Секонд хенд (2004)
Молодой человек покупает в магазине "Секонд хенд" пиджак, в кармане которого находит приглашение на похороны. Немного посомневавшись, он отправляется по адресу, указанному в приглашении...
Молодой человек покупает в магазине "Секонд хенд" пиджак, в кармане которого находит приглашение на похороны. Немного посомневавшись, он отправляется по адресу, указанному в приглашении...
– Я не знаю, зачем бабушка притащила маску домой. В конце концов, это была улика. Очень опрометчиво с ее стороны. Я не спрашивал ее об этом, а когда наконец набрался смелости, она уже не могла вспомнить ни судью, ни Робин, ни меня. Я часто держал маску в руках, прикасался к остаткам черного меха, просовывал пальцы в пустые глазницы, надеясь почувствовать что-то и получить ответы. Но если маска и хранила какие-то тайны, огонь выжег их дотла.
– Вы примеряли ее на себя?
– Какое это имеет значение?
– Так и?
– Да. Я надевал ее.
– Вы ощущали какую-то связь между собой и судьей?
– В определенном смысле вы правы… Чем-то мы и правда похожи.
– Чем же?
– Мы оба уродливы. Внутри.
– Почему вы так считаете?
– Потому что так и не смог убить жажду смерти внутри себя. Всю жизнь я вынужден сдерживать гнев и жестокость, что привил мне Фред Пуч. Он отнял у меня Робин и Амалию, но также черными пальцами коснулся моей души. Сделал уродливым.
– Это много объясняет.
– Теперь вы думаете обо мне плохо? Я хотел, чтобы история… не знаю, не оправдала, но хотя бы… помогла понять меня.
– Робин, я много что думаю. Во-первых, то, что с вами произошло, это ужасно. И не справедливо. Но это не может служить оправданием того, чтобы совершать преступления. Во-вторых, я думаю вы одиноки. И одиночество стало еще одной причиной, подтолкнувшей вас к темной стороне. Возможно, вы сделали это, чтобы наконец появился кто-то, кто вас выслушает, чтобы он узнал, как вам было тяжело. Вы метались между светом и тьмой и мечтали, что найдется человек, который подтолкнет вас к свету. Но такого человека рядом не оказалось. И мне очень жаль. Я действительно искренне вам сочувствую, Робин.
– Но вы все равно считаете меня виновным.
– В этом не может быть никаких сомнений. И думаю, вы прекрасно осознавали, что делаете.
- Вы считаете меня здоровым человеком? Даже я с этим не согласен.
- Я, безусловно, не считаю вас психически здоровым человеком, но вопрос вменяемости – это немного другое. Несмотря на ваши… особенности, вы понимали, что делаете, и не жалеете об этом.
– В таком случае вы понимаете, что меня ждет.
– Вы знали, на что шли.
– Значит, вы отправите им отчет о моем психическом состоянии?
– Робин, я уже это сделала.
– Как это? Мы ведь только что закончили.
– Робин, никто не станет ждать месяц, пока мы с вами наговоримся. У нас были сроки. Я отправила отчет менее чем через неделю от нашей первой беседы.
– Не верю! Я тогда даже не перешел к сути.
– Но мне тогда уже было все ясно.
– Да что вам могло быть ясно?! Хватит строить из себя умницу, вы совершенно не так проницательны, как себе навыдумывали…!
– Робин…
– …Простите, мне не следовало выходить из себя.
– Я понимаю вас.
– Я просто не понимаю, зачем тогда вы ходили ко мне все это время.
– А что непонятно? По-моему, вам это было необходимо. Вы хотели быть услышанным хотя бы раз в жизни. К тому же я сама хотела узнать всю историю. Вы мне верите?
– Как же я могу не верить этой искренней улыбке? Нужно быть совсем бессердечным... Однако вы все равно сделали выводы еще когда толком не знали меня.
– Мое к вам отношение не связано с делом, по которому вас судят.
– Вы осудили меня уже тогда. Еще не зная, что послужило причиной.
– Вы совершили преступление. Эта история вас не оправдывает. Она лишь объясняет почему.
– И вот вы снова скатились в формальщину... На секунду я поверил, что вы мой друг, что вы на моей стороне... забыл, что ты всего лишь одна из них. Робот. Машина, выполняющая приказы.
– Я и есть ваш друг. По крайней мере, пока мы в этой комнате.
– Ага. Дружба дружбой, но долг зовет.
– Робин...
– Я поверил, что вы способны заглянуть внутрь. Глубже, чем привыкли. Что вы поймете меня.
– И я понимаю вас. Но не оправдываю.
– Друг ни за что бы так не поступил. Он бы переступил через себя, свернул горы, переплыл океан.
– Вы романтизируете. А что, если так: друг это тот, кто остался рядом, когда все остальные отвернулись?
– В вашем определении друг ни на что не влияет.
– Мы не всегда можем повлиять на судьбу других.
– Но вы можете!
– Так что же вы хотите от меня, Робин?
