Комнаты XV-XVI

Егор Куликов ©

Как только тьма начала приобретать легкие очертания, я понял, что дом услышал мои молитвы. Я вернулся в своё тело именно в тот момент, когда делал первый шаг на мягкий ковёр просторного и хорошо обставленного кабинета.

Он сидел за столом, уткнувшись в бумаги. Делал вид, что не заметил меня, хотя наверняка ему уже не раз доложили, что столичный журналист прибыл.

За его спиной, в общем-то как и во всех подобных учреждениях, висит портрет президента. Широкий стол зававлен книгами и бумагами. Прямо перед Ним гранитные часы и гранитный герб. Монитор стоит чуть левее, тыльной стороной повернутый к окну. Справа, на глухой стене, выкрашенной под дерево, висят грамоты, наградные листы и фотографии с известными личностями. Из высокого окна льётся осенний сырой свет и растворяется в свете искусственном – от узорной хрустальной люстры.

Молодая секретарша защёлкнула двери.

Зазвонил телефон.

– Да! – сорвал Он трубку. – Естественно, надо разобраться. Что там? Незаконная постройка? Направить туда людей, пусть разберутся и выплатят компенсацию пострадавшим. Обязательно. Я завтра проконтролирую, – довольно громко сказал Он в трубку. Подняв на меня глаза, махнул рукой на стул и своим упитанным личиком показал, что сейчас освободится.

Я сел напротив. Неужели этот коричневый наряд, аккуратно подстриженная борода и очки так сильно меня изменили. Я ведь даже парик не надел. Нет, я, конечно и сам смотрелся в зеркало и видел, что преобразился, но я и не думал, что Он будет сидеть от меня на расстоянии около метра и не узнает.

Как же хорошо Он играет свою роль. Конечно, я не поверил, что ему кто-то звонил. Видимо, Он обстоятельно подготовился к интервью и хочет, чтобы в московских газетах знали о таком человеке, как Он. Быть может, кто-то из верхушки заметит Его и пригласит к себе. Вначале на руководство каким-нибудь районом. Потом, быть может, областью. А после и самой столицей. От жизни можно ожидать чего угодно, что она, кстати, не раз доказывала и подтверждала.

Я достал блокнот, щёлкнул ручкой, зная, что на дне портфеля, под стопками бумаги скрывается пистолет и замаскированная камера с диктофоном. Прислонив портфель к ножке мягкого стула, крепко сжал блокнот, стараясь закрыть им часть лица.

– Извиняюсь за звонок. Сейчас скажу, чтобы нас не беспокоили. Может быть, чая или кофе? – извивался Он.

Я боялся сказать слово. Ладно внешность, но голос. Голос-то у меня не изменился. Он обязательно должен узнать его.

– Чай, – коротко бросил я, задрав кадык кверху, чтобы хоть немного изменить тембр.

– Чай. Чёрный, зелёный, с бергамотом… Может, у нас ещё какой-то есть, я не помню.

– Чёрный.

– Отлично. Я тоже предпочитаю чёрный, – он нажал на кнопку и произнес. – Танюша, будь добра, два чёрных чая. Сахар? – взглянул он на меня.

Я покачал головой.

– Без сахара. Так, чай нам сейчас принесут, все дела я отложил на завтра. Так что можно начинать. Извините, – добавил Он и натянул очки.

Видимо, для солидности.

Его чёрные волосы, доставали до ушей. По краям глаз скопились морщины. Хоть Он и похудел за последнее время, но природа берёт свое, и у Него вновь начал образовываться второй подбородок. Лицо заметно округлилось с прошлой нашей встречи.

Он слегка ослабил галстук, одёрнул пиджак и положил руки на стол.

Я вздёрнул палец, как бы останавливая все движения, полез в портфель, откуда достал диктофон, включил и положил на стол.

Когда Он убедился, что больше я свой чемодан не потревожу, то широко улыбнулся и сказал:

– С чего начнем?

– Думаю, надо начать с нашего последнего разговора, – сказал я, уже не пытаясь менять голос. Сказал ровно и просто. И в один миг Его глаза расширились и заблестели. Зрачки забегали как заведённые. Он снял очки. Надел снова. Поправил галстук. Убрал руки со стола и тут же вернул их. Краска сошла с Его лица, и он стал бледен как лист моего блокнота.

