Очень много различных мнений я слышал о романе "Мы" Замятина. Были и вполне хорошие отзывы, были и из разряда "литературный мусор", также очень часто слышал, что Оруэлл украл всю книгу у Евгения Ивановича, и изучать их обе просто нет смысла.
Не так давно я прочитал "Мы" и хотел бы рассказать немного о своих впечатлениях и сравнить с антиутопиями, которые я читал до этого. В том числе с "1984" Оруэлла и "О дивным новый миром" Хаксли.
Литературная ценность и образы
Конечно, я не являюсь профессиональными критиком или человеком, прочитавшим столько книг, чтобы хоть как-то объективно оценивать Замятина. Я это понимаю, поэтому речь скорее пойдет о моих впечатлениях. И они были очень яркими.
Особенно меня впечатлили образы. И это не только живые сравнения типа "улыбка-укус", "щеки-жабры", "ножницы-губы", которые у меня в голове появлялись как фото, это еще и ассоциации с буквами, где О-90 — округлая, полная женщина, I-330 — стройная и статная, а S — согнутый и скрывающийся шпион.
Также я невероятно глубоко почувствовал историю любви, которая разворачивалась с самого начала, параллельно с метаморфозой стиля написания самого романа. В начале мы видим четкие конструкции, связные, математически-точные и выверенные предложения, но по мере проникновения в душу главного героя эмоций и чувств, которые, по сути, были запрещены, мы видим, и как меняется манера повествования.
Из сухого дневника с фактами, текст превращается в наполненный теми самыми образами роман, но не только образами людей, но и образами чувств. Первых чувств, которые открыл в себе главный герой. И они поглотили его полностью:
В широко раскрытой чашечке кресла I. Я на полу, обнял ее ноги, моя голова у ней на коленях, мы молчим. Тишина, пульс… и так: я – кристалл, и я растворяюсь в ней, в I. Я совершенно ясно чувствую, как тают, тают ограничивающие меня в пространстве шлифованные грани – я исчезаю, растворяюсь в ее коленях, в ней, я становлюсь все меньше – и одновременно все шире, все больше, все необъятней. Потому что она – это не она, а Вселенная. <...> Разгоревшаяся, вихревая, сверкучая – я никогда еще не видел ее такой – она обняла меня собою, вся. Я исчез…
Этот стиль невероятно остро влиял на мое воображение. Лично для меня это был один из самых ярких романов. И, несмотря на то, что многие негативно отзываются об этой книге, как о не имеющей литературной ценности, я не могу позволить себе такое.
Я прочувствовал этот роман от самой первой строчки, до поразительного финала. И смена сложности восприятия напомнила мне "Демиана" Гессе, где во время душевных мук и исканий главного героя было достаточно тяжело читать текст, но когда он нашел себя, и стиль как будто выровнялся. Не знаю было ли это у Германа умышленно, или я просто привык, но у Замятина это точно осознанный, прекрасно исполненный ход.
Оруэлл, Хаксли и Замятин
Из всех антиутопий первой я прочитал книгу Оруэлла "1984", после был "О дивный новый мир" и другие типа "Заводного апельсина" и "451 градуса по Фаренгейту". Но все из них показались мне обособленными произведениями. И хоть "Мы" чаще всего сравнивают с "1984", лично я нашел очень похожие моменты и с творением Хаксли.
Ведь, несмотря на похожую с Оруэллом историю отсутствия свободы и полного контроля, в "Мы" люди считали себя абсолютно счастливыми, что схоже как раз с "Дивным миром". И везде есть линия необычной любви.
Мое мнение, что это всё уникальные произведения. Я не пожалел, что прочитал их все. А что авторы вдохновлялись книгой Замятина, так это даже хорошо. Это не чистый плагиат, они добавляли и создавали что-то свое, отдавая дань уважения Евгению Ивановичу, как основоположнику жанра. О чем и говорили Оруэлл, Хаксли и Воннегут.
Все эти книги-антиутопии затрагивают тему свободы, и насколько широкую сферу может контролировать государство, не ограничивая и не ущемляя личность. И все это связано с ощущением счастья, иногда эти два понятия даже противопоставляются. Поэтому закончить хотелось бы необычной цитатой, которая написана почти в самом конце произведения Замятина:
Я спрашиваю: о чём люди — с самых пелёнок — молились, мечтали, мучились? О том, чтобы кто-нибудь раз навсегда сказал им, что такое счастье — и потом приковал их к этому счастью на цепь.
