Оборона
Подполковник Ванин, наш комбат, был человеком спокойным, мягким и справедливым. Пенсия у него уже была, батальон у него под началом был, а выслуга и боевое прошлое позволяли не бояться проверяющих и командование бригадой. Ванина любили и уважали, но для всех он был этаким добрым дедушкой, резко контрастирующим с остальными гоблинами со звёздами.
Однажды случилось в батальоне одно неприятное событие, и Ванина, впервые за много лет, отчехвостил командир бригады, а заодно и замполит. Напомнили про пенсию, про очередь желающих занять его место и отпустили с миром. Обычно непьющий по армейским меркам Ванин запил на целую неделю.
Субботним вечером комбат пришёл на службу и построил батальон на этаже. Слегка пошатываясь и распространяя запах употребленных им горючих и не особо напитков, Ванин начал говорить. Говорил про то, что служит очень давно и хорошо помнит советскую армию и советский офицерский корпус. Говорил о том, как прошёл три войны и остался жив. Говорил, что командует батальоном, потому что боится, что на его место придёт некомпетентный офицер, и, если вдруг война, положит батальон, потому что солдаты из нас никудышные и нихера мы не умеем. И что поляжем в полном составе при первом же обстреле. Ванин бы закончил речь и ушёл бы с миром, но тут из дембельских задних рядов подал голос рядовой Ачикян:
- Никак нет, тащщ пполковник, не поляжем и врагов нашинкуем если че.
- Да?, - переспросил комбат, недобро прищурившись, и перестал качаться. Постоял секунду и гаркнул:
- Батальон, к бою!!!! Занять круговую оборону.
Батальон в полном составе, включая двух дежуривших прапорщиков, бухнулся на пол и, сталкиваясь лбами и приглушенно мптерясь, пополз к окнам.
- Куда, блять?! - нагнал всех голос комбата. Батальон на полу перемешался и вновь пополз на рубежи.
- Отставить, дебилы!, - устало махнул рукой Ванин, и, дождавшись пока пыхтящее войско вновь построится, спросил:
- Вы куда, блядь, ползли, а?
- Так это, - доложил Ачикян , к окнам, оборону занимать.
- А куда надо было??
- К дверям?, - робко поинтересовался кто-то из середины рядов.
Товарищи прапорщики посовещались и заявили, что оборону надо было занимать на улице вокруг казармы, значит и ползти нужно было туда. И туда же они и ползли.
Ванин помолчал, посмотрел в окно, и, вдруг заорал так, что на лбу вылезли вены:
- Дебилы блядь, херы мамины!! Ползти нужно к КОМНАТЕ сука ХРАНЕНИЯ ОРУЖИЯ, вашу мать! Вы чем обороняться задумали, воины???
Махнул рукой и вышел.
В понедельник на бригадной поверке комбат был трезв, бещукоризненно выбрит и подшит.
Пятая рота. Под солнцем южным... Как делать деньги
21. Как делать деньги
Я счастливый и радостный побежал к себе во взвод.
Айбак! Всего-навсего - Айбак. В Айбаке стоял второй противотанковый взвод и, если комбат решил отправить меня туда в ссылку, то о лучшем мне и мечтать не надо. Айбак находится черт те где и туда комбат каждый день ездить не станет. А мне сейчас больше всего на свете хотелось не попадаться Баценкову на глаза до конца службы.
- Поедешь башенным, - приказал комбат, садясь на бэтээр, - заряди пулеметы и разверни башню вправо.
Я вскочил в люк и пролез под башню. Пулеметы я видел в первый раз в жизни.
- Откинь крышку у ПКТ и вставь ленту, - подсказал водитель, повернувшись ко мне.
Я нажал на кнопку в торце меньшего пулемета: крышка отскочила вверх и открыла гнездо, куда следовало положить первый патрон ленты. Я потянул из коробки ленту и вложил патрон в гнездо.
- Теперь захлопывай крышку и передерни затвор, - подсказывал водила.
Я так и сделал. Теперь оставалось только зарядить большой пулемет и развернуть башню.
- А КПВТ как заряжать?
- А ну его на хрен, - махнул водила, - разряжать его потом запаришься. Разворачивай башню. Электроспуск не включай.
Я развернул башню, поставил ее на стопор, чтоб не вертелась на ходу, и вылез через задний люк на броню. Бэтээр тронулся. В хвост к нему пристроился еще один, и пара покатила из полка.
Мы были в чужой и враждебной стране, куда нас никто, кроме афганского правительства не приглашал. Обезьянье правительство в Кабуле, наверное, посоветовалось не со всеми обезьянами, потому что аборигены стреляли и по колоннам, и по отдельным машинам, и вообще всякими пакостями демонстрировали нам свою неприязнь. То дорогу заминируют, то позицию обстреляют. Словом, не давали скучать Ограниченному контингенту, всячески разнообразя его досуг. А обстрелять машину - одно удовольствие. Засел подлец-душман на скале, что нависает над дорогой, пристроил гранатомётик на плечо, прицелился, собака, нажал на спуск - и полетела граната с пламенным приветом к экипажу. И что самое обидное - безнаказанно! Скала крутая - хоть овчарок пускай! Скала крутая - не вскарабкаешься, а если и хватит ловкости залезть, то пока ты там будешь искать удобные уступчики, на которые можно поставить хоть край башмака, пока ты будешь перебирать напряженными пальцами камни, которые сыпятся у тебя из-под рук, пока ты раздирая брюхо и набивая себе синяки болтающимся на плече автоматом доберешься до того места, где лихой гранатометчик из соседнего кишлака устроил себе место для засады, то моджахед пешечком и налегке уйдет восвояси и через несколько километров вы встретите мирного дехканина, который с самого утра потом поливал свою землю, обрабатывая ее для будущего урожая. Ничего он не видел, ничего он не слышал и гранатомета у него при себе вы не найдете. Не он стрелял - и все тут. И это еще самый легкий случай. Потому что, люди грамотные, которые воюют уже не первый год, и засады организуют правильные. Подобьют машину, подождут, пока товарищи из других экипажей поспешат на помощь подбитой машине - и давай из пулеметов в упор со скалы поливать. И нет никакого спасения для шурави. Как в тире перехлопают их духи кинжальным огнем. А чтоб советские солдаты не расползались по местности, то сбоку дороги душманы не позабудут заботливо воткнуть несколько мин-растяжек. Наступил сапог на невидимую сталистую проволочку - и ухнул взрыв, укладывая десяток пацанов в выгоревших хэбэшках на раскаленную каменистую землю.
Поэтому, передвижение по Афгану осуществлялось 'парами'. Подбили одну машину - пересаживаемся на другую и бежим. За подбитой после вернемся, если ее духи по колесикам не раскатают.
Зато - все живы. А это - главное.
Пара от полка доехала до бетонки, наш бэтээр качнулся, будто нюхал носом воздух, и повернул направо.
Месяц в Афгане, а ведь это - только первый мой выезд из полка. Полковые писаря, повара и комендачи за все два года ни разу не высовывают носа из полка и нисколько не страдают от этого. Но я-то - нормальный пацан! Не для того я приехал в Афган, чтобы палатку караулить. Поэтому, настроение у меня зашкаливало от восторга. Слева - пустыня, справа - полк, парк, склад ГСМ, уже знакомая мне дорога на полигон и бесконечная гряда гор, нависшая над полком и загораживающая горизонт. В голову пришли строки, которые я, кажется, уже где-то слышал:
Айбак!
Как много в этом звуке
Для сердца русского слилось!
Я, правда, был не до конца уверен, что в стихотворении шла речь именно об Айбаке, а не о другом населенном пункте, но это нимало не омрачало моего настроения. Зато пришла другая мысль: комбат не приказал взять мне личных вещей - только два автомата. Значит, меня не переводят в Айбак и я все еще остаюсь во втором взводе связи. Из этого можно сделать вывод, что Баценков на мне крест не поставил и у меня остается хоть маленький, но шанс на реабилитацию. В карантине тоже все началось с губы, а закончилось - благодарностью перед строем.
'Ничего! Мы еще себя проявим'.
Слева показался город без небоскребов - Ташкурган. И тут же дорога ныряла в узкое ущелье. Две огромных вертикальных скалы сжимали бетонку с двух сторон как тиски. Почти отвесные кручи уходили метров на полтораста вверх. Я обмер: если с этой верхотуры, рассчитав время и скорость нашего движения, скинуть что-нибудь тяжелое, то это тяжелое проломит наш бэтээр как кувалда - спичечный коробок. Но на смену тревожной мысли пришла мысль успокаивающая:
'А с другой стороны, если скинуть гранату, то она разорвется, не успев долететь до нас: слишком высоко. Она пролетит метров сорок-шестьдесят и рванет. Нам не достанется даже осколков, потому, что наш бэтээр проедет за эти четыре секунды семьдесят метров. Они просто не долетят до него. За ущельем справа от дороги был вкопан танк и оборудована позиция. Наискосок и через дорогу от танка к горам лепился кишлак - подобие дагестанского аила. Маленькие глиняные домики висели на скале как ласточкины гнезда.
'И зачем тут люди живут?', - подумал я.
Через несколько минут Баценков повернулся ко мне и показал рукой вправо:
- Шахский дворец.
Я посмотрел туда, куда указывал комбат и метрах в двухстах от дороги увидел небольшое озерцо, с заросшими камышом берегами. Над озерцом стоял белый двухэтажный дом. Красота дома никак не вязалось с убогостью 'ласточкиных гнезд', которые я только что увидел.
- Он тут со своими одалисками парился, - пояснил комбат, - а теперь тут стоит наша восьмая рота.
'Искупаться бы', - позавидовал я восьмой роте.
Так и шла бетонка до самого Айбака: горы справа, горы слева. Они то приближались, то удалялись, будто преследовали нашу пару, но никуда не пропадали. Через час наконец мы въехали в Айбак.
Для сердца русского тут ничего не сливалось: обычный пыльный кишлак, заросший абрикосами и яблонями за пыльными дувалами. На окраине стояла позиция и большой склад боеприпасов. Возле комбата тут же возник старлей - командир взвода.
- К бою, - ровным голосом сказал комбат и посмотрел на часы, засекая время.
- Взвод, к бою! - проорал старлей и из землянки один за другим стали вылетать солдаты в бронежилетах и касках с автоматами наперевес.
Мне никогда еще не приходилось отрабатывать норматив 'к бою' на позициях, так как я служил в полку. Наблюдать за этим было забавно. Кто-то, по виду дух, одел броник задом наперед, кто-то держал в руке автомат без магазина, словом - веселуха, негорюйка и несуразица, как и всё в нашей армии.
Пошли доклады из окопов:
- Рядовой Пупкин к бою готов.
- Сержант Жопкин к бою готов.
Получив последний доклад, старлей доложил комбату:
- Товарищ капитан, второй противотанковый взвод к бою готов.