– Что тебе от меня надо?

Я не удостоил Его ответом. Я чувствовал свое превосходство над ситуацией и полностью контролировал её. После этих слов назад пути нет. Так чего же не выполнить всё, что наметил?

Не торопясь, отложил блокнот в сторону. Снял очки и положил на лакированный стол рядом с диктофоном. Провёл рукой по волосам, чтобы они приобрели привычный мне вид: торчащие в разные стороны, как остриженный куст. После этого почесал и немного распушил бородку. Затем дотянулся до портфеля и положил его на колени.

– Секундочку подожди, – я зарылся в портфель, совсем не переживая, что он кинется на меня или сделает ещё какой глупый поступок. Он боится. Трясётся. И он точно не будет предпринимать никаких действий.

И, хотя находится он в своем собственном кабинете, это моя территория, и здесь я решаю вопросы. Здесь нет его охраны. Нет его власти. Здесь Он обычный человек, и я знал, что я как человек сильнее его.

Выбросив бумаги на пол, я по локоть сунул руку в портфель и вытащил пистолет. С этого момента всё его внимание было приковано только к чёрному дулу. Он изредка смотрел на меня, но страх заставлял его вновь и вновь неотрывно и совсем не моргая смотреть на гладкое оружие, которое покоится на блокноте.

Даже если он дёрнется, то не дотянется. Слишком велик стол и слишком неповоротлив он.

– А теперь давай поговорим, – спокойно произнёс я, приведя себя в привычный вид. Хотя, правды ради, я это делал не только потому, что мне так привычно. Скорее даже для того, чтобы у него не осталось сомнений, кто сидит перед ним.

– П-п-поговорим? О чём? – заикаясь и не сводя глаз с пистолета, спросил он.

– Поговорим о жизни. Поговорим о старых временах. О том, как ты сбил Макса. Как отобрал мой бизнес. Мою жену и семью. Поговорим о том, как ты искалечил мою жизнь, а потом и вовсе забрал её. Я хочу услышать правду. Поверь, нам есть что обсудить. Возьмём, к примеру, наш последний разговор. Помнится, ты кричал, чтобы я не попадался тебе на пути. Ты так там откровенничал передо мной. Рассказал мне правду, за что я тебе благодарен. Но мне тогда, честно сказать, было не очень удобно с тобой разговаривать. То была твоя территория. Там были твои люди и твоя власть. А здесь, – я обвел руками кабинет, – здесь ничего этого нет. Здесь есть лишь ты и я. Всё! Так что давай поговорим.

– Ты хочешь убить меня? – сказал он немного спокойнее. Видимо, взял себя в руки.

– Я рассматриваю такой вариант, – честно ответил я.

– Но…

Продолжения не последовало. Он снял очки и положил на стол.

– Давай поступим так, – неожиданно сказал Он. И голос Его показался очень уверенным. Словно не я сидел перед ним, сверкая сталью оружия. – Давай мы сейчас тихо и мирно разойдёмся. Я верну тебе твой чёртов бизнес, и мы больше никогда не встретимся. Никогда. Будем жить отдельно, и обходить друг друга за километры. Давай?

– Нет, – широко улыбаясь, отвечал я, покачивая головой. – С другим человеком я бы, скорее всего, так и поступил. Потому что другой человек верен своему слову. Ведь знаешь, для меня даже трус, который признается, что он трус, – это уважаемый человек. Если человек не лжет себе, то это огромный плюс. С этими знаниями он может совершить многое. Если подкаблучник не кичится перед друзьями, что у него жена дома по струнке ходит, а говорит правду и, что самое главное, принимает эту правду, это очень хороший человек. Зная это простое правило, можно далеко пойти. Очень далеко. Но ты не из таких. Я не верю ни единому твоему обещанию. Я знаю, что если мы с тобой договоримся и разойдёмся миром, то, стоит мне ступить за порог, как твои люди найдут меня и, скорее всего, убьют. А я не хочу умирать. По крайней мере, пока не хочу. Поэтому извини, но миром разойтись у нас не получится.

