Ответ на пост «Месть»1
Китайский инженер собрал ПВО от комаров. Он модифицировал радар от электрокара для обнаружения насекомых и прикрутил к нему мощную лазерную указку. Всех жертв он собирает в специальную «тетрадь смерти».
0 просмотренных постов скрыто
«Кто заплатит за грехи...» 17-19
17
Я сидел в машине, припарковавшись в стороне от ресторана. Чуть наискось и сбоку, на противоположной стороне – так, чтобы не попадать под объектив камеры, точнее четырёх: предусмотрительные бармалеи мне попались, а впрочем, другие и не выжили бы в молотилке девяностых – но так, чтобы видеть вход. Небольшой старинный особнячок, превращённый умелым дизайнером в стильный и уютный ресторанчик, тонул в предночной темноте; лишь резная вывеска, да зеркальные окна слабо освещались точечными светильниками. Заведение было расположено не в центре верхнего города, а слегка на отшибе, недалеко от набережной. На массивных дубовых дверях табличка – «Закрыто по техническим причинам». Не удивлюсь, если такая надпись появляется на них чуть ли не каждый день. Ну и правильно, ресторан явно не для общего посещения, а чисто для своих. Бизнесменские дела перетереть, да с чисто-конкретными пацанами побазарить.
На небольшой парковке - вот она как раз была ярко освещена – всего две машины: не слишком новый, слегка пошарпанный, с заляпанными номерами «Брабус» и стильный, чёрный, блестящий свежей полировкой «Мерседес» S-класса.
Я смотрел на машины, в очередной раз прокручивая информацию нарытую Иваном, наматывая её на мозговые извилины и шлифуя окончательно оформившийся план.
«Мерс» – я так понимаю – это тачка очень авторитетного местного бизнесмена Кабо Даджиева. Владельца заводов, фабрик, пароходов, на счёт газет – сомневаюсь: кому нужны, в нынешнее интернетовское время, печатные издания; даже собственный банк имел – местечковый, конечно, можно сказать, не банк – банчик, но с госаккредитацией. А по совместительству – теневого главы местной диаспоры, сделавшего первоначальный капитал на торговле оружием, наркотиками и людьми. Очень, знаете ли, прибыльное дело было лет двадцать назад – тиснуть по дороге в школу дитёнка какого-нибудь бизнесмена побогаче, или его самого вытряхнуть из машины, и, закошмарив, стребовать выкуп. Много лет, правда, Кабо ни в чём криминальном замечен не был – ответственный белый бизнесмен, дела ведёт по закону, налоги платит, детдомам помогает, сирых и убогих не обижает – ну чисто сказочный единорог, только что карамельками не фонтанирует. И назван ресторан не «Кабарга», как я вначале подумал, а «Каборга», видимо, не в честь изящного парнокопытного, как я вначале подумал, а по имени его хозяина. Ну что же, он может себе позволить такую нескромную рекламу собственного имени.
Хоза, его племянник, сын любимой сестры – из молодых, да ранних. Постоянно в неприятности влипает, из которых дядя его регулярно вытаскивает. Но ничего сильно криминального за ним не числится. Это то, что дала публичная сеть, а вот глубинная, скрытая от глаз обычных людей, подкинула кое-что поинтересней.
Хоза был поставлен дядей «смотрящим» за одним из секторов его теневой империи: проституцией и модной нынче темой – вебкамом. Работёнка не слишком пыльная: знай паси девчонок, дань с их сутенёров собирай. Гоняй пришлых или бери их под своё крыло. С вебкам-студиями всё ещё проще: следи за трафиком, обновляй иногда молодое мясо, да подмазывай кого надо, чтобы глаза на все эти безобразия прикрывали. Да и не занимался Хоза этим сам, он руководил командой. Рукой короче водил, показывая, что и как делать надо.
Это была, без сомнения, интересная, но совершенно бесполезная для меня информация, впрочем, Иван нарыл кое-что и поинтереснее. Полгода назад у Хоза с Дзагором, сыном Кабо, кое-какие тёрки были. А потом сынка, несмотря на солидную охрану, привалили, за что – неизвестно. Старший Даджиев рвал и метал, носом землю рыл, не сам, конечно, с помощью шестёрок, по эту сторону закона и по ту, но убийцу так и не нашёл[1]. Вот с тех пор Кабо и отодвинул от себя племянника. Видимо, у безутешного отца были сомнения на счёт невиновности Хозы. Хотя… Если бы были, то лежал бы племянник где-нибудь в глубокой яме, с перерезанным горлом. А так – просто вышел Хоза из доверия и начал крутить делишки втайне от дяди. Что и подтверждал его разговор с Тюхой: Даджиев старший явно был не в курсе похищения моей племяшки. А это значит, как говорил разлюбезный моему сердцу прапорщик Кац: «разделяй и вали поодиночке».
Валить никого не хотелось, и будь это кто другой, а не гулийцы, я бы попробовал договориться, но… Кто я для них – обычный рус, пыль под ногами истинного представителя древнейшего народа. Баран, которого надо стричь, а при иссякании драгоценного руна – пускать на мясо. Моё слово против слова представителя рода - это меньше, чем капля пота на лбу бездомного против океана. Меня легче под молотки пустить, и никто за это не спросит, так как нет за мной никого. Но попробовать стоит. Попытка, не пытка, ведь за последнее десятилетие многое изменилось – так почему бы и этому не измениться.
Может быть, а может и нет, что-то же в этом мире должно остаться неизменным.
Я достал ТТ, поставил его на боевой взвод: «лучше перебздеть, – как любил говаривать старый прапор, – чем жидко обосраться», вернул обратно в чехол, вшитый в рукав. Надеясь, что старый УСМ[2] поведёт себя достойно и не стрельнёт в самый неподходящий момент.
Посмотрел на грудь: выпуклости не заметно. Теперь надо сделать так, чтобы его не нашли при осмотре – вот это будет зависеть от квалификации осматривающего, ну и - от моей ловкости. Поправил очки, натянул кепку поглубже на лоб и вышел из машины.
18
Перед тем как направиться к слабо освещённым дверям «Каборги», я обошёл ресторан. Задний двор был пуст, не считая контейнеров для мусора: никаких машин, как я опасался. Значит народу в заведении должно быть немного. Несколько раз глубоко вдохнул сырой осенний воздух, пытаясь унять нервную дрожь и заполнить пустоту в груди. Низко наклонил голову, чтобы скрыть лицо, и забормотал на ходу только что сочинённую речёвку, пытаясь, настроиться на разговор:
— Я крутой мужик – Разгон, а не офисный планктон! Я приду – всех победю. Я приду – всех победю. Я приду – всех победю.
На входе чуть засветил перед левой камерой часть щеки с бородой и очки: хлебные крошки, так сказать, оставил для тех, кто заинтересуется моим посещением; а такие будут, ну, или, как вариант, меня к тому времени уже не будет.
Тяжёлая дверь открылась на удивление легко и плавно – спасибо мощным доводчикам - и совершенно бесшумно. Было у меня опасение, что она заперта, но разве будут «сильные гордые люди» запирать двери в центре собственного царства? Нет, конечно, кого им бояться - это их все боятся.
Войдя в полутёмное тёплое помещение, я тут же скинул куртку и, взяв её за петельку, перекинул через плечо.
Тишина и безлюдье.
— Кхм-кхм-кхм. — Я откашлялся, постаравшись вложить в звук всё своё почтение и страх перед хозяевами столь статусного и дорогого места.
— Э, слушай! — Раздался откуда-то гортанный возглас.
Из-за бархатных, струящихся плавными волнами портьер мне навстречу выскочил здоровенный мэн с аккуратной стрижкой и стильной бородкой. Наряженный в узкие брючки и белоснежную обтягивающую рубашку, подчеркивающую внушительные мышцы.
Н-да, измельчали нынче бармалеи, ещё недавно, ну относительно, конечно, старательно пытавшиеся уничтожить нашу погранзаставу. Может и впрямь удастся добазариться до приемлемого для обеих сторон результата.
— Ты куда прёшь, а? — Продолжил напирать на меня гулиец, при ближайшем рассмотрении оказавшийся совсем молодым, вряд ли старше двадцати, парнем. — Ты что, читать не умеешь? Там же написано…
— Воу-воу-воу. — Я выставил вперёд левую руку, не давая оттеснить себя к дверям. — Я к хаджи[3] Кабо пришёл по делу.
Парень обвёл меня презрительным взглядом.
— Вах, по какому делу, иди отсюда! — Повысил он голос. — Кто ты такой? Давай, давай, — замахал он руками, словно отгоняя курицу, — до свидания!
— Эй, Рахим, ты чэго расшумелся?
От длинной деревянной, искуссно украшенной узорами барной стойки отделилась тень крупного мужчины. На вид – чуть за сорок, низкий лоб, шапка слегка курчавых, тронутых сединой волос, настороженные карие глаза над крупным носом и густая борода. Покатые плечи борца обтянуты тонким чёрным свитером. Вот он был больше похож на сына гор.
— Да вот, пришёл, чушь какую-то несёт. — Повернулся к нему Рахим. — Дело, мол, к ага[4] Кабо есть.
— Вах, дарагой, — обратился ко мне мужчина из-за стойки, — Кабо Джадович посэтителей не принэмает, занят он. Дела. Понимаешь?
— Ну хорошо, — я пожал плечами, — значит его ни Хоза, ни киднепинг, ни флешка в банковской ячейке, ни налёт на этот самый банк не заинтересуют?
Гулийцы удивлённо переглянулись. Старший пожал плечами, посмотрел на массивные часы на запястье и бросил молодому:
— Погоди.
