Дни революции. 9
Мы разговорились с одним молодым эсером, который в своё время вместе с большевиками ушёл с Демократического совещания. Это было в ту ночь, когда Церетели и другие соглашатели навязали русской демократии коалиционную политику.
«Вы здесь?» — спросил я его.
В его глазах вспыхнул огонь. «Да! — воскликнул он. — В среду ночью я вместе со своими партийными товарищами ушёл со съезда. Не для того я двадцать лет рисковал жизнью, чтобы теперь подчиниться тирании тёмных людей. Их методы нетерпимы. Но они не подумали о крестьянах… Когда поднимется крестьянство, их конец станет вопросом минуты!»
«Но крестьяне — выступят ли они? Разве декрет о земле не удовлетворил крестьян? Чего же им ещё желать?»
«Ах, этот декрет о земле! — в бешенстве закричал он. — А знаете вы, что такое этот декрет о земле? Это наш декрет, целиком эсеровская программа! Моя партия выработала основы этой политики после самого тщательного исследования крестьянских требований! Это неслыханно…»
«Но если это ваша собственная политика, то против чего же вы возражаете? Если таковы желания крестьянства, то с какой же стати оно будет выступать против?»
«Как же вы не понимаете! Разве вам не ясно, что крестьяне немедленно поймут, что это просто обман, что эти узурпаторы обокрали нашу эсеровскую программу?»
Я спросил его: «Верно ли, что Каледин двигается к северу?».
Он кивнул головой и стал потирать руки с каким-то ожесточённым удовлетворением.
«Совершенно верно!… Теперь вы видите, что натворили эти большевики. Они подняли против нас контрреволюцию. Революция погибла. Погибла революция».
«Но ведь вы будете защищать революцию?»
«Конечно, мы будем защищать её до последней капли крови! Но сотрудничать с большевиками мы ни в коем случае не станем…»
«Ну, а если Каледин подступит к Петрограду, а большевики встанут на защиту города. Разве вы не присоединитесь к ним?»
«Разумеется, нет! Мы тоже будем защищать город, но только не вместе с большевиками! Каледин — враг революции, но и большевики — такие же её враги».
«Кого же вы предпочитаете — Каледина или большевиков?» «Да не в этом дело! — нетерпеливо крикнул он. — Я говорю вам, революция погибла. И виноваты в этом большевики. Но послушайте, зачем нам толковать об этом? Керенский идёт… Послезавтра мы перейдём в наступление… Смольный уже послал к нам делегатов с предложением сформировать новое правительство. Но теперь они в наших руках: они абсолютно бессильны… Мы не будем сотрудничать…»
На улице раздался выстрел. Мы побежали к окнам. Красногвардеец, окончательно выведенный из себя нападками толпы, выстрелил и ранил в руку какую-то девушку. Мы видели, как её посадили на извозчика, окружённого взволнованной толпой; до нас доносились её крики. Вдруг из-за угла Михайловского проспекта появился броневик. Его пулемёты поворачивались из стороны в сторону. Толпа немедленно обратилась в бегство. Как обычно бывает в этих случаях в Петрограде, люди ложились на землю, прятались в канавах и за телефонными столбами. Броневик подъехал к дверям думы. Из его башенки высунулся человек и потребовал, чтобы ему отдали «Солдатский Голос». Бойскауты засмеялись ему в лицо и юркнули в подъезд. Автомобиль нерешительно покружился около дома и двинулся вверх по Невскому. Люди, лежавшие на мостовой, встали и начали отряхиваться…
«Гарнизон колеблется! — зашептал он мне на ухо. — Для большевиков это начало конца. Хотите посмотреть, как меняется настроение? Пошли!» Он почти бегом двинулся по Михайловскому, мы — за ним.
«А какой это полк?»
«Броневики»… Это было действительно серьёзное осложнение. Броневики держали в руках ключ к положению: за кого были броневики, тот мог распоряжаться всем городом. «К ним отправились для переговоров комиссары от Комитета спасения и от думы. У них идёт митинг, который должен решить…»
«Что решить? На какой стороне драться?»