– Перепишите отчет. Скажите, что ошиблись. Изменили свое мнение, выяснили новые факты, я не знаю… Придумайте что-нибудь!
– Я не могу этого сделать, даже если захочу.
– А вы хотите?
– Затрудняюсь ответить.
– Да нет, вы уже ответили.
– Мне очень жаль.
– Я вам не верю.
– Разве я когда-нибудь врала вам?
– Все то время, что заставляли меня поверить, будто я что-то значу. Будто моя история способна что-то изменить.
– Она изменила мое мнение о вас. Разве этого мало?
– Это не даст мне свободы.
– Не я принимаю решение о вашей свободе. Я делаю заключение о вашем психическом состоянии.
– Это все решает.
– Вовсе нет. Почти все зависит от прокурора… и вашего адвоката.
– Боюсь, я уже нарушил совет своего адвоката.
– А знаете что странно? Вы сменили тактику общения со мной и стали рассказывать свою историю сразу после визита вашего друга.
– А вы умны. Вы чертовски умны. И наблюдательны. Не позволяйте мне ни на минуту забыть об этом.
– Это он захотел стать вашим адвокатом?
– Я сам его попросил. Предыдущий ни на что не годился.
– И что за совет он дал?
– Тимми хотел, чтобы я поделился с вами историей. Видимо, надеялся, что я сойду за невменяемого. Да, это была его идея. Он не просил меня врать, просто… рассказать про Черного Шака. Какое же здесь вранье? Я ведь действительно верю в монстров, хоть и считаю их частью человека. Но в процессе мне захотелось открыть вам больше… А точнее, все.
– Значит, он считает, что вы невиновны?
– Он поверил мне. Всегда мне верил. А вы не можете.
– Я...
– Если вы это не сделаете, завтра меня не увидите. И никто не увидит. Понимаете?
– Вы думаете, это выход? Угрожать мне?
– Послушайте, Амалия…
– Это не мое имя.
– Пусть так. Но оно такое красивое. И вам бы пошло… Я не собираюсь заканчивать жизнь по их правилам. Ясно вам?
– Тогда я вынуждена буду доложить о вас, чтобы за вами сделали круглосуточное наблюдение.
– Ну и сука же вы…
– Послушайте меня, Роберт.
– О, как вы заговорили…
– Шутки кончились. Вас судят за убийство. Вы и правда надеялись избежать наказания?
– Я надеялся, что моя история изменит хоть что-то. Но все остается как и было. Вы судите тех, кто не виновен. И помогаете мразям избежать тюрьмы. Хорошо, что я взял все в свои руки.
– Вы не знаете, что этот человек виновен. Не можете знать.
– Я же столько раз объяснял вам. Но вы так и не поверили мне…
– Главное, что ВЫ верите в это.
– Нет, Амалия. Не главное. Уходите.
– Увидимся в суде, Роберт.
– Нет, не увидимся… Что ж, мне пора в камеру.
– Сядьте, пожалуйста. Еще один вопрос.
– Ну?
– Почему вы назвали священника Рахель? У него совсем другое имя.
– Не знаю, а разве это важно?
– В этой истории фугировало много разных персонажей. И только одно имя вы изменили. Даже имя судьи осталось настоящим.
– Верно… раз вам так интересно, я расскажу. Но не считаю это сколько-нибудь важным.
– Нам нужна эта часть для полноты всей истории.
– Вам, но не мне…
На первом году колледжа во время летних каникул я подрабатывал на ферме старика Честера. Он держал около сотни коров, дела шли в гору, и работы было много. Честер подкармливал дворнягу по кличке Клеопанда – вот серьезно, так он ее и звал. Белая псина с черными пятнами, а уши острые, как лезвие бритвы. Бегала без поводка то тут, то там, да и добегалась по лесу. Подхватила бешенство, видать, съела какую-то зараженную падаль. Заметили мы это поздно, к тому времени сука уже ощенилась пятью щенками и вскормила их молоком: трое пятнистых, один белый и один черный. Тогда-то она и стала агрессивной, слюни изо рта лились рекой, белые, как пена, все норовилась укусить кого за ногу, а щенков, наоборот, забросила. Честер, недолго думая, схватил ружье и пристрелил бедную псину. Сначала мы хотели сами вскормить щенков, но Честер настоял, что всех зараженных надо тотчас прибить. Они уже открыли глазки и резво носились по вольеру. Я отказался это сделать и ребята тоже, так что Честер вновь сам взялся за дело и по одному утопил щенят в ведре. Признаться, все мы рыдали, как маленькие девочки, даже сам старик.
«Эй, Робин», – крикнул он мне, – «или я считать не умею, или один гаденыш где-то укрылся. Живо отыщи его».
Черного щенка мы не нашли, хотя искали долго. Решили, что засранец сбежал в лес. Да только не убежал он. Спрятался в хлеву. Хорошо спрятался. Целый месяц сосал молоко у коров, обсосал больше сотни после того, как его болезнь проявилась и слюна стала заразна. Нашли мы его случайно, а как нашли – увидели большое черное пятно, которое вцепилось зубами в коровью сиську. Мы прозвали его Рахелька. Скользкий, хитрый слизняк.