Баценков снова посмотрел на часы:
- Вы опоздали на восемь секунд, старший лейтенант. Отбой.
Лучше бы им было не опаздывать. Расслабившись вдали от начальства, ребята стали забивать на службу, за что и поплатились. Не успели они поставить автоматы в пирамиду, как Баценков так же негромко скомандовал:
- К бою.
- Взвод, к бою! - продублировал команду взводный.
И снова из землянки, как тараканы из-под обоев, посыпались солдаты. На этот раз они уложились в норматив, но было поздно проявлять геройство - пошли вводные. Два часа Баценков лечил их от безделья, гоняя под солнышком. То духи нападали справа, то наседали слева. Каждый раз взвод мужественно отбивал атаки воображаемого противника. Но коварству врагов не было предела. Они то травили газами, то сбрасывали на головы защитников позиции атомную бомбу, то насылали на них свою авиацию, которой у душманов отродясь не было.
Мы с водителем устроились в тенечке и лениво покуривали, наблюдая за игрой в войнушку. У меня в груди родилось и росло то приятное чувство, которое накатывает на солдата, наблюдающего за тем, как дрючат не его.
'Ну и правильно', - без тихого злорадства, но и без сочувствия к истребителям танков подумал я, - 'не хрен расслабляться. Пригрелись здесь, понимаешь...'.
- Отбой, - скомандовал Баценков и, обращаясь уже к нам, сказал, - поехали, а то на обед опоздаем.
Пара взревела движками, водилы стали выруливать на выезд с позиции. Комбат повернулся в сторону оставшегося стоять одиноко командира взвода и подвел итог учений:
- Говно твой взвод, старший лейтенант. Вешайся.
'Знакомое пожелание', - удовлетворенно подметил я про себя.
Через час мы были в полку, вечером я принял дежурство по взводу и 'за время моего дежурства происшествие не случилось'.
Скукотища!
Зато на другой день...
На другой день я стал делать деньги и даже разбогател.
В Афгане торгуется или выменивается всё на всё. На доллары, на чеки, но чаще - на афошки. Афгани - это такой кусок резаной бумаги, не представляющей для гражданина великой страны никакой ценности и имеющий хождение только в этом взбудораженном диком и ядовитом муравейнике под названием Афганистан. А очень просто: берешь кирпич - и несешь его к афганцу. Считай, пять афошек заработал. Взял банку стеклянную, которых на помойке гора валяется, отнес, продал - получи десять афошек. А за две - двадцать. Хоть десять - все возьмут, если не надорвешься их таскать. Ящик снарядный - тридцать афошек. С руками оторвут. В стране, где за срубленное дерево отрубают руку, я сам видел дуканы, в которых торгуют деревом на вес. И в уголочке - наши пустые снарядные ящики.
Это сейчас афганцы зажрались. Даже обменный курс упал: за чек дают только двадцать пять афгани. А деды рассказывали, что их деды говорили, что было время, когда за лом металлический обыкновенный, вроде того, которым мы копали канаву около умывальника, так вот за этот лом афганцы предлагали целый джинсовый костюм. А курс тогда был - один к тридцати.
Но долго уже стоит в Афгане наш Контингент, забивая товарами окрестные дуканы. Афганцы обрастают жиром, наглеют и роняют цены. Вот уже и советская стеклянная банка упала до десяти афошек...
Только банки, ящики и прочая лабуда - это для лентяев и неудачников. Для нормальных пацанов двадцать афошек - не деньги. Нормальные пацаны за деньги считают только сотенные афошки, с лысой башкой Амина на банкноте. Извольте - четыре чека или двенадцать рублей. Тот же советский 'чúрик', полновесный красный червонец с лысым профилем Ленина, на который можно вечер виснуть в кабаке. На банках и ящиках такие деньги не поднимешь.
Запаришься.
Сегодня я с утра был свободен. Порядок в палатке и в каптерке наведен, завтрак кончился, до обеда далеко. Нурика посадили вместо Золотого на БТР водителем и он вместе с Тихоном ушуршал в парк. Золотого комбат с глаз долой перевел в Айбак. Женек пошел в гости к хозвзводу. Черпаки скучились в каптерке. Дежурным стоял Полтава, а мне до шести часов вечера, до того момента, когда Полтава передаст мне штык-нож и повязку, делать было совершенно нечего. Я пошел в полковой магазин, чтобы купить пару пачек югославских карамелек и пачку 'Дракона', но возле дверей был встречен Аскером.
- Ты куда?
Глупее вопроса трудно придумать: куда идет человек, открывающий дверь магазина?
- В туалет. Ссать хочу. Не видно?
- Дело есть, - с самым серьезным видом сказал Аскер.
- Может, я пока куплю себе то, за чем шел?
- Не надо, - решительно отговорил меня мой товарищ по губе, - потом еще больше купишь. Пойдем.
- Куда? - я не хотел уходить от магазина.
Я хотел придти в палатку, заварить чай, угостить Полтаву и дневальных чаем с конфетами и не торопясь попить ароматный напиток, лениво перелистывая журнальчик или газетку.
- Пойдем, пойдем, - Аскер взял меня за локоть, - сказал же: дело. Только автомат возьми.
'Нормальное дело! Нормальное такое дельце, если на него надо идти с автоматом'.
- А кулаками не отобьемся? - с тревогой спросил я, подумав, что на Аскера насели чурки и нужно помочь товарищу восстановить статус-кво.
- Отобьемся. Но с автоматом - убедительней.
- А, ну тогда понятно.
Мне не было понятно абсолютно ничего.
- Встречаемся через пять минут возле палаток пятой роты, - уточнил Аскер.
Придя к себе, я с самым невинным видом попросил у Полтавы ключи от оружейки. Он кинул их мне и я взял оттуда свой автомат, но магазин на всякий случай спрятал в карман галифе. Если меня кто-нибудь спросит: 'зачем взял автомат?', я очень просто отвечу: 'да почистить!'.
Да и не спросит никто: эка невидаль - солдат с автоматом! 'Караул! Держите его!'. Гораздо более удивительней было бы, если бы я прогуливался не с автоматом, а без штанов.
Я подошел к пятой роте. Возле грибка с дневальным меня ждал Аскер. Свой автомат он закинул за спину, а подмышками у него было две трехлитровых оцинкованных банки. Одну из них он передал мне:
- Держи. Твоя доля.
Ага! Нормально он придумал.
Урод!
Я, вместо того, чтобы в тени палатки пить чай с моими любимыми малиновыми конфетками и листать журналы с красивыми и смелыми девчонками, должен таскать за ним эти консервы?! В них полведра! И автомат в придачу.
- Пойдем, пойдем, - Аскер снова потянул меня за рукав, - нечего тут маячить.
Мы вышли за КПП и пошлёпали в сторону бетонки Хайратон-Кабул.
- Ну, - не выдержал я, - а дальше что?
- Не ссы. Пойдем, - притуплял мою бдительность Аскер.
Мы вышли на трассу.
Мимо нас в ту и в другую сторону проезжали автомобили, главным образом - советские, но попав по ленд-лизу в руки афганских товарищей, они были размалеваны картинками, кистями и надписями до полной неузнаваемости.
- Не то, - вздыхал Аскер, каждый раз, когда бывшая советская модель проносилась мимо, - не то...
Он поставил обе банки ближе к середине трассы и сам стал метрах в пяти позади них. Наконец, со стороны Ташкургана показался пикап - бело-оранжевая 'Тойота'.
Аскер решительно преградил ей путь.
'Тойота' взвизгнула тормозами и остановилась в метре от банок. Из кабины вылез бородатый афганец лет сорока.
- Хубасти! - обратился к нему Аскер, приветствуя аборигена с самым мрачным видом: он, кажется, нашел свою жертву и живым ее выпускать не собирался.
'Трибунал!', - подумал я, - 'Как пить дать - трибунал. Шесть лет. Не меньше'.
- Бахурасти! - ответно улыбнулся бородатый, - Чи аст, командор?
- Жир! - уверенно предложил Аскер, - Две банки.
Он поставил ногу на одну из банок, давая понять, что хозяин обеих - он, и торг следует вести с ним одним.
- О! Жир - хуб! - восхищенно засуетился афганец, - Жир - харащё! Сколка?
- Пятьсот. За каждую, - уточнил Аскер.
Цена была приемлемая для обеих сторон. Трехлитровая банка жира так и стоила - пятьсот афошек. Поэтому, бородатый афганец восторженно зацокал языком, радуясь такой удаче - жир посреди дороги. И даже не надо идти за ним на базар. Добро само в руки приплыло. Он на наших глазах отсчитал десять красных бумажек с лысым Амином, но не отдал их, а держа в кулаке, нагнулся к той банке, которая была свободна от ноги Аскера. Через минуту он поднялся с таким разочарованным видом, будто мы его обманули в самых светлых ожиданиях:
- Нис жир, командор! Капюста, - пояснил он Аскеру причину своего разочарования.
Аскер стоял на своем:
- Жир!
- Нис жир, командор! Капюста, - для убедительности своих слов абориген даже поднял банку с бетонки и стал тыкать маркировкой в лицо Аскера.
По маркировке действительно было видно, что в банках нет никакого жира и туда наложена самая кислая капуста в мире, просто банки одинаковые.
Но маркировка-то - разная! И афганец, накопивший денег на 'Тойоту' был не глупее паровоза, чтобы в этом не разбираться. Наверняка - какой-нибудь торгаш средней руки.
Аскер оставался непреклонен:
- Да я тебе точно говорю - жир!
Афганец с грустью во взгляде посмотрел на Аскера, потом на банки и пошел открывать дверцу кабины.
- Нис жир, командор, - вздохнул он напоследок.
Наивный!
Он не знал, в какие цепкие лапы он попал.
- Тебе, обезьяна сказано, что - жир! Значит - жир. А не веришь... - Аскер сдернул автомат с плеча, передернул затвор и всадил по пуле в передние колеса 'Тойоты'.
С сипением из простреленных баллонов стал выходить воздух, а афганец, молитвенно заламывая руки побежал от машины обратно к Аскеру:
- Хуб, командор. Хуб. Жир!
Дошло, наконец, до обезьяны, что два младших сержанта Советской Армии с ним тут не шутки шутят, а жир ему продают. Сказано - жир, значит - жир! И не хрен на маркировку пялиться.
'Тойота' заметно просела вперед, отклячив зад на спущенных баллонах. Аскер задумчиво посмотрел на задние, еще целые, колеса и как-то нехорошо он на них посмотрел.
Да мне и самому было неприятно смотреть на раненый автомобиль: стоит, некрасиво накренившись вперед. Надо бы его подровнять...
Но не с насосом же возиться?
До бородатого афганца стало доходить, что все может окончиться не так счастливо для него, как оно началось, потому, что он поспешил белозубо улыбнуться и стал совать отсчитанные деньги Аскеру.
