Время действия — 25 лет в будущем (т.е. практически наши дни!)
* * *
Профессор вышел на террасу. Внизу, насколько хватало глаз, берег тускло освещали ряды багрово-красных кострищ, и густой дым клубился вокруг них. Он вынул бинокль, поднёс его к глазам и всмотрелся в самую высокую из огненных могил, — деревянную башню, выложенную трупами от основания до вершины. Солдаты тщательно выполняли приказ, соблюдая неукоснительно страшную технологию смерти: слой дерева, на нём — слой мёртвых тел, опять дерево, опять тела, — и так до самого верха. В этом зловещем порядке можно было даже увидеть своеобразную дань уважения к смерти. И вдруг башня осела, провалилась внутрь себя, безжалостно перемешивая горящие останки людей и деревьев, превращая всё в отвратительное месиво, похожее на кучи дымящегося асфальта вдоль строящегося шоссе.
Больше никто не заботился о стройности башни. Управляемые людьми в костюмах химзащиты, двинулись бульдозеры; за ними шли машины, оснащённые ковшами и клешнеобразными захватами. Они сдвигали останки в мягкие, осклизлые кучи, поднимали их и бросали в огонь, а руки, ноги и головы, и даже трупы целиком, не помещаясь в ковшах, вываливались из них, усеивая собой землю вокруг. И в этот момент профессор впервые — потом таких случаев станет так много, что им потеряют счёт — увидел, как один из солдат повернулся и побежал, вызывая в памяти пожилого мужчины очередное клише — марионетка на верёвочках, безупречно разыгрывающая пантомиму необузданной паники. Перед тем, как сбежать, солдат вывалил трупы, которые должен был убирать, прямо наземь. Он остервенело отшвырнул прочь шлем и маску, сдёрнул защитные перчатки, и воздевая руки, помчался прочь, петляя, как загнанный, перепуганный заяц, в спасительную темноту, прочь от дымящейся груды. Не прошло и пяти минут, как его примеру последовали ещё с десяток глупцов. Профессор опустил бинокль, и горькая усмешка понимания искривила его рот. Пренебрежение к людям иной расы, осознание собственной как наилучшей, торжествующая радость принадлежности к высшей касте человечества, — ничего подобного этому знанию, этому чувству не наполняло жалкую душу и протухший мозг этих дрожащих юнцов. И даже то немногое, что, возможно, присутствовало, пожрал чудовищный рак, поразивший совесть Запада. Не мягкосердечие заставило их бежать прочь, а болезненно гипертрофированная сентиментальность, стремящаяся к позе и аффектации и презирающая реальность и действие. Люди с истинно добрым, сострадающим сердцем трудились бы этой ночью, не покладая рук, — никто иной не смог бы выдержать такого. За мгновение до того, как возвышенный юноша, наплевав на солдатский, человеческий и товарищеский долг, смазал пятки и драпанул со всех ног, взгляд Кальгюйе выхватил на мгновение из тьмы фигуру гиганта в форме. Он возвышался у основания горящей груды, крепко расставив ноги, и швырял в огонь трупы могучими, выверенными бросками, словно кочегар паровоза, насыщающий топку углём. Вероятно, то, что творилось вокруг, причиняло ему не меньшую боль, нежели тем, кто малодушно покинул товарищей, — но, если так и обстояло на самом деле, его боль не сумела всецело им овладеть. Напротив, он воплощал собой довольно простую истину: человечество больше не представляет собой единую, безликую, панибратскую массу, как требовали от него все, кому не лень — святоши, философы, римские папы, интеллектуалы, политиканы Запада, — требовали слишком долго. По крайней мере, профессору, наблюдающему за «кочегаром» и его работой — а «кочегаром» был не кто иной, как сам полковник Драгашье, показывающий пример своим подчинённым — хотелось так думать, и он невольно приписывал свои мысли отважному солдату.
Время действия — 25 лет в будущем (т.е. практически наши дни!)
* * *
— Вы видели людей с лодок?
— Конечно!
— И вы полагаете, что похожи на них? — прищурился профессор. — Посмотрите на себя. У вас белая кожа. Вы говорите по-французски, в вашей речи слышен местный говор. Вы, кажется, христианин. У вас, наверное, есть где-то семья. Я прав?