«О, нет! Так дела не делаются. Драться против большевиков они не станут никогда. Они просто решат оставаться нейтральными, а тогда юнкера и казаки…»
Дверь огромного Михайловского манежа зияла чёрной пастью. Двое часовых попытались остановить нас, но мы быстро прошли мимо, не обращая внимания на их негодующие крики. Манеж был тускло освещён единственным фонарём, висевшим под самым потолком огромного помещения. В темноте смутно маячили высокие пилястры и окна. Кругом были видны неясные чудовищные очертания броневых машин. Одна из них стояла в самом центре помещения под фонарём. Вокруг неё столпилось до двух тысяч одетых в серовато-коричневую форму солдат, почти терявшихся в огромном пространстве величественного здания. Наверху броневика находилось до дюжины человек: офицеры, председатель солдатского комитета, ораторы. Какой-то военный, взобравшись на центральную башню броневика, говорил речь. То был Ханжонов, председатель Всероссийского съезда броневых частей, состоявшегося летом. Гибкая, изящная фигура в кожаной тужурке с погонами поручика. Он красноречиво и убедительно выступал за нейтралитет.
Это звучало очень убедительно. Огромный зал огласился аплодисментами и одобрительными возгласами.
На башенку взобрался бледный и взволнованный солдат. «Товарищи! — закричал он. — Я приехал с Румынского фронта, чтобы настойчиво сказать всем вам: необходимо заключить мир! Немедленный мир! Кто даст нам мир, за тем мы и пойдём, будут ли то большевики или новое правительство. Дайте нам мир! Мы на фронте больше не можем воевать, мы не можем воевать ни с немцами, ни с русскими…» С этими словами он спустился вниз. Огромная масса слушателей смутно загудела. Гул этот перешёл во что-то напоминавшее гнев, когда следующий оратор, меньшевик-оборонец, попытался сказать, что война должна продолжаться до победы союзников.
«Вы говорите, как Керенский!» — крикнул чей-то резкий голос.
Затем выступил делегат думы. Он советовал солдатам оставаться нейтральными. Его слушали, как-то неуверенно перешёптываясь, не чувствуя в нём своего. Мне никогда не приходилось видеть людей, с таким упорством старающихся понять и решить. Совершенно неподвижно стояли они, слушая ораторов с каким-то ужасным, бесконечно напряжённым вниманием, хмуря брови от умственного усилия. На их лбах выступал пот. То были гиганты с невинными детскими глазами, с лицами эпических воинов…
Теперь заговорил большевик, один из солдат этой части. Речь его была яростна и полна ненависти. Собрание слушало его не более сочувственно, чем других. Это не соответствовало настроению этих людей. Все они были на этот момент выбиты из повседневной колеи своих обычных дум. Им приходилось теперь думать о России, социализме, о всём мире, как будто бы от их броневиков зависела жизнь и смерть революции.
В напряжённой тишине выступал оратор за оратором. Крики одобрения сменялись криками негодования. Выступать или нет? Снова говорил убедительный и симпатичный Ханжонов. Но ведь сколько бы он ни говорил о мире, разве он не офицер и не оборонец? Выступил василеостровский рабочий. Его встретили выкриком: «Что же вы, рабочие, дадите нам мир?». Поблизости от нас собралось несколько человек, главным образом офицеров. Они устроили нечто вроде клаки и шумно приветствовали всех сторонников нейтралитета. «Ханжонов! Ханжонов!» — кричали они и освистывали всех выступавших большевиков.
Вдруг между комитетчиками и офицерами, стоявшими на броневике, начался горячий спор. Они оживлённо жестикулировали и, очевидно, никак не могли прийти к соглашению. Собравшиеся заметили этот спор. Огромная толпа загудела и заволновалась, желая узнать, в чём дело. Солдат, которого удерживал офицер, вырвался и высоко поднял руку.
«Товарищи! — закричал он. — Здесь товарищ Крыленко, он хочет говорить!» Раздался взрыв криков, аплодисментов и свистков: «Просим! Просим!», «Долой!». Среди невообразимого гула и рёва народный комиссар по военным делам, подталкиваемый и подсаживаемый со всех сторон, взобрался на броневик. Постояв минутку, он перешёл на радиатор, упёрся руками в бока и, улыбаясь, огляделся. Приземистая фигура на коротких ногах, в военной форме, без погон и с непокрытой головой.
Клакеры, стоявшие близ меня, подняли отчаянный крик:
«Ханжонов! Просим Ханжонова! Долой его! Заткнись! Долой предателя!».