- Жир, командор, - суетливо уверял он Аскера, что тот не вздумал волноваться, - жир!
- Ну, то-то же, - смягчился Аскер.
На этом инцидент можно было бы считать исчерпанным, но меня задело, что меня не пригласили принять участие в торгах и я стоял тут только в роли статиста.
- Сколько он тебе дал? - спросил я у Аскера.
- Сколько? - Аскер пересчитал бумажки, - тыщу и дал.
- А сколько патронов ты истратил, чтобы его убедить?
- Сколько... - подумал Аскер, - два.
- А наше государство не разорится, если мы на каждую обезьяну будем по два патрона тратить?
- Верно, - согласился со мной Аскер.
Я подошел к афганцу и, не зная языка, показал сначала на ствол автомата Аскера, потом на пробитые колеса 'Тойоты', и после этого выставил ему под нос два пальца.
Абориген понял, что придется возместить еще и моральный ущерб и молча протянул мне две красных бумажки с Амином.
- Свободен, - милостиво разрешил Аскер и мы зашагали обратно в полк.
Когда мы отошли от ограбленного аборигена метров на сто, я спросил Аскера:
- Ты зачем разбойничаешь? Если бы я знал, что ты собираешься грабить афганцев - ни за что бы с тобой не пошел!
Я был сильно возмущен и обижен на него за то, что он не сказал сразу: куда и для чего мы идем.
- А ты?! - возмутился в свою очередь Аскер, - если бы я знал, что ты станешь выжимать из них последнее!.. Никогда бы тебя с собой не взял!
И кто из нас был прав?
Андрей Семёнов
Под солнцем южным...
Пятая рота. Под солнцем южным... Комбат и ложки
20. Комбат и ложки
1985 год. Декабрь. Ташкурган. Провинция Саманган, ДРА.
Так и покатила моя служба дальше.
Через день - в наряд. Вечером сдаю штык-нож и повязку Кравцову, на следующий вечер принимаю их обратно для того, чтобы через сутки сдать Полтаве.
И в этом я не видел какой-то особой несправедливости: весной Полтава уйдет на дембель, вместо него во взвод придет молодой сержант. Вот тогда он станет через сутки летать дежурным. Через год уволится Кравцов, тогда тот сержант станет ходить в наряды в свою очередь через раз А пока - мне положено.
Ни Полтава, ни Кравцов от своего производства в сержанты не выиграли ничего, кроме призрачного счастья блеснуть лычками перед девчонками на гражданке. Только сколько ты станешь дома в форме ходить? День? Два? Если придурок из бедной семьи, то неделю. А сержантскую лямку надо тянуть каждый день: Полтаве шесть месяцев, Кравцову - год, а мне вообще - и горизонта не видать. Вот только рядовые деды в наряды дневальными не ходят, а Полтава встает раз в четыре дня. Черпаков во взводе девять и, если бы Кравцов не лез в начальство, то в наряды бы ходил в два раза реже, как рядовой своего призыва.
А дедовщина...
Ну, какая же это дедовщина - через сутки ходить в наряд? И что в этом наряде тяжелого: три раза сходить в столовую на заготовку да пару раз в сутки доложить дежурному по полку о том, что происшествий не случилось, а остальное время сидеть в палатке. Спать ночью нельзя? Пиши письма на родину - утром поспишь. Не переломишься в таком наряде. Зато днем тебя ни на занятия, ни на кроссы не дергают.
Лафа!
Если втянуться, то в такой службе можно найти даже некоторые приятности, которых не может быть вне наряда. Через день мы с Рыжим вставали рядом на разводе, через несколько часов, уже после отбоя, сталкивались в штабе у дежурного по полку, а потом шли друг к другу в гости - на чай. Все пацаны спят, умаявшись за день. Хоть из пушки над ухом стреляй - не пошевелятся. Ну и где еще можно спокойно поговорить как не в наряде? Вскипятили на печке пару кружек, разогрели кашу из сухпая, разложили хлебцы - эх, какая беседа получается! Душевная... Неторопливая... До утра далеко, торопиться некуда, а следующего дневального под грибок еще только через час будить.
О многом можно переговорить...
Спокойно и не торопясь.
Даже бакшиши бывали в нашей духовской жизни. На ночном докладе у дежурного Барабаш навис надо мной всей своей массой и угрюмо так пробасил:
- Зайди ко мне в палатку после доклада.
Когда приглашают таким тоном, ничего хорошего от приглашения, кроме плахи с топором, ждать не приходится. На ватных ногах я приковылял в шестую роту и увидел Барабаша за столом дежурного по роте, распивающего чаи со своим призывом.
- Вот, - Барабаш подвинул ко мне бакшиш, - это тебе. Твоя доля.
В бакшише были три пачки югославских карамелек, две пачки французского печенья 'Принц Альберт', банка сгущенки и блок 'Явы'. Для меня это было целое сокровище.
- А за что? - задал я глупый вопрос.
- Ну, ты же играл нам на гитаре. Если позовем, еще поиграешь?
- Да не вопрос, мужики!
- Ну, вот и бери.
- А откуда у вас?
- А, - лениво пояснил один из дедов, - пустыню сегодня чесали. Среди барханов обнаружили вот такой склад. Там этого барахла было два КАМАЗа. Наверное, кто-то из прапоров решил духам продать. Ну, мы и конфисковали.
- Иди, дежурь, - отпустил меня Барабаш.
Я немедленно позвал Рыжего на чаепитие. Заваривая чай и раскладывая угощение я как бы ненароком обронил о том, что связь - это все-таки королевские войска, а разведка - хотя тоже люди - но все же малость недотягивает. Вот и бакшиши обламываются не разведке, а связи. И штаб батальона не в разведке, а в связи. И вообще...
Похрустывая печеньем Рыжий только супился. А что тут скажешь? Нечем крыть, все - так: и штаб, и бакшиш. И даже чай. Он у меня был не из сухпая, а из магазина. Получив первую получку я разорился и купил пачку настоящего китайского 'Дракона': горького, но вкусного и ароматного чая. Одна кружка крепкого - и всю ночь ходишь бодренький и свежий. Я и своему призыву его заваривал. Просыпается человек - вареный, вялый, недовольный мной и жизнью... Три глотка 'Дракона' и летит под грибок свеженький и бодрый. В ту ночь все духи, вставая на пост и меняясь с него, получали свою долю из моего бакшиша. А деды с черпаками... У них своя свадьба. Пусть спят. Не их это праздник. Не стоит их будить. У духов и так в жизни мало радостей.
Недели через две после возвращения полка я стал полноценным сержантом второго взвода связи. Тянул наряды, летал в каптерке и столовой, убирал в палатке.
Как все. Будто всю жизнь тут служил и не было никакой учебки.
В моем призыве было пять человек. Если всю работу поделить на пятерых, то каждому достается не так много. И времени тебе хватит на все, если научишься правильно планировать свой день.
Был, правда один момент... Не совсем приятный, а совсем даже неприятный.
Один раз после отбоя Полтава решил постираться. Он налил в стальной термос, в котором обычно стирались, воды, насыпал порошка, утопил в нем свое белье, поставил на печку и бросил мне, укрываясь одеялом:
- Ночью постираешь.
- Са-ня, - обломил я своего дедушку, - я не буду стирать твое белье.
Все в палатке затихли, ожидая, какую кару Полтава решит обрушить на голову взбурнувшего духа.
- Ну, тогда сними, как закипит, и разбуди меня.
Полтава повернулся на бок и уснул.
Все разочарованно загудели и тоже легли, лишенные зрелища корриды.
Ночью я разбудил Полтаву и тот понес горячий термос с бельем в солдатский умывальник, а утром в палатке щеголял в белоснежных зимних кальсонах перед взводом.
Гена Авакиви - тот еще урод - кинул мне свою хэбэшку:
- Подошьешь.
Генина хэбэшка, отлетев от меня как мяч от стенки, полетела на его кровать, а я получил из Гениных поросячьих рук два раза по соплям.
И всё!
Сопли я тут же утер, но больше ко мне никто не обращался с просьбами-приказами постирать, подшить или погладить. И не было тут никакого моего героизма или особенной смелости. Я просто прикинул, что во взводе всего четыре деда и, если я получу по сусалам только четыре раза, то на ближайшие полгода буду избавлен от ненужной и унизительной работы по бытовому обслуживанию дедов.
Перед этой дилеммой - получить в рыло или не поднимая скандала постирать чужое - сталкивается каждый дух. И каждый дух сам для себя решает что ему выбрать: подвергнуться физическому насилию со стороны старослужащих или начинать обстирывать, начищать и подшивать. Разумеется, никто не хочет получать по морде. Кому это приятно? Разве что - боксерам. Но те, хоть на ринге сдачи дать могут. А обуревшему духу на дедушку, который будет его 'воспитывать', руки поднимать никак нельзя. Он должен стоять и с христианским смирением принимать на себя пинки и удары. Ну, а кто к этому не готов, кто готовится в будущей гражданской жизни стать знаменитым артистом и в жизни военной бережет свое лицо для будущих поклонниц, то - милости просим: у дедов всегда найдется, что постирать или почистить. Тот, кто боится получить лишний раз по морде, выбирает для себя лакейско-холуйское положение при старослужащих и осваивает новую воинскую специальность, постоянно повышая квалификацию, продвигаясь от стирки хэбэ все ниже - к белью и, неизменно заканчивая в скором времени вонючими носками и сраными трусами.
Идти по этому 'мирному', но стрёмному пути я не желал, предпочитая угодливости физическую расправу. Больше никто и никогда не просил меня о мелких услугах такого рода. А то, что Гена выписал мне в торец, то это - пустяки: даже кровь не пошла. Не в первый раз.
В тот день в самом начале декабря, когда я в глазах своего комбата упал в нравственную пропасть, ничего не предвещало моего бесславного падения. Небо с утра как всегда было ясное и самые проницательные авгуры не смогли бы прочитать по полету птиц над помойкой, что к их сплоченной стае скоро примкнет еще один помойник-губарь. Бодро и бдительно я, отдежурив ночь, утром лег отдыхать и был разбужен голодным дневальным: время подходило к обеду и пора было идти на заготовку. В палатке к этому времени закончилось офицерское собрание и офицеры вставали с кроватей и двигали к выходу. В палатке остались только офицеры управления батальона. Я продрал глаза и мыслями своими унесся в столовую, поэтому не заметил, что у офицеров непривычно серьезные лица и они, по-видимому, собирались у нас в палатке не ордена друг другу раздавать, а решали какие-то большие вопросы, которые, судя по их лицам они так и не решили. Мне до этого не было никакого дела.
'В конце концов, не я командую батальоном. Мое дело - взвод накормить'.
Я глянул на часы:
'Блин! Десять минут до обеда! Мое место - возле штаба!'.
