Об учителях.
Была у нас в школе учительница русского языка и литературы с 5 до 7 класса. Мне нравились ее уроки, но одноклассники ее не любили,пакостили ей, почему то мне было стыдно за них, один раз налили ей на стул чернила, потом, конечно, мальчишек с родителями к директору вызывали. До сих пор не понимаю за что с ней так обращались, хороший человек, отличный учитель. Побольше бы таких.
Стул моей классной vs мой стул
Любовь с первого взгляда. Глава 51 из романа "Одинокая звезда"
А Дима в этот день в школу вообще не пошел. Его пригласили на телевидение, и мама-завуч без слов разрешила ему пропустить уроки. Раз такое событие!
На телевидении было здорово. Он спел им свои лучшие песни. Все — на Маринкины слова. Его долго расспрашивали о нем самом и об авторе стихов, потом снимали. Пообещали подарить запись видеосъемки. Сказали, когда покажут по телевизору. А под конец попросили передать автору стихов, что жаждут с ней встречи в три часа дня.
Дима покинул телестудию в начале второго. Уроки у Маринки заканчивались четверть третьего, а в студию ей надо было к трем, − поэтому он решил заскочить к ней в школу и уговорить отпроситься с последнего часа, чтоб она могла сбегать домой поесть и привести себя в порядок, ведь ее тоже будут снимать.
Когда он примчался в ее школу, там только что закончилась перемена. Он влетел в класс. Ребята рассаживались по местам, а учителя еще не было. Рыская глазами по рядам в поисках Маринки, Дима вдруг зацепился взглядом за девушку, сидевшую у окна. Девушка задумчиво глядела на небо. Вот она перевела взгляд на Диму − и два осколка синевы переместились с неба в класс.
Дима поразился разом наступившей тишине. Как будто он очутился под невидимым куполом, в центре которого находилась девушка с небесными глазами. Звуки почти не проникали внутрь купола. Откуда-то издалека до него донеслось слово "готов!" и чей-то смех. А он все стоял и смотрел, ожидая, когда она снова поднимет на него взгляд. Вдруг ее заслонила какая-то фигура и стала размахивать руками. Он с досадой отмахнулся от нее, и тут до него дошел конец фразы " ...киньте класс, урок уже начался!"
Он пулей вылетел из класса и заметался по коридорам, еще не до конца понимая, чего, собственно, хочет. Там на него налетел пацан лет одиннадцати — вероятно, выгнанный из класса или сбежавший с урока.
— Отрок, встань передо мной, как лист перед травой! — скомандовал Дима, и тот замер. Помахав перед его носом денежкой, Дима строго спросил:
— Зришь, что это?
— Десять рублей, — зачарованно ответил отрок.
— Хочешь?
— Еще бы! А что надо?
— Девушка с синими глазами из одиннадцатого "А". Быстро отвечай: кто она, как ее зовут, где живет, с кем дружит. В общем, все, что знаешь. И бабки твои.
— Зовут Лена, фамилия Джанелия-Туржанская. Отличница. Дружит с Маринкой Башкатовой и живет с ней в одном доме. Но ты можешь губы на нее не раскатывать. Там рядом сидит Гена — человек Лены. Он таких, заинтересованных, к ней на пушечный выстрел не подпускает. Сразу отстреливает. Так что тебе не обломится — не надейся.
— А вот это не твоего ума дело! Получай заработанное и много не болтай. Если узнаешь ее телефон, получишь еще столько же.
— Да запросто! Приходи к концу урока. Я у врачихи посмотрю в журнале. Набрешу чего-нибудь.
Голова Димы лихорадочно заработала: Туржанская! Туржанская! Где он слышал эту фамилию?
— Не знаешь случайно, кто ее родители? — спросил он напоследок.
— Знаю. Она наш класс опекает. Типа вожатой. Отца у нее нет, а мать профессор в Политехе. Ленка жутко умная, все годы круглая отличница. Но добрая — всем помогает. В школе нет парня, который бы в нее не влюблялся. Только это бесполезно. И тебе не советую.
— А совета у тебя никто не спрашивает. Значит, через сорок минут во дворе. И никому ни слова!
Вот откуда мне знакома эта фамилия, — понял Дима.— Кафедра информатики и кафедра математики соседи, на одном этаже в Политехе. Ее мать там преподает. Ну, конечно, она профессор кафедры математики − он даже видел ее. Невысокая, худенькая, светлые волосы. Но дочь совсем непохожа. Джанелия — что-то грузинское. Наверно, фамилия отца.