Он подтянул к себе старинный телефонный аппарат, сняв трубку, прокрутил пару раз весело застрекотавший диск и, повернувшись ко мне широкой спиной, что-то тихо сказал. Выслушав ответ, махнул рукой.
— Рахим, обыщи. Кабо Джадович примет его.
Я раскинул руки в стороны; в правой, тяжёлым кожаным конусом, повисла куртка.
— Давай, ищи, — я обратился к Рахиму, — мне скрывать нечего.
Молодой не слишком профессионально, но старательно охлопал меня, проверил даже лодыжки, а вот ощупать куртку – я мысленно перекрестился – не догадался.
— Чистый. — Отрапортовал Рахим напарнику, закончив обыскивать меня.
— Пошли. — Гулиец кивнул мне, выходя из-за стойки. — А ты, — обратился он к молодому, — тут побудь.
Приподняв тяжёлую портьеру, отгораживающую бар от основного зала, гулиец пропустил меня вперёд. Мельком кинув взгляд на помещение, я убедился, что оно пустовало.
— Давай-давай, поднимайся. — Старший подтолкнул меня в сторону широкой, с массивными балясинами перил, лестницы. — Врэмени мало.
Перед лестницей я ссутулился, вобрал грудь, вжал голову в плечи, всем видом показывая, как мне страшно, и посеменил вверх на полусогнутых ногах.
— Шагай прямо. — Добавил он, когда мы поднялись на второй этаж. — Последняя дверь направо.
Второй этаж по помпезности не уступал первому – сплошь дерево, бронза с позолотой и бархат. Прямо не гулийский ресторан, а итальянская вилла в стиле барокко.
У высокой, массивной двери, явно собранной не из шпона и прессованной бумаги, гулиец придержал меня, деликатно стукнул костяшками в створ; из-за двери что-то неразборчиво буркнули.
— Чё встал? Открывай.
Я потянул на себя створку, отметив толщину двери: никак не меньше десяти сантиметров – хозяин кабинета явно ценил тишину и уединённость.
На пороге я остановился, оглядывая помещение. И вновь, какая неожиданность, сплошное дерево, бархат и позолота. За массивным, да, да – деревянным и, какая прелесть, большим столом, на котором, кроме громоздкого письменного прибора с чернильницей и пеналом в виде льва – для перьевых ручек – ничего не было, сидел представительный мужчина.
Короткие, изрядно битые сединой волосы, высокий лоб, нос, при взгляде на который приходил на ум профиль хищной птицы, тонкие, аккуратно подбритые усы, выбритые до синевы щёки, квадратный подбородок с ямочкой, возраст – за шестьдесят. И глаза... Глаза убийцы со стажем. Видел я такие глаза, и во множестве – на границе, чаще – через прицел АКМа. От взгляда пристальных, пронзительно карих, словно у восточной красавицы, глаз, по спине побежали мурашки. А пустота в груди, вроде как рассосавшаяся, вновь принялась расти.
— Садись. — Кивнул на стоящий перед столом самый обычный стул с высокой спинкой Даджиев.
Голос гортанный, глубокий, но без малейшего акцента.
Я, состроив испуганную гримасу, шумно сглотнул, Даджиев презрительно поморщился. Суетливо набросив куртку на спинку стула, постаравшись не брякнуть пистолетом – у меня это получилось – я присел на самый краешек сиденья, нервно дёргая ногой и перебирая пальцами по коленям.
— Излагай. — Коротко бросил мне Даджиев, когда я умостился на жёстком стуле. — Только быстро, что ты там вякнул про моего родича.
— Понимаете ли, — начал я мямлить, то и дело поправляя очки и ёрзая на стуле, — ваш племянник, меня видимо с кем-то перепутал или - его ввели в заблуждение.
— Кто? — Оборвал мои излияния окрик.
— Я не знаю. — О Тюхе я решил пока не упоминать, мало ли, вдруг пригодится. — Я человек маленький, кто-то ввел его в заблуждение. Вот он и попросил…
— Попросил? — Коротко хохотнули за спиной. — Ты его ни с кэм нэ перэпутал? Хоза просить не умэет.
— Да-да-да. — Мелко закивал я в ответ. — Приказал достать флешку… ну как достать, ограбить банк…
Я шмыгнул, нервно поправил очки и торопливо продолжил рассказывать откорректированную версию событий. С каждым моим словом гулиец мрачнел всё больше, под конец он нервным движением выдернул ручку из бронзового письменного прибора, стоящего перед ним, и принялся вертеть её в пальцах. Закончив говорить, я сглотнул, постаравшись сделать это как можно громче и жалостливей, и зажал ладони между бёдер.
Даджиев перевёл взгляд на моего сопровождающего.
— Бадо, это правда?
— Вах, Кабо Джадович, не знаю. Вы же знаете: у него своя поляна - у меня своя.
Даджиев раздражённо бросил на стол ручку и перешёл на трескуче-шипящий, похожий на клёкот хищной птицы, родной для себя, язык. Я едва подавил готовую вырваться у меня усмешку: клокочите, клокочите, знаю я ваш язык, не так чтобы очень хорошо, но общий смысл понять могу. Незабвенный Алексей Иваныч, прапорщик наш, заставил выучить в своё время, ибо: «тот, кто понимает язык врага, тот понимает его мысли, а значит, понимает, какую подлянку и где он может устроить.
— Бадо, Хозу мне набери. Сам за Каюсом сходи.
Я напрягся: что ещё за Каюс? Имя не гулийское. Ещё один бармалей на мою голову? Сгорбившись ещё больше, я чуть повернулся на стуле так, чтобы краешком глаза видеть дверь.
— А этот? — Гулиец кивнул на меня. — Не опасно?
— Что опасно? Что этот слизняк сделать может? Сидит, трясётся, того и гляди - в штаны наложит.
— Хорошо.
Даджиев прижал к уху переданный ему телефон:
— Хоза, — тон Даджиева, из нервного и раздражённого, сделался вкрадчивым, — сынок, ты где? Близко? Подъедь ко мне, срочно. Сколько? Пять минут? Жду.
Телефон лёг на стол, а Даджиев, сложив пальцы домиком, пристально разглядывал меня. Нехороший был у него взгляд, прямо как перед контрольным в голову.
Дверь открылась, и в кабинет вошли Бадо и ещё один мужчина. Не гулиец. Прибалт, если судить по имени, светлым волосам и тонким чертам лица. И глаза – вот теперь я испугался всерьёз. Это настоящий убийца, куда там до него старому волку Даджиеву и вояке Бадо, а уж тем более молодому, не нюхавшему пороху стиляге Рахиму. Такой перережет глотку безо всяких сантиментов и тут же забудет, словно и не было ничего.
Высокий, не худой, но и не перекачанный, как Бадо и Рахим, скорее жилистый. Серая водолазка, чёрный костюм со свободным пиджаком, под которым так удобно что-нибудь прятать от досужего взгляда, например – плечевую кобуру. Со стороны - совсем не заметно, особенно, если это что-то компактное, вроде Глока 19.
Бадо встал около двери, а Каюс пристроился у меня за спиной: встал так, чтоб я его не видел. Умелый чёрт! Руки, зажатые между коленей, начали подрагивать уже по-настоящему. Переносицу мне сверлил тяжёлый взгляд гулийца, а затылок - безразлично-холодный - прибалта.
19
Время, прошедшее до появления Хозы, показалось мне вечностью. Тишина, царившая в комнате, давила не хуже могильной плиты. Прикрыв глаза, я застыл на жёстком стуле, пытаясь справиться со страхом, накрывшим меня штормовой волной. Шея занемела, во рту пересохло; я упорно пытался воссоздать в голове пустоту, дабы нырнуть в неё с головой и стать бесстрастной функцией: бездумной машиной, созданной только для одного – выполнять предназначение.
Наконец дверь открылась, и в кабинет влетел Хоза. Высокий и стройный, в элегантном костюме и стильной сорочке, со свежей стрижкой и ухоженной бородой, прямо не наводящий ужас бармалей, а лондонский денди.
— Дядя…— С места в карьер начал он.
Даджиев властным жестом оборвал его:
— Садись.
Хоза опустился на подставленный Бадо стул.
— Бадо, выйди. — Даджиев повелительно махнул рукой.
— Но…
— Выйди, я сказал. — Даджиев нахмурился и продолжил на гулийском. — С Рахимом за входом присмотрите, мало ли что. Если кто из гостей раньше срока прибудет, проводи их в дубовый зал.
— Понял.
Дождавшись, когда за Бадо закроется дверь, Даджиев кивнул на меня.
— Этого знаешь? — Обратился он по-русски к племяннику.
Хоза обвёл меня равнодушно-презрительным взглядом тёмных глаз, сморщил горбатый нос и процедил сквозь плотно сжатые зубы.
— Первый раз вижу.
— А он обратное говорит.
— Да что там этот шакал говорит?! — Хоза порывисто вскочил, дёрнулся ко мне. — Врёт, как вислобрюхий осёл!
— Сядь!
— А ты, — Даджиев повернулся ко мне, — повтори все, что ты рассказал.
Я послушно принялся повторять. На середине рассказа Хоза вновь вскочил и, брызжа слюной, торопливо заговорил:
— Дядя, я понятия не имею, что плетёт это рус! Первый раз его вижу! Ни о каких русских девках, якобы похищенных мной, не знаю! Ни о документах, ни о банках… Клянусь!…
Я напрягся, чуть развернулся - так, чтобы видеть Каюса. Тот стоял в расстёгнутом пиджаке, с рукой, спрятанной за отворот.