Заполошный, я выскочил из палатки и рысцой полетел в штаб, на бегу застегивая ремень и пуговицы. На полпути я вспомнил, что забыл самое главное. Дело в том, что в столовой не выдавали ложек. На каждом столе стопкой стояли тарелки, на краю стола - кружки с компотом, казанки с первым и вторым, а ложек не было. Каждое подразделение брало их на операцию и забывало возвращать, поэтому начальник столовой раздал все ложки по подразделениям, чуть ли не поименно, и на этом вопрос был закрыт. Дежурные по роте, идя на заготовку, брали с собой лотки с ложками своей роты и дневальные раскладывали их по столам, присматривая, чтобы соседи не прихватили себе их на 'про запас'. С полпути я повернул обратно в палатку к вящему возмущению сержантов-дежурных, которые пришли к штабу заблаговременно. Уже и дежурный по полку вышел на улицу, чтобы вести в столовую заготовщиков, а сержант первого годя службы не соизволил придти на сбор к сроку.
- Давай быстрей!
- Тебя одного ждем!
- Бегом! - неслись мне в спину крики разгневанных дежурных.
И в самом деле: деды и черпаки стоят и ждут одного единственного духа.
Не порядок!
Я влетел в свою палатку с горящим взглядом, который прожектором высвечивал то место на полке, где лежали несчастные ложки, по рассеянности оставленные мной сиротливо лежать на своем обычном месте. Не замечая преград я рванул к ним, как вшивый в парилку...
...И споткнулся о чью-то ногу.
Шутка мне не понравилась: меня одного возле штаба ждут полтора десятка человек во главе с капитаном-дежурным! У меня может остаться без обеда целый взвод! Меня за это, разумеется, никто не похвалит, а со мной тут шутки шутят!
Я проследил взглядом куда уходила нога: кроссовка с синеньким скромным носочком уходила под брючину 'эксперементалки', которую солдатам не выдавали. В эксперементалках ходили только офицеры и прапорщики, а солдаты ходили в хэбэ прямого покроя, у которых были брюки-бананы, а по случаю зимы все были переодеты в такое же точно галифе, какое носят в Союзе.
'Дурные у шакалов шутки', - зло подумал я, продолжая переводить взгляд на шутника.
Выше брюк шла куртка, на плечах которой были воткнуты капитанские звездочки. Из ворота эксперементалки выходила крепкая шея, которую венчала голова комбата.
Я замер и осмотрелся: в проходе между кроватями стояли офицеры управления и смотрели на меня с недоуменно-скорбным видом, будто я заявился к ним на похороны с бутылкой шампанского.
- Юноша, вы что, не видите, что стоят офицеры? - сдерживая себя в рамках воинской вежливости и почти ласково спросил меня Баценков.
- Виноват, товарищ капитан, - подумав секунду, промямлил я.
- Виноватых бьют. И плакать не дают, - мрачно заметил Скубиев.
'Подавился бы ты, товарищ капитан, своей мудростью и своими тупыми поговорками. Меня люди ждут!', - тепло подумал я о начальнике штаба.
- Может быть вы, юноша, соизволите испросить разрешения пройти, раз вам так приспичило? - все еще вежливо поинтересовался Баценков.
Мое счетно-решающее устройство сопоставило слова комбата с наблюдаемой обстановкой и речевой аппарат выдал:
- Да! Точно! Разрешите пройти?
Даже стало как-то легче на душе. Как все оказалось просто: нужно было всего навсего попросить у старшего по званию разрешения!
- А вас не учили в учебном подразделении, что при обращении к старшему, военнослужащий должен отдать честь, прежде, чем обратиться? - продолжал пытать меня Баценков.
- Чего? - не понял я куда он клонит.
- Копыто к черепу приложи, прежде, чем хавальник раскрывать, - совсем невежливо подсказал Скубиев.
- А-а! Это? - сообразил я и 'приложил копыто' куда было указано.
Вот только с отданием чести у меня дела обстояли 'не ах!'.
Нет, в учебке на занятиях по строевой подготовке у меня никаких проблем с этим не было. Там, я делал все так, как того от меня и требовал устав: плечо с туловищем образовывало угол в девяносто градусов, хоть с транспортиром проверяй, предплечье направляло кисть точно в висок, ладонь была прямая, пальцы собраны вместе, большой палец - прижат к ладони. Бери и используй меня в качестве учебного пособия для новобранцев. Но, придя в войска, я пошел дальше в изучении тонкостей строевой подготовки. Я стал сопоставлять уже известные и совершенствовать возможные способы отдания воинской чести.
За образец я взял известную фотографию дедушки Ленина, на которой он приветствует красноармейцев, уходящих на Гражданскую войну. Ладонь Вождя пролетариата была повернута на зрителя, так, будто прощаясь он махал, махал, но устал и приложил уставшую руку к кепочке. В целом Основоположник выглядел придурковато, что и требовалось для меня. Но слепо копировать манеры усопшего главы государства, значит полностью пренебрегать своими собственными способностями. Репетируя перед зеркалом, я повторил жест Ильича, только ладонь повернул вперед тыльной стороной. Я зафиксировал такое положение и оценил: получилось неплохо. А если поджать два нижних пальца, то было похоже, что я имитирую самоубийство из пистолета. Но все равно еще было много от плакатного бойца. Тогда я прижал правый локоть к туловищу. Получилось совсем неплохо: парализованный инвалид поддерживал шатающуюся на параличной шее голову. Но прямая ладонь все еще выдавала мое знакомство с уставным образцом. Подумав немного, я сложил пальцы щепотью и в таком виде приложил их к виску. Вышло то, что надо: со стороны могло показаться, что я страдаю мигренью и втираю в висок нюхательную соль или в период обострения шизофрении разговариваю сам с собой по воображаемому телефону. В общем - полный придурок, зато какой форс!
Четверо офицеров разглядывали меня как коренного обитателя дурдома, по недосмотру санитаров, оказавшегося за воротами лечебницы.
- Отдай честь как положено, - закипал комбат.
Из мальчишеского упрямства я снова приложил щепоть к виску, как и в первый раз.
- Будем делать по разделениям. Делай раз... - у Баценкова еще хватало терпения проводить со мной внеплановое занятие.
По команде 'раз' правая рука отводилась в сторону под прямым углом к туловищу. По команде 'два' ладонь переворачивалась вверх. По команде 'три' рука сгибалась в локте и получалось то самое, чего требовал устав. Все это я знал, но еще лучше я знал другое: сейчас дежурный по полку уже ведет заготовщиков в столовую, а меня среди них нет. Мой взвод остается без мяса и сахара, а значит после обеда меня ждет суровый и прямой мужской разговор с сослуживцами. Черт с ними, с этими ложками! Мне бы успеть хотя бы мясо получить, а там...
- Ну, ладно, товарищ капитан, - прервал я педагогические этюды Баценкова, - мне пора на заготовку.
Я развернулся и пошел из палатки.
Дойти до двери я не успел, потому что неведомая сила подхватила меня за плечи, развернула и, ударив лопатками о твердое, прижала к деревянной обшивке палатки. Лицо Баценкова приблизилось к моему, руки держали меня за грудки.
- Владимир Васильевич, Владимир Васильевич! - Скубиев повис на плечах у комбата, - только руки к солдату не приложи!
Я даже не успел испугаться: комбат отнял от меня руки, брезгливо встряхнул ими и переводя дыхание сказал:
- Пять суток. Начальник штаба, пиши арестную записку. Чтобы это 'оно', - Баценков махнул пальцем в мою сторону, - через десять минут сидело на губе. Пока я тут комбат, 'оно' с губы вылезать не должно. Я не желаю видеть 'это' в своем батальоне.
Скубиев подошел ко мне:
- Скидавáй ремень, - и уже в открытую дверь позвал, - Эй, кто там? Один - сюда.
Влетел растерянный Полтава и доложил переводя взгляд с Баценкова на Скубиева:
- Товарищ капитан, второй взвод связи в соответствии с распорядком дня строится на обед.
- Возьми, - Скубиев протянул Полтаве мой ремень с прицепленным штык-ножом, - примешь дежурство.
Полтава недоуменно взял ремень, штык-нож и повязку, спросил меня глазами: 'что случилось?', но я лишь пожал плечами.
Через пять минут Скубиев вводил меня во внутренний дворик караулки в сопровождении начкара и выводного. Выводным сегодня стоял Барабаш.
- За что тебя? - спросил он, когда офицеры ушли.
Я честно, рассказал ему историю с ложками. Из этой истории я сделал только один вывод - 'сегодня я остался без обеда'.
- Да, - грустно вздохнул мой наставник, - лихо ты службу начинаешь. Месяц в полку, а уже второй раз на губу залетел. Не стоило тебе так с комбатом. Бац - не тот человек, который позволит... Да и не заслужил он... Дурак ты. Иди, думай.
Поставив мне диагноз, Барабаш открыл дверь уже знакомой мне сержантской камеры и пропустил меня внутрь. Уже закрывая за мной, Барабаш сказал:
- Если бы на комбата дернулся какой-нибудь чурбан, я бы ему всю голову расколотил. А ты... Ты теперь сиди и думай, как тебе в батальоне жить дальше.
В камере на голом бетонном полу уже лежали два сержанта. Один высокий, худощавый, с татарским типом лица и круглой стриженой головой. Другой - маленький, узкоглазый, но со светлыми кудрявыми волосами.
- Откуда? Где служишь? - спросил меня маленький.
Высокий отнесся ко мне индифферентно.
- Второй батальон, второй взвод связи.
- Как зовут?
- Андрей.
- Сколько служишь?
- Только с КАМАЗа.
- Садись, - подвинулся маленький, будто в камере было мало места, - я сам только с КАМАЗа. Аскер.
Аскер протянул мне руку для знакомства и я пожал ее.
- А ты, чмо, двигайся к двери. Тут пацаны сидеть будут, - скомандовал он высокому.
Тот нехотя отодвинулся к двери.
- За что ты его? - поинтересовался я у Аскера
- Это - Сиглер. Чмо. Два раза уже, козел, убегал.
- Куда?!
Мне показалось диким странным, что кому-то в голову может придти сумасшедшая мысль убежать из полка. Куда?! В Союзе - вышел на дорогу и беги куда хочешь, особенно, если ты в гражданской одежде. А тут куда бежать? Ну, дойдешь ты через пустыню до Хайратона. А на советский берег как попасть? Мост охраняется, а по Амударье катер с пулеметом ходит. Да и оба берега Амударьи огорожены колючей проволокой с контрольно-следовой полосой. Погранцы тебя заловят и впаяют срок за незаконное пересечение государственной границы. А в родной части тебе еще трибунал влепит за дезертирство. Как не крути, а меньше семи лет за такой побег тебе не дадут.
- К духам, - просто пояснил Аскер цель маршрутов беглеца-Сиглера.