— И что с того?! — отпарировал молодой человек. — Моя настоящая семья — вон те, на кораблях. Я тут, чтобы воссоединиться с моими братьями, сёстрами, матерями и отцами. И жёнами, если я захочу. Я пересплю с первой же, кто мне даст, и сделаю ей ребёнка. Чудесного чёрненького малыша. А потом я растворюсь среди них. Вот это жизнь, понимаете?!
— Вот именно, растворитесь, — подхватил профессор. — Вы потеряетесь в толпе. Они даже не заметят вашего существования!
— Класс! Это же именно то, что мне нужно! Мне осточертело быть винтиком, единицей среднего класса! Я не хочу штамповать таких же, как я, — если вы это понимаете под «существованием». Мои предки свалили поутру. И мои сеструхи с ними. Типа испугались, что их изнасилуют, обеих сразу. Они ведут себя как все, одеваются, как все. Ну, эта дурацкая одежда. Всякие штуки, которые они годами не надевали. Юбочки такие аккуратненькие, блузки на пуговках. Перепуганные до смерти, прямо не узнать их. Куда они собрались? Всё равно им не убежать. Никому не убежать. Ну, ладно, пусть попробуют, хотя, — он беспечно махнул рукой, но было и что-то обречённое в этом жесте. — Всё, им конец. Всем. Блин, вам стоило их увидеть! Мой папаша, лихорадочно набивающий свой сраный грузовичок сраными башмаками из своей сраной лавки. Моя мамаша вертит головой туда-сюда, соображая, что ещё можно впихнуть, что есть ещё ценного и что можно бросить. И сеструхи, — жмутся друг к дружке, как куры, и таращатся на меня, икая от страха, как будто я первый в охрененно длинной очереди, чтобы их хорошенько оттрахать. А я ржу и отрываюсь вовсю, чувак! — парень даже приплясывал от избытка охвативших его чувств. — Мой папахен закрывает решёткой витрину своего магазина, запирает её и прячет ключ в карман. Дятел, блин! Я ему говорю: «На хрена ты это делаешь? Да я без проблем всё открою, и никакого ключа мне не надо! Вот завтра возьму и открою. Знаешь, что они сделают с твоими вонючими башмаками? Не знаешь?! Они нассут в них, папуля. Или сварят и съедят. Они же босиком привыкли ходить, сечёшь?!» А он смотрит на меня, как полный кретин. А потом он мне врезал. А я врезал в ответ, — поставил ему вот такой фингал, — парень воинственно махнул кулаком перед самым носом профессора. — Ничё так попрощались родственнички, да?!
— Ну, а почему вы здесь? Именно в этом посёлке? Именно в моём доме? — с интересом, как будто даже отстранённо, спросил Кальгюйе.
— А это моя добыча — всё это, — парень повёл рукой вокруг себя широким жестом. — Я послал к дьяволу всё ваше общество ещё тогда, когда оно было живым. А теперь оно сдохло, и я тут промышляю костями. Вот это называется — перемены, чувак! Я тащусь от этого! Всё катится к чертям собачьим! Вы все покойники. Кроме солдатиков, вас, меня и парочки моих друзей тут нет никого на километры вокруг. Поэтому всё тут моё, чувак. Да ты не бойся, дядя, — довольный собой парень ухмыльнулся, как будто невзначай переходя в одностороннем порядке на «ты». — Не съем я тебя, — недавно похавал. Да и вообще, мне нужно немного. И опять же, — всё тут моё. Завтра я встану вот тут, — он топнул ногой, — и пущу их всех сюда. Пусть берут. Я — как король, который отдаёт первому встречному королевство. И это круто! Сегодня же Пасха, верно? Ну, похоже, ваш Христос воскрес последний раз. И он вас не спасёт, как никогда не спасал.
— Боюсь, я не успеваю за вашей мыслью, — вежливо-холодно заметил профессор.
— На этих кораблях миллион народу, и каждый из них — Христос, — захохотал парень. — И первое, что они сделают завтра утром, — они воскреснут. Миллион воскресших Христов! Каждый из них — воплощение Христа! Это же он их создал, так?
— Вы верите в Бога?
— Да пошёл он!