— Тихо, мальчик мой, — вновь прервал племянника гулиец, — ты сядь, не кипятись: во всём разберёмся.
Даджиев дёрнул щекой и продолжил на гулийском.
— Только я не пойму, с чего он пришёл ко мне и начал нести всю эту дичь. Дыма без огня не бывает, мой мальчик. Может, он не сам пришёл, может, за ним стоит кто? Сейчас мне некогда разбираться, гостей важных жду. Ты пока посиди в зеркальной комнате.
Даджиев перевёл взгляд на прибалта, и, всё так же на гулийском, сказал:
— Отведи-ка этого руса в подвал. Пускай посидит.
Всё, накрылся мой первый, бескровный, план мохнатым тазиком, пора переходить к запасному:
— Кабо Джадович, Кабо Джадович, — зачастил я, чуть пристав со стула.
Тут же мне в затылок упёрлось что-то холодное и твёрдое. Что-то, ха! Это ствол мне упёрся в голову, что же ещё? Не член же Каюса.
— Я всё рассказал, можно я пойду? Я же не при делах! Ничего не знаю! Это кто-то досточтимого Хозу в заблужденье ввёл...
Я частил, не давая вставить ни слова:
— Отпустите! За меня и поручиться могут, да, авторитетные люди, не бакланы какие-нибудь – бродяги настоящие!
Я мелко закивал головой.
— Что за люди? — Нахмурился Даджиев, махнув рукой. Давление на затылок ослабло. — Кто?
— Ну как же, Паша Нос, — я брякнул первое попавшееся имя, — очень авторитетный человек в Питере!
— Что за Нос, не знаю такого.
— Ну, как же: очень, очень солидный человек! — Я выставил перед собой руки. — Ему позвонить можно, он поручится!
— Звони.
— Сейчас, секунду! — Я оглянулся на прибалта, дуло его «Глока» – кто бы сомневался в выборе оружия – с навинченным глушителем смотрело мне точно между глаз.
— Я телефончик достану? — Испуганно сглотнув, я ткнул пальцем в правый карман куртки.
— Медленно, двумя пальцами. — Голос Каюса оказался высоким и надтреснутым.
Я мелко закивал и осторожно вытянул из кармана телефон. Провёл пальцем по экрану и замер, уставившись в телефон.
— Ну! — В голосе Даджиева сквозило явное нетерпение.
— Я… Я… — Я глупо хихикнул. — Я забыл номер... Испугался очень – на меня никогда оружие ещё не наводили!
Я поймал презрительный взгляд прибалта; пистолет в его руке был всё так же поднят, но смотрел мне не в переносицу, а в лоб.
— Но у меня визитка есть! — Я залез во внутренний карман, нашарил там первую попавшуюся визитку, встал, аккуратно положил её перед Даджиевым и вернулся на стул.
Гулиец медленно опустил глаза.
— Ты что мне сунул? Что за автосалон? Ты издеваешься, шакал?!
— Как? Что? — Я затрясся мелким бесом, шагнул к столу, склонился, разглядывая визитку.
Просяще сложив руки на груди и подпустив слезу в голос, я принялся жалко извиняться.
— Простите, простите, Кабо Джадович, перепутал, переволновался! Я сейчас!
Я полубоком рухнул на стул. Скосил глаза, поймал презрительную ухмылку Каюса: тот чуток расслабился, пистолет всё так же смотрел в мою сторону, но уже не в лоб, а чуть выше головы.
Оттопырив полу куртки, я принялся копаться в кармане, перебирая визитные карточки.
Вновь с испугом глянул на прибалта – тот похоже совсем расслабился, наблюдая за такой трусливой, дрожащей тварью, как я. Руку с пистолетом он согнул, и глушитель смотрел в потолок.
Всё, пора! Не подведи меня, моя целкость.
Ладонь нырнула в рукав, сжала чуть липкую от изоленты рукоять ТТ.
Ещё раз стрельнул глазами в прибалта. Тот что-то почуял, глаза сузились, а пистолет начал опускаться, беря меня на прицел.
Погнали!
Я выдернул пистолет, одновременно резко нагибаясь, уходя с линии прицела.
Только бы без броника, только бы без броника! А впрочем, плевать, у меня же ТТ, а не Макаров – эта машинка с такого расстояния возьмёт и второй класс защиты.
Бах-бах!
Сдвоенный выстрел. Слабый стон, шум упавшего тела.
Даджиев вскочил, одновременно дёргая на себя ящик стола. Но я уже выпрямился и, направив пистолет гулийцу в лоб, плавно нажал на спуск.
Бах!
Аккуратная дырка во лбу, и мертвое тело падает под стол.
Три секунды – три выстрела. А денди Хоза только начал приподниматься со стула.
Я прыгнул к нему.
Удар: наискось, сверху-вниз, рукоятью по правому виску, и тут же дулом в солнечное сплетение.
Глаза гулийца закатились, и он без сознания свалился на пол.
продолжение следует...
[1] История описана в книге «Дорога в никуда».
[2] УСМ – ударно-спусковой механизм.
[3] Хаджи - уважительное обращение.
[4] Ага – уважительное обращение к старшему по возрасту.
Показать полностью
Как наказать парня
Вспомнилось.
Поссорились с парнем и легли спать. Было лето и комаров было просто огромное количество.
Я встала попить и потихоньку вытащила из фумигатора пластинку, легла обратно и закуталась в одеяло с головой и наслаждалась, как он вертится, психует и шлепает комаров на себе. Поднимается, проверяет, что фумигатор включен и ложится обратно и опять психует.
Комары отомстили за меня.
«Кто заплатит за грехи...» 13-16
13
Я плюхнулся в тачку – неприметный корейский седан, достал телефон – старенький изрядно поцарапанный смартфон, выданный мне брательником, и позвонил кузену.
— Контакт есть?
— Да.
— Что там?
— Да пока ничего. Бормочет что-то под нос, кофе, судя по звукам пьёт.
— Давай, меня подключай.
Я вставил наушники и потянулся всем телом, пытаясь сбросить напряжение – руки дрожали, ноги сводило судорогой. Давно я не бывал в таких передрягах, организм уже и забыл, что такое – ударная доза адреналина.
В наушнике слышалась какая-то возня, шелест бумаги и невнятное бормотание Тюхи.
— Вань, что-нибудь со звуком сделать можно? Слышимость паршивая.
— Это я пока второй микрик не включил. Он направленный, звонить начнет, врублю –идеально будет.
Иван замолчал. Потом осторожно спросил:
— Думаешь, сработает?
— Что именно?
— Твой план. Ну, будет он звонить чертям этим?
— Будет. Деваться ему некуда. Я его так напугал, что будь у него номер самого дьявола, он бы и ему позвонил, а уж этим чертям – и подавно.
— Всё, номер набирает.
И впрямь, из наушника раздавалось ритмичное пиканье.
— Алло, слушаю.
Голос гортанный, но без акцента.
— Хоза, это Алик, Разгон в городе. — Заискивающий голос Тюхи.
— Что сказал?
— Юлил сначала, но потом, когда понял, что к чему – обратку включил. Согласен, только встретиться хочет, и бойцов ему надо, говорит: не меньше четырёх.
С каждым словом дрожащий голос Тюхи становился всё уверенней.
— Где встретиться?
— Не знаю, сказал: завтра звонить будет. Может, мне в «Кабаргу» его направить?
— Какую «Кабаргу», ты, шакал, думай, что говоришь! Нет. Скажи, что за городом встретимся, где конкретно – я тебе позже в телегу сброшу. И, не вздумай, шакал, моего дядю при нём поминать, понял? А то, ты потом вместе с ним в могилу ляжешь.
Ну что, всё предсказуемо, в принципе – как я и думал. Так что, первый мой план, где я честно попытался бы взять этот злосчастный банк на абордаж, шёл по бороде.
А это значит – как говорил разлюбезный наш прапор Алексей Иваныч: «всегда должен быть запасной план». Ну что же, он у меня был.
— Он в девять, завтра, позвонит. Так что – адресок я сегодня жду.
— Жди.
Короткие гудки и облегчённый выдох Тюхи.
— Ты можешь отследить звонок?
— Нет. Если только примерно.
— А номер, на который звонили?
Тяжёлый вздох.
— Нет.
— Хорошо. В смысле – плохо. Тогда давай так. — Я быстро прокрутил услышанное в голове. — Нарой мне, кто такой этот Хоза, что за «Кабарга» и что за дядя такой, если получится.
— Понял. Я ещё голос через программку прогоню – может найдёт совпадения в сети.
— Сколько времени понадобится?
— По-быстрому – полчаса. Углублённо – может и вся ночь. Смотря, где шариться.
— Везде. И вот что: как только этот дятел из кафе срулит, подождёшь пять минут – и туда иди; микрофон в последней кабинке под столешницей – забери его. Сразу только не съё..вай оттуда, посиди, кофе выпей. Понял?
— Да.
— Всё тогда. Будь на связи.
14
В гараж я заходить не стал. Достал из-под фундамента плотный свёрток, спрятал под курткой. Надо бы проверить: почистить, смазать. Вопрос «где?». Не в тачке же.
Хотел сначала набрать брату, но передумал – сам справлюсь.
Подъехал к ближайшему торговому центру. Подключился к халявному вайфаю. Набрал в поисковике: «квартиры посуточно». Вывалило страниц десять предложений. Полазил по сайтам. Убил на это минут десять – всё не то. Везде требовался паспорт.
Подумал, изменил поиск на «снять квартиру на час». Та же ерунда. М-да, беда с этим прогрессом и цивилизацией, захочешь по-тихому заныкаться – и не получится.