Вся толпа закипела и загудела, и вдруг началось какое-то движение. На нас, словно снеговая лавина, надвигалась группа дюжих чернобровых солдат. Они пробивали себе дорогу, расталкивая толпу.
«Кто здесь срывает собрание? — кричали они. — Кто здесь шумит?» Вся клака немедленно рассыпалась в стороны в больше уже не собиралась.
«Товарищи солдаты! — начал Крыленко хриплым от усталости голосом. — Я не могу как следует говорить, прошу извинить меня, но я не спал целых четыре ночи…
Мне незачем говорить вам, что я солдат. Мне незачем говорить вам, что я хочу мира. Но я должен сказать вам, что большевистская партия, которой вы и все остальные храбрые товарищи, навеки сбросившие власть кровожадной буржуазии, помогли совершить рабочую и солдатскую революцию, — что эта партия обещала предложить всем народам мир. Сегодня это обещание уже исполнено!» Гром аплодисментов…
«Вас уговаривают оставаться нейтральными, оставаться нейтральными в тот момент, когда юнкера и ударники, никогда не знающие нейтралитета, стреляют в нас на улицах и ведут на Петроград Керенского или ещё кого-нибудь из той же шайки. С Дона наступает Каледин. С фронта надвигается Керенский. Корнилов поднял текинцев и хочет повторить свою августовскую авантюру. Меньшевики и эсеры просят вас не допускать гражданской войны. Но что же давало им самим возможность держаться у власти, если не гражданская война, та гражданская война, которая началась ещё в июле и в которой они постоянно стояли на стороне буржуазии, как стоят и теперь?
Как я могу убеждать вас, если ваше решение уже принято? Вопрос совершенно ясен. На одной стороне — Керенский, Каледин, Корнилов, меньшевики, эсеры, кадеты, городские думы, офицерство… Они говорят вам, что их цели очень хороши. На другой стороне — рабочие, солдаты, матросы, беднейшие крестьяне. Правительство в ваших руках. Вы хозяева положения. Великая Россия принадлежит вам. Отдадите ли вы её обратно?»
Крыленко еле держался на ногах от усталости. Но чем дальше он говорил, тем яснее проступала в его голосе глубокая искренность, скрывавшаяся за словами. Кончив свою речь, он пошатнулся и чуть не упал. Сотни рук поддержали его, и высокий, тёмный манеж задрожал от грохота аплодисментов и восторженных криков.
Ханжонов попытался ещё раз взять слово, но собрание ничего не хотело слушать и кричало: «Голосовать! Голосовать!». Наконец, он уступил и прочёл резолюцию: Бронеотряд отзывает своих представителей из Военно-революционного комитета и объявляет себя нейтральным в разразившейся гражданской войне.
Всем, кто за эту резолюцию, предложили отойти направо, всем, кто против, — налево. Сначала был момент сомнения и как бы выжидания, но затем толпа стала всё быстрее и быстрее перекатываться влево. Сотни дюжих солдат с топотом двигались по грязному, еле освещённому полу, натыкаясь друг на друга… Около нас осталось не больше 50 человек. Они упрямо стояли за резолюцию, а когда под высокими сводами манежа загремел восторженный клич победы, они повернулись и быстро вышли из здания. Многие из них ушли и от революции…
"10 дней которые потрясли мир" Джон Рид
Дни революции. 8
Уже тридцать шесть часов большевики были отрезаны от русской провинции и от всего внешнего мира. Железнодорожники и телеграфисты отказывались передавать их депеши, почтовые чиновники не принимали от них почты. Только царскосельская правительственная радиостанция каждые полчаса посылала на все четыре стороны света бюллетени и заявления. Комиссары Военно-революционного комитета мчались в поездах по всей стране наперегонки с комиссарами городской думы. На фронт вылетели два аэроплана с агитационным материалом.
Но волна восстания охватывала Россию с быстротой, превышающей человеческие средства сообщения. Гельсингфорсский Совет вынес резолюцию о поддержке; в Киеве большевики захватили арсенал и телеграф, откуда их выбили делегаты казачьего съезда, заседавшего тут же в городе; в Казани Военно-революционный комитет арестовал штаб местного гарнизона и комиссара Временного правительства; из Красноярска, в Сибири, пришла весть, что Советы захватили органы городского самоуправлении; в Москве, где положение осложнялось забастовкой кожевников, с одной стороны, и угрозой общего локаута — с другой, Совет подавляющим большинством высказался за поддержку выступления петроградских большевиков… Здесь уже действовал Военно-революционный комитет.