Живет в одном доме с Мариной. Подруги! Никогда Марина не говорила, что у нее есть такая подруга. И этот тип рядом с ней. Ага, значит, это с ней, Леной, он тогда целовался в парке. Ну и что? Он, Дима, тоже целовался. И с Мариной, и с другими девушками. Как они все теперь от него далеки! Их всех заслонила она — девушка с синими глазами. Она врезалась в его сердце сразу и навечно. Она поразила его, как молния поражает путника.
— Звездой Созвездия Гонцов
Горит во мне твое лицо.
Как точно Марина это отразила в их песне! Именно то, что он чувствует сейчас. Ее лицо горит в его душе, и этот огонь негасим. Нет такой силы, которая бы его погасила.
Да, теперь ему все понятно. Марина боялась его знакомить с Леной. Правильно боялась.
Но от судьбы не уйдешь.
Он совершенно забыл, зачем приходил в эту школу. То есть, как зачем? Чтобы увидеть ее — Лену. Чтобы встретить, наконец, свою судьбу, заглянуть ей в глаза.
Получив через сорок минут из рук пацана бумажку с номером телефона, он услышал звонок с урока и, зайдя за угол школьного здания, стал ждать. Он видел, как вышла из школы Марина. Поникшая, она пересекла школьный двор и скрылась за воротами. Он от души пожалел ее. Да, он виноват перед ней, страшно виноват.
Но он − не виноват. Он же не знал, что на свете есть девушка по имени Лена. И так близко! Ему бы встретить ее раньше Марины − и все встало бы на свои места. С Мариной они были бы добрыми друзьями. Она писала бы свои стихи, а он сочинял к ним музыку. И пел бы Лене эти песни.
Вдруг все мысли разом вылетели у него из головы — он увидел ее. И снова поразился наступившей в его душе тишине. Она неспешно шла по школьному двору, излучая видимое только ему сияние. Старый клен тянул к ней свои ветки, и воробьи прыгали по ним, стремясь оказаться к ней поближе. И дворовый асфальт стелился под ее ногами, счастливый, что она ступает по нему.
Потом он увидел Гену — человека Лены — и задрожал от радости: они шли порознь, хотя и направлялись в один дом. Значит, между ними сейчас ничего нет, пацан ошибся.
Он вышел из-за угла и пошел за ними, стараясь не попадаться на глаза "этому типу". На его счастье тот зашел в продуктовый магазин рядом с их двором. Тогда Дима быстро догнал девушку и преградил ей дорогу.
— Все больше небо серое, все меньше небо синее, — торопливо заговорил он, боясь, что она уйдет. — Люди гадают: что происходит с их небом? А это одна девушка небесной синевой себе глазки подкрашивает.
Она остановилась, посмотрела на него и неожиданно улыбнулась.
— Небо серое оттого, что зимой люди часто хмурятся и печалятся, — ответила она, приветливо глядя на него своими бесподобными глазищами. — Потому что им сыро и холодно. Вот если бы они почаще улыбались, и небо было светлее.
— Тогда я буду улыбаться день и ночь, — пообещал он. — Чтобы вам всегда было светло. И всех кругом уговорю делать то же самое.
Они стояли под кленом, росшим посреди двора. Как раз на том месте, где полтора месяца назад дождливым вечером он в первый раз поцеловал Марину. Но если бы ему сейчас об этом напомнили, он бы очень удивился. Марина? Какая Марина? Он не знает никакой Марины. То есть, он, конечно, знает, что есть такая девушка, она живет в этом же доме и пишет хорошие стихи. И все. Неужели он с ней целовался? Как жаль!
Лена смотрела на молодого человека и поражалась самой себе. Почему она не уходит? Она никогда не останавливалась и не вела разговоры с незнакомыми мужчинами. Вдруг она вспомнила, где видела его. Ну да — это тот парень, что залетел к ним в класс перед последним уроком. И замер, уставившись на нее. Она тогда еще отметила про себя, что он похож на белого медвежонка с бархатными глазами. На очень симпатичного медвежонка!
Какое у него лицо... домашнее, — думала девушка. — Как будто я его знаю давным-давно. Интересно, зачем он приходил в наш класс?