– Что с ним стало?
– Вы серьезно? Пришиб его Честер, да с такой яростью, будто сам болен. Мокрого места не оставил. Еще бы, производство пришлось остановить. Среди коров началась эпидемия. Почти половина по итогу сдохла. Старик разорился. Вот такой он Рахелька… маленький, жалкий червячок, что загубил коров… Достойное имя для нашего епископа. Черное пятно на сиське…. Я удовлетворил ваше любопытство?
– Более чем.
…
– Почему вы снова пришли?
– Мне сообщили, что ваше состояние нестабильно. Близится день суда…
– И что я должен сказать на это?
– Наверно, вам страшно.
– Конечно, мне страшно. И вы, и я прекрасно понимаем, что решит суд.
– Почему вы так уверены?
– «В нашем обществе любой, кто не плачет на похоронах матери, рискует быть приговорённым к смерти»[1].
– Вы убили человека, Робин. Вас судят не за черствость, а за убийство. Вас нашли в его доме, сидящим около трупа. В маске Черного Шака. Вы продолжаете настаивать, что невиновны.
– Так спросите меня. Спросите, почему я это сделал.
– Еще одна история?
– Да, но очень короткая.
– Для убийства нет оправдания.
– Просто мы с вами по разную сторону правосудия.
– Почему вы убили этого мужчину?
– Потому что он хотел причинить вред своей дочери.
– Вы не можете этого знать.
– Дело в том, что – могу. Я заправил его машину, он протянул мне мелочь… коснулся руки… буквально на секунду. И я узнал все, что он планирует сделать и когда. Я долго колебался… до последнего не хотел идти, но зло во мне взяло вверх. Я схватил маску и пошел к нему домой. Я знаю, вы думаете, маска что-то значит… однако она лишь скрывала лицо. Я не думал убивать его – только запугать. Но пока сжимал его шею… мне столько всего открылось… Руки больше меня не слушались. Они сцепились вокруг шеи, пальцы впились в глотку. Я так хотел, чтобы он перестал существовать… Он монстр.
– Почему вы не сбежали?
– Дочь вошла в комнату, к тому времени ее отец был мертв. Она закричала. Не знала, что я спас ее. Но я вдруг увидел себя глазами этой девочки и… к черту, я устал. От всего. Чертовки устал.
– Прокурор будет настаивать, что вы хотели похитить девочку. Из-за связи с маской.
– А вы сами как думаете?
– У меня нет времени решать загадки.
– Я бы ни за что не причинил ей вред…
– …Погодите, что у вас в руках?
– Ох, это… Посмотрите.
– «Эмбер из Эмберли». Сказка?
– Да. Тимми написал ее для меня. И для Робин. Прощальный подарок.
– Это очень трогательно. О чем она?
– Так, милая история про девочку и брата. Только в ней он смог защитить ее от монстра…
– Послушайте, Робин… Хочу еще кое о чем спросить вас.
– Валяйте.
– Почему вы назвали меня Амалией?
– А что не так?
– Я понимаю, вы хотели ассоциировать меня с одной из девочек своего детства, но почему именно она?
– Сложно сказать. Вы напоминаете мне ее. То ли светло-рыжими прядями, что выбиваются из прически, то ли детским упрямством, которое я так не люблю, то ли тем, что считаете себя старше и умнее. Но главное, потому что я вижу вас в ней.
– И как это понимать?
– Вы ведь знаете, что я имею в виду. Вы много думали об этом и решили, что знаете.
– … Но откуда вы… Нет, этого не может быть.
– Может.
– Вы не можете этого знать. Не морочьте мне голову.
– Однако, знаю. Я уже сто раз повторял: некоторые вещи я просто знаю.
– Докажите.
– Вы хотите, чтобы я озвучил это вслух? За нами наблюдают.
– Скажите завуалировано.
– А вы любите давать трудные задачки, как вам повезло, что я умею их решать!
… Вспомните то дерево около скалистого обрыва. Вы любили это дерево из-за больших красных листьев, хотя мама запрещала бегать туда, боялась, что вы заиграетесь и упадете со скалы…
– Вы не можете этого знать!
– Вам было 11.
– Где вы раскопали эту информацию?!
– Нигде. Никто не в курсе о том, что случилось. Вы не доверили эту тайну даже своему дневнику… Мама обрадовалась, что ее девочка перестала бегать к обрыву. Она не понимала истинной причины вашего страха, не видела, как в тот самый день вы плакали, сидя у ствола дерева, как закрывали глаза и уши в надежде перестать ощущать внешний мир…
– Замолчите. Немедленно.