Подумал ещё и поехал к вокзалу. Покрутился там и озадаченный вернулся к машине. Да, теневая жизнь ночного города сильно изменилась. Раньше все столбы были увешаны объявлениями – «Квартира. Часы. Сутки.», на крайняк – паслись на вокзале затрапезные тётки с картонными табличками с аналогичными предложениями. А теперь что? Куда бедному бродяге податься, где спрятаться? Нет, всё это, конечно, где-то осталось, и знающие люди без проблем найдут нычку. Вот только я давным-давно не был знающим, и знакомых, к кому с такой просьбой можно было обратиться – не осталось. Да и светиться не хотелось.
Я вздохнул горестно, подумал и поехал к гаражу. На всякий случай оставил машину не рядом с воротами, а за пределами гаражного кооператива, так, чтобы со стороны выезда её не было видно.
Замки я еле открыл. Если верхний – врезной, пускай с кряхтением, пыхтением и матюками, но открылся с первого раза, то нижний – навесной, стоял насмерть. Даже принесённая из машины ВДшка не помогла с ним справиться. Он скрипел, жалобно хрустел, но не поддавался.
Я повертел головой в поисках чего-нибудь длинного и тяжёлого, чтобы своротить замок, ничего подходящего не обнаружил и снова пошёл к машине. Монтировку я, конечно, не нашёл, зато обнаружил здоровенный баллонный ключ.
Просунув его в дужку, я заклинил замок и резко крутанул горизонтальную перекладину ключа. Издав жуткий хруст, раздавшийся, кажется, на весь кооператив, замок, оставив висеть дужку в проушинах, упал мне под ноги.
Быстро подобрав искорёженный замок, я скользнул в приоткрывшуюся дверь. Ладно, хоть эта не заскрипела и не завизжала петлями, не хватало мне только сторожей.
Прикрыв за собой створку и заперев её на щеколду, я нашарил на стене выключатель. Пластиковый шпенёк под пальцем послушно опустился, но свет не зажегся. Впрочем, я не удивился, за бокс всё это время, видимо, не платили, вот свет за долги и отключили. Хорошо хоть Сонька его не продала. Отсутствие электричества не напрягало: где-то у меня была припрятана керосинка.
Включив фонарик на мобильнике, я нашёл на полке с инструментами керосиновую лампу. Потряс, в ёмкости под стеклом что-то булькнуло. Керосина немного, но было. Вот только интересно – выдохся он или нет. Осталось поджечь и узнать.
Ха! Поджечь – несложная задача, если есть чем, но для меня, не имевшего при себе ни спичек, ни зажигалки – невыполнимая.
Пришлось опять, в третий раз, идти к машине, в надежде отыскать в ней хоть что-то, чем можно разжечь лампу. Мне повезло: в бардачке под бумажным хламом обнаружилась пластиковая одноразовая зажигалка и начатая пачка сигарет. При виде картонного прямоугольника со зловещими надписями в животе возникло сосущее чувство, и невыносимо захотелось ощутить в пальцах набитый табаком бумажный цилиндрик. Услышать характерный шелест кремня о запальное колёсико, почувствовать живое тепло пляшущего между ладоней огонька, затянутся и почувствовать на губах горечь сигаретного дыма. Я крякнул, борясь с искушением. Проиграл. Пачка, вслед за зажигалкой, перекочевала в карман.
Старая, местами ржавая, с погнутым стеклодержателем и треснутым фонарём «Летучая мышь» нехотя разгорелась. Поплевалась искрами, поворчала, но стоило мне подкрутить фитиль, засветила ровным, желтоватым, не слишком ярким светом. Значит, не до конца выдохся керосин, если он вообще на это способен.
Подняв лампу над головой, я осмотрелся. Вот тут точно ничего не изменилось. Всё те же полки для инструментов, сваренные из металлических уголков. Верстак с тисками, разнокалиберными коробками, коробочками, банками – жестяными и пластиковыми – набитыми болтами, шурупами, гайками и прочей слесарной мелочью – у другой. Доски на стеллажах, обрезки труб разного диаметра, какой-то хлам, старые тряпки, боксёрская груша в углу. Небольшой диван и столик с единственным колченогим стулом – у стены.
Я смахнул со стула многолетнюю пыль первой попавшейся тряпкой – кажется, это была моя старая толстовка – пододвинул его к верстаку, пристроил поудобней «Летучую мышь» и развернул добытый из тайника свёрток. Два слоя целлофана, промасленная тряпка и вощёная бумага полетели на пол.
Изящный, хищный, тридцатых годов прошлого века выпуска ТТ, купленный у копателей лет двадцать назад, две обоймы и россыпь патронов.
Воронение давным-давно слезло, и пистолет был грязно-серого цвета. Родные бакелитовые щёчки на рукояти заменены каким-то умельцем на деревянные, обмотанные синей изолентой. По легенде, на такой обмотке не остаются отпечатки пальцев. Чушь полная – но двадцать лет назад я в подобные байки верил.
Я разобрал пистолет, очистил застывшую смазку. Хотел смазать свежим маслом, за неимением оружейного – хотя бы машинным, но в гараже такового не оказалось. Ограничился тщательной протиркой старой фланелевой рубашкой, порванной на ветошь. Снарядил обоймы. Патронов как раз хватило на два магазина. Проверил телефон: не звонил ли Иван. Не звонил.
Хорошо это или плохо? Хрен его знает. Всего час прошёл, но он говорил о получасе. Самому позвонить? Ладно, дам ему ещё полчаса. Пока проверю ствол – стреляет ли? А то, в самый ответственный момент откажет – и всё: пизд…ки и мне, и тебе, и вообще всей моей семейке.
Я немного похолостил пистолет. УСМ работал нормально, но это ничего не значило. Не факт, что при боевой стрельбе его не заклинит. Блин, где стрельнуть для пробы, раза четыре хотя бы? Больше одной обоймы, той, что будет в пистолете, я брать всё равно не собирался. Пистолет я ещё спрячу, так, что без рамки или металлодетектора не обнаружить, а вот запасную обойму - нет. И это меня может спалить запросто. Восемь патронов в обойме, плюс один в стволе, мне хватит, потому что, если девяти маслин не хватит, то и шестнадцати патронов будет недостаточно. Так что, ради проверки – половину магазина спалить было можно.
Где отстрелять пистолет? В лес ехать? Чушь. Какой, на хер, лес – на дворе давным-давно стемнело, жопы своей не видно, не то что – цели. Да и не надо мне пристреливать ствол, просто надо понять - не откажет ли он в самый ответственный момент. Так, куда пальнуть?
Взгляд упал на старый, порванный в нескольких местах, боксёрский мешок. Вспомнил, как в юности заботливо латал его, обматывая прохудившуюся кожу скотчем. Подошёл, пробил двоечку – кулаки заныли. Да уж, так себе удары вышли: не то, что в молодости. А что делать – давно не тренировался.
Я вышел на улицу – полумрак и тишина. В полный рост встал вопрос – если я сейчас бахну пару раз, сторож услышит или нет. ТТха, так неслабо трещит. Если услышит, сто баллов на стрельбу ментов вызовет. И привет – все планы по бороде пойдут. А если нет? Я прикинул. Бокс находится в самом дальнем углу территории, по диагонали от будки охранника, между ним и будкой с десяток рядов гаражей. Стены у бокса толстые – двойной кладки, должны звук заглушить. Соседние боксы пусты, это было видно по отсутствию в ближайшей видимости машин и полосок света, пробивающихся сквозь створы гаражных ворот. Так что, может и не услышать. Сидит, поди, в наушниках и в телефон тупит. Рискнуть всё равно придётся – ствол по-любому проверить надо.
Я вернулся в гараж и тщательно запер дверь. Прикинул расстояние до мешка. Метров пять тут есть? Да, пожалуй. Вставил обойму, поставил пестик[1] на боевой взвод, прицелился в слабо покачивающуюся грушу, выжал свободный ход спускового крючка, чуть задержал дыхание.
Бах. Бах.
Пули прошили мешок навылет, от стены во все стороны полетела кирпичная крошка.
Пистолет лягался чувствительно, но пули ровно легли в мешок, именно туда, куда и целился – в уровень груди. В паре сантиметров друг от друга. Нормально – рука твёрдая, глазомер чёткий.
Звук, конечно, в замкнутом помещении был ещё тот, словно хлыстом по ушам стеганули.
Приоткрыл дверь гаража, прислушался, не всполошил ли кого. Было тихо, даже собаки, которых я видел у въезда в кооператив, не залаяли.
Ещё раз, что ли попробовать? Надо бы проверить, как я навскидку лупить буду, так же хорошо, как когда-то давно, или руки всё уже позабыли.
Опустил руку с пистолетом, она свободно повисла вдоль бедра. Расслабил ладонь, дал ощутить ей тяжесть оружия, кончиком пальца погладил гладкий металл спускового крючка и быстро вскинул руку к бедру.
Бах-бах.
Пальнул от бедра сдвоенным. Результат чуть хуже, чем предыдущий, но, в принципе, одной ладонью обе дырки накрыть можно.
Пистолет работал как хорошие швейцарские часы: не клинил, не сбоил, перекосов не было.
Четыре выстрела, осталось двенадцать. Четыре патрона, значит, в запасе. Ну – пусть так и будет.
Снова выглянул на улицу. По-прежнему тихо, ну и хорошо.
Вновь разобрал пистолет. Отыскал матерчатые перчатки, натянул на руки, тщательно протёр все части, собрал. Повыщёлкивал из проверенной обоймы патроны, протер их тоже, снарядил обратно. Дослал патрон в патронник, отсоединил магазин и дозарядил его. Ништяк, если что – сюрприз для бармалеев будет. Положил пистолет на верстак, движением пальца разбудил смартфон – на всё про всё ушло двадцать минут. Из отпущенного Ивану времени осталось десять минут. Хорошо, подождём.