Она хотела спросить его об этом, но не успела.
— Наш пострел везде поспел! — услышала она за спиной сдавленный от ярости голос Гены. И увидев, как напряглось лицо молодого человека, с удивлением поняла, что они знакомы. И крепко ненавидят друг друга.
— Гена, иди домой! — приказала она, уперев в него взгляд. — Слышишь? Иди! Иди!
Этот взгляд развернул Гену на сто восемьдесят градусов, уперся в спину и заставил войти в подъезд. Он не хотел оставлять их вдвоем, но противиться ее взгляду не мог.
— Здорово выдрессирован! — восхитился Дима. — Я, было, уже приготовился к бою. Неприятный тип. И почему-то очень хочется его побить.
— Не советую, — быстро заметила Лена. — Не связывайтесь с ним. Вам его не одолеть. Он владеет самбо лучше, чем вы авторучкой.
— Подумаешь, самбо! Чихал я на его самбо! Я тоже не из хлюпиков — разряд имею. Он вам кто?
— Друг детства.
— Ну, если друг детства, тогда пощажу. Леночка, а чего мы тут стоим всем на обозрение. Давайте вашу сумку, да пойдемте отсюда. Тут неподалеку есть неплохое кафе. Вы после уроков — устали, проголодались. Посидим, поедим пельменей, попьем кофе. И заодно познакомимся поближе.
— А откуда вы меня знаете? И кто вы вообще?
— Вот там я вам все и скажу. Не бойтесь, мне можно доверять — я хороший человек.
И Лена, не переставая поражаться самой себе, без слов отдала ему сумку с книгами, позволила взять себя под руку и пошла рядом, чувствуя на своей спине cверлящий Генин взгляд из окна.
— Ну, рассказывайте, — сказала девушка, когда они, усевшись за столик, сделали заказ. — Только правду и ничего, кроме правды. Я врунов не люблю. Узнаю, что соврали — все! Доверие потеряете раз и навсегда.
— А вам что — никогда не приходилось врать?
Она стала вспоминать. Вспоминала долго.
Господи! — испугался Дима. — Неужели такая святая? С ангелами я еще не имел дела. Вспоминает совершенно натурально. Бедняжка — всю жизнь говорить только правду. Как же, наверно, это тяжко!
— Может, и приходилось, — наконец, ответила она,— но сейчас не могу вспомнить. Нет, я согласна, иногда обманывать необходимо. Например, можно сказать больному, что его болезнь излечима, хотя на самом деле она смертельна. Или ребенку, что не будет больно, когда доктор сделает укол. Хотя, ребенку лучше говорить правду, а то он перестанет верить взрослым. В общем, соврать можно, но только, если это во благо.
— Так ведь все и врут во благо. Себе или другим.
— Я имею в виду: только другим. Если не ради собственной выгоды.
— А что, собственная выгода это плохо? Я вот недавно читал — в "Комсомолке", между прочим — что человек, который не любит себя, не может любить других.
— Н-не знаю, — она задумалась над его словами. Потом спохватилась. — Но вы мне зубы не заговаривайте. Ишь, куда увели! Рассказывайте, кто вы и откуда меня и Гену знаете.
Боже, как она прекрасна! — думал Дима, поедая ее глазами. — Да, придется сказать всю правду. Иначе, когда она ее узнает от других... про нас с Мариной... может... может быть плохо. Мне.
— Как на духу! — заговорил он. — Меня зовут Дмитрий Рокотов, я учусь в сорок седьмой школе, тоже в одиннадцатом. В отличие от вас не отличник, но хорошист. Победитель областной олимпиады по информатике.
И тут он обрадовано увидел, как в ее глазах появился повышенный интерес. Неужели и она компьютером увлекается? Вот было бы здорово! Общие интересы — это так сближает.
— У вас есть свой компьютер? — спросила она.
— Еще какой! И лазерный принтер в придачу. Отец обещал еще сканер купить. А вы этим делом тоже увлекаетесь?
— Да, мы недавно с мамой "Пентиум" купили. Правда, принтера у нас нет.
— Считайте, что уже есть.
— Спасибо. Но вы не уходите от темы. Так откуда вы меня знаете?
— Я и не ухожу. Я часто торчу на кафедре информатики в Политехе. Я туда уже фактически поступил − как победитель олимпиады. Достаточно все трояки на вступительных получить — и уже студент.