Он совладал с собой и теперь смотрел точно на меня. Пистолет продолжал покоиться на блокноте и словно бы потерял для него интерес. Но глаза всё равно вылезали из орбит. Руки дрожали. И даже голос трясся как натянутая струна. Я видел, с какой силой он сжал пальцы в замок и мнёт их до белых костяшек.

– Тогда чего тебе надо? Деньги? Катя? Что?! – закричал он и, словно испугавшись собственного голоса, притих и втянул голову в плечи.

– Не торопи события. Могу тебя заверить, что деньги мне не нужны. За них ты можешь быть спокоен. Кстати, вы с Катей расписались?

Страх в его лице сменился дичайшим удивлением.

– Что? Ты чего несёшь?!

– Расписались или нет?

– Ну… расписались.

– Отлично! – сказал я, подумав, что если всё пройдет как я задумал, то у неё будут средства на существование.

– А теперь давай по порядку. За что ты меня так ненавидел?

– Потому что ты плохой человек, – слегка испуганно произнёс он и поджал губу.

– Я плохой?! – искренне удивился я. – Это я плохой человек? Да я рядом с тобой ангелом выгляжу. Это ты зло. Чистое, концентрированное зло.

– Чего же это?.. – удивился он и нахмурил пышные брови.

Меня больше удивили не его слова, а то, как он их произнёс. С полной уверенностью и верой. Он действительно думает, что он хороший человек?

– Тебе расставить всё по полочкам?

– От того, что я отжал у тебя бизнес, я ещё не стал плохим.

– Нет, от этого ты не стал плохим, но если собрать все твои поступки в один ряд, то нарисуется очень однозначная картина твоего характера.

Он скрестил руки на груди.

– Ты всё меряешь на свой лад. А ты не думал, что я сделал много хорошего.

– Хорошего?

– Да. Не для тебя, так для города. Для тысяч людей, которые здесь живут.

– И что ты сделал? Дорогу за десять лет открыл или прибрал к рукам всю власть? Или ты считаешь хорошим поступком, что имел и до сих пор имеешь связи с бандитами. С Серёгой Сквозняком, например, – тут же добавил я, увидев вопрос в его лице.

– Ах, ты о нём. Он не бандит.

– Теперь не бандит. Ведь только благодаря ему ты стал мэром. Без его поддержки тебя бы обошли на выборах другие кандидаты.

– Хочешь жить – умей вертеться. Но справедливости ради хочется добавить, что ты тоже предлагал мне эту помощь.

На больное надавил. Да, предлагал.

– И очень об этом жалею. Знаешь, по молодости я думал над одной очень серьезной вещью. Я тогда пахал на нескольких работах и всегда оставался честным. Не воровал колбасу с сортировочной станции. Не торговал налево водкой и сигаретами. Я думал: а правильно ли я поступаю? Кому от этого хорошо, от того что я такой честный и справедливый? Иногда приходил к выводу, что всем от этого только плохо, но хуже всего, естественно, мне. Думал, а стоит ли так горбатиться? Работать в два, три или даже в четыре раза больше своих коллег, чтобы в итоге заработать те же самые деньги. Стоило ли это того? Тогда меня терзали сомнения, и я был очень близок, чтобы сломаться. Чтобы сдаться и стать таким как «все». Торговать налево, воровать, выкраивать для себя денежку не совсем честным путём. Но что-то меня останавливало. Что-то сидело во мне такое едкое и твердило: не делай этого. Не надо! Ты вытерпишь! Зачем тебе это! Долго я мучился с этим чужим голосом где-то у себя в груди. И, если бы ты знал, с какой чёрной душой я тогда шёл к тебе в кабинет. Как мне было тяжело. Меня всего наизнанку выворачивало, но я всё-таки переступил через себя. Отговаривался, что это ради Кати, ради детей, но сам-то я знал, что сдались не они – сдался я. Продался. Да, я помню тот день, но ещё больше я помню, как мне было тяжело. Тогда был первый и последний раз, когда я стал как «все». Тогда-то ты и связался со Сквозняком, если мне не изменяет память.

Он слегка улыбнулся, раскрыв свой лягушачий рот.