Вновь сел на стул, только сейчас ощутив, как в гараже холодно. Сунул озябшие руки в карманы куртки. А вот это я зря. Пальцы наткнулись на гладкий целлофановый бок пачки. И тут же накатило дикое желание закурить. Выдернул руки, потёр ладони друг о друга. Никогда не умел ждать, хоть бизнесменские дела и научили меня терпению. Встал, сделал круг по гаражу, вновь глянул на мобильник – прошло три минуты.
Погасил лампу, так, на всякий случай. Вдруг сторож слышал мои выстрелы.
Вновь сдался. Сел, не глядя залез в карман, на ощупь выцарапал из пачки сигарету, была она мятой и кривой, словно её потрошили и забивали обратно, прикурил.
Всё, пятнадцать лет безникотиновой жизни пошли псу под хвост.
Затянулся.
Тяжёлый горячий дым наполнил лёгкие, а через секунду – и голову. Я уронил враз потяжелевшую руку на колено, пристально посмотрел на тлеющий в полутьме огонёк. Затянулся ещё раз, третий, четвёртый.
Сизый дым клубился в голове, постепенно смешиваясь с темным туманом памяти.
15
Дембельнувшись, Стас вернулся в коммуналку, но надолго там не задержался. Продал комнату; хотел сначала оставить, как запасной вариант, но решил – такой хвост ему ни к чему. Достал из-под пола нычку и укатил аж за Урал, на встречу с Катенькой[2].
Там пошёл проторённой тропой – купил комнату в коммуналке и стал думать, куда пойти учиться. Вспомнил о детском увлечении рисованием; художником быть не хотелось - решил поступать в строительный, на архитектурный факультет, но в этот год он уже опоздал, да и не помнил практически ничего из школьной программы. Нанял репетиторов, записался на курсы в универ и, не спеша, начал закладывать легальные основы своего бизнеса. Купил убитую хрущовку, сделал ремонт – весь с нуля, сам. Получилось так себе, но на порядок лучше, чем было. Продал, не сказать, чтоб сильно выиграв на разнице, но материалы отбил, и ещё мелочь на пиво и чипсы осталась. Только не пил он пиво, и чипсы не ел. Купил следующую и вновь за ремонт взялся, снова – сам. Так и пролетел для Стаса год: ремонт и подготовка к экзаменам на курсах, репетиторы и снова ремонт. За год он купил и отремонтировал три квартиры, все однокомнатные, на окраине города. С каждым разом получалось всё лучше и лучше. Следующей была двушка и пара гастарбайтеров-помощников.
С поступлением вышла небольшая проблема: не было у него аттестата об окончании школы. Но великие американские президенты могут решить любую проблему.
Учиться Стасу понравилось, он даже бросил заниматься ремонтами. Была у него снова постоянная бригада, только не гоп-стопническая, а строительная. Он только покупал квартиры, в основном старые, одно- и двухкомнатные хрущёвки и брежневки, а потом, отремонтированные, продавал знакомому риэлтору.
Он не борзел, в год делал не больше трёх-четырёх квартир, дабы не привлечь к себе ненужного внимания силовиков и бандюков, цены не ломил, с бригадой рассчитывался щедро. Тем и жил, потихоньку отмывая хабар.
На предпоследнем курсе он начал реализовывать следующий пункт плана по обрубанию хвостов прошлой жизни. Выбрал объект внимания и принялся его обрабатывать. Выбирал тщательно, так, чтобы не влипнуть в неприятности. Выбор носил красивое имя Милана. И здесь всё получилось – девушка не устояла. После диплома сыграли свадьбу; Стас взял фамилию жены, аргументировав это тем, что Иванов звучит благозвучней, чем Чирьяков. Через год благополучно развёлся, сделав так, чтобы на развод подала жена. Это оказалось довольно просто: он стал холоден и невнимателен, перестал проявлять к ней сексуальный интерес, часто задерживался на работе, несколько раз пришёл вусмерть пьяный, заблевал всю квартиру, пару раз помочился мимо унитаза, да так удачно, что обмочил не только пол и стену, но и стиральную машинку, и полотенце жены. Один раз «забыл» в кармане пиджака женские трусики, на размер меньше, чем у жены, в другой раз Милана обнаружила в машине лифчик на два размера больше. Ей он оставил свежеотремонтированную двушку почти в центре города, в пяти минутах от метро, а себе – её фамилию.
Поработав несколько лет в архитектурном бюро, он, набравшись опыта, уволился и открыл своё.
16
Заелозивший в кармане телефон вырвал меня из тумана прошлого.
Я ответил на вызов, выслушал кузена, буркнул в трубку:
— Сидите тихо, ждите звонка.
Голова была тяжёлой, от сигарет подташнивало.
Вот ведь странно, что я здесь делаю? Никогда у меня не было ностальгии по городу, я его попросту не любил. За весну, похожую на осень, за лето, смахивающее на запоздалую весну, за сырость и серость осени, переходящие в серость и холод зимы. За низкое небо с вечными тучами, за грязь и бандитские понятия, царящие на улицах.
Я и к семье особо тёплых чувств не испытывал. Уехал – забыл. Так какого хера я впрягся в эту мутную и, без пафоса, смертельно опасную историю? Вместо того, чтобы пить сейчас хорошее испанское, ну, пусть не его, а хотя бы молодое Саперави, где-нибудь в грузинском ресторанчике на набережной. Или обнимать Ингу, а ещё лучше – ласкать её в собственной постели.
Я ведь и Лизку совсем не помню, сколько ей было, когда я сбежал? Года три? Больше? Меньше? Бегало по квартире, мешаясь под ногами, сопливое, вечно орущее, что-то требующее существо... Кто она мне? Кто мне все эти люди, ждущие сейчас моего звонка? Родители? Да полноте, я лет с десяти был предоставлен сам себе. С пятнадцати начал криминальный путь. В семнадцать грабанул свою первую ювелирку, а через полгода судьба свела меня со Слоном. Тому требовался человек в команду, по причине отбытия моего предшественника в совсем не тёплые края. Брат, сестра? Мы никогда не были близки. Ни с Рыжей, ни с Егором. Брата двоюродного, до сегодняшнего дня, я вообще видел всего пару раз.
Затянувшись, и позволяя мыслям растворяться в тяжёлом никотиновом дыме, я посмотрел на окурок. Он подмигнул мне красным горящим глазом, словно говоря: «давай, бросай всё к чертям, прыгай в тачку, езжай в столицу, звони Петле и жди, когда он привезёт левый паспорт. Потом дуй домой, хватай Ингу, а если не захочет – то и хер с ней, лети в Дубай или Канкун и жди, когда тут всё закончится. Они сами виноваты во всём, проворачивали всю жизнь тёмные делишки, ловили рыбку в мутной воде – вот и доловились. Кто-то ведь должен ответить за грехи, за их грехи, вот пускай и отвечают, почему ты? Ты же чист, как попка младенца!»
Я вновь затянулся, огонёк вновь насмешливо подмигнул; ну да, как попка младенца, в пелёнках полных дерьма. Те косачи с последнего дела, что начали лупить из ксюх,[3] которых ты так ловко срезал одной очередью – не на твоей ли совести? А пэпсы[4], что так не вовремя упали на хвост, когда вы, петляя, уходили от погони, и которым ты прострелил колёса, а они улетели с моста в реку – они не от твоей руки полегли, а?
— Сука, сдохни! — Зашипел я змеёй проклятому, никак не желающему заткнуться огоньку, запуская его щелчком в угол.
Я смотрел, как бычок медленно умирает на грязных досках пола, а он всё шипел, нехотя и медленно потухая.
— Кто ответит за грехи? Кто ответит за грехи? Твои грехи, Разгонушка! — Кривлялся он, плюясь огненными искрами. — Кто, кто, кто?!
— Заткнись, тварь!
Я схватил телефон, ткнул дрожащим пальцем в последний входящий вызов.
— Ты чью мне машину дал?!
— А что?
— Что в сигареты забито было?!
— Что?
— Не тупи, что за дерьмо добавлено в табак?!
— Бля, Паштет – полудурок. Ты скурил что ли?
— Да!
— Глюколов слабенький. Ты скока сиг вдул?
— Половину.
— Пачки?
— Какой пачки? Нет, конечно, сигареты.
— Фу-у-ух! Это х.ня, отпустит минут через двадцать. Пей только побольше.
— Суки! — прошептал я пересохшим ртом. — Проклятая семейка Адамс!
Отключив телефон, я добрался до дивана, по пути растоптав никак не желающий угомониться огонек. Он всё шипел и плевался уговорами свалить отсюда подальше: в тёплые края, на худой конец – куда-нибудь в Европу. Кое-как смахнув пыль и брякнувшись на пахнувшие пылью и тряпками подушки, я прикрыл глаза сгибом локтя.
Страшно хотелось пить. Я всё водил толстым, словно покрытым наждачной бумагой языком по губам, в попытке собрать хоть немного слюны. Ни воды, чтобы смочить пересохший рот, ни сил, чтобы сходить за ней, не было. Я лежал растёкшейся медузой на грязной обивке дивана, то впадая в мутное беспамятство, то выныривая на поверхность, с единственной мыслью: «валить отсюда на хрен».
Наконец, не через двадцать минут, как обещал Иван, а почти через час, меня отпустило. Я сел; пить по-прежнему хотелось с адской силой, но голова была ясной, мысли чёткими, а слабость, свалившая меня на диван со сноровкой умелого борца, отступила.