Повсюду происходило одно и то же. Рядовые солдаты и промышленные рабочие почти поголовно поддерживали Советы; офицеры, юнкера и мелкая буржуазия, точно так же как представители буржуазии — кадеты и умеренные социалисты, стояли за Временное правительство. Во всех городах формировались и готовились к гражданской войне комитеты спасения родины и революции…
Огромная Россия распадалась. Этот процесс начался ещё в 1905 г.. Мартовская революция ускорила его и, породив вначале смутную надежду на новый порядок, кончила тем, что сохранила давно изжитые формы старого режима. Теперь же большевики в одну ночь разрушили все эти формы, и они исчезли, как дым. Старой России не стало. Бесформенное общество растаяло, потекло лавой в первозданный жар, и из бурного моря пламени выплыла могучая и безжалостная классовая борьба, а вместе с ней ещё хрупкие, медленно застывающие ядра новых образований.
В Петрограде шестнадцать министерств бастовали под руководством двух министерств, созданных августовским однородным социалистическим правительством, — министерств труда и продовольствия.
В это серое, холодное утро «горсточка большевиков» была, казалось, так одинока, как только можно быть одиноким на свете. Море вражды бушевало вокруг них. Прижатый к стене, Военно-революционный комитет нанёс ответный удар, отчаянно защищая свою жизнь. «De l'audace, encore de l'audace, et toujours de l'audace!»
В пять часов утра в типографию городского самоуправления явились красногвардейцы, конфисковали тысячи экземпляров думского воззвания-протеста и закрыли официальный орган думы «Вестник городского самоуправления». Все буржуазные газеты были сброшены с печатных машин, в том числе и газета старого ЦИК «Голос Солдата», которая, однако, переменив это название на «Солдатский Голос», появилась в ста тысячах экземпляров, сея вокруг себя ярость и негодование:
«Люди, нанёсшие свой предательский удар ночью, люди, закрывшие газеты, недолго удержат страну во мраке. Страна узнает истину! Она оценит вас, господа большевики! Мы все увидим это!»
В первом часу дня мы шли вниз по Невскому. Перед думой вся улица была забита толпой. То там, то здесь попадался красногвардеец или матрос с винтовкой и примкнутым штыком. На каждого из них напирало не меньше сотни мужчин и женщин — конторщики, студенты, лавочники, чиновники. Все эти люди потрясали кулаками, изрыгая проклятия и угрозы. На ступеньках стояли бойскауты и офицеры и раздавали экземпляры «Солдатского Голоса». Рабочий с красной повязкой на рукаве и с револьвером в руке стоял, дрожа от гнева и возбуждения, среди враждебной толпы и требовал, чтобы ему отдали газеты… Думается мне, история никогда не видала ничего подобного. На одной стороне — горсточка вооружённых рабочих и солдат, олицетворяющих победоносное восстание и глубоко беспомощных; на другой стороне — разъярённая толпа, состоящая из таких же людей, какие в полдень заполняют тротуары Пятой авеню, толпа, которая издевалась, проклинала и кричала: «Предатели! Провокаторы! Опричники!»
Двери охранялись студентами и офицерами. На их рукавах были белые повязки с красной надписью «Милиция Комитета общественной безопасности». Полдюжины бойскаутов сновало взад и вперёд. Внутри здания всё кишело народом. По лестнице спускался капитан Гомберг.
«Они хотят распустить думу! — сказал он. — Сейчас у головы сидит большевистский комиссар…» Когда мы поднялись наверх, то увидели Рязанова, быстро уходившего прочь. Он явился сюда требовать от думы признания Совета Народных Комиссаров, и городской голова ответил ему решительным отказом.
Во всех думских помещениях кричала, шумела и жестикулировала огромная толпа — чиновники, интеллигенты, журналисты, иностранные корреспонденты, французские и английские офицеры… Городской инженер торжествующе указывал на них.
«Все посольства признают думу единственной правомочной властью, — заявлял он. — Что до этих большевиков, то они просто разбойники и грабители, и вообще их конец — это вопрос нескольких часов! Вся Россия — за нас…»
Возвращение к Коммунизму и идее равенства?
Здраствуйте, уважаемые читатели.