– Я видел, как спустя 20 лет вы приехали на похороны своей матери. Как вы вновь сидели у старого дерева, как кричали и с какой злостью вырывали каждую травинку, словно жаждали убить все живое, что посмело расти на том месте, где вы были уничтожены…
– …
– Чем больше вы мне доверяли, чем сильнее мы сближались, тем больше мне открылось. И поэтому я знаю, что ваши чувства ко мне искренни. Вот почему вы столько времени потратили на беседы со мной: вы впервые встретили человека, который понимает вас. А я прекрасно понимаю. Мама бы разозлилась, она бы обвинила вас, потому что несмотря на запрет вы все время бегали к этому чертовому дереву… И хоть вам и кажется, что только я один могу понять вас, в целом мире таких людей много, больше, чем вы думаете. И чтобы найти их, нужно раскрыться этому самому миру. Поверьте тому, для кого уже поздно. И… спасибо вам. За все.
– Робин…
– Да?
– Вы не уродливый.
[1] Отсылка к произведению Альбера Камю «Посторонний». Как-то Камю выразил идею книги в парадоксальной форме: «В нашем обществе любой, кто не плачет на похоронах матери, рискует быть приговорённым к смерти».
…
– Я ничего не намерен переносить, у вас было достаточно времени.
– Ваша честь, я все понимаю, но случай действительно сложный.
– Я изучил материалы дела, и ваша позиция там отражена довольно точно.
– Тогда мне не были известны все тонкости психики моего пациента.
– Другие члены комиссии солидарны с вашими взглядами на тонкости психики этого юноши?
– Как председатель комиссии я выражаю общее мнение.
– В таком случае я могу вызвать на заседание любого из них.
– Вы в силах заменить меня хоть сотней психиатров, но вряд ли они станут так же досконально разбираться, как я... Просто навесят ярлыки. Ваша честь… Мы больше пятнадцати лет работаем бок о бок, вы знаете, что мне всегда удавалось докопаться до истины в самых сложных случаях. Потому что мне важно, чтобы каждый получал то, что заслуживает. И если я прошу об отсрочке… что мне нужно исправить некоторые ошибки в заключении, значит, это действительно необходимо. Пожалуйста.
– Вы меня убиваете! Вы осознаете, что суд оставляет за собой право принимать решение независимо от вашего заключения?
– Конечно, ваша честь. Но с моей стороны все должно быть оформлено правильно. Важен каждый винтик этого механизма.
– Так и быть, я отложу заседание суда до исправления ошибок в материалах дела.
…
– Доброе утро. Вы пришли пожелать мне удачи?
– Доброе. Вы хотели встречи со мной.
– Не знаю, почему мне подарили лишний месяц. Я думал, вы придете объяснить.
– К сожалению, у меня не было времени.
– Ладно, уже неважно. Сделайте мне одолжение. Последняя просьба, так сказать.
– Да?
– Я хочу, чтобы мир знал, что случилось с Робин. Напишите книгу. Сам я не смогу. Как бы я хотел прочитать ее…
– Книгу? Но я не писатель. Я психиатр.
– Вы вели аудиозапись всех наших бесед. Просто перепишите на бумагу.
– Я не могу…
– Знаю, на это нужна смелость, но прошу, сделайте это для меня… и… до встречи в суде!
– До встречи в суде.
…
– Оглашается решение суда. Всем встать.
…Суд установил: подсудимый Р. во время совершения преступления находился в состоянии невменяемости, то есть не мог осознавать фактический характер и общественную опасность своих действий либо руководить ими вследствие хронического психического расстройства, соответственно не может быть привлечен к уголовной ответственности. Суд назначает подсудимому Р. принудительное лечение в психиатрическом стационаре с интенсивным наблюдением до улучшения его психического состояния.
Подсудимый, приговор вам понятен?
–Да, ваша честь.
– Желаете сказать что-нибудь?
– Желаю, ваша честь. Прощайте, Амалия.
– Прощайте, Робин.
– Заседание суда объявляю закрытым.
…
ВСЕ МАТЕРИАЛЫ ОПУБЛИКОВАНЫ С РАЗРЕШЕНИЯ УЧАСТВУЮЩИХ ЛИЦ
«На самом деле я не был участником последующих событий, но знаю до деталей все, что произошло. Стоит ли вам объяснять, как я это выяснил? Думаю, вы уже поняли, хоть и не верите мне. Так что по сути я был там и видел все своими глазами. Эта часть истории о людях, доведенных до отчаяния, о справедливости, единении, отмщении, я бы даже сказал: о правосудии. В том смысле, в каком я его вижу.
В тот момент я не мог в полной мере осознать произошедшее, связать воедино все элементы и действия ввиду возраста, но теперь могу. Пожалуй, сейчас вы в первый и единственный раз услышите нечто новое, что колоссально разниться с материалами дела. Может, услышанное ужаснет вас, но вот с ужасом, думаю, вы уже знакомы. Я прошу отнестись беспристрастно. На протяжении всей истории я пытался показать, что черное не есть черное, а белое не всегда белое, иногда цвета смешиваются и получается что-то непонятное. Понимаете, о чем я? Не нужно судить через кривую призму закона, за которую вы так цепляетесь. Я хотел, чтобы вы сроднились с этими людьми, поняли, что у них на душе, какими обманутыми и преданными они себя чувствовали. Я не боюсь рассказывать это сейчас, спустя столько лет, когда срок давности преступлений истек, а многих участников уже нет в живых. Да и впрочем, кто мне поверит? Я всего лишь сумасшедший. Но достаточно предисловий.