— А как же миллион Христов? Это ваша собственная идея?
— Ни фига не моя, но забавная. В смысле, для попа забавная. Я услышал её от священника. Ну, такой, из работяг, из паршивых кварталов для пролов. Я с ним столкнулся где-то час назад, он бежал мне навстречу, — я сюда как раз поднимался. Мчался, как псих, вниз. Я сначала подумал — он пьян в лохмотья, но нет, — просто спятил. Побежит, остановится, руки кверху задерёт и вопит: «Благодарю Тебя, Боже! Благодарю Тебя!» И опять бегом вниз. Да их тут полно таких!
— Каких?
— Да всяких попов, вроде этого придурка. Слушай, чувак, ты меня напрягаешь. Я не трепаться сюда пришёл. Ты вообще привидение. Как это я тебя вижу? — парень снова заржал, довольный своей шуткой.
Время действия — 25 лет в будущем (т.е. практически наши дни!)
* * *
— Мне очень интересно беседовать с вами, — признался профессор. Похоже, искренность этой тирады несколько обескуражила парня:
— Типа, моё гонево тебя прикалывает? — хмыкнул он.
— Неимоверно, — серьёзно подтвердил Кальгюйе.
— Ну, тогда слушай: с тобой всё. Отвянь. Ты, типа, шевелишь пока мозгами и языком, но мне некогда с тобой тут тереть. Давай, вали отсюда!
— Да? — удивился Кальгюйе. — О, позвольте мне только…
— Слушай, чувак, — бесцеремонно перебил профессора его негаданный собеседник. — Ты и твой дом — вы просто какие-то динозавры, блин. Сколько тысяч лет этот сарай тут стоит?
— С 1673 года, если быть точным, — Кальгюйе улыбнулся впервые с той минуты, как заговорил со своим визави.
— Триста лет! Охренеть! По наследству от папочки достался, да? Ну, да. Вы все такие крутые, такие уверенные в себе. Типа, всё будет как всегда во веки веков. Это полная хрень, чувак!
— Возможно. И всё же мне интересно, отчего вы так взволнованы этим. Может быть, вас это как-то касается? Подумайте хорошенько. Вдруг вы по-прежнему один из нас?
— Слушай, заткнись, пока я не блеванул от твоих нотаций! — разозлился парень. — Ладно, допустим, ты получил по наследству нехилый домишко. И что? Может, ты и сам ничего, — не то, что мой старик. Типа, не тупой, воспитанный, и всё такое. Но ты всё равно похож на самодовольную скотину, такой весь из себя. Типа, ты на своём месте. Типа, ты это заслужил. И всё это вокруг — весь твой посёлок, набитый такими же, как ты сам, с вашими двадцатью или сколько там поколениями ваших долбаных предков, на которых вы так похожи. Двадцать поколений ни в чём не сомневающихся, бессердечных уродов. Зачётная родословная, блин! И вот ты — последнее яблочко на яблоне. Ты такой правильный, просто охренеть можно. Вот поэтому я тебя ненавижу. Поэтому я завтра приведу сюда этих ребят с кораблей. Выберу самых грязных и тупых и приведу сюда, в твой дом. Ты для них — ничто! Ты — и всё, что тебе так близко и дорого. Твой мир для них ничего не значит. Они не собираются даже пытаться тебя понять. Они устали, чувак. Устали и замёрзли. Поэтому они разведут костёр и разломают на дрова твою клёвую дубовую дверь. Они засрут твою чистенькую терраску, и вытрут говно с рук страницами твоих книжек. Они высосут твоё вино, стащат со стен всю твою антикварную посуду и будут лазить в неё своими грязными пальцами, соскребая со стенок еду. Потом они сядут на корточки и будут смотреть, как горит твоя изящная мебель. Они порвут твои простыни и сделают себе из них красивую по их меркам одежду. И все твои вещи потеряют смысл. Твой смысл, чувак. То, что тебе кажется красивым, для них уродство. То, что ты считаешь полезным, их насмешит. А то, что тебе не нравится, их вообще не колышет. Всё потеряет цену. Ну, разве что место на полу будет ещё что-нибудь стоить. Вот за него они подерутся, и разнесут тут всё к чертям собачьим. Так что, давай. Убирайся отсюда!