Я попытался вспомнить, что выяснил о похитителях Иван, но понял, что всё сказанное прошло мимо сознания. Пришлось звонить Ивану. Не здороваясь, я начал с места в карьер:
— Повтори, что ты там выяснил.
— Отпустило? — Обрадовался кузен.
— Отпустило, отпустило. Давай, излагай.
продолжение следует...
[1] Пестик – пистолет (сленг).
[2] Здесь Екатеринбург.
[3] Автомат АКС-74У, складной укороченный автомат Калашникова.
[4] Сотрудники патрульно-постовой службы
Показать полностью
«Кто заплатит за грехи...» 8-12
8
Я стоял перед гигантским шкафом, которого, кстати, не помнил, и с грустью, да нет, пожалуй, с любопытством смотрел внутрь. Немного мне осталось от прошлой жизни. А впрочем, чего я хотел? Исчез, не обняв никого из родичей на прощание, не сказав даже прощай, лишь бросил короткую записку в почтовый ящик: «Я – норм. Меня не ищите».
За спиной опять смущённо кашлянул Егор.
— Болеешь? — Иронично поинтересовался я.
— Нет. — Он вздохнул. — Это Соня в сердцах выкинула. Ещё до ремонта. Диски, кассеты, книги…
— Ага, — перебил я его, — весь шмот, проигрыватель, гитару и всё остальное тоже.
— Не, — улыбнулся братишка, — проигрыватель с колонками я себе забрал, он у тебя зачётный. А гитару Ольга забрала, когда подросла.
— А рисунки?
Лет до пятнадцати, пока не начал потихоньку вливаться в криминальный мир нашей семейки, я любил рисовать. Впрочем, любить – совсем не отражало моей страсти. Я рисовал везде: дома, в школе, на заборах, в заброшках на стенах, на обратной стороне тетради, на альбомных листах, на обоях и парте. Получалось – по заверению друзей и родственников – очень неплохо. Рисовал в основном могучих воинов в доспехах, с мечами наперевес, да обнажённых дев, учась по репродукциям Валеджио и Райо. Выходило натуралистично. Самые лучшие украшали стены моей комнаты, часть разошлась по друзьям и знакомым. Я даже год в художке отучился, а потом затянул меня водоворот опасной уличной жизни, и я всё забросил.
Егор тяжело вздохнул.
— Тебе лучше этого не знать.
— Ясно, сожгла. Ну да ладно. Где Ольга, кстати?
— Учится в столице.
— А остальные? Мать, отец, кто там у нас ещё на ниве семейного бизнеса подвизается?
Брат погрустнел.
— Мать, после того, как Лизку похитили, приболела, вся на нервах, давление там, и всё такое. Я ей укол поставил, сейчас спит. Батон у себя сидит, ему ничего и не сказали, он что-то совсем в последнее время сдал, из комнаты почти не выходит. Сказать им, что ты приехал?
— Пока не надо.
— Иван, братуха двоюродный – ты должен помнить, с Сонькой поехал.
— Ладно. Сеструху дождёмся, тогда и созовём семейный совет. Ты вообще в курсе происходящего?
— Без деталей.
— Понятно. Ты чем в нашем, точнее, в вашем бизнесе промышляешь?
— Компы, программы, сбор данных, ну и так, по мелочи. Взломать, инфу слить или, наоборот, залить, в базы изменения внести.
— Хакер, значит.
Брат поморщился.
— Программист серый. И это, у нас сейчас серого дохода почти нет, изредка, если кто сильно важный попросит. Мы давно уже честным бизнесом занимаемся.
— Ну, ясно. Ладно, оставь меня пока одного. Сонька появится – семафорь.
Дождавшись ухода брата, я принялся вяло ковыряться в шкафу. Из всего моего добра остались: любимая кожаная куртка, с потайной кобурой в рукаве, чёрные джинсы с усиленными коленями, кепка-восьмиклинка, чёрная водолазка и… И больше ничего. Ну да, Рыжая всегда как огонь была.
Я снял с вешалки кожан. Из темно-коричневой, почти черной кожи: толстой, чуть ли не ременной, плотной – не всяким ножом пробьешь – и тяжелой. Такие сейчас не делают. Пожалуй, единственное, оставленное здесь, о чём я жалел. Впрочем, нет – вру, не жалел, даже ни разу не вспомнил. Зачем мне в новой, светлой жизни была нужна гопническая куртка? Вот-вот, на хрен она мне не упала, но сейчас, пожалуй, пригодится.
Достал вещи из шкафа, понюхал. Пахнет, не сказать, чтобы свежестью, но чистотой точно, и можжевельником. Видимо, прежде чем закинуть то немногое, что осталось от моей жизни в шкаф, сеструха, а скорее – мать, постирала вещи.
Стянув свои тряпки, я надел водолазку и джинсы, накинул кожан на плечи и посмотрел в зеркало. В плечах село ничего, а вот в объёмах велико. Да, как мало от тебя, Разгон, осталось. За эти пятнадцать лет я, хоть и прибавил немного в росте, но зато и потерял килограмм пятнадцать. Занятия штангой и боксом поменял на йогу и стрельбу из Дайкю[1]– очень последнее успокаивало и приводило мысли в порядок. Но это ничего, так даже лучше, проще будет за плёткой лезть. А в том, что пекаль[2] мне понадобится, я ничуть не сомневался. Не знаю, чуйка наверное – сколько раз она меня на границе выручала. Но, правда, один раз и подвела, ладно хоть не под монастырь.
Я пошарил по карманам. Сначала по внутренним. В левом лежало с пяток визиток. Не особо рассматривая, сунул их обратно. Лежали пятнадцать лет, пусть и дальше лежат. Есть не просят, и ладно. В правом – старые механические часы «Ракета» на толстом стальном браслете, подарок деда на пятнадцатилетие. Покрутив заводную головку, я поднёс часы к уху: ты смотри, тикают. Подумав, я надел их на запястье, взамен разбитых Петлёй смарт-часов.
Охлопал себя по внешним. В правом – старая моя выкидуха, самоделка, собственноручно смонстряченная в дедовском гараже. В левом – ключи от того самого гаража, это хорошо, надеюсь его не продали, а то у меня там кое-что нужное припрятано.
Не снимая куртки, я присел на стоящий рядом со шкафом пуфик, который тоже не помнил. А много ли вообще я помнил из прошлой жизни? И надо ли мне вспоминать? Ведь ни разу до этого не ностальгировал по прошлому. Как срулил пятнадцать лет назад из отчего дома с хабаром – соткой с лихом зелени – так ни разу о прошлой жизни не вспоминал. Словно ластиком стёр до чистого листа, чтобы новую историю писать. Смертельно захотелось курить, а ведь за пятнадцать лет ни разу этой пакости во рту не держал, даже в армии. Я прикрыл глаза. Вот что значит родные стены: хочешь – не хочешь, а воспоминания так и всплывают.
9
План у Разгона был. Не сказать, чтоб очень продуманный, но всё лучше, чем никакого. Левый паспорт, чистое свидетельство о рождении и, самое главное, деньги, чтобы купить себе новую жизнь.
Город, находящийся за тысячу километров от родного, встретил его неласково – мелким противным дождём и осенним маетным холодом. Самое начало октября и осенний призыв в армию.
Разгон, ныне по паспорту Семён Александрович Петров, купил комнату в коммуналке, прописался, а потом, чтобы уж совсем замести следы, прокрутил с паспортом трюк. С честным лицом, явился в паспортный стол. Так, мол, и так, паспорт где-то по-пьяному делу посеял, хочу новый. Сам неместный был, теперь-то законный обладатель двенадцати метров жилплощади. Вот и свидетельство о рождении есть: Станислав Иванович Чирьяков, вот ведь фамилия – прямо смесь червяка и чирья. Паспорт очень нужен, можно побыстрей, без волокиты, проволочек и лишних проверок? Оказалось можно – когда «барашка в бумажке», читай: пять бумажек со строголицым Бенжамином Франклином в конвертике чопорной тетеньке в коробке конфет принесешь.
Получив паспорт, он, явившись в ЖЭК, само собой с очередным, не пустым конвертом для инженера, прописал к себе Станислава Ивановича, благополучно при этом выписав Семёна Александровича.
Провернув данную махинацию, и, спрятав хабар под полом в коммуналке, который для этого полностью перестелил, Стас – да, да, теперь уже Стас, вот смотрите и документы в наличии – а не Валера и даже не Семён, прямиком отправился в военкомат. Где заявил: «В армию хочу, сил нет, возьмите добрый дяденька-военком меня служить, у меня и отец служил, и дед, и прадед. На границу хочу, желательно дальневосточную»
«Да не вопрос, нам такие как ты – крепкие и ответственные – нужны. — Улыбался в аккуратные усы военком. — Будет тебе и граница, потом, возможно - и заграница»
Вот только хитрый военком то ли чего-то не понял, то ли понял по-своему, то ли пошутил так неудачно. Но оказался Стас совсем не на той границе, о которой просил.
Попал Стас. Уж попал, так попал, на границу с одним маленьким, но гордым государством. Большую часть жителей которого составляли очень злые бородатые бармалеи. Любимым занятием оных было насиловать женщин, похищать детей, и резать головы мужчинам, за исключением богатых, конечно – тех они похищали с целью выкупа.
Из армии Стас вынес умение драться и стрелять, пару дырок в шкуре, крепкую дружбу и желание больше никогда не видеть злых бородатых лиц.