Я не знаю точно, когда и как произошел сговор, и кто был его зачинщиком, но могу перечислить всех участников: Кэтрин – мать Амалии, Аманда – одинокая вдова, Линда – мама Тимми и Мишель, Джим и Эмма – родители Кристи, миссис и мистер Стоун – родители Энн Мари, Жаклин – мать Миранды, старик Берт, моя бабушка Мэри и дед. Конечно, сами бы они не справились без информатора, кто знал время отправки и место доставки судьи и кто устроил (уж не знаю как), чтобы преступник оказался в нужное время в нужном месте. Случилось это в ночь на первое мая, праздник, именуемый Вальпургиевой ночью. Ну, знаете, все эти ритуалы изгнания ведьм, прыжки через костер и все такое. Каждый год мы устраивали что-то подобное, и, признаться, это было даже весело, однако в этом году меня не пригласили.
Я знал, что что-то готовится, ощущал атмосферу напряжения и угрозы. Бабушка последние недели со мной совсем не разговаривала, она превратилась в тень, мало чем напоминающую прежнюю Мэри. Дед тоже ко мне не придирался, на некоторое время он почти отказался от пьянства и вел себя вполне адекватно, чего раньше я не наблюдал. Я не мог понять: это они стали призраками или я постепенно исчезаю из жизни?
Жители деревни погрузились в молчаливый сон, научились общаться взглядами и жестами и совсем перестали пользоваться словами. Так приветствие заменилось кивком, а пожелание доброго дня немым взором. Они жили словно на автомате и тщательно скрывали ярость, кипящую в общем котле. Вплоть до первого мая.
Судью перевозили поздно вечером, некто убедил всех, что так безопаснее для самого заключенного, так как есть желающие свершить расправу. Его сопровождало двое полицейских, маршрут пролегал через одинокую холмистую местность. Возможно, для Фреда действительно так могло быть безопасней, да вот в сопровождающих находился Сэм Дерман… и на середине пути машина вдруг остановилась. Дорогу перекрыл другой автомобиль, в котором ждали Джим, мистер Стоун и старик Берт. Темная безлунная ночь скрывала лица заговорщиков, будто тоже желала поучаствовать в ведьмином шабаше. Полицейские вышли навстречу, разумеется, у них было оружие, но использовать его они не собирались. В результате переговоров полицейским связали руки и заклеили рты, а перед этим хорошенько поколотили, разбив лица и сломав несколько ребер. Никто не скажет, что констебль и его напарник Альфред Робертс не сопротивлялись. Участие Сэма Дермана меня не удивило, а вот его друга… да, это стало большой неожиданностью. Вероятно, не все люди, что ведут себя как засранцы, ими и являются.
У полицейских отобрали оружие, а самих полицейских оставили на дороге, где следующим утром их и обнаружили. Судья не ожидал подобной встречи, поэтому встретил гостей злобным криком. Он и здесь пытался качать права и давить авторитетом, но теперь его лишили подобной власти. Он сопротивлялся как мог, несмотря на наручники, и даже направленный в него пистолет не мог утихомирить зверского пыла – судья сражался насмерть. Но проиграл. Его сильно избили, затем крепко связали, заклеили рот и глаза и закинули в кузов пикапа. Привезли на ферму старика Берта, где все было заранее подготовлено. Заговорщики тщательно вычистили небольшую площадку в середине кукурузного поля, поставили столб, а вокруг накидали бревна и ветки. Вдали стоял одинокий трактор, выглядывая из-под кукурузы, как любопытный мальчишка.
Судью вытащили из машины, он брыкался и рычал, как бешеная собака. Трое мужчин не могли удержать его. К ним присоединился дед. Кое как они донесли Пуча и плотно привязали его к столбу на небольшом возвышении и только после этого сняли повязку с глаз. Перед судьей полукругом стояли 11 человек и смотрели на него снизу вверх, как он и привык, но теперь судили самого Пуча. На мгновение тишина повисла в воздухе, словно штиль перед бурей. Все было ясно без слов, слова – оружие лжецов и лицемеров. Они смотрели на Пуча с ненавистью и отвращением, давая понять: приговор уже вынесен. Будто в подтверждение в небе раздался протяжный гром, видимо, небо тоже осуждало преступника.
– Почему, мерзавец!? – вдруг закричала миссис Стоун. – Как ты посмел убить мою девочку?
Со всех сторон на судью посыпались оскорбления, только Кэтрин молчала и сохраняла хладнокровие.
– Ублюдок!
– Негодяй!
– Сраный выродок!
– Отвечай, тварь! – еще громче заорала миссис Стоун.
Судья воспользовался этим, показав, что хочет ответить, но не может. Должно быть, думал, что слова помогут ему спастись. Только он не учел, что ответа вовсе не требовалось. Им не нужен был ответ – они жаждали крови.
