволенности, понимаемой как «свобода». Просто кто-то идет по этому пути до конца, доходя до алтарей, на которых во славу Вельзевула приносятся в жертву младенцы, а кто-то так и остается в нерешительности топтаться между светом и тьмой, успокаивая себя тем, что «никого не убил», каждый день убивая себя потаканием собственным слабостям и страстям.
В основе любой культуры находится культ. Один из двух возможных. Отвержение одного из них неизбежно приводит к другому. Гуманисты, с наслаждением отказываясь от того, что было основой тысячелетней культуры, полагают, что обретают некую свободу от культа вообще. Ничуть не бывало — они просто переходят под другую юрисдикцию, желая того или нет. Каков культ — такова и культура.
В Европу манихейство проникло в начале XI века, впоследствии распавшись на множество сект: катары, альдонисты, сперонисты, ломбардские конкорренсы, багноленсы, альбигойцы, павликиане, патарены, богомилы, вальденсы, тартарены, бегарды, — что отнюдь не меняло их сути, скрывающейся под разными именами. Что характерно: все они отнюдь не ограничивались религиозной деятельностью, но представляли собой настоящие террористические группировки, одинаково яростно выступавшие как против существующей власти и законных порядков, так и против Церкви, всегда служившей этой власти духовным оплотом. Чего стоит только некий Танхелин, в 1112 году собравший под своим началом целую армию числом до трех тысяч человек и в итоге фактически захвативший город Антверпен, где правил, как самопровозглашенный король. Анархическая и антихристианская риторика соседствовали в его проповедях, и, кроме социального бунта, он призывал к полному отречению от церковных законов, что в итоге привело к дикому разгулу порока и бесчестия в подчиненных ему областях.
Власть, особенно та, которая опирается на традиционные духовные ценности, всегда вызывает ненависть у тех, кто проповедует хаос.
Наиболее сильной в политическом и организационном плане была манихейская секта катаров, обосновавшаяся в Лангедоке и на юго-западном побережье Франции, бывшем тогда под властью королевства Арагон. Они именовали себя альбигойцами, по названию городка Альби. Попытки папы Иннокентия III вразумить их средствами убеждения ни к чему не привели: с 1198 по 1208 годы продолжались бесконечные переговоры и дискуссии, пока осмелевшие альбигойцы, растлившие своим вероучением уже весь Лангедок и заручившиеся поддержкой местных дворян, не зарезали очередного папского посланника в его собственной постели. И тогда в 1209 году около десяти тысяч крестоносцев выступили из Лиона, начав растянувшуюся на много десятилетий войну, вошедшую в историю под названием Альбигойских крестовых походов.
Искоренение ереси стоило почти миллиона жизней. В 1233 году катары были разгромлены, но отдельные очаги сопротивления сохранялись до 1255 года, когда был взят замок Керибюс. Некоторые исследователи считают, что окончательно очистить многострадальный Лангедок от катаров удалось только в 1321 году, когда на костре был сожжен некий Гийом Белибаст. Я же уверен, что совершенной победы достичь вовсе не удалось: сменив маски, затихнув до поры и до времени, сатанинские секты благополучно продолжали существовать, ожидая часа своего торжества. И он настал немногим более, чем через сто лет, когда Ренессанс породил светский гуманизм с его готовностью принять и признать любые доктрины, лишь бы они шли в разрез с традиционными христианскими ценностями. Характерно даже название этой эпохи — «Возрождение». Есть такие слова, которые гипнотически действуют на современных людей, воспринимающих только кажущийся положительным смысл, совершенно не вдумываясь в контекст. «Свобода» — от чего? «Равенство» — кого с кем? «Возрождение» — чего именно? Так я скажу чего: прежде всего, античной, дохристианской, языческой культуры; возрождение римских оргий, афинских борделей и вакханалий.