Это вообще не лезло ни в какие рамки: убегать к противнику! Я повнимательнее посмотрел на перебежчика. Ничего в нем особенного не было. Никаких подлых или предательских ужимок. Пацан, как пацан. На татарина похож. Так мало ли кто на кого похож? Я сам на русского не похож, хотя - русский. Аскер - тоже ни на кого не похож, потому, что не бывает белокурых чурбанов.
- Ты кто по национальности? - спросил я его.
- Казах, - не без гордости за свой народ ответил Аскер.
- А чего такой светлый?
- Мать русская, - пояснил Аскер.
- Тогда ты не казах.
- А кто? Русский что ли? - обиделся мой новый товарищ.
- Ты не русский, но и не казах, - пояснил я непонятливому, - ты метис.
- Что ты врешь?! Нет такой национальности. Я все национальности знаю: русские, казахи, узбеки, туркмены, уйгуры, каракалпаки, киргизы. Нет такой национальности - метис. Поэтому я - казах.
- Ну, казах - так казах, - не стал спорить я, - а ты где служишь?
- В одном батальоне с тобой. В пятой роте. А это чмо - в комендачах. Он, урод, даже на операции не ходит.
Так как на губу обед приносят позднее всех, то голодным я не остался. А после обеда пришел начгуб и чтобы мы не оплыли жиром заставил нас заниматься строевой подготовкой. Мы втроем стали ходить по квадрату, топая ногами, изображая строевой шаг. Кроме нас на губе никто больше не сидел. Выводному Барабашу надоело смотреть на наши выкрутасы и он отправил Сиглера чистить туалет, а нам с Аскером выдал по метелке:
- Не хрен фигней страдать. Лучше дворик подметите.
Двор - не гектар, а туалет - не дворец. Через полчаса все было подметено и почищено. Барабаш дал нам полпачки сигарет на всех и до развода разрешил нам курить не в камере, а в подметенном дворике губы.
Вечером пришел новый караул - минометчики. После ужина нам вручили два больших термоса и стопку тарелок для того, чтобы мы отмыли их от остатков картофельного пюре. Я уже взял тряпку, но у Аскера был другой подход к разделению обязанностей.
- А ну, мой один, чмо! - наступал он на Сиглера.
Сиглер не ожидал такой агрессии, отступал под натиском маленького казаха и вяло протестовал:
- Я не чмо. Я - черпак. Мне не положено.
- А ну, урод!.. - хрипел Аскер.
Сиглер покорно взял тряпку и стал в одиночестве чистить термос. Мы с Аскером сели на крыльцо губы и закурили. Аскер ревниво наблюдал, чтобы Сиглер не филонил и попутно поучал меня:
- Ты не работай. Ты заставь работать чмыря. Ты ему свою злость покажи.
- А если у меня нет на него злости?
- Это не важно. Ты разозлись и покажи. Кто злее - тот и победил.
Я внимательно посмотрел на Аскера: он явно был не богатырь. Я не люблю драться, но если бы у меня с ним что-то завязалось, то победитель был бы известен заранее: я и выше, и тяжелее, и руки у меня длиннее. Я бы его отработал на длинной и средней дистанции, а он не смог бы даже попасть по мне. И, если бы в Сиглере был хотя бы грамм мужского характера, то он вместо того, чтобы сейчас мыть грязный термос, одел бы его тут же Аскеру на голову и натянул до пояса.
- Я не хочу злиться. Я хочу остаться самим собой, - заявил я Аскеру.
На ночь нам выдали все те же деревянные окованные по краям щиты и, укладываясь рядом с Аскером, я размышлял о его жизненной позиции - 'показывать злость'.
А зачем ее показывать? На силу всегда найдется другая сила, а на злого всегда найдется еще более злобный. А на ум? Если на умного найдется еще более умный, то два умных человека всегда сумеют договориться друг с другом. Так не лучше ли развивать в себе не злобность как у бойцовой собаки, а интеллект? Хотя, в армии, я уже успел заметить, не любят 'шибко умных'. Тогда на ком она держится? На 'рексах'? Вообще, любая система для того, чтобы существовать хоть какое-то продолжительное время должна включать в себя известное количество людей именно умных, а не злобных. Я, может быть, не самая крепкая опора Армии, но уж точно покрепче злого Аскера. Хотя, я - связь. Самый умный род войск. Элита. А он - пехота. Ему простительно.
Я заснул за своими размышлениями, так и не докопавшись до истины. Рядом со мной уютно сопел Аскер, а в ногах ворочался Сиглер. Утром нас ждала помойка как основной и неизменный фронт работ для губарей.
У меня, все-таки есть дар провидца. Не успели мы утром позавтракать, как пришел начгуб, выдал нам три штыковых лопаты и повел нас туда, где за столовой в тошнотворной вони кружились над контейнерами птицы - грузить пищевые отходы. Мы не успели еще выйди из дворика караулки, как в калитку вошел... комбат. Вот уж кого я хотел сейчас меньше всего видеть! Я уже давно понял и осознал, что вчера нагрубил ему самым дерзким и глупым образом, мне было стыдно за себя и я опустил голову, рассматривая асфальт.
- Я забираю этого младшего сержанта.
Я еще надеялся, что 'этот младший сержант' может быть Аскер, но комбат указывал на меня.
'Боже! Что он еще для меня придумал? Мало ему, что я на губе, так он...', - я не успел додумать страшную догадку о своей незавидной участи, потому что Баценков обращался уже ко мне.
- Получай автомат. Мой тоже захвати. По два магазина к каждому. Поедешь со мной в Айбак.
Пятая рота. Под солнцем южным... Комбат (2)
17.2. Комбат
К шести часам вечера я, прицепивши штык-нож к ремню, вышел строиться на плац. Караул уже стоял на правом фланге, подтягивались и внутренние наряды. Дневальными со мной заступали Нурик и черпак Курин, тот самый, который вчера ободрил меня в столовой за ужином. Курина звали тоже Сашей. Рядом со мной в первую шеренгу встал Рыжий со своими дневальными.
- Ну, что? Началась служба? - весело спросил он.
- Началась, - кивнул я в ответ, - я сегодня первый раз дежурным заступаю.
- А я какой? Не ссы. Не мы первые, не мы последние.
- Это да, - согласился я с ним.
Дежурным по полку заступал старший лейтенант Лаврушкин, любимый всем полком за свое чувство юмора и за то, что не 'застроил' ни одного солдата. Ему не было необходимости это делать: в мотострелковом полку он командовал взводом химической защиты аж из трех человек: он сам, его заместитель и водитель БРДМки. Ввиду малочисленности вверенного ему личного состава служба его была медом и он ходил по полку всегда готовый пошутить, подколоть или посмеяться чьей-то шутке. У него даже усы были какие-то несерьезные - светлые, 'а-ля гусарский эскадрон'. Помдежем шел лейтенант Плащёв, которого за глаза звали 'Палачев' и неизвестно за что. Может, за характер?
Первым делом Лаврушкин подошел к караулу:
- Кто не может нести службу?
Службу нести могли все.
- Еще раз спрашиваю: кто болен или нехорошо себя чувствует?
Все чувствовали себя совершенно здоровыми.
- Кто получил из дома плохое письмо? Кто хочет сегодня в карауле застрелиться?
Никто плохих писем из дома не получал: сегодня вообще не было почты.
- Ну, тогда несите службу бодро, бдительно, ничем не отвлекаясь в соответствии с Уставом Гарнизонной и Караульной службы.
Лаврушкин перешел к суточному наряду:
- А из вас кто-нибудь болен или опять все здоровы?
У нас тоже все были здоровы.
Тут Лаврушкина осенило, он будто сейчас вспомнил об этом:
- А кто у нас на этой неделе убирает командирский туалет? Саперы? Ну-у-у, мужики! Так не годится. Я вечером зашел поссать, а на меня из очка триппер - как выпрыгнет! Чуть с ног не сбил. Убрать ночью в туалете. Утром приду - проверю. И вторую лампочку ввинтить. А то командир полка зайдет, вляпается еще во что-нибудь в темноте. Тогда утром всем полком будем его отчищать. Вопросы?
- Сделаем, товарищ старший лейтенант, - успокоил Лаврушкина дежурный по саперной роте.
- Добро. Наряд, равняйсь!
Рано он хотел окончить развод: из штаба пока на плац вышел замполит Плехов. Курин толкнул меня в бок и шепнул:
- Сейчас концерт будет.
Плехов подошел к караулу:
- Больные, хромые, косые - есть?
Караул поспешил заверить замполита, что таковых в его рядах не имеется.
- Кто из молодых хочет свести счеты со старослужащими? В кундузском полку в прошлом месяце молодой солдат, доведенный стариками, застрелил в карауле своего сослуживца. Его будут судить. Две семьи сделались несчастными. Одна получит сына в цинковом гробу, другая - своего дождется лет через восемь.
Плехов внимательней посмотрел на строй, выискивая глазами старослужащих. Наконец, отыскал своего старого знакомого:
- Мамедов, ты? - он удивленно всплеснул руками, будто и в самом деле встретил старинного друга, которого не видел по меньшей мере лет пять, - смотри, какой ты стал! Чистенький, ушитый, важный. Молодыми командуешь. А ты забыл, Мамедов как год назад ты на этом самом плацу плакал, жаловался, что тебя старослужащие притесняют? Прямо в голос рыдал перед строем. А теперь ты что вытворяешь? Дед - на хрен одет.
Замполит неприязненно посмотрел на Мамедова и продекламировал:
- Чик-чирик, звездык, ку-ку! Скоро - дембель старику. Как вы там молодых заставляете чирикать?
Мамедов и все старослужащие караула принялись разглядывать свои сапоги.
- Это у него кличка такая - Чик-чирик, - шепнул мне Курин про Плехова.
- Запомните, - грохотал замполит, - дед здесь - я!
Он стукнул себя кулаком по тельнику и лицо его уже не было добрым.
- Вы служите второй год, а я - шестнадцатый. Вы все - духи передо мной. И если я узнаю, что вы притесняете молодых, то вы все вместо дембеля поедете в Термез, в тюрьму номер восемь. Я вам это устрою.
Старослужащие еще внимательней уставились в свои сапоги.
- Обращаюсь к молодым, - голос Плехова потеплел и тон сменился на отеческий, - если вас притесняют, если вас загоняют в петлю или вам захочется застрелиться - не делайте глупостей. Идите прямо ко мне. Будите меня ночь-полночь. Все знают в какой комнате я живу? То-то.
Плехов еще минут десять погремел, поклеймил дедовщину, погрозил нарушителям карами небесными и разрешил Лаврушкину окончить развод.
- Сань, а он что? Дурак? - спросил я Курина про замполита, когда мы возвращались в палатку.