Сейчас я бы хотел обсудить с вами рост левых движений в мире, ведь по последнему опросу граждан США - 46% из них бы выбрало Социалистическую систему.
Во Франции фигурируют Коммунистические личности и плакаты с баннерами.
В нашем любимом, родном СНГ, Коммунизм, к счастью или же к печали, тоже набирает ход, в связи с падением рейтингов наших "реакционеров".
Что вы думаете, станет ли мир ходить под красным флагом?
Дни революции. 6
...Дебаты ещё не начались, когда какой-то человек силой проложил себе путь, расталкивая толпу, забивавшую проход, и взобрался на трибуну. То был член исполнительного комитета крестьянских Советов Пьяных. Он был вне себя от ярости.
«Исполнительный комитет Всероссийских Советов крестьянских депутатов протестует против ареста наших товарищей, министров Салазкина и Маслова! — резко бросил он в лицо делегатам. — Мы требуем их немедленного освобождения! Они сидят в Петропавловской крепости. Нужно действовать немедленно. Нельзя терять ни минуты!»
За ним последовал солдат с растрёпанной бородой и горящими глазами. «Вы сидите здесь и разговариваете о передаче земли крестьянам, а сами в это время расправляетесь с выборными представителями этих крестьян, как тираны и узурпаторы! Говорю вам, — он поднял кулак, — говорю вам, что, если хоть волос упадёт с их головы, вы будете иметь дело с восстанием!»
Толпа смущённо загудела.
На трибуну поднялся спокойный и ядовитый, уверенный в своей силе Троцкий. Собрание встретило его приветственным гулом.
«Вчера Военно-революционный комитет принял принципиальное решение освободить эсеровских и меньшевистских министров: Маслова, Салазкина, Гвоздева и Малянтовича. Если они всё ещё сидят в Петропавловской крепости, то это только потому, что мы слишком заняты… Разумеется, они останутся под домашним арестом, пока не будет окончательно, выяснено их участие в предательских действиях Керенского во время корниловщины».
«Никогда, — кричал Пьяных, — никогда ни в одной революции не было того, что мы видим сейчас!»
«Ошибаетесь, — отвечал Троцкий. — Подобные вещи видела даже наша революция. В июльские дни были арестованы сотни наших товарищей… Когда товарищ Коллонтай по требованию врача была освобождена из тюрьмы, то Авксентьев приставил к её дверям двух агентов бывшей царской охранки!»
Крестьянские представители ушли, ругаясь. Собрание проводило их насмешками.
Представитель левых эсеров высказался о земельном декрете. Вполне соглашаясь с декретом принципиально, левые эсеры, однако, смогут голосовать за него только после обсуждения. Необходимо узнать мнение крестьянских Советов.
Меньшевики-интернационалисты тоже настаивали на обсуждении вопроса внутри своей партии.
Затем выступил вождь максималистов, т.е. анархистского крыла крестьянства: «Мы не можем не отдать должное той политической партии, которая в первый же день без всякой болтовни проводит в жизнь такое дело!…»
На трибуне появился типичный крестьянин — длинноволосый, в высоких сапогах и овчинном тулупе. Он кланялся на все стороны. «Здравствуйте, товарищи и граждане, — говорил он. — Тут всё бродят кругом кадеты. Вот вы арестуете наших крестьян-социалистов, а что же вы кадетов этих не арестуете?»
Это был сигнал к возбуждённым крестьянским спорам. Точно так же спорили солдаты прошлой ночью. Здесь были истинные пролетарии земли…
«Члены нашего исполнительного комитета Авксентьев и другие, которых мы считали защитниками крестьянства, — это те же кадеты! Арестовать их! Арестовать их!»
Чей-то другой голос: «Кто они, все эти Авксентьевы и Пьяных? Они вовсе не крестьяне! Они только языком болтают!»
Как потянулась к этим ораторам толпа делегатов, чувствуя в них своих братьев!
Левые эсеры предложили получасовой перерыв. Когда делегаты стали выходить из зала, Ленин поднялся со своего места:
«Нам нельзя терять времени, товарищи! Завтра утром вся Россия должна узнать новости колоссального значения! Никаких задержек...
"10 дней которые потрясли мир" Джон Рид
Дни революции. 5
...Каменев читал отчёт о действиях Военно-революционного комитета: отмена смертной казни в армии, восстановление свободы агитации, освобождение солдат и офицеров, арестованных за политические преступления, приказы об аресте Керенского и о конфискации запасов продовольствия на частных складах… Бурные аплодисменты.