— А я, если медаль получу, буду только математику сдавать. Но ближе к делу.
— Как вы, наверно, знаете, там кафедры информатики и математики на одном этаже. А ваша мама, Ольга Дмитриевна Туржанская − профессор кафедры математики, и мне не раз приходилось с ней встречаться. Очень приятная женщина и студенты ее любят, — ляпнул он наугад, чтобы подлизаться. И с удовольствием увидел, что попал в точку: на ее лице мелькнула довольная улыбка.
— Понятно, — кивнула она. — А в наш класс зачем приходили? Если, конечно, не секрет.
— Какие от вас могут быть секреты? Приходил сказать вашей подруге Марине Башкатовой, что ее сегодня в три часа дня ждали на телевидении. Понимаете, она пишет хорошие стихи, а я к ним подбираю музыку и пою под гитару. Мы с ней вчера стали победителями фестиваля. Даже приз получили.
— Ну и что, сказали?
— Нет, — виновато признался Дима, — забыл. Увидел вас и забыл. Каюсь. Понимаете, Лена, я встречался с девушками до того... до того, как вас увидел. И в любви им объяснялся. И даже целовался. В том числе и с Мариной. Я искренне считал, что ее люблю. Пока вас не встретил. Вы меня осуждаете?
— Ничуть. Это вы с ней тогда, месяц назад, под дождем целовались?
— Вы видели? Да, это я.
— Я тоже целовалась. С Геной.
— С другом вашего детства? Я видел. В парке. Мы мимо с Мариной шли, и он ей кулак показал, чтобы не мешала.
— Выходит, мы с вами давно знакомы − заочно. Но она мне про вас ничего не рассказывала. Она вообще в последнее время как-то отдалилась. А раньше мы с ней были не разлей вода.
— Она не хотела, чтобы я вас увидел. Боялась. Представляете, какое у нее вещее сердце.
— Да. Бедная Маринка! Она вас очень любит?
— Думаю, да. Но ей придется меня разлюбить. Ничего, я же смог. Правда, теперь я понимаю, что не любил ее по-настоящему.
— А за что вас Гена ненавидит?
— Мы с ним как-то сцепились. Он принес на наше с Мариной свидание ее тетради со стихами. Сказал, что хранил их дома, чтобы заучивать наизусть − мол, так сильно влюблен в ее стихи.
— Они у меня лежали на лоджии. Я их записывала. Стихи у нее и вправду хорошие. Он тогда их забрал и вам отнес.
— Да. Я сразу понял, что он врет. И он был весь такой... шерсть дыбом. Сразу на меня окрысился. Ну, и я тоже... его не полюбил. А теперь... когда он нас вместе увидел, воображаю всю силу его ненависти. Он же знает, что я с Мариной встречался.
— Да, знает. Он вас тогда тоже видел... во дворе. Прибежал, чтобы мне сказать. Помню, я так Маринке позавидовала! Сглазила ее.
— Не упрекайте себя, Леночка. Это судьба. Нам суждено было встретиться. Мы же все время ходили рядом и вот, наконец, встретились. Я знаю, что он вас очень давно и сильно любит. Но ему придется смириться — я вас ему не отдам.
— Да, любит. Я ему стольким обязана! Он меня всю жизнь оберегал. Мы с ним еще в детстве договорились быть братом и сестрой. И он на правах брата до последнего времени был постоянно рядом.
— Вот пусть и остается... братом. Только оберегать вас теперь буду я. Объясните ему это.
— Попытаюсь. Только он не согласится. У него другие намерения относительно меня.
— Придется ему от них отказаться. Не поймет по-хорошему, поговорю с ним иначе.
— Дима, вы его не знаете. Он на все способен. Он вас просто уничтожит.
— Лена, вы меня тоже не знаете. Не уничтожит. Я тоже способный... на все и даже больше. Не беспокойтесь, я с ним справлюсь.
Тут Дима заметил, что она бросила взгляд на часы и ее лицо стало озабоченным.
— Вам домой надо? — забеспокоился он.
— Да, мама должна вот-вот прийти. Она всегда просит говорить, где я. Увидит, что меня нет дома, и позвонит Гене. А он, конечно, скажет, что меня увел куда-то незнакомый тип. Она будет очень волноваться.