Курин без осуждения за столь скоропалительную и резкую оценку посмотрел на меня и спокойно ответил:
- Может и дурак. Только на операциях он одевает на себя пятнадцатикилограммовый бронежилет, честно тащит на себе тяжелый рюкзак, в который уложено все, что положено иметь при себе пехотинцу, ни у кого не клянчит воду и не проверяет чужие фляжки.
Я вспомнил плеховское брюхо, доброе лицо Деда Мороза, представил его с рюкзаком за спиной и с автоматом наперевес и зауважал его. Зауважал, но про себя решил, что беспокоить такого уважаемого человека своими жалобами я не стану ни днем, ни ночью.
В палатке Кравцов отдал мне ключи от оружейки и красную повязку, на кирзовой основе.
- Корми людей, - бросил он мне и отправился в каптерку.
- Ты в первый раз сегодня дежуришь, - сказал мне Курин, - давай я помогу тебе на заготовке?
- На какой заготовке?
- Сахар ты получать думаешь на ужин или хлеборезу оставишь?
Мы пошли на заготовку. Перед дверью в столовую мы столкнулись с усатым узбеком. Узбек оттер меня плечом от входа и прошел первым. Возмущенный такой наглостью я догнал его, дернул за плечо... и получил с левой прямой в лоб.
Навернулись слезы.
Узбек развернулся и, забыв обо мне, пошел в хлеборезку.
Мне стало обидно, что меня так унизили и всклокотавшая злоба требовала реванша:
- Ну, я его козла, сейчас урою.
- Ты что? Дурак? - Курин дружески взял меня за напряженный локоть, - ты хоть знаешь, на кого ты дёрнулся?
- Да мне по уху: на кого. Я его, козла, сейчас!..
- Это же Катя. Дедушка из разведвзвода. Нормальный пацан. Ты сам ему нагрубил, не уступив дорогу. Старший призыв нужно уважать.
Я осекся. По своей всегдашней дурости я приобрел себе сильного врага. И не из оркестра, а из разведки. И виноват в это был только я сам.
'Когда же я научусь думать прежде, чем действовать?!'.
Мы получили сахар. В столовой кроме нас были только заготовщики с других рот. В зал, рассчитанный на четыреста человек, на ужин пришла едва сотня.
- А где же все? - спросил я у Курина.
- Как где? Ужин готовят.
- Где?!
- Кто где. Кто в парке, кто каптерке.
- А почему вчера на ужине было так много народу?
- Чудак. Вчера полк только с операции приехал. Люди соскучились по тому, что пищу принимать можно сидя на скамейке за столом, а не на корточках возле костра. А сегодня достали несъеденные сухпаи и топчут их. Не это же есть, - Курин показал рукой на стол.
На столе стояло пять банок 'толстолобик в томате', чайник с горячим чаем и казан с клейстером, сваренным из картофельных хлопьев. Я не страдал отсутствием аппетита и поэтому не понял, что в этом меню не устраивает старослужащих. Мне, например, всегда нравились рыбные консервы в томатном соусе.
- Подрастешь, поймешь, - просто ответил мой старослужащий дневальный, - ладно, сиди здесь, жди свой призыв. Пойду Нурика подменю, пусть поест. Сахар, который останется, занеси в каптерку.
Пришли Тихон, Женек, Нурик и Золотой.
- Ну, ты даешь, Сэмэн! - восхитился Тихон.
- Ага, - поддержал его Женек, беря ложку, - всего сутки как в батальоне, а уже дедов гоняет.
- Да ладно вам, - отмахнулся я.
Мне совсем не было весело. За сегодняшним знакомством с Катей неизбежно должен был последовать серьезный разговор. Пар из меня уже вышел и бойцовского духа во мне не было сейчас ни на понюх.
- У Кати, между прочим, Красная Звезда, - как бы между прочим заметил Золотой.
- А почему он - Катя? - удивился я несоответствию предмета и наименования.
- Он - таджик, - пояснил Женек, - подкладывая себе рыбу из банки, - и его настоящее имя ты до утра учить будешь. А сокращенно - Катя.
Аппетит у меня куда-то пропал и что еще хуже, все поняли - почему.
- Я в палатку, - я встал из-за стола, - сахар возьмите, кому сколько надо, остальное я в каптерку отнесу.
- Иди, - махнул Тихон, - без тебя справимся.
Я взял голубую тарелку с горкой сахара и понес в каптерку, мазанка была напротив входа в столовую. Из-за дверей исходил умопомрачительный домашний запах: деды и черпаки жарили блинчики.
Боже мой! Как давно я не ел домашнего!
- А-а, сахар, - не глядя на меня Гулин протянул руку, - давай сюда.
'Вот так: не увидеть за сахаром живого человека! Что-то не задался сегодня вечер'.
Делать мне в каптерке было нечего, праздник жизни был не мой. В палатке я от нечего делать отыскал в столе книгу выдачи оружия. Обыкновенная восемнадцатилистовая школьная тетрадка. Спереди была наклеена белая бумажка: 'Книга выдачи оружия второго взвода связи 2-го МСБ'. На последней странице стояла полковая печать и было написано: 'прошнуровано, пронумеровано, 36 страниц'. Я открыл тетрадку. За шестой страницей сразу шла двадцать девятая, а записи выдачи оружия обрывались на восемьдесят четвертом году. С тех пор, видно, тетрадь использовали только для написания писем на родину. Ко мне подошел Шандура - тоже черпак. Батальонный писарь.
- Тебе стол не очень нужен? - подозрительно вежливо спросил он меня.
- Нет. А тебе?
- Мне - нужен. Мне нужно написать распорядок дня на следующую неделю.
В руках у него была большая 'простыня' бумаги с пустым трафаретом Распорядка. Я уступил и вышел в курилку. Там уже сидел мой призыв. Кино сегодня крутить не будут, деды с черпаками засели в каптерке и пробудут там до отбоя. Духи были предоставлены самим себе. Я все еще никак не мог привыкнуть к тому, что можно вот так просто: сидеть и курить. Не по команде вместе со взводом, а тогда, когда у тебя есть свободное время.
Удивительно и непостижимо!
Нет, все-таки между Уставом и Дедовщиной я выбираю дедовщину. Пусть я пока еще только дух, но мне уже лучше и вольнее живется, чем в проклятой учебке, а вот стану черпаком...
И чего так не служить? Жратвы - от пуза, хлеба - валом, работой не изнуряют, все по силам.
- А что? Комбат - нормальный мужик? - ни с того, ни с сего спросил я.
- Комбат - красавец, - оценил Тихон.
- Комбат - мужик, - подтвердил Нурик.
- Пацаны, а помните, когда нас духи на сопке зажали, - оживился Женек, - Казалось уже, что все - писец! Их там тучи на нас пёрли. Помните, как комбат орал: 'Пацаны! Не ссыте их, козлов!'? Ну сам поливал из автомата - будь здоров.
Женек, Тихон и Нурик стали перебивая друг друга вспоминать последнюю операцию. Я слушал и думал:
'Вот ведь - мои ровесники. А уже повоевали, пока я в учебке машины разворачивал да круги по 'орбите' наматывал. Они уже четыре месяца воюют. А я уже почти месяц как в Афгане, а еще ни одного живого духа не видел. Не считая полковых - мой призыв'.
- Вас что? Вечерняя поверка не касается? - под масксеть зашел Полтава и прервал оживленные воспоминания духсостава, - марш строиться.
- Ты сиди, ты - в наряде, - остановил он меня.
Через пять минут второй взвод связи укладывался спать.
Слава Богу - не убили!
Ко мне под масксеть присел Кравцов:
- Значит так, - уверенно начал он, - у нас порядок во взводе такой: дух - под грибком, черпак в палатке. Если духу по нужде отлучиться надо - черпак подменяет. Деды дневальными не ходят. Ночью старослужащие спят. Черпак стоит первые два часа. Остальные шесть часов до подъема ваш призыв разбивает между собой. По полтора часа каждый стоит так, чтобы дежурный по полку видел дневального под нашим грибком. Вопросы?
Какие вопросы? Одни сплошные ответы. Старослужащие тащатся даже в наряде, духи - летают и обеспечивают. Что тут непонятного? Не мной поставлено, не мне и отменять.
- Вот ключи от каптерки, - Кравцов протянул мне кличи с брелоком в виде ногтегрызки, - может, ты ночью поесть захочешь или чай попить. Там сбоку, в шкафу, есть сухпаи. Тушенку и сахар не трогай, а кашу бери любую. Чай тоже в сухпаях найдешь. Вопросы?
Ну вот с этого надо было и начинать! Вот тебе, Андрюша, ключи от Горы Самоцветов и от Пещеры Али-Бабы. Ночь - твоя. Действуй.
- Ну, давай, дежурь. Только не спи. Через полчаса сходи на доклад к дежурному.
Я зашел в палатку вслед за Кравцовым. Все уже легли, негромко переговариваясь между собой перед сном. Свет был потушен, только лампочка дежурного освещения тускло горела в углу над столом. Впереди у меня было восемь часов ночного дежурства, которые нужно было чем-то занять, чтобы не заснуть. Я вытащил из тумбочки конверт и тетрадку:
'Нужно написать маме как я устроился'.
Здравствуй, мама.
Ну вот, наконец и вернулся наш полк с операции и пришел мой взвод связи. Приняли меня хорошо. Коллектив хороший, дружный.
На этом я прервался, вспоминая события последних суток.
Их было много.
Как меня чуть не отколотили, узнав, откуда я родом. Знакомство со своим призывом. Косяк, которым меня встретили. Полтава, Кравцов, Гулин, Курин. Комбат и Михайлов. Получение автомата. Столкновение с Катей в столовой.
'Кстати, нужно почистить автоматы управления. Вот только пойду, доложу'.
В очередь в кабинет дежурного по полку стояло четыре сержанта, среди них - Рыжий.
- Дежуришь? - улыбнулся он.
- Дежурю, - хмуро подтвердил я.
Рыжий своим видом напомнил мне, что он - из разведвзвода, а в этом разведвзводе служит Катя, который не упустит случая наказать меня за дерзость.
- Слушай, - тронул я Рыжего, - там сегодня в столовой как-то нехорошо получилось...
- Это ты про Катю, что ли? Выбрось из головы - он про тебя уже и думать забыл.
- Как - забыл?
- Ты думаешь, ему кроме тебя думать не о чем. Моя очередь.
Он оставил меня и юркнул к дежурному по полку Через минуту зашел и я.
- Ты кто? - спросил Лаврушкин.
- Второй взвод связи.
- Докладывай.
- По списку во втором взводе связи и втором БМП восемнадцать человек. Трое в наряде, пятнадцать в расположении. Больных, раненых и откомандированных нет
- Молодец! - похвалил меня старший лейтенант, - канай отсюда. Следующий.
'Кстати, об автоматах', - подумал я, выйдя из штаба, - 'надо почистить, пока не забыл'.