— Только одну минуту ещё. Вы позволите? — кротко попросил Кальгюйе. — Вы сказали, что времени на болтовню и рассуждения не осталось. И всё-таки вы, кажется, с удовольствием преуспеваете в обоих занятиях.
— Я не думаю, чувак. Я тебе объясняю то, что давно уже придумал и решил. Я закончил с раздумьями. Давай, вали прочь, слышишь меня?!
— Последний вопрос, — вкрадчиво произнёс профессор. — То, что они всё разнесут, меня не удивляет. Они ничего не видели хорошего в своей жизни. А почему это так радует вас?
— Почему?! Да потому, что я научился всё это ненавидеть. Потому, что смысл жизни состоит в том, чтобы научиться всё это ненавидеть, вот почему! Ну, хватит. Ты начинаешь бесить меня, дед. Отвали, понял?!
— Конечно, раз вы настаиваете, — кивнул Кальгюйе. — Мне не имеет никакого смысла тут оставаться. У вас светлая голова, хотя и вы и несколько путано всё излагаете. Ваши учителя, надо сказать, постарались на славу. Да-да, я уже ухожу, — профессор примирительно поднял руку. — Только возьму шляпу.
Кальгюйе вошёл в дом и несколько секунд спустя появился на пороге, сжимая в руках дробовик.
— А это ещё на кой хрен?! — удивился парень.
— Ну, как же, — пожал плечами профессор, направляя ствол на гостя. — Я намерен вас пристрелить. Мой мир, скорее всего, не доживёт до утра, и я собираюсь в полной мере насладиться его последними мгновениями. Вы даже не представляете, на что я готов ради этого удовольствия! Я настроился прожить ещё одну жизнь. Сегодня ночью, прямо вот тут. Я думаю, она окажется гораздо интереснее первой. И, поскольку все, кто похож на меня, исчезли, я собираюсь прожить мою новую жизнь в одиночестве.
— Э? — промычал парень, неотрывно глядя на чёрное отверстие ствола. — А я, типа?
— Ты? — удивился Кальгюйе. Нарочито придерживаться даже подобия этикета ему, кажется, расхотелось. — А при чём тут ты? Ты совершенно не похож на меня. Вряд ли можно представить себе более непохожих типов, чем ты и я. Разумеется, испортить лучшие мгновения этой ночи, судьбоносной ночи, присутствием такого дерьма, как ты, я не могу себе позволить. Поэтому я тебя убью.
— Да ладно, — протянул парень, криво улыбаясь и стреляя глазами по сторонам. Он заметно побледнел и всё время облизывал губы. — Ты не сможешь, дед. Ты даже не знаешь, как стрелять из этой штуки. Блин, да ты же в жизни никого не убил!
— Точно, — спокойно подтвердил Кальгюйе. — Я прожил довольно тихую жизнь. Я всего лишь профессор литературы, который любит свою работу. Не больше. Я никогда не был ни на одной войне, и, откровенно говоря, зрелище бессмысленной бойни мне отвратительно. Боюсь, из меня никогда не вышло бы хорошего солдата. И, тем не менее, окажись я рядом с Аэцием, я получил бы удовольствие, порубив свою порцию гуннов. Будь я среди рыцарей Карла Мартелла, Жоффруа Буйонского или Бодуэна Иерусалимского, я, без сомнения, продемонстрировал бы известное рвение, пронзая мечом плоть сарацинов. Возможно, я пал бы у стен Византии, сражаясь на стороне Константина Драгаша. Но, бог ты мой, сколько турок я положил бы перед тем, как испустить последний вздох, — целую орду! Кстати, — когда человек уверен, что бьётся за правое дело, убить его не так-то легко! Смотри на меня, — это я, возродившись, в доспехах и тевтонском плаще врубаюсь в толпу восточных варваров . А вот, — я вместе с Вилье де Лиль-Адамом и его крошечным отрядом беспримерных храбрецов покидаю Родос; моя накидка осенена крестом, и дымящаяся кровь струится по клинку моей шпаги. А вот я карабкаюсь по волнам вместе с Хуаном Австрийским — нас ждёт сражение при Лепанто. О, это была восхитительная схватка! Жаль, всё заканчивается довольно быстро, и мне некуда податься. Какие-то пустяковые перестрелки, ни одна из которых не достойна упоминания ныне. Вроде войны между Севером и Югом, когда мы, конфедераты, разгромлены, и приходится вступать в ку-клукс-клан, чтобы