— Тогда пойдемте, я вас провожу. Правда, расставаться ужасно не хочется. Можно, я вам позвоню?
— Конечно. Дать вам мой телефон?
— Не надо, у меня есть.
Он довел ее до дома. Она показала ему освещенные окна своей квартиры. В них виднелся женский силуэт.
— Мама ждет. Я побегу, ладно? — Она коснулась его руки. — Позвоните мне.
— Леночка, у вас нет своей фотокарточки? Мне тяжело будет вас долго не видеть. — Он почувствовал, что у него не хватит сил покинуть этот двор. Хотелось просидеть под ее окнами до утра.
— Я сейчас вынесу.
Она убежала. В окне на пятом этаже маячила высокая фигура Гены. Дима боялся взглянуть на окна соседнего подъезда. Он был уверен, что Марина тоже видит его.
Через несколько минут Лена вынесла фотокарточку. На ней она была запечатлена в голубом платье с букетом колокольчиков в руках. Такая же красивая, как в жизни.
— Позвони мне. — Она пожала ему руку и убежала.
Он еще немного постоял, глядя на ее окно, в надежде, что она догадается подойти к нему. И она подошла. Помахала ему рукой: мол, не надо стоять, иди домой. Тогда он с трудом повернулся и побрел со двора, преодолевая сильное желание вернуться.
Написали докладную в шк
Был урок музыки. Все сидели шумели , разговаривали смеялись, и только учитель пытался, что то объяснить. Вот она говорит " Открываем тетради и записываем слушание симфонии Алегро". Я конечно взял тетрадь и стал записывать. Вот я записал , беру ручку и закрываю колпачок. Все орали, шумели и я не знаю как она услышала звук закрывания колпачка. Она подошла, взяла мой дневник и сказала типо я мешаю вести урок и она напишет в дневнике замечание и докладную директору. И я такой ЧЕГО? Я СИДЕЛ СЛУШАЛ, ПИСАЛ И ТОЛЬКО ЗАКРЫЛ КОЛПАЧОК И НЕ ИЗДАЛ БОЛЬШЕ НИ ЗВУКА. Вот так вот. Никогда не закрывайте колпачок на уроке
Вниманию родителей
В четверг 24 ноября мы проводим "er" день, пожалуйста, пусть ваши дети оденутся в dancer (танцора), hockey player (хоккеиста), teacher (учителя), и в других людей в название которых присутствует часть "ER"
Спасибо за понимание.
Пропавший журнал
Было это в 2006 году, 10 годочков назад. Именно тогда баба Лида наконец ушла на пенсию.
Поясняю. Нас было три историка. Во-первых, баба Лида, в миру – Лидия Егоровна: классическая иллюстрация аксиомы, что учитель должен уйти вовремя. Когда-то любимица всей школы, интереснейший человек, замечательный педагог, районный методист и протчая, и протчая, в последние годы начавшая превращаться в посмешище. Она стала забывать имена и фамилии, путать двоечников и отличников, несколько раз, условно говоря, семиклассников начинала гонять по материалу восьмого класса, причём весьма жёстко реагировала на восклицания типа «это мы не проходили», засыпала на контрольных... Собственно, ей было уже хорошенько за шестьдесят, когда она приняла-таки судьбоносное решение. Дело в том, что её обожаемый супруг дед Гриша, он же Григорий Николаевич Усов, он же Гнус. Это прозвище он имел с юности, и не только не обижался, но даже гордился им, заявляя: «Да, я Гнус, я вас, паршивцев, заем-зажалю, но заставлю родину любить и уроки делать».
Думаю, вы поняли, что дед Гриша был немного моложе своей супруги. Именно поэтому баба Лида не бросала работу: она привыкла контролировать мужа, который в более ранние годы был секс-террористом местного значения, и отсутствие своей второй половины в школе (мало ли: семинары, совещания, курсы), использовал по полной программе, хотя ни разу не попался с поличным, а все обвинения отметал начисто, делая морду кирпичом.
В остальном это была образцовая семья: три дочери, все замужем, отлично обеспечены, причём, педагогическую династию продолжила только одна: муж-бизнесмен разрешил взять полставки «для души».