В оружейке не было света, я на ощупь взял из пирамиды два акаэса, нащупал масленку и ветошь. Притащив все это сокровище в палатку, я, подстелив газетку, разобрал первый автомат.
- Как служба? - негромкий голос снаружи окликнул моего дневального.
- Нормально, товарищ капитан, - отозвался из-под грибка Курин.
В палатку зашел комбат.
- Все отбились?
- Так точно, товарищ капитан, - я встал из-за стола.
- Сиди-сиди, - комбат положил мне руку на плечо и усадил на место, - ты в шахматы играешь?
- Играю, товарищ капитан.
- Расставляй.
Не сказать, что я такой уж великий игрок в шахматы, но играть в них научился раньше, чем пошел в школу. У нас все мужчины в семье играли и мне нравилась эта мудрая, красивая игра. Комбату не спалось. Он думал о чем-то о своем, командирском, поэтому быстро вкатил мне первую партию. Увидев мат своему черному королю он удивился:
- Ого, Сэмэн! А ты, оказывается, еще и играть умеешь? Давай теперь я белыми.
Я расставил заново. Комбат сосредоточился на игре, но все равно продолжал думать о чем-то постороннем, потому, что он допустил несколько очевидных зевков. Великодушно не желая воспользоваться рассеянностью партнера, я 'простил' ему пару глупых ходов, но все равно, хотя и чуть дольше, но дело снова окончилось матом.
- Не мой день, - вздохнул комбат, - пойду к разведчикам, может, там повезет.
Ему непременно должно было там повезти: Рыжий не умел играть в шахматы.
Андрей Семёнов
Под солнцем южным...
Пятая рота. Под солнцем южным... Комбат
17.1. Комбат
Так я узнал, что второй взвод связи это, собственно, не один взвод, а два. В одной палатке с нами квартировал второй БМП - батальонный медицинский пункт. Такой же взвод как наш, только из трех человек: командира взвода прапорщика Кравца, заместителя командира взвода старшего сержанта Каховского - того самого, который встал сегодня в строй последним - и механика водителя рядового Тихона. Общность сожития и быта связывала два взвода в один: у двух взводов были общие деды и духи. Однако, отсутствие взаимоподчиненности выгодно отделяло Каховского от дедов взвода связи: он подчинялся непосредственно Кравцу, наш Михайлов был его до лампады и если бы командир взвода связи решил бы показать Каховскому свою власть и силу, то немедленно и совершенно справедливо был бы послан ну хутор для поимки бабочек.
Старший сержант Каховский был еще невиданным мной типом солдата и деда. Небольшого роста, худоватый, с тонкими нервными пальцами пианиста-виртуоза он был изящен во всем: в ношении формы, в осанке, в манере говорить. Что-то в нем было такое, чего не было ни в ком из нас. Даже ума в нем, кажется, было больше. Отчего это?
Он был студентом.
Каховский загремел под знамена с третьего курса мединститута за какую-то не совсем красивую историю связанную то ли с милицией, то ли с КГБ Но и тут он ухитрился обмануть родное государство: как студент он призвался тридцатого июня, а как сержант должен был уволиться в мае. Таким образом, вместо полных двух лет ему надлежало служить всего только двадцать два месяца. Я восхитился такой предусмотрительностью Его тоже, кстати, звали Сашей. Кравцов, Полтава, Каховский - три Александра на такой маленький взвод. Это обстоятельство наводило на мысль о скудости фантазии на имена. А созвучие фамилий Кравцов и Кравец - о том, что мир тесен и что фамилий в нем мало.
Полк был построен для развода. На правом фланге стояла колонна офицеров и прапорщиков управления полка. Дальше - разведрота, рота связи, саперы и ремрота. За ремротой стоял огромный табун РМО - самое большое подразделение в полку. В РМО насчитывалось добрых полторы сотни человек: водители, повара, кладовщики, банщики и кочегары. В середине полкового построения стоял мой второй взвод связи На РМО оканчивались полковые службы и за ним стол второй батальон. Как и положено, на правом фланге батальона выстроилась лейб-гвардия: разведка, связь и взвод хозяйственного обеспечения. Потом колонны четвертой, пятой и шестой рот и на самом левом фланге, даже несколько особняком, каста неприкасаемых - писаря и комендантский взвод.
Полк стоял поротно, негромко переговариваясь между собой. В задних рядах докуривали. От клуба с барабанами и дудками наперевес строем и почти в ногу прошагал полковой оркестр во главе с маленьким дирижером-старшим лейтенантом. На плацу никого не было. Полк смотрел на штаб в ожидании выхода начальства. Оркестр встал напротив разведроты лицом к полку.
Наконец из штаба вышли два подполковника. Один очень высокий широкоплечий с соломенными жесткими волосами и огромным мясистым носом, да что там - носом? - здоровенным шнобелем на багровом похабном лице. Из ворота хэбэшки у него красовался десантный тельник. Другой почти на голову пониже, но тоже высокий и полный, даже толстый, с очень добрым лицом Деда Мороза на круглой улыбчивой физиономии. В вырезе хэбэ у него тоже просвечивал тельник, только морской, в черно-белую полоску. Это были начальник штаба полка Сафронов и заместитель командира полка по политической части Плехов. Дойдя примерно до середины плаца подполковники остановились и осмотрели строй. Оставшись довольным увиденным, Сафронов распахнул варежку и скомандовал:
- Полк!
'Господи! Ну и голос! Просто бычий рев', - мне никогда еще не доводилось слышать кафедральных протодиаконов, но этому подполу не стыдно и при патриарших богослужениях провозглашать что-нибудь торжественное, подходящее случаю. От этого голоса сам собой втягивался живот, надувалась грудь, уносились вдаль невоенные мысли и приходила знакомая каждому солдату готовность слушать и исполнять приказания старшего начальника.
- Равняйсь! Смирно! - рыкнул начальник штаба.
Восемьсот человек ни звуком, ни шевелением не выдавали своего присутствия на плацу. Наступила гробовая тишина, когда сотни людей в форме, внимая голосу старшего, становятся единым целым. Вот ради именно этого единения силы и воли в армии и существуют дисциплина и субординация. Если бы Сафронов приказал сейчас всем взять в руки лопаты и до ужина скопать на хрен те горы, что украшали собой пейзаж за нашими спинами, то полк без рассуждений повиновался бы ему.
- Равнение на сред-дину!
Дирижер всплеснул руками, оркестр дунул в трубы и колотнул по барабанам. Получился марш. Офицеры полка приложили ладони к виску, отдавая честь. Из дверей штаба вышел невысокого роста третий подполковник - командир полка Дружинин. Не видя командира, но угадав его появление спиной или просто ориентируясь по оркестру, Сафронов развернулся и высоко вскидывая длинные ноги в строевом шаге пошел встречать. Два подполковника остановили напротив друг друга, Дружинин тоже поднес ладонь к кепке.
- Товарищ подполковник! - рев сафроновской глотки ударял в фанерные стенки штаба и отлетал к затихшему строю, - Вверенный вам полк на утренний развод построен. Начальник штаба подполковник Сафронов.
Дружинин прошел мимо начальника штаба по направлению к шеренгам и колоннам. Сафронов сопровождал строевым и на это стоило посмотреть. Комполка не был маленьким, скорее среднего роста. Просто на фоне здоровенного выпускника Рязанского Высшего Военно-Десантного Командного училища он терялся как объект наблюдения. Пока Дружинин делал шаги, Сафронов перекрывал одним своим три командирских шага. Дружинин остановился. Сафронов успел сделать не более пяти шагов, но прошел половину плаца.
- Здравствуйте товарищи! - не отнимая ладони от виска поздоровался командир полка.
Прошло три секунды и...
- ЗДРАИА! ЖЕЛА! ТОВА! ПОЛКОВНИК!!! - грянули восемьсот глоток в едином воодушевлении.
- Вольно! Офицеры - на средину.
Офицеры строевым пошли от своих подразделений к командиру. Прапорщики выстроились в линию метрах в трех позади них. Меня кто-то несильно толкнул в плечо:
- Сделай два шага.
- Зачем? - не понял я.
- Ты - сержант. Сделай два шага из строя.
Я посмотрел по сторонам: и в самом деле - впереди каждой роты выстроились сержанты с красными лычками. Ну и я шагнул пару раз.
Развод - не парад, не долго длится. Дружинин сказал только, что разбор прошедшей операции с офицерами будет завтра и отпустил их с миром.
'Все занятия и работы - по распорядку дня и по плану работ'.
Офицеры вернулись на свои места, только напротив нашего батальона остался стоять высокий капитан.
- Комбат, - шепнули сзади.
- Полк! - снова заревел Сафронов, - Управление прямо, остальные напра-ВО!
- Второй батальон на месте, - спокойно уточнил комбат.
Я, было, дернулся выполнять команду начальника штаба, но заботливые руки сослуживцев вернули меня в прежнее положение.
- Шагом.... Марш! - рявкнул напоследок Сафронов и пошел в штаб.
Все, кроме второго батальона двинулись с плаца. Комбат выжидал, пока освободится пространство. Я в это время рассматривал его.
Высокий, выше меня, но не такой здоровый, как Сафронов, а поджарый, без лишнего жира и мяса. Такую стать хорошо иметь многоборцам. Из-под выгоревшей потрепанной кепки с овальной кокардой на лбу выбивались пепельного цвета волосы, остриженные 'в кружок' как у Иванушки-дурачка. Возможно, комбат и был бы похож из-за своей прически на придурка из русских народных сказок, если бы не пронзительный взгляд бледно-голубых глаз, который притягивал внимание. Комбат смотрел так, будто видит тебя насквозь. В такие глаза трудно врать. Вот только привычка плотно поджимать губы и немного приплюснутая челюсть в сочетании с этим холодным взглядом придавала комбату схожесть с лягушкой. Или с фашистом, какими их показывали в кино. Только немецкой каски не хватало - вылитый Ганс или Фриц, охотник на партизан. На груди его хэбэшки был прикручен маленький бронзовый орден Суворова - значок выпускника суворовского училища.
Таким я первый раз увидел своего комбата Баценкова.
Пока полковые службы освобождали плац от своего присутствия за спиной комбата выстроились еще два капитана и майор: замкомбата майор Чайка, начальник штаба капитан Скубиев, и зам. энша капитан Поляков. Баценков Обратился к батальону:
- Ну, как повоевали? Все живы?
Батальон оживился: с операции вернулись все, только трое были ранены.
- Командир мин.банды, почему у тебя в батарее двое раненых?
- Так, товарищ капитан...
- С тобой после разберемся, - Баценков подошел к четвертой роте, - молодцы, четвертая рота.
- Служим Советскому Союзу! - на узбекском, туркменском и таджикском языках откликнулись отличившиеся.
- Ты, Буба, из гранатомета стрелять разучился? - отечески обратился комбат к какому-то солдату из задних шеренг четвертой роты, - а ты, Алиахметов, в первый раз пулемет увидел? Почему тогда промазали?