– Не хочешь отвечать? Так получай! – миссис Стоун подошла ближе и плюнула на судью, но слюна не долетела и плюхнулась на бревна. Ее муж сделал то же самое, и его слюна попала на потертые штаны Пуча.
Родители Энн Мари ничего не сказали, они достали мешок с камнями и стали молча кидаться в судью. Никто им не мешал. В ту ночь заговорщики действовали как единое целое – были единым целым – и позволили себе делать все, что посчитают нужным. Первый камень пролетел мимо в полуметре от судьи, но тот все равно инстинктивно увернулся вбок. Второй попал в колено, и похоже, это место было ахиллесовой пятой, потому что Пуч взвыл, как подстреленный щенок. Третий угодил в живот и не вызвал никаких звуков, а четвертый разбил судье нос, и из него тут же потекли две толстые струйки крови. На этот раз он завопил что-то более разборчивое: «ффффуууккиииыыы!», но повязка не позволяла говорить более четко.
Как я сказал: слова – оружие лжецов и лицемеров, и судью лишили его главного средства защиты.
Последний камень попал ему четко в глаз, и на несколько минут судья потерял сознание. Его бросила мама Миранды, которая незаметно присоединилась к Стоунам, будто не была до конца уверена, имеет ли право на свою долю справедливости.
Старик Берт потыкал судью вилами, чтобы разбудить, и перестарался, так как на одежде появились полоски крови. Пуч проснулся.
– На том свете поспишь, – издевательски проговорил Берт, – хотя в аду будет не до сна, мразь.
Бабушка стояла с краю, замыкая полукруг справа, и тихо молилась, наверно, единственная из всех. Дед придерживал ее за плечи. Мне было жаль, что я не вижу его на этом столбе, где ему самое место, но что ж… через 4 года он умрет от цирроза печени в страшных муках и таким образом получит свое правосудие. Как всегда Мэри была просто наблюдателем, избегавшим участия.
– Из-за тебя умер мой муж, ты, тупая гнида, кусок собачьего дерьма, вонючий козел! – раздался злобный голос Линды. Ее и правда больше волновал муж, чем пострадавшие дети, которые и сейчас почему-то остались дома одни. Но, может, это справедливо, учитывая, что он умер. Хоть и был тем еще засранцем. Впрочем, не имеет значение, пусть все мысли и заботы Линды останутся на ее совести.
– Ты отправил его на смерть! Бессердечный сукин сын! – продолжала она, и некоторые кивали в знак согласия, другие же вслух говорили: «да!».
Линда выхватила вилы у старика Берта и с размаху заехала ими в промежность судьи. Берт вовремя среагировал и затормозил ее, очевидно боясь, что судья помрет раньше времени, поэтому вилы лишь слегка вошли в область паха. Пуч завизжал, будто резаная свинья, и я никогда более не слышал такого страшного крика страдания, хотя работал на скотобойне, где предсмертные крики были привычным событием. Он извивался и тряс головой, и повязка немного сползла со рта, что позволило ему кричать громче.
– Кричи, Пуч, кричи, – сказал Берт, и судья повиновался. – Громче! Мы хотим слышать твой крик!
– ААААА! ХВААААТИИИТ! – взмолился судья. – ВЫ ЗВЕРИИИ!
– Громче, Пуч, громче! И может, мы отпустим тебя!
– АААААА! ПОМОГИТЕ!
– Ваша честь, вы забыли надеть свой парик! – внезапно воскликнул Джим с притворной радостью, доставая что-то лохматое из-за спины.
На самом деле я очень удивился, не представляю, как констеблю удалось достать эту прОклятую маску, но должен признать, для своего обряда они постарались как надо. Это же ночь изгнания ведьм, не так ли? Ведьм и прочих злых духов. Джим поднес маску Черного Шака, в которой монстр нападал на детей, к лицу судьи, и для этого Джиму пришлось взобраться на ступеньку. Пуч все еще продолжал нечеловечески орать,
– ВЫ ЗА ВСЕ ОТВЕТИТЕ, МЕРЗКИЕ ВЫРОДКИ! Я ВАС ВСЕХ КАЗНЮ! ВЫ СДОХНЕТЕ! ВЫ…
Джим поправил повязку, запихнув ее точно в рот. Пуч попытался укусить его, но он вовремя убрал пальцы.
– Нет, нет, нет, так не пойдет. Плохой мальчик, – он натянул маску на потную голову судьи.
– Громче, Пуч! Ори! Еще громче! И мы отпустим тебя, – вновь сказал Берт.
– АааАаАаААааааА! – старался судья, но крики теперь звучали глухо.
– Громче, собака! Визжи, как тварь!
– АаааааААаааа… – он заметно ослаб, кровь не прекращая сочилась из ран.
Неожиданно Джим залаял, и к нему тут же присоединилась Эмма и остальные. Как обезумевшие, они громко лаяли, заглушая вопли судьи. Только бабушка продолжала молиться, не желая участвовать в общем помешательстве.