– Да, хорошие были времена. Но и теперь не хуже. Так что видишь, никто не чист. Все немного испачканы ложью, предательством, жадностью и лицемерием. Поэтому нечего мне тут затирать, что я плохой. Я зло. Я нелюдь. Сам-то ты не лучше, – сказал он довольно уверенно. Освоился уже с присутствием пистолета.

Быть может, начал думать, что всё это постановка. Пистолет не настоящий, да и в моих действиях он больше не видит решимости. Не верит. Может, устроить ему показательный выстрел. Продырявить, например, одну из его грамот. Пусть посмотрит, что пистолет настоящий. Пули в нём настоящие. И они делают настоящие дыры в стенах. И легко могут продырявить и его голову.

– Давай поступим так, – снова предложил он. – Я тебе клянусь, что больше мы никогда не увидимся. Ты уйдешь к себе, а я к себе. На том и разойдёмся.

– Не-е-ет, – снова улыбнулся я, покачивая головой. – Слишком много ты совершил зла. Не только мне, но и людям, которые здесь живут. Давно ли ты был на окраинах. Давно ли видел, как там живут? Они нищенствуют. Считают каждую копейку и трясутся над каждой крошкой. Там дорог совсем нет. Там не дома, а какие-то бараки. А вечерами опасно выходить на улицу. Там наркоманы на каждом углу втыкают себе шприцы в вены. И самое интересно, это всё делается прилюдно. Они никого не боятся. Ни полиции, которая там месяцами не ездит, ни твоей власти. И я скажу тебе, почему они так себя ведут. Потому что вы, и ты лично, имеете с этого неплохой доход. Вот причина вашего бездействия.

– Там, наверное, участковый плохой.

– Рыба гниёт с головы.

– Да! – снова довольно громко крикнул Он. Только в этот раз не спрятал голову. Не умерил голос, а наоборот, ещё больше раскраснелся. Глаза налились злостью, а губы слегка задрожали, разбрасывая капельки слюны на стол. – Давай теперь все беды этого городишки на меня сваливать. Умер где-то человек, кто виноват – мэр. Подрались пьяные алкаши возле палатки, кто виноват – мэр! Пенсии маленькие, кто виноват – мэр. Я не бог. Я не могу видеть всё, что происходит! И ты не бог, но, видимо, считаешь себя таковым.

Я немного протрезвел от его крика, понимая, что время идёт и надо заканчивать наш разговор. Он уже не боится меня. Он словно вновь нацепил на себя власть и говорит со мной точно, как тогда, на даче.

– Проблема в том, что ты не стараешься ничего исправить, кроме своего финансового положения. Если человек стремится к добру, ему простительно, что он не может сделать всех счастливыми. Но он стремится. – Я старался говорить спокойно и размеренно, хотя внутри всё кипело. Старался сдерживать себя и не переходить на крик. Не уподобляться ему.

– Ты делаешь выводы только потому, что видишь ты. А ты не думал, сколько остается за кадром? Не пробовал посмотреть на мир, так сказать, чужими глазами. Попробуй, может быть, тогда поймешь.

– За кадром происходит то же самое или даже больше. Так! – оборвал я криком. – Нам пора сделать то, что запланировано.

Снова его недоумевающий взгляд.

– Мне надо, чтобы ты признался во всех своих финансовых махинациях.

– В смысле?

– У нас ведь интервью? А на интервью люди не врут. Так что давай, по порядку, как по списку, – я поставил портфель на стол и достал бумагу. Мне не нужна была ни бумага, ни ручка, так как в самом портфеле была камера, а на столе лежал диктофон. – Давай.

Он молчал.

– Я не понимаю, чего ты от меня хочешь?

– Начнем с личного. Ты сбил моего сын?

– Я же уже тебе говорил.

– Ты сбил моего сына? – я держал листок в руках, делая вид, что записываю.

– Ну я, – ответил он так, словно этот поступок сравним с привычными действиями, вроде в магазин за хлебом сходить.

– Ты отжал у меня бизнес в первый и во второй раз? Давил своей властью, насылал на меня все инспекции?

– Да.

– Ты поджигал мои ларьки?

– Нет.

– Ладно, с твоего приказа их жгли?

– Не все. Я всего пару. Чего ко мне привязался? Я не на допросе.