Два года на границе его многому научили. Настаивать на своём, переть до конца, если уверен в себе. Хитрить, если надо. Если придется, то откровенно врать, но – по-умному, так чтобы не поймали. Если надо – рубить правду матку, прикрывать спину товарища и ещё тому, что – ученье свет, а неученье – чуть свет и на работу. И, что деньги, заработанные им неправедным путём, когда-нибудь закончатся. А добывать хлеб насущный налётами – он не хотел.
10
— Где он?! — Вывел меня из задумчивости вопль сеструхи.
— Не кричи, детей разбудишь. — Подал я голос, вставая.
— Каких, на хрен, детей! Ты где был? — Усилила она накал, появляясь на пороге гардеробной. — Ты сказал: на первом же рейсе прилетишь, я жду как ду… — И осеклась, увидев меня.
— Что, не узнала, Рыжая? Понимаю. — Я обнял ее за плечи. — Сам бы себя не узнал. Так что не нервничай, не кинул я тебя, не кинул.
Я чмокнул её в макушку и погладил по затылку.
— Разгон, ты такой… — Она отодвинулась, разглядывая моё лицо.
— Я давно не Разгон, сеструха. — Я покачал головой. — Совсем не Разгон.
— А мне Разгон нужен, понимаешь ты? — Вцепилась она в лацканы куртки побелевшими пальцами. — Разгон, а не…
Её лицо пошло нехорошими белыми пятнами, и она закончила:
— А не гламурный архитекторишко.
Неожиданно она заплакала.
— Ладно, всё, не плачь, лучше толком расскажи. — Я гладил её по плечам, голове, пытаясь успокоить. — А то, я, кроме того, что Лизку похитили, и к этому каким-то боком причастен Тюха, толком ничего не понял. Давай, рассказывай всё с начала: с толком, с чувством, с расстановкой.
11
Тюха заявился вечером. Не Тюха, конечно, а давно уже Александр Николаевич Тюхтяев, солидный бизнесмен и ресторатор.
— Хотя, какой он ресторатор, так – владелец бара, кафе и пары шалманов с гоу-гоу шоу. — Сеструха шипела рассерженной кошкой.
— Пришёл весь такой, скользкий, в глаза не смотрит. Говорит: «Сонь, Лизку твою в гости авторитетные люди пригласили, им кое-какую услугу оказать надо». Я ему: «Ты не охренел Тюха, какие гости, какую услугу, ничего не попутал?» Начала Лизону названивать, у ней недоступно. Тут они позвонили.
Соня сглотнула, всхлипнула.
— Кто они?
— Гулийцы.
— Б..ть! Суки!
Перед глазами встали злые бородатые лица бармалеев, которые стреляли в меня, и в которых стрелял я. Ярость, пополам со страхом, горячей волной прошлась по телу. С гулийцами шутки плохи.
Сестра снова плакала.
— Чего хотели? — Я обвёл мрачным взглядом понурые лица своего семейства.
Почти все в сборе, как в старые и добрые времена, не было только матери с отцом. Мать так и спала после укола, отца мы, здраво рассудив, решили пока не беспокоить.
Егор с двоюродным братом сидели, уставившись в пол.
— В банке ячейка, её взять надо.
— И ты про меня вспомнила?
— Да! — С вызовом вперила в меня горящие яростью и страхом глаза сестра. — Это ты у нас мальчик-налётчик, гроза банков и сберкасс. Как же, до сих пор тобой, ну не тобой, конечно, а теми, кто много лет назад двенадцать банков взял с нехилыми деньжищами и непойманными остались, инкассаторов пугают. Что, не твоя команда это сделала?
— Соня, ты ничего не попутала? — Я внезапно успокоился. — Понятия не имею, о чём ты говоришь. А даже, если бы и понимал, то эти нехорошие люди брали не банки, и, тем более, не хранилища, а просто бомбили инкассаторские машины. Разницу чувствуешь? Да и кончили они, по слухам, с пулями в головах. Или не нашли тех двоих, а?
— Да мне плевать! — Вызверилась Рыжая. — Ты знаешь, что они пообещали сделать с Лизкой? Тебе, бл..ть, такое и не снилось. В бордель бедуинам продать, а ей только-только восемнадцать исполнилось. Она девочка ещё.
— Что Тюха конкретно сказал?
— Ничего. Намекнул: мол, он знает, что я знаю, где ты. А ты можешь организовать это дело. Просил маякнуть тебе.
Она потёрла лоб, всхлипнула, но удержалась – не заплакала, а в упор, словно через прицел АКМа, уставилась на меня.
— Ага, значит, это он первым обо мне вспомнил? — Я хрустнул пальцами. Вот ведь подельничек бывший, сука! — Что молчишь?
— Я не помню. Он, как сказал про гулийцев, у меня голова кругом пошла. Может и он.
— Ладно, проехали, что дальше?
— Они неделю дали, чтобы дело провернуть. Потом Лизончика в бордель, и нами всерьёз займутся. Два дня уже прошло. Связь через Тюху держать надо.
— Ладно. Будет тебе Лизон. — Я перевёл взгляд на кузена. — А ты, друг мой ситный, чем в сером бизнесе семейки Разгоновых заведуешь?
— Компьютерное железо, системы безопасности, камеры там и всё такое.
— Ну, это в белой зоне. А в серой – это жучки, прослушка, скрытая съёмка?
— Ну да. — Иван закивал.
— О-п-па. Это очень хорошо.
Я задумался, прикидывая, что мне нужно. Что НАМ нужно, одному мне задуманное не провернуть.
— Ты машины левые с чистыми номерами достать сможешь? — Обратился я к брату.
Егор с кузеном переглянулись.
— Ну, есть заходы. Как быстро?
— Одну – прямо сейчас.
— Не вопрос.
— Тогда, Егор, «вперёд и с песней»!
Я повернулся к сестре.
— А ты, Рыжая, звони Тюхе, и договаривайся о встрече, часиков на… — Я посмотрел на часы. — На семь вечера, где-нибудь в месте потише, только про меня ни слова. А ты, — я ткнул пальцем в племянника, — достань-ка мне парочку…
— Что мне ему сказать? — Прервала мои инструкции сеструха.
— Б..я, Рыжая, ты прямо как целка. — Шкура удачливого и лихого налётчика, когда-то сброшенная мною, как мне казалось, навсегда, вновь начала прирастать ко мне. Правда что ли, бают старики: от натуры не уйдёшь?
— Скажи, что надо обсудить кое-какие нюансы и детали, но – по-тихому, без свидетелей… Да, б..ть, наври что-нибудь, ты же всегда была мастерицей лапшу на уши мужикам вешать.
Я принялся, пока Рыжая ушла в другую комнату, звонить и договариваться о встрече, объяснять кузену, что мне надо.
12
К «Прожареному зерну», модной кофейне, где сеструха договорилась встретиться с Тюхой, я приехал за полчаса. На всякий случай, посмотреть придёт бывший подельник один или кого за собой притащит. Охрану или хвост. Хотя, какой, бл…ть, хвост? Он – простой барыга с криминальным прошлым, а не агент иностранной разведки. Но, как говаривал незабвенный прапорщик Кац: лучше перебздеть, чем жидко обосраться.
Тюха пришёл один, и – почти вовремя, пять минут за опоздание не считается. Он был хозяином положения – диктовал условия и обозначал рамки, так что мог позволить себе опоздать. Прикинут бывший подельник был, прямо как я ещё позавчера: узкие брючки, дорогие туфли, укороченное приталенное пальто, на башке модный причесон.И тачка у Тюхи была не сказать, что крутая, но и не лоховская – чёрный японский паркетник, и прикинут бывший подельник
Выждав для порядка пять минут, я нырнул в уютный полутёмный зал кофейни. Что сказать: дорогой – но в меру, стильный интерьер.
— Синьор… — Увидев меня, радостно затянул похожий на итальянца бариста.
— Т-с-с-ы. — Я приставил палец к губам и плюхнул перед барменом тысячную купюру. — Сюда синьор только что зашёл, это мой товарищ. В какой он кабинке?
Бариста нахмурился: вид мой ему не понравился. Не похож был тип в потёртом кожане, в кепке и чёрных джинсах, на товарища лощёного господина, только что заглянувшего на огонёк.
Я добавил ещё одну купюру идентичного достоинства.
— Да всё пучком будет, он меня ждёт. Сам увидишь, как он мне обрадуется, обниматься полезет.
— В последней. — Итальянец ткнул пальцем в дальнюю, задрапированную бархатными портьерами, кабинку.
— А песни у вас заказывать можно? — Я кивнул на колонку, тихо мурлыкающую за спиной бариста.
— Можно.
— Тогда, давай Пикник, «Я почти итальянец», — Я заговорщицки подмигнул.
Бариста, поняв намёк, вновь заулыбался.
— Sì, Signore, un momento. Ottima scelta[3].
— Lo so, caro signore[4].
Уже отходя от стойки, я пожалел о своём поведении. Не надо было привлекать к себе внимания: после нашего шутейного разговора бармен меня точно запомнил. Но теперь поздно что-то менять.
— Хай энджи, бродяга. — Отодвинув тяжёлую портьеру, я нырнул в интимную полутьму.
— Ты кто такой? На х..й пшёл. — Тюха глянул на меня взором влиятельного вельможи, увидевшего грязного смерда: презрительно и брезгливо. — Я…
Молниеносным движением я выдернул из кармана выкидуху и, со щелчком разложив, ткнул лезвием ему под глаз. Не рассчитал, вот что значит, давно железа[5] в руках не держал. Надавил слишком сильно, из-под острия скатилась красная, как ромб, намалёванный на щеке Арлекино, капля.
— Тихо, Четвёртый. Своих не узнаёшь?