Пуч обмяк на столбе, вероятно, окончательно потерял надежду. Черная маска смотрела куда-то под ноги, ее глаза сверкали красными огоньками. Наконец-то монстр был повержен. Ничего удивительного, все-таки он просто человек.
Вдруг все одновременно замолчали.
– Плохо, очень плохо, Пуч, – вновь заговорил старик Берт. – Похоже ты не очень-то хочешь жить… В таком случае мы приговариваем тебя к смерти за все твои злодеяния. Смерти путем сожжения заживо. Последнее слово?
Сначала он ничего не ответил, и заговорщики решили, что судья потерял сознание. Берт уже хотел снова воспользоваться вилами, когда голова монстра зашевелилась, раздался еле слышимый ослабленный голос:
– Каждый ч… человек – преступник. И вы… вы все. Преступники… И заслужили. Я лишь… К черту… Вы виноваты не меньше меня. Сдохните.
– Огонь! – приказал Берт, и Джим вместе с мистером Стоуном разожгли самодельный факел. Тогда вмешалась Кэтрин:
– Позвольте мне. Прошу…
Никто не возражал. Она взяла горящий факел и подошла к судье.
– Кэтрин, не стой так близко: вспыхнет резко, – предупредил Джим.
Кэтрин сделала шаг назад, подняла глаза на судью. Он издал слабый стон.
– За мою дочь Амалию, за всех детей, чьи жизни ты отнял и чьи судьбы искалечил, и за моего друга Билли Боба. Отправляйся в ад! – и бросила факел туда, куда ей указали. Огонь и правда вспыхнул резко, как спичка. Несколько секунд, и пламя уже окружило жертву со всех сторон. Пуч резко дернулся, должно быть, стало жарко, и начал вырываться из плотно сцепленных оков – но все безуспешно. Он кричал от ужаса. Пуч явно не хотел и не готов был умирать. Я думаю, он вообще из тех людей, что не верят в свою смерть. Но вот она, предательница, настигла его. Выхода нет. Все кончено. Тут он внезапно засмеялся. Пламя разгоралось, а он истерички ржал, как лошадь. 11 заговорщиков молча наблюдали за ним. Уверен, они получали удовольствие.
Только когда огонь достиг ног судьи, тот перестал смеяться и закричал. Так громко, как просил старик Берт. И больше уже не замолкал до самой смерти. Мне неизвестно, о чем думал судья в тот момент, но хочется верить, что это было раскаяние. И принятие вины. Хотя это вряд ли. Такой человек не способен испытывать вину. Тем не менее я видел, пусть и чужими глазами, как пламя пожирало Черного Шака с ног до самой головы, и именно в тот момент понял, что такое возмездие. И что вершить его нужно своими руками.
Фред Пуч так сильно дергался, что огромная маска слетела с его головы и вывалилась из пожара прямо под ноги моего деда. Он отскочил, затем стал топтаться по ней, и пламя потухло. Маска сильно обгорела, глаза, из чего бы их ни сделали, исчезли, шерсти почти не осталось. Бабушка долго смотрела на эту маску. Не знаю, какие ответы она там искала, но думаю, что так и не нашла.
Судья горел долго, пламя вздымалось практически до самого неба, а дождь так и не пошел. Ровно в полночь зазвенели церковные колокола, видимо, кто-то пробрался внутрь, но я так и не узнал кто. Пуч заглушал бой колокола своими воплями, он смолк только через 40 минут от начала пожара. К тому времени вся его кожа сгорела, а мясо обуглилось, покрылось черной корочкой, местами проглядывали кости, глаза и язык вовсе исчезли. Старик Берт сказал, что судья недостаточно хочет жить, но я не знаком ни с одним случаем в истории, где бы человек продержался целых 40 минут на костре. Все это время он дьявольски страдал. Мне очень хочется в это верить.
Так наши родители победили Черного Шака. Полностью его тело сгорело только спустя два часа, и когда все закончилось, заговорщики тщательно отделили его останки от бревен. Они действовали слаженно, как единый механизм. Куда они дели то, что от него осталось, я до сих пор не знаю. Каким-то образом им всем удалось скрыть от меня эту информацию. Но судья так и не был найден. Никогда.
В Вальпургиеву ночь принято сжигать соломенное чучело ведьмы, поэтому, если кто-то и видел костер, то не придал этому значение, а если слышал вопли Фреда Пуча, то никому не рассказал. Утром нашли связанных и избитых Сэма Дермана и его напарника, которые утверждали, что судью освободили его сообщники: они перекрыли дорогу и напали на полицейских. Пули застряли в кузове машины, вероятно, борьба велась не на жизнь, а на смерть. Конечно же, они подробно описали нападавших, да что толку, если те были в масках? В любом случае ни судьи, ни его союзников, ни оружия полицейских не нашли. Дело осталось нераскрытым. Считалось, что судье удалось сбежать. Никто из одиннадцати заговорщиков и еще двух полицейских так и не раскрыл тайны. Все хранили ее до донца жизни, а кто-то хранит до сих пор. Меня не считайте, я ведь не часть этой тайны, а лишь маленький шпион…
Сэм Дерман погиб под обстрелом 5 лет назад, карьера его была успешной, но недолгой. Альфред Робертс умер в том же году, но куда нелепей – его сбил грузовик на трассе, когда он вышел помочиться. Покойтесь с миром, друзья.