В этот момент дверь за спиной открылась. Я затылком почувствовал опасность. Волосы встали дыбом. Внутри всё пришло в движение, словно органы решили поменяться местами.

Шаги были мягкие и короткие. Я уже представил, как какой-то амбал крадётся за спиной, чтобы со размаху ударить по затылку прикладом. Или просто прострелить мою дурную голову. Почему я не закрыл дверь? Ведь там есть защёлка. Я видел её.

Этот момент длился не более двух секунд, потому что за спиной я услышал нежный голосок девушки:

– Владимир Юрьевич, простите меня, пожалуйста, я совсем забыла про чай.

Сразу после этого я услышал, как дрожат ложечки на блюдцах.

Душа вновь вернулась в тело.

– Клади сюда, – по-свойски сказал он, и вновь забегали его глаза. Он пытался встретиться взглядом с секретаршей. Пытался попросить у неё помощи, но она, из-за провинности, не смотрела ему в глаза. Уткнувшись в пол, девушка поставил две чашки слева от меня и через портфель увидела лежащий на блокноте пистолет.

Она замерла на месте и только тогда посмотрела на своего шефа.

Зрачки его бегали между ней и пистолетом. По одному взгляду я понял всё, что он хочет сказать. И по взгляду испуганной девушки я понял, что и она поняла шефа.

Времени оставалось слишком мало.

– Как тебя зовут?

Секретарша вздрогнула, словно я вывел её из транса.

– Т-т-таня. Таня.

– Не бойся. Всё, что сейчас здесь происходит, тебя никак не коснётся. Просто выйди и постарайся молчать. Хорошо?

Она взглянула на своего босса, который яростно водил глазами из стороны в сторону. Вновь его взгляд говорил о том, что ей не следует молчать.

– Не обращай на него внимания. Он очень плохой человек. А теперь иди. Иди и не бойся.

Девушка снова посмотрела на него, словно ждала разрешения, чтобы уйти.

– Не слушай его. Иди, иди.

Медленно и неуверенно она сделал один шаг, затем второй, третий.

Через десять секунд мы вновь были одни. Я взял пистолет в руки и закрыл на защёлку дверь. Затем подошёл к окну и задёрнул шторы.

– Где здесь включается свет? Больше света.

– Справа… Справа от двери.

Я нажал включатель, и лампы по периметру вспыхнули.

– Времени осталось у нас не так много, так что будем краткими.

Держа пистолет, я положил руку на стол и направил дуло в его сторону.

Снова его взгляд прилип к оружию.

– Говори.

– Чего тебе говорить?

Я направил ствол в стену и выстрелил. Пуля исчезла, сковырнув деревянные щепки. Грохот от выстрела ударил по перепонкам. За дверью послышался визг девушки.

Он замер.

– Говори всё, что ты сделал.

– Кирилл… Мы же давно друг друга знаем, – судорожно сказал он, наблюдая, как дымок покидает дуло пистолета.

– В том и вопрос. Мы выросли вместе, гуляли вместе. Мы жрали из одной тарелки, а в итоге стали такими разными.

– Но ведь… ведь… Чего ты хочешь? Просто скажи.

– Я хочу правды. Всей правды. Я хотел справедливости, но мне её не дали, поэтому я сам пришёл за ней.

– Мы можем работать вместе. Хочешь денег, бери, – он полез в ящик.

– Руки на стол!

– Всё, не трогаю, – задрав руки кверху, сказал он. – Чего ты хочешь? Или ты хочешь Катю? Бери… Бери её. Я не буду вас больше доставать. Клянусь, не буду.

За дверью послышались шаги. Человек пять не меньше. Я понимал, что время на исходе. Кто-то дёрнул ручку, и двустворчатая дверь задрожала.

– У меня слишком мало времени.

Я встал и скомандовал:

– Встать!

Он тоже встал, продолжая держать руки поднятыми.

– Я думаю мир не много потеряет от того, что тебя не станет. Я думаю, мир даже станет чуточку лучше.

Я направил пистолет на него.

Снова дёрнули ручку. А после этого ударили по двери.

– Кирилл, не надо… – губы его дрожали. Он снова побледнел как чистый снег. – Ведь даже в Евангелии говорится, что прощение выше справедливости, – дрожащим голосом произнёс он.

