Комиссия по расследованию

В последнее время в кругах людей, не одобряющих политику Хрущёва как слишком левацкую или оголтело волюнтаристскую, “царя Никиту” принято представлять эдаким шутом — без интеллекта и воли. При этом они с уважением относятся к Сталину и нипочём не могут разъяснить — зачем же этот дурак понадобился вождю — и не на шутовских должностях? Если отбросить предрассудки, окажется, что Хрущёв был напористым, волевым управленцем. Другое дело, что на начало 1960-х пришёлся закат его интеллектуальных возможностей — и стране понадобились другие лидеры. Сняли его с должности вполне законно и, как сказал бы Александр Лукашенко, “элегантно”. Это был ушлый политик, способный к импровизации, хорошо понимавший, что каждому решению, каждой линии необходим противовес. Поэтому Хрущёва — если внимательно рассмотреть период его десятилетнего правления — можно почти обоснованно уличить и в троцкизме, и в сталинизме. И в склонности к национальному началу, и в крайнем, космополитическом интернационализме. Он метал на стол всё, что было в печи.

Десталинизация началась почти сразу после смерти вождя. Наверное, нечто подобное было после кончины Александра Македонского, когда его империю шустро растаскивали на части диадохи. Уже в первые месяцы после смерти Сталина тысячи людей, сидевших по политическим статьям, вышли на свободу. Начался процесс реабилитации, за несколько лет ставший массовым.

Первым десталинизатором стал Лаврентий Берия, которого явно многое не устраивало в политике позднего Сталина. Напористого министра внутренних дел даже пришлось одёргивать товарищам Лазарю Кагановичу и Ивану Тевосяну, оскорблённым в лучших чувствах. Но памятники Сталину по-прежнему возвышались над площадями советских городов, и учебников никто не переписывал.

Хрущёв поначалу не отличался стремлениями переписать историю партии и перечеркнуть заслуги вождя, который открыл ему дорогу в большую политику. Но он был истинным политиком, властолюбивым и бесконечно амбициозным. А в 1956 году у него ещё не было яркого дела, обеспечившего бы ему место в истории — такого, как запуск спутника, напугавший американцев, или полёт Гагарина. Быть может, если бы наши засекреченные конструкторы запустили первый искусственный спутник Земли в 1955-м — и не замахнулся бы Никита Сергеевич на человека, которого ещё недавно прославлял громче всех. Ведь он по праву слыл самым крикливым ораторов тридцатых годов!

Но вот в последний день 1955 года создали очередную комиссию, каких было немало при подготовке ХХ съезда. Возглавил её Пётр Поспелов. В пору наивысшего угара сталинского культа личности он служил главным редактором “Правды”. Но на этот раз ему поручили расследование массовых репрессий в партии. Комиссия принялась работать с документами, обнаруживая натяжки и нарушения закона. О результатах комиссии предполагалось доложить на съезде. И сделать это должен был не пресноватый Поспелов, а зажигательный Хрущёв.

На заседаниях Президиума (Политбюро) этот вопрос обсуждали не раз. Молотов и Каганович выступали против “антисталинских мотивов” в выступлении первого секретаря. Предлагалось просто, без идеологических вывертов, рассказать о реабилитации невинно осуждённых. И тех, кто не дожил до свободы и тех, кому удалось при жизни вернуть партийные билеты. Съезд как-никак был партийный — и говорить предполагалось, главным образом, о коммунистах. Хрущёв соглашался. Он уже успел выдвинуться на первую роль в партии, но всемогущим лидером ещё не стал и вынужден был (нехотя!) считаться с коллективным умом ЦК.

Обложка журнала «TIME» c изображением Иосифа Сталина, 1943 год

Съезд с сюрпризом

На ХХ съезде Сталина упоминали раза три — в нейтральном или умеренно положительном ключе. Съезд, казалось бы, завершил работу, принял все решения, вплоть до избрания Президиума и первого секретаря. Символическим считалось прекращение выпуска паровозов. Им на смену пришла современная техника.

И вдруг — эпилог, который оказался важнее и интереснее самого романа. Неожиданный поворот в детективном духе. 25 февраля 1956 года, последний день съезда, утреннее заседание, обстановка секретности — и Хрущёв снова на трибуне. Это был необыкновенный, чрезвычайный доклад. Для празднично настроенных делегатов съезда — как ливень среди зимы. В Кремлёвском дворце давно не устанавливалась столь ошеломляющая тишина.