Снова представитель Бунда. Непримиримая позиция большевиков губит революцию, поэтому делегаты Бунда вынуждены отказаться от дальнейшего участия в съезде.
Выкрики с мест: «Мы думали, что вы ушли ещё прошлой ночью? Сколько раз вы будете уходить?»
Затем представитель меньшевиков-интернационалистов. Крики: «Как! Вы ещё здесь?». Оратор разъясняет, что со съезда ушла только часть меньшевиков-интернационалистов, а часть осталась на съезде.
«Мы считаем передачу власти Советам опасной и, быть может, даже гибельной для революции… (Шум). — Но мы считаем своим долгом оставаться на съезде и голосовать против этой передачи».
Выступили и другие ораторы, по-видимому, получившие слово без предварительной записи. Делегат от донецких углекопов призывал съезд принять меры против Каледина, который мог отрезать столицу от угля и хлеба. Несколько солдат, только что прибывших с фронта, передали собранию восторженное приветствие от своих полков.
Но вот на трибуне Ленин. Он стоял, держась за края трибуны, обводя прищуренными глазами массу делегатов, и ждал, по-видимому, не замечая нараставшую овацию, длившуюся несколько минут. Когда она стихла, он коротко и просто сказал: «Теперь пора приступать к строительству социалистического порядка!»
Новый потрясающий грохот человеческой бури.
«Первым нашим делом должны быть практические шаги к осуществлению мира… Мы должны предложить народам всех воюющих стран мир на основе советских условий; без аннексий, без контрибуций, на основе свободного самоопределения народностей. Одновременно с этим мы, согласно нашему обещанию, обязаны опубликовать тайные договоры и отказаться от их соблюдения… Вопрос о войне и мире настолько ясен, что, кажется, я могу без всяких предисловий огласить проект воззвания к народам всех воюющих стран…»
Ленин говорил, широко открывая рот и как будто улыбаясь; голос его был с хрипотцой — не неприятной, а словно бы приобретённой многолетней привычкой к выступлениям — и звучал так ровно, что, казалось, он мог бы звучать без конца… Желая подчеркнуть свою мысль, Ленин слегка наклонялся вперёд. Никакой жестикуляции. Тысячи простых лиц напряжённо смотрели на него, исполненные обожания.
«Обращение к народам и правительствам всех воюющих стран.
Рабочее и крестьянское правительство, созданное революцией 24 — 25 октября и опирающееся на Советы рабочих, солдатских и крестьянских депутатов, предлагает всем воюющим народам и их правительствам начать немедленно переговоры о справедливом демократическом мире.
Справедливым или демократическим миром, которого жаждет подавляющее большинство истощённых, измученных и истерзанных войной рабочих и трудящихся классов всех воюющих стран, — миром, которого самым опредёленным и настойчивым образом требовали русские рабочие и крестьяне после свержения царской монархии, — таким миром правительство считает немедленный мир без аннексий (т.е. без захвата чужих земель, без насильственного присоединения чужих народностей) и без контрибуций.
Такой мир предлагает правительство России заключить всем воюющим народам немедленно, выражая готовность сделать без малейшей оттяжки тотчас же все решительные шаги, впредь до окончательного утверждения всех условий такого мира полномочными собраниями народных представителей всех стран и всех наций.
Под аннексией или захватом чужих земель правительство понимает сообразно правовому сознанию демократии вообще и трудящихся классов в особенности всякое присоединение к большому или сильному государству малой или слабой народности без точно, ясно и добровольно выраженного согласия и желания этой народности, независимо от того, когда это насильственное присоединение совершено, независимо также от того, насколько развитой или отсталой является насильственно присоединяемая или насильственно удерживаемая в границах данного государства нация.
Независимо, наконец, от того, в Европе или в далёких заокеанских странах эта нация живёт.
Если какая бы то ни было нация удерживается в границах данного государства насилием, если ей, вопреки выраженному с её стороны желанию — всё равно, выражено ли это желание в печати, в народных собраниях, в решениях партий или возмущениях и восстаниях против национального гнёта, — не предоставляется права свободным голосованием, при полном выводе войска присоединяющей или вообще более сильной нации, решить без малейшего принуждения вопрос о формах государственного существования этой нации, то присоединение её является аннексией, т.е. захватом и насилием.