В общем, учительская зарплата для семейства Усовых не представляли особой ценности, тем более, у обоих была ещё и пенсия за выслугу. Часов они вели, в общем, немного: баба Лида – свою родную историю (обществознания боялась, как пиявок), а дед Гриша, даром, что географ, причём, неплохой, давно перебазировался на ОБЖ, тем более, что, благодаря обучению на военной кафедре, имел звание «старший лейтенант в отставке».
Их добровольное увольнение привело нас с Васьком в радостное возбуждение: демографический кризис привёл к сокращению класс-комплектов, в итоге мы, два здоровых семейно-детных мужика в возрасте немного за тридцать, имели чуть больше несчастной «педагогической ставки», равной, как известно, 18 часам в неделю.
Но всё плохое когда-нибудь заканчивается. Стариковскую нагрузку мы поделили быстро: мне достались бабушкины часы, а Ваську – ОБЖ, поскольку он, в отличие от меня, служил в армии, потом немного в милиции (ушёл, как он говорил, по принципиальным соображениям, хотя, я подозреваю, что по требованию любимой супруги, понимавшей, что лучше скромная карьера учителя (Васёк заочно окончил истфак), чем пьянство-блядство российского мента).
Не возникло у нас споров и по поводу кабинетов. Васёк получил ОБЖ с лаборантской, где хранились противогазы, коллекция БХОВ, автомат Калашникова, «воздушка», набор советских армейских погон и значков, а также куча пустых бутылок из-под крепких алкогольных напитков, которые дед Гриша вылакал без нашего участия (когда мы пили вместе, то стеклотару и прочий мусор забирали с собой до ближайшей помойки).
Мне досталась история. Собственно, в этом кабинете я и так проводил почти все уроки, учитывая небольшую нагрузку бабы Лиды. Но лазить по шкафам мне воспрещалось: однажды, в начале педагогической карьеры, я достал нужную карту, а положил её не туда, где она должна была находиться. В общем, этот кабинет я воспринимал лишь как набор парт и стульев, и то, приходилось ежечасно контролировать их состояние: каждую чёрточку баба Лида воспринимала как личное оскорбление, а прямые доказательства, что данный акт вандализма произошел именно на её уроке (например, «Маша Иванова – продажная женщина», при том, что вышеуказанная Маша училась как раз у бабы Лиды), начисто отметались.
И вот теперь ОН МОЙ. В смысле – кабинет.
Я не знал, с чего начать. С карт? С плакатов? С папок, набитых вырезками из газет? Пять книжных шкафов, два крайних закрыты дверцами полностью, три средних – только снизу. Решил начать с карт. Вывалил, рассортировал по классам, подклеил, переписал, разложил (причём, они находились далеко не в идеальном порядке, так что зря баба Лида катила бочку). Потом аналогичным образом разобрался с плакатами. Папки с вырезками даже не стал вытаскивать. Они до сих пор там лежат в первозданном виде: выбросить жалко, всё-таки я историк, а не хрен с горы, а разобрать нет ни сил, ни времени, ни, главное, желания. Книги рассмотрел с трепетом, тем более, что среди них встречались весьма раритетные либо очень известные издания. Все они после прочтения также остались стоять на полках в надежде, что мой гипотетический преемник их не отправит в макулатуру, а хотя бы продаст в «Букинист».
Оставался последний закрытый шкаф. Что там было – я не знал, но догадывался, что всякий хлам.
Так и вышло.
Ученические доклады и сочинения, одно из которых состояло из четырнадцати склеенных узкой стороной тетрадных листов, свёрнутых в рулон, повествовавших о приключениях Конрада Маклауда в Древней Руси (то была невероятная графомания, совершенно идиотски написанная, но я очень жалею, что не сохранил её, тем более, что автор вскоре сбежал из дома и сгинул «где-то между Ленинградом и Москвой»), я отправил в помойку, о чём до сих пор жалею. Всякие плакаты из серии «курить вредно» и «береги природу» отправились туда же.
И вдруг среди завалов макулатуры обнаружился обычный классный журнал. Все его помнят: серая картонная обложка, типовая разлиновка, в конце разные сводные ведомости. Вожделенная мечта двоечников. На обложке, как положено: N-ская средняя школа, 10 класс, 1988-89 учебный год. Открываю первую попавшуюся страницу. История. ФИО учителя – Усова Лидия Егоровна. Так, это понятно. Смотрим список учащихся. Агеев, Агуренкова, Борисов, Ветров, Воронков…
Опаньки, Воронков Василий. Уж не наш ли Васёк? Забыл сказать, что, в отличие от меня, варяга, он в своё время заканчивал именно нашу школу, а баба Лида была его классным руководителем.