В преамбуле Хрущёв бегло отдал должное заслугам Сталина, о которых “ещё при его жизни написано достаточно книг”. А потом — с опорой на классиков марксизма — перешёл к критике “культа личности”. Доклад готовил Поспелов, но к нему, конечно, приложил руку и сам Никита Сергеевич. Личный хрущёвский крен чувствовался в самых острых сюжетах. Среди жертв репрессий Хрущёв упоминал, в основном, тех, с кем работал, с кем был близко знаком — Косарева, Косиора, уже реабилитированного Рудзутака, Постышева… Хрущёв говорил эмоционально, в его словах сквозили личные обиды. В отредактированную официальную версию доклада это не попало…

Слова его производили впечатление взрыва. Делегаты съезда недоумевали — откуда столь увесистая обида? Карьера Хрущёва при Сталине развивалась на удивление гладко. Даже Молотов, Каганович, Ворошилов и Микоян, бывало, оказывались в опасной опале. А влияние Хрущёва только возрастало. Он контролировал столицу, затем — Украину. А потом совсем близко подошёл и к вождю, и к власти. Видимо, Сталин ценил его умение выжать результат из любого начинания. И понимал, что этот человек, похожий на сельского прасола, совсем не так прост.

Эта речь не стенографировалась, не попала в печать, её нет в изданных материалах съезда. В отредактированном, несколько смягчённом, виде её изучали в партийных и комсомольских организациях — и она производила перевороты в умах. Но вскоре доклад попал в США. Американцы, конечно, сразу опубликовали его. А в СССР огрызки легендарного доклада появились в печати только в горбачёвские времена.

Обложка журнала «TIME» c изображением Никиты Хрущева, 1956 год

Победы и поражения

Доклад стал тактической победой Хрущёва. Во-первых, он в ураганном стиле перехватил у коллег первенство по части освобождения и реабилитации лагерников. До ХХ съезда эту тенденцию во многом связывали с Маленковым. Во-вторых, деморализовал возможных противников из Политбюро — Молотова, Кагановича, Ворошилова, которых можно было считать косвенными виновниками “культа” и незаконных репрессий. Нет, в докладе Хрущёв ни словом не затронул действующих коллег, но всё-таки они оказались под Дамокловым мечом. Сам Никита Сергеевич был не менее активным участником Большого террора, имел отношение и к послевоенным волнам репрессий. Но после доклада вспоминать об этом мало кто решился бы.

Хрущёв мгновенно заработал репутацию главного борца со сталинизмом — и в 1956 году это оказалось веской добавкой к его политическим капиталам. Но можно ли говорить о стратегической победе? Хрущёв намеревался укрепить идеологию, очистив её от пережитков культа личности. Сделать шаг от скомпрометированного сталинизма к некоему “чистому ленинизму”. Так трактовали его политику лекторы, парторги и комсомольские вожаки. Отчасти — в особенности после победы Кубинской революции — вера в коммунизм среди молодёжи снова укрепилась. Казалось, что уж “наше-то замечательное, просвещённое, яростное поколение исправит грешки отцов”. Однако для многих знакомство с докладом Хрущёва стало первым и решающим разочарованием не только в Сталине, но и в коммунистической идее, а то и в советском патриотизме. Это, конечно, не входило в планы Хрущёва. “Царь Никита” не был слепцом, он видел эти последствия своей политики — и реагировал на них нервозно, предпринимал лихорадочные попытки “закрутить гайки”, правда, без кровопролития.

Доклад вызывал протесты, в ЦК понеслись тысячи писем…

Весь народ с 1937 года по 1952 год жил в тисках военного диктатора — Сталина и в душе каждый это ощущал и возмущался. Почему же тт. Хрущёв, Молотов и другие не организовали спасение народа, не смахнули с престола одного изверга?

На этот счёт есть неплохой исторический анекдот — возможно, разыгранный в действительности. Выступая как-то перед смелой аудиторией, Хрущёв получил записку со словами “Почему вы молчали?”. Генсек ответил вопросом на вопрос: “Кто спрашивает? Встаньте!” Никто не встал. “Вот потому и мы молчали”. Да, Никита Сергеевич за словом в карман не лез, мог и сымпровизировать в таком духе.