Продолжать эту войну из-за того, как разделить между сильными и богатыми нациями захваченные ими слабые народности, правительство считает величайшим преступлением против человечества и торжественно заявляет свою решимость немедленно подписать условия мира, прекращающего эту войну на указанных, равно справедливых для всех без изъятия народностей условиях.
Вместе с тем правительство заявляет, что оно отнюдь не считает вышеуказанных условий мира ультимативными, т.е. соглашается рассмотреть и всякие другие условия мира, настаивая лишь на возможно более быстром предложении их какой бы то ни было воюющей страной и на полнейшей ясности, на безусловном исключении всякой двусмысленности и всякой тайны при предложении условий мира.
Тайную дипломатию правительство отменяет, со своей стороны выражая твёрдое намерение вести все переговоры совершенно открыто перед всем народом, приступая немедленно к полному опубликованию тайных договоров, подтверждённых или заключённых правительством помещиков и капиталистов с февраля по 25 октября 1917 года. Всё содержание этих тайных договоров, поскольку оно направлено, как это в большинстве случаев бывало, к доставлению выгод и привилегий русским помещикам и капиталистам, к удержанию или увеличению аннексий великороссов, правительство объявляет безусловно и немедленно отменённым.
Обращаясь с предложением к правительствам и народам всех стран начать немедленно открытые переговоры о заключении мира, правительство выражает с своей стороны готовность вести эти переговоры как посредством письменных сношений, по телеграфу, так и путём переговоров между представителями разных стран или на конференции таковых представителей. Для облегчения таких переговоров правительство назначает своего полномочного представителя в нейтральные страны.
Правительство предлагает всем правительствам и народам всех воюющих стран немедленно заключить перемирие, причём со своей стороны считает желательным, чтобы это перемирие было заключено не меньше как на 3 месяца, т.е. на такой срок, в течение которого вполне возможно как завершение переговоров о мире с участием представителей всех без изъятия народностей или наций, втянутых в войну или вынужденных к участию в ней, так равно и созыв полномочных собраний народных представителей всех стран для окончательного утверждения условий мира.
Обращаясь с этим предложением мира к правительствам и народам всех воюющих стран, временное рабочее и крестьянское правительство России обращается также в особенности к сознательным рабочим трёх самых передовых наций человечества и самых крупных участвующих в настоящей войне государств: Англии, Франции и Германии. Рабочие этих стран оказали наибольшие услуги делу прогресса и социализма, и великие образцы чартистского движения в Англии, ряд революций, имевших всемирно-историческое значение, совершённых французским пролетариатом, наконец, в геройской борьбе против исключительного закона в Германии и образцовой для рабочих всего мира длительной, упорной дисциплинированной работе создания массовых пролетарских организаций Германии.
Все эти образцы пролетарского героизма и исторического творчества служат нам порукой за то, что рабочие названных стран поймут лежащие на них теперь задачи освобождения человечества от ужасов войны и её последствий, что эти рабочие всесторонней, решительной и беззаветно энергичной деятельностью своей помогут нам успешно довести до конца дело мира и вместе с тем дело освобождения трудящихся и эксплуатируемых масс населения от всякого рабства и всякой эксплуатации».
Когда затих гром аплодисментов, Ленин заговорил снова:
«Мы предлагаем съезду принять и утвердить это воззвание. Мы обращаемся не только к народам, но и к правительствам, потому что обращение к одним народам воюющих стран могло бы затянуть заключение мира. Условия мира будут выработаны за время перемирия и ратифицированы Учредительным собранием. Устанавливая срок перемирия в три месяца, мы хотим дать народам возможно долгий отдых от кровавой бойни и достаточно времени для выбора представителей. Некоторые империалистические правительства будут сопротивляться нашим мирным предложениям, мы вовсе не обманываем себя на этот счёт. Но мы надеемся, что скоро во всех воюющих странах разразится революция, и именно поэтому с особой настойчивостью обращаемся к французским, английским и немецким рабочим…».
«Революция 24 — 25 октября, — закончил он, — открывает собою эру социалистической революции… Рабочее движение во имя мира и социализма добьётся победы и исполнит своё назначение…»
От его слов веяло спокойствием и силой, глубоко проникавшими в людские души. Было совершенно ясно, почему народ всегда верил тому, что говорит Ленин.