Бегу к нему. «Васёк, - говорю, - а не помнишь, у вас в десятом классе журнал не пропадал?» Он задумался, а потом вспомнил: «Да, точно, нас ещё всех шерстили тогда, но так никого и ничего не нашли».
В общем, мы решили стать сыщиками и вычислить, кто же всё-таки спёр это дурацкий журнал. Последние записи сделаны в конце октября. Двоек, конечно, хватает, но в десятом классе отметки ставят не за четверть, а за полугодие, так что даже знаменитому бандюгану Сане Марчевскому по кличке Марчелло, которого потом по весне менты забрали прямо в урока по подозрению в убийстве, не было смысла прятать журнал: у всех вырисовывались вполне благословенные «тройки» и «четвёрки».
И тут до нас медленно стало доходить, чтобаба Лида, по всей вероятности, сама куда-то засунула этот дебильный журнал, а потом подняла вселенский хай, мол, украли. А когда завели новый, и все учителя заново его заполнили (редкостное удовольствие, доложу я вам), она его где-то нашла. Ну и спрятала подальше, а потом забыла.
В общем, посмеялись мы, Васёк забрал журнал себе, тем более, что его жена училась в том же классе. А весной он додумался его притащить на «Вечер встречи выпускников». Бабу Лиду, естественно, тоже пригласили, сам Васёк её привёз на машине, но когда он при всём классе достал тот злополучный журнал, старушка очень оскорбилась и заявила, что теперь ей всё ясно: его тогда украл Воронков, а теперь, мол, сознался…
Короче, бабушку напоили коньяком и увезли домой, Васёк хотел торжественно сжечь журнал, но ему не дал я, случайно оказавшийся на том празднике жизни. Так до сих пор он у него где-то лежит. Ждёт очередного юбилея.
Эпилог.
Дед Гриша умер в начале октября 2006 года. Оказывается, у него ещё весной обнаружили неоперабельный рак желудка, он никому не сказал, даже жене (главврач был его старинным другом и собутыльником, так что держа всё при себе). Первого сентября 2006 года мы с Васьком последний раз пришли его навестить. Он выглядел очень паршиво, выпил совсем чуть-чуть, попросил больше его не навещать («Не хочу, чтобы вы видели меня ТАКИМ), но сказал: «Не ссыте, пацаны, праздник я вам не испорчу. Помру после Дня учителя». Так и вышло.
Баба Лида до сих пор жива, и не просто жива, а вполне себе нормально: оформила опекунство над великовозрастным племянником-имбицилом, сыном покойной сестры-алкоголички, получает хорошую пенсию, а Валера-дурачок (здоровеннейший, кстати, мужичище), зарабатывает колкой дров: десять кубов за день как нефиг делать.
Васёк, неожиданно для всех, в том числе и для самого себя, выиграл муниципальные выборы и стал мэром. Кстати, очень неплохо справляется, учитывая общий кризис. Я руководил его предвыборной бригадой. Рекламный слоган был такой: «Смог навести порядок в классе – смогу и в сельсовете». Херня полная, но сработало.
Ну а я ему в наследство достался в виде спикера, а как я им стал можно прочитать здесь:
http://pikabu.ru/story/pobeda_demokratii_4498319
Вот так и живём.
Поиграем в бизнесменов?
Одна вакансия, два кандидата. Сможете выбрать лучшего? И так пять раз.
Начало "классного"
Хорошо быть учителем-предметником! Отвел свои часы и дуй домой. Заботит тебя только посещаемость уроков тобою же да и проверка контрольных. Хорошо!...
А бывает так, что в одночасье тебя превращают в класс.рука. И вот тут начинается *опа.
У тебя больше нет имени. Имя твоё – 6 «А». У тебя нет желаний, есть слова завуча, которые ты ОБЯЗАН, мать их, выполнять. Единственное, что у тебя остается – это твои косяки. Ну, не прямо, чтоб только твои. Твои и детские. Даже не так. Детские и твои. Ты же еще остаешься учителем, верно?
Загнивающий Запад представил нам версию школьного уклада, когда учитель и классный руководитель — это разные люди. Советское прошлое с работой на 3 и более нагрузок говорит, что на совмещении двух специальностей ничего не заканчивается. Об этом позже. А пока вот что.