Оказался наш Отец…

Да, это был щедрый подарок для естественного молодого свободолюбия. Несколько лет молодые люди считала себя истинными хозяевами страны, да и позже иногда называли себя “детьми ХХ съезда”. Это совпало и с мировыми тенденциями начала 1960-х. В мире концентрировалось как никогда много молодой энергии. На старшее поколение — особенно на всяческих начальников — отныне можно было смотреть косо. Тенденцию предсказали авторы фильма “Карнавальная ночь”, в котором молодые ребята оказываются правильнее, чище, талантливее грузного и “отжившего” товарища Огурцова. Правда, для подстраховки, там показан и немолодой ещё более ответственный товарищ, который прекрасно понимает ханжескую сущность Огурцова. Но это — герой эпизодический, он не запоминается. Во многом это было возвращение к лозунгу Владимира Маяковского: “Славьте, молот и стих, землю молодости!” В последние сталинские годы блеска хватало с избытком, недоставало искренности и крепкой связи с реальностью. Ответом на это и стал советский неореализм Олега Ефремова, Евгения Евтушенко, Владимира Трошина и многих других: лёгкий лиризм, дожди в кадре, приглушённо будничные голоса со сцены. И балетный Спартак, боровшийся, кажется, одновременно и за дело Ленина, и за заветы Христа — тоже дитя ХХ съезда.

Хрущёв колебался. Сам-то он скорее был на стороне “Огурцовых” — и к молодёжным бунтам (даже самым робким) относился презрительно. Временами он блокировал критику Сталина, видел в ней опасность для системы. Да, сотни тысяч реабилитированных и их родственники стали на некоторое время верными “хрущёвцами”. Да, творческая и научная интеллигенция, по большей части, восприняла разоблачения Сталина с воодушевлением. Но для многих — в особенности это касалось офицеров — с грохотом рухнули идеалы. Неслучайно герой песни Александра Галича восклицал: “Оказался наш Отец не отцом, а сукою”. Да, именно Отец — уж так воспринимали Сталина. А разочарование в фигуре отца всегда болезненно. Началась кампания по борьбе с “культом”. Издержки разоблачений Сталина не были секретом для Хрущёва — ушлого политика. Он не раз старался сгладить болезненное впечатление от своего доклада на ХХ съезде, пытался “отделить мух от котлет” и на аптечных весах рассчитать заслуги и ошибки вождя:

Некоторые товарищи односторонне, неправильно поняли существо партийной критики культа личности Сталина. Они пытались истолковать эту критику как огульное отрицание положительной роли И.В. Сталина в жизни нашей партии и страны и встали на ложный путь предвзятого выискивания только теневых сторон и ошибок в истории борьбы нашего народа за победу социализма, игнорируя всемирно-исторические успехи советской страны в строительстве социализма. В беседе с редактором американской газеты “Нью-Йорк таймс”, отвечая на его вопрос — “Какое место займет Сталин в истории?” — я сказал, что Сталин займет должное место в истории Советского Союза. У него были большие недостатки, но Сталин был преданным марксистом-ленинцем, преданным и стойким революционером. Сталин допустил много ошибок в последний период своей деятельности, но он и сделал много полезного для нашей страны, для нашей партии, для всего международного рабочего движения. Наша партия, советский народ будут помнить Сталина и воздавать ему должное. Для того, чтобы правильно понять существо партийной критики культа личности, надо глубоко осознать, что в деятельности товарища Сталина мы видим две стороны: положительную, которую мы поддерживаем и глубоко ценим, и отрицательную, которую критикуем, осуждаем и отвергаем.

Это сказано уже в 1957 году, спустя год после ХХ съезда. Не принимал Хрущёв и термина “оттепель”, автором которого стал Илья Эренбург — писатель, к которому Никита Сергеевич относился, мягко говоря, не восторженно. Хрущёв не хотел, чтобы его эпоха вошла в историю под такой этикеткой, которую “этот жулик подбросил, Эренбург”. Хрущёв считал необходимым частенько напоминать расшалившимся гражданам, что для противников у нас “будет не оттепель, а заморозки”. Он метался, размашисто крутил штурвал идеологии то в одну, то в другую сторону.

Вопреки распространённым представлениям, пиком десталинизации стал не ХХ, а ХХII съезд. Именно тогда Сталина вынесли из Мавзолея и по всей стране стали “срубать” памятники поверженному вождю. Вот тогда, на мой взгляд, чувство меры и политической целесообразности Хрущёву изменило окончательно. Съезд впал в иррациональное бичевание уже “канувшего времени”. Такими штуками в политике увлекаются демагоги: как говорится, “вали всё на предшественника и выступай с инициативой”. Возможно, Хрущёва опьянили космические победы советских учёных. Его учитель и посмертный оппонент, наверное, назвал бы это “головокружением от успехов”.

