Сказки Бирна. #2
Были времена, когда вопрос «Где бы себя деть сегодня?» не занимал мою голову. Потому что деться действительно было куда, со вторника по воскресенье, с восемнадцати часов до шести тридцати. Местечко было чудное – дырейшая дыра; паб на окраине города с гордым названием «Bardak». И носа бы я туда не сунул, если бы не мой старинный знакомый, место это содержащий в точке стабильной бифуркации. Иными словами, находясь в этом пабишке, только разве что сам Дьявол мог знать, что случится в следующую секунду – развалится ли все строение на отдельные доски, или же превратится в английский клуб, где снобски утирающие морды нетрезвого формата сэры будут благородно повествовать своим собеседникам о своих амурных похождениях в будуарах собеседниковых матушек.
Что до названия сего райского уголка, так оно тоже не столь простое, каким могло бы показаться. Каждый второй в вышеупомянутом бардаке (ох, вот так каламбур!) имеет свое толкование имени заведения и с удовольствием расскажет историю его появления. Группа консерваторов уверяет всех новоприбывших в синее войско, что бар в названии – это бар, а «дак» по-албански – сменные лошади, ведь раньше местечко это было ничем иным, как станцией, где благородные господа могли отдохнуть с дороги. Звучит вполне себе правдоподобно, но увы, никак не хочет вклиниваться часть с албанским. Не характерен он для этих мест. Более либерально настроенные адепты круга Зеленого Змия готовы с пеной у рта доказывать что это грузно брякающее на языке слово – точно русское, и означает самый настоящий хаос, творящийся в заведении. Ох, молодежь. Совсем лишены креативности. Сам же Бирн, ирландских кровей чертяка и держатель паба (в одном лице), наливая очередную пинту эля какому-нибудь забулдыге, любит со слезами на глазах рассказывать, что в пору его глубокого детства повадился к его матушке ходить турок. Матушка его то ли гадала, то ли просто так запиралась с мужчинами в комнате, мальчишке было не понять, – в общем, была весьма и весьма известна в широких кругах. Так этот вот самый турок и научил несмышленого Бирна некоторым словам, в том числе и «бардаку», что означал в свою очередь обычный «стакан». Вполне себе приличное названьице для питейного заведения. Но только вот помню я, что всю жизнь ныне покойная бирнова мать была учительницей при какой-то церквушке, и при дневном свете никогда даже не распускала волос. И как у такой славной женщины мог вырасти такой Бирн?
Становилось зябко. Сам «Бардак» царил на крутом лысом подъеме, и, находясь вдобавок к этому в весьма неблагоприятной местности, продувался насквозь всеми ветрами. Как рассказывал мне сам О’Коннолли, в момент затишья перед закрытием, ветры эти приносили ему новости со всех концов света. Выдумщик он большой, этот рыжий черт. Я ведь тогда спросил у него, почему он никак не залатает семь самых больших просквозин между досками. Никогда ведь, прохвост, не признает, что лениво ему. Вместо этого говорит, мол скучно совсем станет, среди нас, пьяниц. Да и перемешивать бормотуху в большой бочке самому придется, а так ведь делает это маленький смерчик. Просквозины то где – на юго-западе, западе, северо-западе, севере, северо-востоке, востоке и юго-востоке. «Встречаются все семь ветров, и давай друг другу рожи бить. Так и рождаются смерчи,» - говорил Бирн. «А потом наливаешь кому-нибудь заезжему бормотухи, да рассказываешь, мол, братец, а у тебя в стакане-то – семь ветров.»
Вот тебе и семь ветров в стакане, да и в «Стакане» - тоже.
Жалко только, что южный не задувает.