иметь возможность собственноручно повесить парочку черномазых. Гадость, вообще, если честно. Чуть получше обстоит дело с Китченером, — прекрасная возможность насадить на вертел несколько мусульманских фанатиков — «воинов Махди», и выпустить им кишки… А всё остальное — уже современность, один сплошной гафф. Даже в голове не удержишь. Пожалуй, мне удалось бы внести свою лепту, пристрелив нескольких красных у Берлинских ворот. Там пара вьетконговцев, тут пяток мау-мау. Штука-другая алжирских повстанцев, чтобы совсем уж не заскучать. Ну, в худшем случае — прикончить каких-нибудь леваков на заднем сиденье полицейской машины, или мерзкого засранца из «Чёрных Пантер». Какая грязь, а? Что скажешь? Никаких фанфар, торжественных парадов, никто не поёт осанну и не бросает чепчиков в воздух… Ну, ладно, — я полагаю, ты будешь достаточно снисходителен к лепету старого педанта. Видишь, я вовсе не пытаюсь рассуждать — я просто раскрываю карты, излагая тебе свои принципы. Ты верно подметил — я ни разу не убивал. В отличие от всех тех врагов, которых я только что вызвал к жизни своим воображением, — и все они сейчас соединились в единое целое, воплотившись в тебе. И я собираюсь пережить все эти битвы, все сразу, в один миг, прямо здесь, и для этого хватит одного выстрела. Вот теперь — всё!
Парень сложился пополам и, отлетев прочь, врезался спиной в перила, после чего медленно сполз, кренясь, на землю, и остался неподвижно лежать в позе, показавшейся Кальгюйе более чем подходящей для разыгравшейся мизансцены. Ярко-красное пятно на груди убитого начало расползаться по ткани его рубахи, но кровь не пролилась на землю — больше не разгоняемая остановившимся сердцем, она перестала течь. Это была почти мгновенная, аккуратная смерть. Когда профессор склонился над парнем, закрывая ему глаза — один, потом другой, мягким движением большого и указательного пальцев — то не увидел в них удивления.
Некогда я уже писал на эту тему, но на литературном портале. Повторю свою мысль.
Издательский бизнес - это риск. Будет покупаться книга, зайдет ли читателю? Наконец - окупится ли она? Издать книгу - это не только взять и напечатать тираж, развести его по магазинам и выплатить гонорар автору, по уму это еще и корректура, редактура, маркетинг. Разница в цене тиража и цене книги на полке магазина - 400-500%!
Собственно, по этой причине издательства желают издавать серии. Узнаваемое название, популярность первых книг серии - меньше риски и меньше затраты на маркетинг.
И публикация переводной литературы позволяет снизить риски, я уже высказывал похожую мысль в серии постов про то, как мы рисовали комикс. Т.е. книга уже издана где-то за границей, иностранный писатель уже понес риски. Уже понятно - или книга стала бестселлером, или было реализовано 0,000 тиража, остальное ушло на макулатуру.
Издательство сегодня - это бизнес. И ежу понятно, что отечественные издательства купят права именно на то произведение, что стало бестселлером, а не на то, что ушло в макулатуру. Меньше рисков, чем издавать нашего, отечественного, нового и неизвестного автора.
Если какой-нибудь Голливуд уже снял фильм по первым книгам серии - тем лучше, тем меньше рисков, тем меньше расходов на маркетинг.
Говоря о маркетинге - я, как писатель, обращаю внимание на рекламу, и я, как пользователь интернета, видел рекламу только книг на АТ - ту, что оплачивают сами авторы. Рекламы фильмов в интернете - умотаться. Рекламы маркетплейсов - еще больше. А вот книги как-то не особо хотят рекламировать...
Немаловажный момент - цена книг. Бумажная книга сегодня стоит заоблачных денег! Да, в СССР полки дома у каждого ломились от книг. Потому что было меньше альтернатив досуга. Не было интернета. И книги были дешевле за счет не только государственного регулирования цен, но и тиражей! Где вы сегодня найдете тиражи 50-100 тыс. экз?