– Это мы скоро и узнаем.

…и в этот самый момент произошло то, чего я ожидал меньше всего. Тело… мое тело моей собственной жизни подчинилось мне. С этого момента я не слышал мысли своего другого Я. Теперь, здесь было только одно Я. И именно Я держал пистолет, направленным на Вову. Я дышал этим воздухом. Я слышал, как ливень густой стеной обрушился на город. Я чувствовал холодную сталь оружия. И я видел его испуганные глаза.

В один миг, может быть, секунду, может, больше я подумал: «А что случилось тогда? Как я поступил в своей жизни. Я струсил? Я выстрелил? Я выжил?»

– Кирилл… – жалобно скулил он.

Я продолжал держать пистолет, с каждой секундой чувствуя, что он становится тяжелее. Он уже начал дрожать. Рука дрожала. Всё тело тряслось.

Что мне делать?

Что я сделал тогда? Зачем мне дали эту власть в самый последний момент?

– Кирилл…

– Заткнись! – крикнул я, слыша свой голос странным, будто бы и не моим.

Я вспомнил момент прыжка с тарзанки. Да, тот самый, когда в детстве стоял на скользком дереве, сжимал в руках влажную палку и решался.

Я не знаю, как я поступил в своей настоящей жизни, но сейчас я не мог предать свои принципы. Не мог предать того Я, духом которого успел пропитаться. А если быть совсем откровенным, то я не мог предать себя нынешнего. Того, что ходил по комнатам. Того, кому посчастливилось вновь прожить жизнь. Но больше всего я не мог простить Его.

Он стоит передо мной. Его губы дрожат, и мелкая рябь ходит по второму подбородку. Его потные ладони раскрыты. Зрачки, как угольные наконечники, прячутся в суетливых глазках. Он бледен. Он боится. Его глаза наполнены страхом. Диким, безумным, животным страхом. Страхом любого живого существа перед скорой смертью.

Рука отваливалась. Тишина и бездействие затянулись. Мы продолжали смотреть друг другу в глаза, когда дверь за моей спиной с грохотом распахнулась. Кто-то ворвался в комнату. Ещё секунда и…

…и в момент, когда я жал на спусковой крючок, его взгляд изменился. Там больше не читался страх и отчаяние. Единственное, что говорили его глаза: прости! Он сожалел. Он источал дичайшее сожаления о каждом своём поступке. Я был уверен, что, если бы каким-то образом сейчас остановилось время и он бы смог говорить, он выразил своё самое искреннее извинение мне и всем тем, кому успел навредить в жизни. Он бы раскаялся. Он бы попросил прощения у каждого человека в этом городе. Он бы целовал руки в надежде, что его простят. Я продолжал смотреть в его глаза, не понимая, как такая глубокая и сильная перемена могла прийти к нему так быстро. Как он вдруг понял, что он действительно виноват? Как за эти доли секунды он успел переосмыслить всю жизнь и отказаться от того, во что верил? Я думал об этом, продолжая спускать курок. Ничто уже не могло меня остановить, даже я сам.

Затем, словно в замедленном действии, я увидел, как пистолет изрыгает огонь и крохотная пуля летит точно в раскаявшиеся глаза Вовы.

Мне казалось, я всё ещё слышал выстрел. Даже несколько выстрелов. Но это лишь игра воображения, потому что я стоял перед последней дверью своего загадочного дома. Я не успел увидеть, что случилось дальше. Я не видел даже Вовиной смерти, потому что комната не показала.

Но я был уверен, что дом даст ответ.

Я не успел испугаться. Не успел ощутить страх и подумать о том, что, быть может, это последняя дверь. И, войдя в нее, я больше не вернусь в этот дом. Не окунусь в свою жизнь. Не почувствую ни тепла, ни холода. Возможно, за этой дверью я исчезну. Исчезну навсегда. Погружусь в чёрную тьму и растворюсь в ней.

Но я всё ещё надеялся, что получу ответ.

Я схватился за золотую ручку двери. Снова на меня взглянула тьма. Снова я шагнул в нее, понимая, что здесь всё закончится. Это последняя дверь.

последняя комната в комментариях