Первого сентября шашнадцатого года доверили мне, вашему покорному слуге, стать учителем в МКОУ нумер (написать нужное). Отнёсся я к этому с диким энтузиазизьмом, ибо до этого 2 года оттрубил в селе. И, должен заметить, село не такое уж и страшное, каким рисуют его вам купцы на последних курсах. Село оно такое… Если ты будешь здороваться с бабушками, иногда выпивать с дедушками и тебя будет знать кто-нибудь из молодежи, то ты уже автоматически свой. Любые грехи не требуют покупки индульгенции. Если ты нравишься – ты прощен. Перегар с утра? Бывает. Мы потерпим полтора года. Закатанные ботинки и бомбер? Ну, урок с погружением в культуру англоговорящей страны и вопросов нет. Перегар и зеленая футболка? Сегодня же День святого Патрика, давайте поговорим об этом. Всем плевать, что День святого Патрика может отмечаться по несколько раз в неделю, самое главное – это сельский экшн.
Сельский экшн заключается в следующем. Ты либо пьёшь, либо не пьёшь вообще. Если ты не пьешь в деревне, то можешь не заказывать себе майку супермена, она появится на тебе сама собой в какое-нибудь утро. Если пьешь умеренно, то ты всем свой в доску, старшеклассники глядят на тебя с уважением, ибо ты можешь без зазрений совести набухиваться вечерами и ходить где хочешь, обдавая всех смрадом перегара. Если ты запойный, то… Тебя поймут. Настолько широка русская душа, что лежи ты хоть в канаве, пьяный, обоссаный, тебе никто ничего не скажет. Ну, кроме тех, у кого русскость стала советскостью только. Они общественно начнут порицать тебя. Но и жалеть. Как и все. Всю жизнь Русь-Матушка жалела всё нежизнеспособное свое население. В этом и зиждется дух деревни.
А город иной. В городе все не знают никого, но все наслышаны о всех. Ломается субъективное представление о человеке, человек теперь не человек, а клубок слухов, которые вьются вокруг его имени и фамилии. В городе всем насрать, что ты хочешь. Все должны ожидать от тебя того, что хотят видеть они. И им до пизды, что их мнение в корне не правильное, что они тупы от Природы и что их дети не обязаны становиться такими же придурками, которыми стали они сами. Ты должен мне, я должен тебе. Девиз любого города до 100 тысяч человек. Вот в таком городе мне и довелось работать и классруком и учителем-предметником.
Началось все как забавная игра. Школа, которая очень сильно походит на любую московскую бесплатную школу, стала мне моим вторым домом. Закрывая глаза на то, что половине класса мне приходится преподавать второй (а некоторым и третий, и даже четвертый) иностранный язык, я пытался пахать. Как честный бюджетник с зарплатой в 15тыр я старался сделать все красиво. Моя работа зижделась на вбивании знаний в головы детей, или, если уж совсем быть честным, на постройке замков на зыбучем песке. Пласт знаний, который должен был быть усвоен на протяжении предыдущих классов просто отсутствовал. Должен признать, что я и сам не являюсь Амонашвили или Каменским, педагог из меня так себе, я, скорее, предметник, преподаватель, но не учитель, однако старался забить своим предыдущим классам хоть какие-нибудь, но знания. Здесь было все глухо. Если в селе за 13 тыр ты должен пахать, тут ты должен ничего не делать. А я же так не могу. Я же разгильдяй в правильном понимании этого слова. Не сдать бумажки, не сделать что-то вовремя это одно. Не научить детей предмету это совершенно другое. Посему началось все весело. А именно так.
После того, как я устроился туда, мне предложили классное руководство. Дело пыльное, хлопотное, но «тыжКазак», и я взялся. Сорок процентов моего класса были турки-месхитинцы. Еще процентов 30 украинцы/хохлы (градирую их, ибо хохлы могут жить и у нас, в России), оставшиеся были сугубо адекватными детьми. С некоторыми нюансами. Баптисты, Свидетели Иеговы, Адвентисты и прочее. Это не перечисление сект, это вероисповедание моих детей. До кучи, могу сказать, что у меня в классе было 2 чувака с ЗПР (Задержка психического развития, если что). Это было вишенкой на торте красоты всего класса.
Ту би континуед