Было внесено и открытым голосованием немедленно принято предложение предоставить слово только представителям фракций и ограничить время ораторов 15 минутами.
Первым выступил Карелин от имени левых эсеров:
«Наша фракция не имела возможности предложить поправки к тексту обращения, поэтому оно исходит от одних большевиков. Но мы всё-таки будем голосовать за него, потому что вполне сочувствуем его общему направлению…».
От социал-демократов интернационалистов говорил Кмаров, длинный, узкоплечий и близорукий человек, которому суждено было стяжать не вполне лестную известность шута оппозиции. Только правительство, составленное из представителей всех социалистических партий, заявил он, может обладать достаточным авторитетом, чтобы решаться на столь важное выступление. Если такая социалистическая коалиция образуется, то наша фракция поддержит всю программу, если же нет, то она поддержит её только частично. Что до обращения, то интернационалисты всецело присоединяются к его основным пунктам…
После этого в атмосфере растущего воодушевления выступали один за другим ораторы. За обращение высказались представители украинской социал-демократии, литовской социал-демократии, народных социалистов, Польской и Латышской социал-демократии. Польская социалистическая партия тоже высказалась за воззвание, но оговорила, что она предпочла бы социалистическую коалицию… Что-то пробудилось во всех этих людях. Один говорил о «грядущей мировой революции, авангардом которой мы являемся», другой — о «новом веке братства, который объединит все народы в единую великую семью…» Какой-то делегат заявил от своего собственного имени: «Здесь какое-то противоречие. Сначала вы предлагаете мир без аннексий и контрибуций, а потом говорите, что рассмотрите все мирные предложения. Рассмотреть — значит принять…».
Ленин сейчас же вскочил с места: «Мы хотим справедливого мира, но не боимся революционной войны… По всей вероятности, империалистические правительства не ответят на наш призыв, но мы не должны ставить им ультиматум, на который слишком легко ответить отказом… Если германский пролетариат увидит, что мы готовы рассмотреть любое мирное предложение, то это, быть может, явится той последней каплей, которая переполняет чашу, и в Германии разразится революция…
Мы согласны рассмотреть любые условия мира, но это вовсе не значит, что мы согласны принять их. За некоторые из наших условий мы будем бороться до конца, но очень возможно, что среди них найдутся и такие, ради которых мы не сочтём необходимым продолжать войну… Но главное — мы хотим покончить с войной…».
Было ровно 10 часов 35 минут, когда Каменев предложил всем, кто голосует за обращение, поднять свои мандаты. Один из делегатов попробовал было поднять руку против, но вокруг него разразился такой взрыв негодования, что он поспешно опустил руку… Принято единогласно.
"10 дней которые потрясли мир" Джон Рид
Иосиф Сталин
Про этого человека любят много говорить и писать, но часто это имеет мало общего с реальностью. Поэтому куда полезнее ознакомиться с работами самого Иосифа Виссарионовича.
Читайте не о Сталине, читайте Сталина!
Дни революции. 4
Эти люди всё время куда-то торопились, а за ними бегали друзья и помощники. Они были положительно вне себя, казались живым олицетворением бессонного и неутомимого труда. Небритые, растрёпанные, с горящими глазами, они полным ходом неслись к намеченной цели, сгорая воодушевлением. У них было так много, так бесконечно много дела! Надо было создать правительство, навести порядок в городе, удержать на своей стороне гарнизон, победить думу и Комитет спасения, удержаться против немцев, подготовиться к бою с Керенским, информировать провинцию, вести пропаганду по всей России от Архангельска до Владивостока.
Правительственные и городские служащие отказывались повиноваться комиссарам, работники почты и телеграфа лишили Смольный сообщения с внешним миром, железнодорожники упрямо отвечали отказом на все его просьбы о поездах, а тут надвигался Керенский, на гарнизон не вполне можно было положиться, казаки готовились к выступлению… За врагами стояла не только организованная буржуазия, но и все социалистические партии, за исключением левых эсеров и нескольких меньшевиков-интернационалистов и новожизненцев, да и те колебались, не зная, на что решиться. Правда, за большевиками шли широкие массы рабочих и солдат; правда, отношение крестьянства ещё недостаточно определилось, но ведь, в конце концов, партия большевиков была далеко не богата образованными и подготовленными людьми…
"10 дней которые потрясли мир" Джон Рид