Первым был Слон, Вторым – я, Третьим – Кит, Четвёртым, стало быть – Тюха. Я назвал его старым, только для налётов, погонялом, и его никто, кроме меня – остальные были мертвы – знать не мог.
В глазах бывшего подельника, так удачно сломавшего ногу за несколько дней до провального налёта, заплескался страх.
— Ну чё, узнал? — Я подмигнул. — Старого приятеля.
— Ра-ра-разгон?
— Ага, только без первых двух ра.
Я сел, спрятав руку с ножом под стол – и вовремя. За портьерой деликатно покашляли, и внутрь заглянул почти-итальянец.
Тюха, прижав сцапанную со стола салфетку к ранке под глазом, повернулся к бариста неповреждённой щекой.
— Что заказывать будете?
— Два кофе на ваш вкус.
— Ещё что-то? — Не унимался почти-итальянец.
— No, grazie, signore, solo per ora[6].
— Ordine accettato, signore[7].
— Что надо гулийцам от моей семьи?
Я заговорил только тогда, когда бариста принёс кофе с чудесным ароматом.
— Я всё сказал твоей сестре.
Пауза, похоже, сделала Тюху опять смелым. Я покачал головой и ткнул его под столом ножом.
Он дернулся и побледнел, а в его глаза вернулся страх.
— Ещё раз не по делу брякнешь, и твое правое яйцо окажется у тебя в ботинке. Усёк?
Дождавшись кивка, я продолжил.
— Повторяю вопрос: что гулийцам нужно от моей семьи и где моя племянница?
— Банковскую ячейку взять, принести им, они отдадут девушку. Где она, я не знаю.
— Почему они пришли к моей семье? Ты навёл? — Я чуть надавил на нож.
— Нет, Разгон, ты чё, мамой клянусь!..
— Б.я, Четвёртый, — я покачал головой, — ты прямо как они заговорил – «мамой», «клянусь»...
Я вздохнул. В глазах Тюхи был уже не страх – ужас и паника.
— Они сами пришли, сказали: знают, что я знаю налетчика, который банки брал без осечек…
— Б..ть, сука! — Я вызверился по-настоящему. — Какие банки?! Ты чего несёшь?! Мы бомбили инкассаторские машины, и всё! Ты, как никто другой, об этом знаешь!
Тюха сглотнул.
— У меня выбора не было! Эти звери сказали: либо я нахожу того бомбилу, что банки брал, либо сам подписываюсь на это дело.
— Так и подписался бы. А ты, сука, мою семью сдал! Которая вообще не при делах!
— А что мне было делать?! У меня две дочери! Понимаешь?! Десять и двенадцать лет. А ты выкрутишься: ты же Разгон!
— Что делать?! — Я ухватил его за лацканы дорогого пиджака, рывком притянул к себе и, надавив на шею, прижал лицом к столешнице. — Я тебе скажу: к ворам идти, к смотрящим, в контору. Или набирать команду и брать эту ячейку. Вот что надо было делать - но не подставлять мою семью!
— Это гулийцы – с ними никто связываться не будет! Даже по такому беспределу... — Хрипел бывший подъельник в стол. — А ячейку брать – у меня кишка тонка! Кто я был в команде – водила... Планы вы составляли... Да и где я людей наберу?
— Вот именно. Команду, тачки, оружие, планы, наблюдение, разведка, пути отхода. И до хера ещё чего. Работы на месяц, не меньше, а тут неделю дали. Ты хоть всасываешь это?
— Да, — Тюха хрипел и ёрзал под моими руками, но вырваться не пытался. — Поэтому и тебя подписал!
— А если бы Сонька меня не нашла?!
— Так нашла же...
— Вот ты сука! Меня с заказчиком сведи. Дальше с ним говорить буду, с тобой – нет.
— Я не знаю, где он.
— Звони.
— Они сами на меня выходят, когда им надо...
— Ты пиз..шь! Вот так вот просто – взяли и пришли?
— Да. Прикинь? Взяли и пришли. Я сам охренел. Сказали: ячейку в банке надо взять, содержимое им принести; если не выйдет – уничтожить.
— Что там?
— Инфа наверное, компромат, ещё что. Не знаю.
— До утра тебе времени, чтобы с ними на связь выйти и со мной свести. Нет - я в разгон пойду. И первым под молотки ты попадешь. А потом и все эти бармалеи, понял?
Я ослабил давление.
— Племянницу так не спасёшь. — Просипел бывший подельник.
— Может и нет. — Я прижался губами к его уху и зашептал. — А может и да, когда всю их диаспору по одному на вечные пастбища отпускать буду.
— Не сдюжишь! Сил на всех не хватит.
— На всех нет, а на тебя и твою семью – так точно хватит. Ферштейн?
Тюха молчал. Я снова вжал его в стол.
— Не слышу.
— Я постараюсь. — Придушенно прохрипел Тюха.
— Времени тебе – до 9 утра.
Я отпустил его.
— Передай хозяевам, чтобы команду готовили, не менее четырёх бойцов. А я пока думать буду.
— Как тебя найти, если они объявятся?
— Сам тебе наберу, завтра утром. И запомни: сговорюсь с ними – ты с нами пойдёшь. Нет – тебя первым положу.
И, не слушая его возражений, я покинул кабинку.
продолжение следует...
[1] Дайкю – или Юми, японский традиционный лук.
[2] Пекаль – пистолет (жаргон).
[3] Да сеньор, один момент. Отличный выбор.
[4] Я знаю, милейший синьор.
[5] Железо – здесь холодное оружие.
[6] Нет, спасибо, сеньор, пока только это.
[7] Заказ принял, синьор.
Показать полностью
Месть это блюдо, которое подают холодным
Самый богатый сахарозаводчик Европы 1903 года, Фердинанд Блох-Бауэр, придумал как отомстить за измену своей жене и ее талантливому любовнику, да так, чтобы при этом сохранить свое лицо, имя и капитал. Он предложил любовнику, художнику Густаву Климту, написать такой портрет его жены Адель, чтобы тот просуществовал несколько веков и был любим всеми.
Сначала Густав Климт обрадовался, работа над портретом давала бы ему возможность беспрепятственно встречаться с Адель и любоваться ею хоть целые сутки. Потом он понял, в какую страшную ловушку поймал его Фердинанд Сделать картину на века оказалась не так просто, тем более, что в контракте были оговорены обязательные условия: не менее 100 эскизов, для ее отделки используются золотые пластины, картина должна светиться. Конечно, если художнику надоест рисовать взаперти, он может отказаться от работы, но тогда ему придется выплатить штраф, который в десятки раз превышал сумму контракта.
Вполне возможно, модный тогда гений Густав Климт, даже и не читал этого контракта, как только узнал о его сумме. Таких дорогих картин ему еще никто не заказывал. Заказав ему портрет, Фердинанд надеялся на то, что непостоянная натура художника сама себя накажет. И Адель так ему надоест, что он не сможет больше без отвращения на нее смотреть. Он где-то вычитал, что древние индейцы, если хотели разлучить влюбленных, привязывали их друг к другу и держали вместе так долго, пока те не проникались такой же сильной ненавистью, какой недавно была любовь.
Обманутый муж ни слова не сказал жене и Климту о том, что знает об их связи. Но пытка ежедневным присутствием и созданием «великой» светящейся картины, действительно, постепенно убила их любовь. Адель часто болела, курила свои бесконечные сигариллы, целые дни проводила в праздности. Бог не дал ей хорошего здоровья, долгое время у нее рождались мертвые дети. А тут еще этот надоедливый Климт, который требует от нее долгого позирования. Адель это раздражало. Их отношения постепенно угасали.
Наконец, в 1907 году, через четыре года «Портрет Адели Блох-Бауэр I» был готов. Сначала он украсил гостиную в доме Блохов, а потом попал в ателье художника в Вене и в журнал «Немецкое искусство и декорация», а затем и на международную художественную выставку в Манхайме. Фердинанду было лестно, что о нем и его жене узнает весь мир. И это было действительно так. Картина стала европейским чудом, ее называли «Золотая Адель» или «Австрийская Мона Лиза». Австрийцы гордились шедевром и считали его национальным достоянием. Но после смерти Адели, Климта и Фердинанда, судьба картины оказалась в руках наследников Блох-Бауэр, которые уехали в Америку. И знаменитая картина с другими полотнами Густава Климта, которые уже считались достоянием австрийского художественного музея, были переданы Марии Альтман, дочери брата Фердинанда.
Через сто лет после создания картина была перевезена в Лос-Анджелес, так как сумму, которую загадала владелица для выкупа полотен Климта, музей даже с помощью австрийцев, откликнувшихся на призыв собрать средства, предоставить не смог. Это было 300 миллионов долларов И «Золотая Адель», которая уже стала легендой художественного мира, которую многократно копировали, переиначивали и даже воспевали в стихах, уехала в Америку. Провожать из Австрии в Лос-Анджелес картину, которая была символом Австрии на протяжении ста лет, вышла, кажется вся Австрия. Люди плакали.
А в Америке «Золотую Адель» выкупил у хозяйки богач Рональд Лаудер за рекордную для произведений искусства цену – 135 миллионов долларов. Теперь картина выставлена в «Музее австрийского и немецкого искусства», основанного этим владельцем парфюмерного концерна «Эстри Лаудэр» и любителем живописи. И ее может увидеть каждый желающий, чтобы понять, как золото и страсть к деньгами могут погубить даже самое сияющее чувство. На картине хрупкая бледная девушка с изогнутыми тонкими руками словно заточена в золотой саркофаг, и глаза ее грустны, будто просят зрителя, чтобы он вытащил ее из этой золотой клетки.
Показать полностью
1
