Я долго не хотела в это верить, не обращала внимания на очевидные факты. Сначала мелочи – слова, фразы, термины. Какой-то нескончаемый белый шум из горла моей дочери, и я, как ни старалась, не могла уловить никакого смысла. Потом агрессия – однажды Аня так сжала мое запястье, что я взвыла от боли. А я всего лишь хотела не дать ей уйти из дома. Туда, к другим зомби. Мне тогда казалось, что детей можно спасти – надо лишь изолировать. Поговорить. Объяснить.
Моя девочка была больна. А потом умерла. Превратилась в зомби.
Однажды я разозлилась, стала кричать, а Аня, как зверь, оскалила зубы – такие ровные, такие крепкие, не зря все детство провели в кресле у стоматолога. «Я тебя укушу», – сказала дочь. Она будто хотела пошутить, но зомби на такое не способны.
Наши дети стали безмозглыми ходячими мертвецами. Без памяти, без чувств. Без эмоций. Больше не люди. Бродят по улицам, сбиваются в стаи, как голодные уличные псы. Нам, их родителям, остается лишь быть милосердными.
Я спрашиваю себя: что я могла сделать. Могла ли что-то исправить. Можно ли было помочь Ане и тысяче ее ровесников. Но нет – мы слишком поверили в байку о свободе воли и валили странности с патологиями на переходный возраст. И вот наши дети выросли, чтобы в один момент стать зомби.
Засунув руки в карманы джинсовой куртки, я иду по улице. Ее раньше носила Аня. Когда дочь стала превращаться в зомби, она сильно похудела, так что часть вещей досталась мне.
Моя ладонь сжимает рукоятку ножа, едва поместившегося в большом кармане куртки. Я сделаю все быстро, чтобы Ане было не больно и не страшно. Хотя понимаю, что дочь давно не чувствует ни боли, ни страха, ни сострадания.
Я слышу крики – из окна первого этажа по улице Комсомольская выскакивает подросток-зомби и приземляется на сырую землю. Его глаза пусты, как у всех теперь моложе тридцати. Потом поднимается и ковыляет прочь. Из подъезда, матерясь, выскакивает мужчина. Зомби хромает, из его икры течет кровь. Наконец он снова падает, а преследователь вонзает в шею нож. Мужчина рыдает, просит прощения, но продолжает делать то, что должно.
Зомби опасны для всех нас. Их нужно убить, уничтожить и похоронить.
Я ускоряю шаг и оказываюсь на пересечении с улицей Космонавта Комарова. Там спокойно, только где-то хнычет ходячий мертвец. Совсем маленький. Лет двенадцати. Существо, еще недавно бывшее девочкой, изучает меня с хищной злобой. Скалит зубы, а руки, еще недавно сжимавшие смартфон, теперь сжаты в кулаки.
Я медленно достаю нож, но затем убираю его обратно.
У этого зомби есть своя семья. Нельзя лишать их права забрать жизни тех, кого они родили.
Ворота во внутренний двор дома номер шесть распахнуты. Внутри никого. Я иду ко второму подъезду. Останавливаюсь у домофона. Привычно нажимаю номер квартиры дочери, но передумываю. Зомби быстро деградируют ментально, но моя дочь всегда была умной, поэтому она еще не полностью лишалась способности мыслить. Аня, ведомая животным инстинктом и когнитивными способностями веб-дизайнера, вполне сможет успеть подготовиться к моему приходу.
И тогда я не успею сделать то, что должна.
Я тяну дверь подъезда на себя, и та внезапно поддается – домофон сломан. Не рискую подниматься на лифте, иду пешком.
В здании стоит тишина – здесь почти нет семей, нет стариков, нет моих сверстников. Микроскопические квартирки снимают люди моложе тридцати пяти. Вечно одинокие. Легковерные. Тянущиеся к простым удовольствиям. Аня как-то говорила, что половина дома пустует. Оно и к лучшему. Меньше шума.
Стучусь в дверь. Слышу осторожные шаги.
– Ань, открой, это мама.
– Ты чего пришла, тебя же убить могли! – Аня открывает дверь. У нее слишком короткие волосы – должно быть, уже начали выпадать. Кожа бледная, под глазами синяки. Голос звучит странно, как плохо настроенная звуковая дорожка с дубляжом.
– Блин, мать, ну ты даешь, – продолжает она. Слово «мать» бьет по ушам. Она никогда меня так не называла.
Прохожу в квартиру, и в нос мне ударяет тошнотворный запах. Моя дочь гниет тут уже не первую неделю, теряя человеческий облик, согнувшись у компьютера.
Аня отворачивается, а я выхватываю нож.
– Мам, твою ж, ты чего творишь?! – кричит она, резко разворачиваясь. Я теряю равновесие и падаю на пол. Аня, усаживаясь на меня сверху, вжимает руки в пол. Я вою от боли, когда когти вонзаются в запястье. – Совсем со своим телевизором с ума посходили!
Я рычу и пытаюсь сбросить ее с себя, но после двух инсультов и долгих лет сидячего образа жизни не могу ничего сделать с тридцатилетней девушкой, которая когда-то помещалась у меня в изгибе руки.
– Ань, ты на хрена ее пустила? – надо мной склоняется вторая зомби. У нее нет волос, а над бровью чернеет татуировка.
– Помоги, Кать!
Подружка отпихивает нож ногой, и вдвоем они усаживают меня на стул. Я кричу, царапаюсь, но четыре крепкие руки фиксируют меня и связывают скотчем.
– Да она нормально выглядела, когда я ей дверь открывала, – говорит Аня.
– Нормальность – понятие расплывчатое в наши сложные исторические времена. Господи, как хорошо, что моя семья в другом часовом поясе.
– Мам, тебе воды дать?
Я кричу. Рыдаю. Вырываюсь. Мое тело болит: дает о себе знать старая травма ноги. Но бессердечные зомби и не подумают освободить, облегчить мои страдания. Они лишь смотрят своими стеклянными глазами.
Они перетаскивают меня в ванную комнату, ставя стул между ванной и стенкой.
– Как только оклемаешься, мы тебя выпустим, – вкрадчиво говорит дочь.
Да, когда оклемаюсь. Когда стану такой же зомби, как и она. Я закрываю глаза. Снова и снова я вижу черный экран телевизора. Сквозь помехи и белый шум прорезается красная, как кровь из артерии, фраза.
УБЕЙТЕ. СВОИХ. ДЕТЕЙ.