Отсюда вытекает другая проблема - многие сегодня готовы купить книгу за 2-3к, понимая, что прочтешь ее один раз, в лучшем случае - еще раз лет через 5? И, может быть, снова - еще через 10 лет? Еще и понимая то, что книгу, ставшую на 5 лет бесполезным грузом, придется где-то хранить дома?
Наконец, еще один риск, связанный с отечественными писателями. Сегодня он - нормальный адекватный человек, издательство вкладывается в него, а завтра ему вожжа под хвост попала, он ударился головой, начал нести богопротивную ересь и объявлен иноагентом/врагом народа/диверснтом. Все! Все тиражи в печку, издательство теряет бабки...
Литература на материальном носителе, если еще не умерла окончательно, доживает последние дни!
ЗЫ: многие коллеги по писательскому цеху считают, что, несмотря на то, что их бесплатно не читают в сети, вот только найдется кто-то, кто издаст тираж, так тут же начнут читать, придет слава и знаменитость. Не, братан, это так не работает. Если тебя не читают бесплатно - за деньги тем более не будут!
Ситуация хоть и мерзенькая, но совершенно не пугающая. Никакой писатель, работающий по заказу, никуда никому не упрётся. Вся макулатура будет справедливо забыта при нынешнем темпе жизни уже через считаные несколько лет.
Хорошими текстами люди будут делиться друг с другом, у нас в конце концов есть интернеты, самиздат нам не нужен и передавать отпечатанную на машинке запрещенку нужды нет. Кто-то хочет попилить рублик? Да пусть подавится, если честно, ну загонят они последних платежеспособных читателей в книжное пиратство и всё.
Читать говно заставить невозможно, да и мы сейчас вообще не в очень читающем мире живём, так что приговор суда истории свершится в кратчайшие сроки.
Ну, я одно могу сказать: если литераторам страны требуется поддержка и ущемление зарубежных литераторов для развития и популяризации своего творчества — говно в этой стране современная литература. У меня всё.
Патриотическое движение литераторов «Союз 24 февраля» выступило с инициативой о введении обязательного денежного сбора с каждого экземпляра продаваемых в России переводных книг современных зарубежных авторов. Предложение касается не только художественной литературы, но и литературы для детей – художественной и научно-популярной. Предлагается собранные денежные средства и направлять на социальную поддержку отечественных литераторов, на организацию мероприятий и проектов патриотической направленности, а также на формирование и стимулирование госзаказа.
«Обязательный денежный сбор с каждого экземпляра переводных книг, реализуемых в России – мера насущная и совершенно необходимая уже сегодня», – отмечает участник «Союза 24 февраля» литературный критик Алексей Колобродов. Он также добавил, что «в последние годы на нашем книжном рынке, и без того поглощавшем зарубежную продукцию без меры, счёта и какого-либо контроля (как минимум эстетического) произошло настоящее «экспортозамещение» – прилавки и, соответственно, рейтинги продаж заполнены западной книжной продукцией разного, но, в основном, самого низкого уровня и деструктивного свойства. Это носит уже неприкрытый колониальный характер. Денежный сбор способен если не сломать эту тревожную тенденцию, но хотя бы обозначить позицию государства, выразить антиколониальный подход».
Колобродов рассказал, что «в практическом смысле вырученные средства уместно использовать для социальной поддержки отечественных литераторов, организацию мероприятий и проектов патриотической направленности, равно как системную работу по переводам отечественной литературы для продвижения российских авторов на международные рынки, т. н. «мягкой силы». Чужое оружие можно и нужно использовать в наших целях».
Литературный критик Алексей Колобродов
Тему культурного суверенитета развил прозаик и поэт Игорь Малышев. По его словам, «процент иностранной литературы на полках наших книжных магазинов за последние годы достигал семидесяти и более процентов. Это очень большая доля, и ни в одной уважающей себя культурно развитой стране такого униженного положения быть не может».
