источник: https://vk.com/kinaoborot
Когда «Дюнкерк» начался, я подумал: бля, это же «Безумный Макс» на Второй мировой! Потом оказалось, что это сравнение уже использовано в одном обзоре. Тогда «Дюнкерк» — это «Хардкор» здорового человека. Что его роднит с «Безумным Максом» — понятно, два часа экшена без лишних слов.
С «Хардкором» же сходство более тонкое — пока одни ругают «Дюнкерк» за то, что там нет главного героя, другие могут заметить, что главный герой там — ты сам. По крайней мере, в открывающей сцене на пляже это особенно хорошо передано: это ты лежишь в песке и надеешься, что тебя не накроет.
В этом главный эксперимент «Дюнкерка»: в двух из трёх сюжетных арках герой — не более, чем аватар зрителя. В истории на берегу твой перс крадётся под пирсом в надежде пробраться на корабль, который увезёт его домой. В истории в небе твой перс дерётся в небе с фрицами, оставляя тебе совершенно шикарный обзор от первого лица.
Кстати, такие вещи очень полезно смотреть время от времени, чтобы получать дозу адекватности после очередного супергероического экшена, где даже обычные, вроде бы, люди, всегда знают куда бежать, стрелять, прыгать и как уворачиваться — словно имеют сферический обзор кругом себя одновременно и реакцию боженьки.
С места же пилота в кабине британского истребителя, видящего севший на хвост «Мессершмит» в обычном небольшом зеркальце, понимаешь, насколько всё-таки ограничены возможности восприятия человека в бою — и это только усиливает эффект случайности и непредсказуемости боя, когда тебя могут вынести в любой момент, и ты даже не заметишь, почему и как.
Главные герои бывают в кино; в жизни нет главных героев, и на войне тебя не защитит магия подписанных на девять фильмов вперёд контрактов. В этом смысле «Дюнкерк» — прямой антгонист фильм-катастроф вроде «2012», где герои выживают самым нелепым и абсурдным образом — лишь бы выжить, а гибнут не волей обстоятельств, а волей сценариста, когда нужно вынести за скобки папу №2, чтобы обеспечить счастливое воссоединение семейства с папой №1.
Работает ли этот нолановский гиперрелизм? Отчасти. Ощущение сваливания в высокобюджетную документалку время от время превалирует над охуеванием от глубины погружения в происходящее. И старых добрых сюжетных ценностей вроде главного героя и его сюжетной арки порой начинает не хватать — один героический дедуля на лодке всё же не вытягивает весь фильм, а пилот Тома Харди и безымянные солдаты на пляже всё же больше проекции зрителя на экране, чем герои как таковые.
Хотя Харди хорош — не знаю, как он это делает, но ему с Ноланом на пару удалось делегировать мне ощущение, что это я взвешиваю все за и против, считая топливо на возвращение домой. Нолана часто ругают за проговаривание мотиваций вслух — вот вам идеальный пример того, как через молчание и действия достигается слияние персонажа со зрителем до такой степени, что его действия на экране кажутся продолжением твоих собственных решений: ну да, топливо кончается. Но бомбардировщики и истребители врага прямо тут. И что мне остаётся, кроме как не воевать до последней капли керосина, а потом просто спланировать на берег?
Это — тоже магия кино, просто отличная от той, к которой мы привыкли. Смещение точки зрения с внешней на «от первого лица» играет, конечно, дурную шутку со зрительскими центрами удовольствия, которые привыкли к совсем другим формам удовлетворения. Самые эпичные и пафосные моменты, когда ты смотришь на них с земли, глазами их непосредственного участника, перестают выглядеть эпично и пафосно.
Например — и это главное — момент прибытия флотилии частных лодок, судов, корабликов и яхт на выручку британской армии, зажатой на пляже Дюнкерка — можно только представить, как пафосно, сильно, мощно и эпично это бы поставил Спилберг и даже Бэй. И даже близко этого чувства нет у Нолана — наоборот, возникает какая-то дыра, от того, что ты ждал этого эмоционального катарсиса, мощной разрядки от двухчасовой пытки бомбёжками и обстрелом — и нихера, лодки приплыли, а восторга всё нет.
Потому что в жизни, конечно, так не бывает. Героические моменты начинают выглядеть героическими в нашей памяти, когда мы их пересказываем или нам их пересказывают, когда их начинают инсценировать и экранизировать — но сам момент, как он есть, выглядит и чувствуется совсем не так — а вот как-то так.
Это издержки, заданные условиями нолановского эксперимента: снимая гиперреалистичное кино, он снял настолько реалистичное кино, что некоторые зрители этого просто не выдержали, не получив свою дозу обычных выбросов эндорфинов. Это совсем другой вид удовольствия — не для всех, и не каждый осилит, поймёт его с первого раза. Можно забить, сказать «хуйня какая-то», и забыть с клеймом «худший фильм Нолана» — и это будет справедливо, если вы не хотите изменять своим привычкам и получать удовольствие от кино строго определённым и привычным образом.
Но это, конечно, никоим образом не провал и не худший фильм Нолана — в рамках установленных им самим правил игры, он выполняет свой эксперимент ГРАНДИОЗНО, на высочайшем техническом и художественном уровне.
И самое интересное, что, скорее всего, это всё прекрасно окупится в прокате, обязательно побьёт какие-нибудь рекорды в жанре военного кино, кино о Второй мировой — потому что это Нолан. Потому что он может себе это позволить. И это прекрасно.