Слова «манихей», «альбигоец», «катар» и «колдун» были практически синонимами, потому что именно колдовские практики предполагали взывание к силам, которым поклонялись члены еретических сект. Участниц шабашей, ведьмовских ковенов и есбатов казнили именно как еретиков, сатанистов и уголовных преступников. Ведьмы, преданные огню светскими властями, были не чудаковатыми милыми старушками, пострадавшими за траволечение и попытки заговорить бородавку у сына деревенского старосты; не роковыми рыжими красотками, которых сжигали за то, что они горделиво отказывались уступить похоти отвратительных пузатых монахов; не свободолюбивыми последовательницами воспевающих природу языческих обычаев — оставим эти образы в породившем их современном информационном поле, с завидным упорством приучающем современного человека к терпимости к колдунам. Преподобный Август Монтегю Саммерс называл ведьму «злобным созданием, социальной чумой и паразитом на теле общества, последователем отвратительных обрядов, отравительницей, шантажисткой и виновницей многих других преступлений, членом властной тайной организации, враждебной церкви и государству, богохульницей, властвующей над крестьянами с помощью террора и суеверий, шарлатаном в медицине, сводней и знахаркой, делающей аборты, теневым советником распутных придворных дам и кавалеров». Ведьм казнили как еретиков в худшем смысле этого слова, сатанистов, убийц и опасных преступников. Вопреки распространенному мнению, смертный приговор выносила не Инквизиция, а светские власти, ибо функцией инквизитора было собственно только установление самого факта ереси и попытка вернуть еретика в лоно Церкви. Последнее, впрочем, вряд ли было возможно для тех, кто сознательно выбрал служение врагу человеческого рода. Костры, в которых сжигали колдуний, были реакцией на Ренессанс, и их жар являлся подобием жара, который является симптомом тяжелого недомогания и лихорадки. Попытки прижечь распространяющийся яд ведьмовства оказались тщетными; а позже и дьявол, этот великий насмешник и юморист, наставник сегодняшних зубоскалов, превратил охоту на ведьм в массовую истерию, индуцированный психоз, в котором смешались суеверия, зависть, корыстолюбие, а больше всего — страх перед силами зла, усугубляющийся кризисом веры. Можно представить, как радовались ведьмы и бесы, когда обезумевшие от ужаса или одержимые ненавистью христиане сжигали друг друга сотнями, без разбирательства и суда, не жалея ни молодых, ни старых, и кстати, без всякого участия в этом деле Инквизиции.Дошло до того, что в Кельне в 1639 году — когда «мрачное средневековье» давно уже уступило место куртуазным возвышенным д’артаньянам — сожгли канцлера вместе с женой, нескольких монахов, каноников и викариев, без счета студентов, профессоров, простых граждан, часто целыми семьями вместе с детьми, а под конец и двух инквизиторов, посланных Папой Урбаном VIII, чтобы остановить творящееся безумие. Между тем я установил — и писал об этом в одной из своих статей, посвященных дальнейшей судьбе манихейства в Европе — что в то время в самом Кельне, а также в охваченных дымом костров Бамберге и Вюрцбюрге, существовали прекрасно организованные секты катаров, практикующих ведовство, которые благополучно пережили весь этот кошмар.
Но что из того? В современном сознании все преступления, совершенные обезумевшей суеверной толпой, повинующейся не Божьему гласу, а страху перед силами тьмы, все равно будут приписаны Церкви. Увы, такова сила того, что сейчас принято обозначать аббревиатурой PR и что всегда было орудием дьявола: лживая, гнилозубая, визгливая пропаганда. Голос Божий тих, спокоен, и тверд; но бесы вопят истерическим хором, заглушая ангельские глаголы. Это их голоса я слышал в кривляющихся, раздражающих пестротой образах на экране телевизора; их присутствие чувствовал в бесконечном пустословии Социальной сети; последствия их неустанных забот наблюдал, глядя на своих студентов, людей в метро и на улицах; это они вычеркнули меня из жизни, списав вместе с грудой никому не нужных книг в заплесневевшие запасники. И это они поработили вначале мой дух, пристрастив к непристойному видео, а потом и волю, действуя через вступивших с ними в сговор проституток — а в том, что они ведьмы, я теперь не сомневаюсь.
Я никогда не был особенно религиозен. Да и не особенно тоже — вообще не был. Мой отец работал в ветеринарной лаборатории, мама была учителем истории — что отчасти объясняет и мой интерес к этой области человеческих знаний и выбор жизненного пути — но, разумеется, никакого религиозного воспитания в нормальной советской семье не было и быть не могло. Согласно неподтвержденной семейной легенде, крещен я все же был: бабушка по материнской линии, тайком от родителей или с их молчаливого согласия, еще младенцем носила меня в православный храм где-то на окраине города. Собственно, этим и ограничилась короткая история моей практической церковной жизни.
Я, как никто другой, могу рассказать кому угодно — да и рассказываю на лекциях — об определяющей роли Церкви в становлении не только государственности, но всего человечества в том виде, в котором иногда предстает оно в лице лучших своих представителей. Собственно, ненависть к Средневековью, которая является основным занятием рожденного Ренессансом секулярного сознания, вызвана прежде всего патологической неприязнью к Церкви, определявшей ценностную парадигму того времени. Я убежден в этом не только как историк, но и как культуролог, даже, если угодно, как мистик, готовый отстаивать доктрину о том, что Дух Святой живет в Церкви с момента ее основания Сыном Божиим и не перестанет жить в ней вовек. Я знаю, что благодать апостольского рукоположения не иссякает, что любой священник, даже самых сомнительных моральных качеств и духовной силы, способен освятить воду и совершить Литургию, во время которой происходит непостижимое таинство Пресуществления Даров. Все так. Но, наблюдая за жизнью современной Церкви, за ее служителями и архипастырями, я давно пришел к неутешительному выводу: Христово Воинство лениво, разобщено и развращено до крайности, разбито без боя, обращено в пассивное бегство, взято в плен страстями и равнодушием. Нет праведного ни одного, нет ни единого, есть только соглашательство с духом века сего и полумеры; никто не горит ревностью, а лишь тлеет, никто ни холоден, ни горяч, а только теплохладен, став плоть от плоти не тела Христова, а от разлагающейся туши мира, лежащего во грехе.