Нет, Сталина не превратили в злого гения. Хрущёв намеревался бороться с культом личности как с феноменом власти и пропаганды, а не с тенью Иосифа Виссарионовича Джугашвили. Последнее было бы слишком обременительно для советской идеологии. Но аккуратно провести идеологический корабль между Сциллой и Харибдой не удалось: Никита Сергеевич действовал нервозно. Сталин стал, скорее, упраздненным святым, которого было дозволено критиковать, но лучше всего — просто пореже о нём вспоминать. Даже в семидесятые годы (когда стали дозволяться почтительные книги и фильмы если не о Сталине, то с участием Сталина) коммунисты сетовали: в учебнике истории легче найти портрет Гитлера, чем нашего Генералиссимуса.

Пошатнулся международный авторитет СССР — правда, его частично восстановили наши космонавты. Но, объявляя неправильной целую эпоху, Хрущёв резал по живому. Много лет спустя, во времена Черненко, министр обороны Дмитрий Устинов на заседании Политбюро так сформулирует свои претензии к политике Хрущёва:

Сталин, что бы там ни говорилось, это наша история. Ни один враг не принёс столько бед, сколько принёс нам Хрущёв своей политикой в отношении прошлого нашей партии и государства, а также и в отношении Сталина. В оценке деятельности Хрущёва я, как говорится, стою насмерть. Он нам очень навредил. Подумайте только, что он сделал с нашей историей, со Сталиным. Не секрет, что западники нас никогда не любили. Но Хрущёв им дал в руки такие аргументы, такой материал, который нас опорочил на долгие годы.

Это хорошо понимал и сам Хрущёв, постоянно сбиваясь с курса.

Никита Хрущев произносит речь на XX съезде КПСС, 1956 год

Кровь в бассейне

Чем ещё знаменит 1956 год? Тут многое связано с хрущёвской съездовской инициативой. Социалистический блок в Восточной Европе затрещал по швам. В Польше, в Венгрии достичь пропагандистской победы Хрущёву не удалось, коммунистов там стали открыто ненавидеть — как “сталинских палачей”. Познанское восстание и кровавые венгерские события, когда Хрущёв был вынужден пойти на масштабную армейскую операцию против буйных мадьяр — это тоже последствия ХХ съезда. Той осенью в Мельбурне состоялись Олимпийские игры, фантастически успешные для советских спортсменов. Впервые наша команда переиграла американцев по всем статьям — и по золотым медалям, и по всем наградам, и по “зачётным очкам”. 6 декабря сборная СССР по водному поло играла с сильной венгерской командой. Матч получился с политическим подтекстом и обернулся кровавой потасовкой. Один из лучших советских ватерполистов, Пётр Мшвениерадзе, вспоминал, как венгр Дьярмати неожиданно дважды ударил его в лицо. Разъяренный Мшвениерадзе бросился за ним… Драку представителей двух “дружественных стран” обсуждал весь мир. Та встреча вошла в историю под этикеткой “Кровь в бассейне”. Но будем помнить, что героями Игр стали всё-таки советские атлеты. И Хрущёву не раз везло на такие победы — правда, как мы знаем, не до бесконечности. Как говорил Михаил Таль — шахматный гений того времени — “Сильному везёт, а очень сильному очень везёт”.

Партия никогда не отменяла постановлений XX и XXII съездов. Даже после “дворцового переворота”, результатом которого стала отставка Хрущёва. Во многом — потому, что секретарь ЦК по идеологии Михаил Суслов (конечно, сталинский выдвиженец) считал несолидным шарахаться из стороны в сторону.

Черчиллю (а кому же ещё?) приписывали шутку: “Хрущёв — единственный человек, объявивший войну мертвецу и… проигравший её”. Конечно, не единственный, не первый и не последний. Бывало по-разному. И будет. Но не считаться с этим поступком Хрущёва уже невозможно. Он создал модель, дал образец будущим разоблачителям “отцов Отечества”. Да и климат в стране изменился. Пришла оттепель, пусть даже сам Хрущёв не любил этого слова. Время для одних неприглядное, для других — самое светлое. А сегодня всё это переплелось в нашей жизни. И сталинский ампир, и хрущевские Черёмушки.

Арсений Замостьянов, заместитель главного редактора журнала “Историк”

Специально для Fitzroy Magazine