Баценков повернулся к группе офицеров:
- Начальник штаба! Готовь наградные, вечером подпишу.
Мимо батальона в сторону складов нес своё брюхо зампотыл полка подполковник Марчук.
- Товарищ капитан, выдели-ка мне пятнадцать человек для разгрузки машин, - небрежно бросил он Баценкову.
- А пошел бы ты на хрен, товарищ подполковник, - без злобы и сердца послал комбат старшего начальника, - не видишь: я с батальоном разговариваю?
Я ахнул про себя:
'Вот это мужик!'.
С этого момента я зауважал комбата и ныне и присно и во веки веков. Это он не просто тыловика послал. Это он наглядно и просто показал, что батальон для него важнее и дороже мнения и дружбы штабных и тыловых.
Марчук утерся и пошел искать подмогу в ремроту.
Баценков вернулся на свое место впереди строя.
- Командирам подразделений, развести людей по работам. Командирам рот и отдельных взводов сбор через полчаса в палатке взвода связи. Разойдись.
Мы вернулись в палатку и я не знал, чем себя занять. Старослужащие испарились, Кравцов отдыхал после бессонной ночи, Женек стоял под грибком в бронежилете, Тихон с Нуриком умотали в парк. Второго дневального, Гулина, тоже в палатке не было. Я был один. Я сел на табурет, ожидая, что придет лейтенант Михайлов и хоть он-то меня чем-нибудь озадачит, но вместо Михайлова в палатку зашли комбат и начальник штаба батальона.
- Товарищ младший сержант, - с порога обратился Баценков ко мне, - на каком основании вы здесь сидите?
Я встал и оробел. Заходит целый комбат, а я тут расселся - всей задницей на табуретке. Может, мне тут и не положено вовсе сидеть? Не случайно же деды с черпаками рассосались по полку?
- Я повторяю, товарищ сержант, - добивался от меня внятного ответа комбат, - на каком основании вы тут сидите?
'Вот так, с ходу, я снова влип в неприятности! Да что же у меня служба-то не идет?! В учебке гнобили за земляков. Во взводе, тоже чуть не попал под раздачу за них же. Не успел приехать в полк - загремел на губу. Первый раз увидел комбата и уже чего-то нарушил. Сейчас он меня опять на губу отправит! Когда же я служить-то научусь?! Почему у других все ровно и гладко, а у меня...'.
- Товарищ младший сержант, - назидательно проговорил Баценков, - вам надлежит ответствовать старшему по званию: 'Товарищ капитан, я тут сижу на табуретке'.
У меня отлегло от сердца: шутку я оценил, но раз комбат шутит, значит, он не сухой уставник, а нормальный мужик.
- Вот что, молодой человек, - снова обратился ко мне комбат, - очистите-ка нам помещение. Мне с офицерами поговорить надо.
Я вышел и сел в курилке. Делать мне сегодня было нечего. И где же та дедовщина, которой нас пугали в Союзе? И куда идти? Чем себя занять?
Я уже неверное минут сорок ковырял в носу, решая куда себя деть, и, наверное, ковырялся бы еще час, но из-за угла палатки появился Женек и помешал мне планировать свой досуг:
- Давай, быстрей к комбату.
Женек сейчас был похож на гвардейца кардинала: не застегнутый липучками бронежилет болтался на нем, свисая спереди и сзади как мушкетерский плащ, он еще не успел сменить летнюю панаму на зимнюю шапку и ему отчаянно не хватало на ней пера, которое я ему тут же мысленно и подрисовал, а штык-нож на ремне вполне заменял собой шпагу. Я тоже почувствовал себя д'Артаньяном, которого кардинал приглашает в свой Люксембургский дворец. Брезентовая прорезиненная палатка выросла на глазах, углы ее, выпиравшие из-под опорных жердей, обрели вид угловых башенок с узкими бойницами, двускатная крыша превратилась в центральный бастион замка. Вокруг нее, кажется даже был прорыт крепостной ров, а распахнутая дверь показалась мне подъемным мостом.
Я встал, поправил мундир. Небрежно щелкнув пальцем по лычкам, смахнул с золотых эполет несуществующую пыль, поправил меховой гвардейский кивер на голове, так, чтобы звездочка находилась строго между глаз. Хотел еще поправить шпагу, но вспомнил, что вечор оставил ее в кордегардии, сиречь в оружейке, и, стараясь как можно тише звенеть шпорами на ботфортах отправился на прием к его высокопреосвященству.
'Извольте, ваше сиятельство! Я всегда готов к вашим услугам!'.
Через три секунды внутренне вибрируя от волнения , не ожидая для себя ничего хорошего, младший сержант первого года службы доложил капитану Баценкову о прибытии:
- Товарищ капитан, младший сержант Семин по вашему приказанию прибыл.
Рядом с комбатом сидели мой командир взвода и начальник штаба батальона. Перед комбатом было развернуто мое личное дело.
И опять пошли привычные расспросы про папу-маму, дом родной, чем занимался на 'гражданке' и что я думаю делать после армии...
Вот про 'после армии' я меньше всего думал. До этой 'после армии' мне еще тарабанить восемнадцать месяцев и еще не известно: будет ли у меня еще когда-нибудь гражданская жизнь или нет. Одно я знал совершенно точно: я никогда после армии не буду военным. Ни офицером, ни прапорщиком, ни даже генералом или адмиралом. И не предлагайте! Полгода в учебке мне хватило для того, чтобы осознать, что я - человек сугубо штатский и это была большая ошибка министра обороны призвать меня для прохождения службы. Десять тысяч раз я уже успел обозвать себя ослом за то, что не стал подавать документы в университет. Вместо спокойной учебы в гражданском ВУЗе в родном городе мне захотелось 'проверить себя'. Вот и проверяю уже восьмой месяц.
Осёл!
Ничего этого я комбату, разумеется не сказал, а как-то неопределенно пожал плечами: 'война план покажет'.
Комбат заинтересованно расспрашивал меня про учебку: на каких радиостанциях я могу работать, умею ли разворачивать антенны, какие у меня оценки по специальной и тактико-специальной подготовке. Услышав, что я сдал все экзамены на пятерки и даже могу ловить слабый импульс от озонового слоя, он несколько успокоился на мой счет. Для подтверждения своих слов я даже предъявил своё удостоверение об окончании и присвоении мне звания классного специалиста.
'Смотрите, товарищ капитан, я не хвастун какой-нибудь. Вот и все мои отметки проставлены. Ни одной четверки'.
- Ну, ладно, - комбат закончил со мной и повернулся к Михайлову, - вроде, он не полный болван. Никуда его пока не назначай, пусть оботрется, а там видно будет.
- Давай военный билет, - приказал мне взводный, - сегодня проставлю в нем твою новую должность, номер личного оружия и противогаза. Оружие получишь вечером. Куликов!
- Я, - Женек зашел с улицы на зов командира.
- Кто второй дневальный? Где он?
- Территорию убирает, - не сморгнув соврал Женек.
- Ко мне его.
Через минуту явился Гулин, который в соседней палатке хозвзвода с толком проводил время своего дневальства: глаза его были красные той характерной краснотой, которую я уже научился понимать.
- Найди-ка мне Кравцова и Щербину, - приказал Михайлов.
Через вторую минуту явились Полтава и Кравцов. От них пахло жареной картошкой.
- Ну, что, мужики, - лейтенант оглянулся на комбата, - сержанты у нас уволились, а тот, что пришел, еще молодой. Нужен еще один командир отделения и замкомвзвод. Я предлагаю ваши кандидатуры. Возражений нет?
Кравцов аж зарделся от удовольствия: видно, парню во сне снились сержантские лычки, как он блеснет ими по возвращении в родную станицу перед грудастыми казачками. Полтава воспринял свое производство спокойно: если не я, то кто?
- Давайте и вы свои военники.
После обеда, когда взводный вернул нам 'проштампованные' военники, выяснилось, что я заступаю дежурным по взводу.
Вот так вот! С места в карьер. И суток не успел побыть, оглядеться.
Полтава повел меня в оружейку, чтобы выдать мне мой автомат, чей номер уже был записан в военном билете и заодно показать то место в пирамиде откуда его брать и куда класть на место. Взяв у Кравцова ключи на длинной гибкой цепочке он отомкнул оружейку... и я едва не споткнулся о боеприпасы.
Этот Афган не переставал меня поражать.
Прямо под ногами валялись сигнальные и осветительные ракеты вперемешку с гранатами без запалов. С правой руки на стеллажах кое-как валялись бронежилеты. Над ними на полке лежали каски, оплетенные масксетью. Под стеллажами на полу в двух казанках были насыпаны патроны. В зеленом ящике внавалку лежали гранаты. Рядом с ними были заботливо завернуты в промасленную бумагу запалы. Тоже на полу. В дальней комнатке буквой 'Г' стояли две пирамиды с автоматами взвода связи, БМП и управления батальона. Полтава открыл правую пирамиду, перебрал автоматы, вынул один АК-74 и передал его мне:
- Держи. Земляка твоего. Он с ним ходил. Номер выучи наизусть.
Я посмотрел на номер: 1114779. Не так сложно запомнить: три единицы, четверка идет по порядку, две семерки, девять.
- А эти, - Полтава открыл вторую пирамиду и показал на четыре АКС-74, - комбата и управления батальона. Заступишь на дежурство, в течение своих суток наведи тут порядок. Видишь, какой тут бардак? Заодно почистишь эти четыре автомата. Ночь длинная.
Я осмотрелся еще раз. Две не комнатушки даже, а каморки размером полтора на полтора метра, где втроем уже было бы тесно, были завалены тем, что взрывается или стреляет. И никому до этого не было дела. Если бы в Союзе наш ротный увидел бы в оружейке хоть один патрон, закатившийся под пирамиду, хоть капсюль от него то...
- Иди, готовься, принимать наряд.
- Сань, а как его принимать?
- Да очень просто: выйдешь вечером на развод, вернешься с него, возьмешь у Кравцова ключи и повязку, а вечером после отбоя доложишь дежурному по полку.
- А чего ему докладывать?
- Скажешь, что происшествий не случилось. Взвод отдыхает. По списку во втором взводе связи и втором БМП - восемнадцать человек. Трое в наряде. Пятнадцать спят. В госпитале, медпункте или командировке никого нет.
- Понял. А для чего?
- Ну, во-первых, чтобы не поднимали тревогу, что солдат убежал, а во-вторых, дежурный по полку составляет раскладку на следующий день. Ты хочешь, чтобы завтра в столовой нам чего-нибудь недодали?
Я этого не хотел.
Андрей Семёнов
Под солнцем южным...
Поиграем в бизнесменов?
Одна вакансия, два кандидата. Сможете выбрать лучшего? И так пять раз.