Участник «Союза 24 февраля» высказался по поводу того, что «совершенно недопустимо, чтобы в головы нашим гражданам и в первую очередь молодым вкладывались смыслы, зачастую враждебные нашему народу. Если мы посмотрим на западную литературу, то увидим, что если там и упоминаются русские, то, как правило, в негативном или нейтрально-негативном ключе. В том же «Гарри Поттере», допустим, присутствует персонаж Игорь Каркаров, приехавший с севера. Он бывший «пожиратель смерти» и приспешник Тёмного Лорда. Ещё в Гарри Поттере фигурирует соратник Волан-де-Морта по фамилии Долохов. И таких примеров тихой русофобии в западной поп-культуре не счесть».
«Я ни в коем случае не призываю запретить «Гарри Поттера» и иже с ним. Но думаю, «Гарри Поттер» с компанией вполне мог бы помочь нашей литературе, если с каждого проданного экземпляра книги определённый процент будет отчисляться в фонд, задачей которого станет продвижение нашей литературы в Лондоне, Нью-Йорке да и тех же Дели с Рио-де-Жанейро. И не «литературы травмы», такого добра у них и своего навалом, и уж тем более не тех поделок, где автор кается за грехи Сталина, коммунизма, русского милитаризма и пр., а произведений, напрямую продолжающих классические традиции нашей литературы. Традиции Толстого, Достоевского, Булгакова. Они, кстати, на Западе, несмотря ни на что, до сих очень и очень востребованы», – резюмировал Малышев.
Поэт Игорь Карауловвыступил за «разумный протекционизм» и также подчеркнул, что так государство получит ресурс для поддержки отечественной литературы.
Поэт Игорь Караулов
«Я далёк от идеи ввести заградительные пошлины на переводную книжную продукцию. Российские авторы должны работать в условиях конкуренции. Но в засилье переводной литературы на книжных полках, а значит, и в головах читателей ничего хорошего не вижу. Рейтинги торговых сетей показывают, что даже лидерами продаж становятся переводные книги, качество которых вызывает сомнение. Думаю, что сегмент массового чтения основательно забит именно низкопробной зарубежной литературой. Помимо того, что она плохо написана, она чаще всего ещё плохо переведена. Что ещё хуже, российские авторы сами начинают на эту макулатуру ориентироваться. Поэтому разумный протекционизм здесь необходим, в том числе и за счёт введения сборов с продаж такой продукции. Может быть, имеет смысл сделать исключение для зарубежной классики и иных полезных переводных книг. В результате государство получит дополнительный финансовый ресурс, который сможет потратить на стимулирование российской литературы, в том числе на перевод книг современных авторов и на их продвижение за рубежом», – сообщил Караулов.
Образчик творчества г-на Караулова.
Литератор и издатель Вадим Левенталь акцентировал внимание на необходимость разработки механизма поддержки русской литературы, в том числе за счет подобного сбора.
Литератор и издатель Вадим Левенталь
«Понятно, что любой сбор с продукции всегда ложится в конечном счете на покупателя. То есть если издателю скажут «собираем по рублю с каждой иностранной книги», то издатель просто включит этот рубль в конечную цену, и его заплатит покупатель. Вопрос в том – куда этот рубль дальше пойдет, к кому. Если продумать такой механизм, чтобы этот рубль шел на поддержку русской литературы и в конечном счете на удешевление русской книги – то, кажется, может получиться справедливо в конечном счете. То есть – вот, зарубежные книги стали на рубль дороже, зато на рубль дешевле стали наши. Думаю, с этим люди, подумав, согласятся», – предложил Левенталь.
Поэт Андрей Полонский полагает, что «среди нескольких ярких и многообещающих предложений программы писательского «Союза 24 февраля» остроумной и легкореализуемой представляется идея ввести дополнительный сбор с каждого экземпляра «форматной» литературы».
По словам Полонского, «дело даже не в том, что такое решение сделает иностранные книги дороже и изменит расклад на рынке. В конце концов, большинство читателей, покупающих переводные талмуды с яркими обложками, уже привыкло к постоянному подорожанию и только чертыхнётся лишний раз, глядя на изменившийся ценник. Дело в том, что полученные средства можно направить на поддержку отечественного литератора, издание и увеличение тиражей классики и современной русской литературы, на создание альтернативных, не исключительно рыночных механизмов распространения, прежде всего через библиотеки и фестивали словесности».