Кэтрин, насколько я знаю, проживает все там же. Она так и не вышла замуж, в одиночку вырастила своих детей. С тех пор как Амалия умерла, я часто видел Кэтрин со слезами на глазах, и думаю, что эта рана уже не затянется. Что ж, таким образом Амалия вернула матери слезы. Ценой своей жизни. По крайней мере, ее мечта исполнилась... Такой уж я романтик, да?
Билли Боба выпустили из тюрьмы после пересмотра дела. Все бы ничего, только… вышел оттуда он полностью слепым: попал в потасовку среди заключенных и был серьезно ранен. Кэтрин очень помогала ему первое время, в том числе наладить дела с баром, и он быстро адаптировался. Прожил еще 13 лет.
Остальные заговорщики не так близки моему сердцу, чтобы рассказывать о них. Кто-то помер, кто-то уехал, а кто-то остался. Судьбу моих бабушки и деда вы уже слышали, если не помните: дед сдох от пьянства, Мэри заболела Альцгеймером и тоже, к сожалению, покинула этот свет. Вы, конечно, хотите знать другое…
Что касается меня, я продолжил жить. Поломанный, искалеченный, было еще много плохого в моей жизни, но и несколько хороших моментов тоже. Мы крепко сдружились с Тимми, Мишель и Кристи (хотя и не были больше пиратами), и наши судьбы сплелись. После смерти Черного Шака в какой-то степени мы обрели покой. По мере взросления Мишель становилась настоящей красавицей… что-то влекло меня к ней с непреодолимой силой.
Да-да, я вижу, что вы хотите спросить. Но нет, я так и не признался ей. Не смог. Есть и другая сторона… каждый раз, прикасаясь к Мишель, я бы встречался с болью ее души. А я не хочу проживать это снова. Никогда.
С ней все в порядке. Уже. То есть… на втором курсе колледжа она чуть не покончила с собой, но обошлось. Это было всего раз и не повторялось. Теперь же Мишель замужем, работает журналистом, у нее двое детей, и она очень счастлива. Я до сих пор питаю к ней… не знаю… любовь? Может. Но я убежден, что без меня ее жизнь сложилась куда лучше.
Тимми и Кристи поженились. Мы трое учились в одном колледже, правда я его так и не закончил, и вот на последнем курсе они уже были мистер и миссис. Хорошая пара, что тут сказать! Мы с Тимми сильно отдалились с тех пор, но что поделать?
Обо мне вы знаете. В 18 лет я остался один, продал дом, чтобы оплатить учебу, затем вылетел с колледжа, работал кем придется…
По-моему, это уже другая история. А та, что я рассказывал, закончилась. Хорошо ли, плохо ли – решайте сами…»
…
– Кажется, я не смог подарить эту историю Робин, она вышла обо мне... Думаю, вы понимаете, почему я сжег книгу. Всякий раз садясь писать о сестре, в каждой строке чувствовался лишь я…
– Тем не менее она осталась Историей Робин.
– Верно. С тех пор я сам заставлял всех называть меня ее именем. Я стал Робин. Но не смог прожить за нее жизнь. Что ж… как я говорил: мы все играем в игры, может, для меня это стало частью игры. Наши с вами игры тоже закончены.
– Так что же в итоге? Вы победили?
– Не знаю. Я больше не хочу играть…
– А что хотите?
– Просто жить.
– Хороший план.
– …
– …
– И что вы скажете? Вы верите, что так оборвалась жизнь судьи? Или у вас есть другая теория?
– Признаться, я была шокирована, узнав правду. Но теперь мне стало гораздо понятней, откуда в вас засела эта тяга к самосуду.
– Справедливости.
– Линчеванию.
– Но оно справедливо. Вы понимаете, почему монстр начал убивать? Как это случилось? Я много думал об этом: сначала он только издевался над девочками и отпускал их. За маской Черного Шака и под воздействием хлороформа они не могли узнать, кто это… Потом Робин умерла, что не входило в его планы, и он запаниковал. Испугался, что его поймают, второпях избавился от тела… но его не поймали. Хотя могли бы… Как насчет тех полицейских, что выбивали признание и подтасовывали улики? Вероятно, перспектива раскрыть дело о детоубийце лишает всякой совести. Уверен, Пуч использовал эту их слабость в своих целях, а может, имел другие рычаги давления, кто знает? Да и нужно ли?
В общем, какое-то время он держался, раз уж ему удалось найти человека, на кого можно повесить вину. Он смог уйти от наказания, понял, что сделает такое еще раз, если потребуется…
Я думаю, судью всю жизнь что-то привлекало в смерти. Эти чертовы деревянные фигурки, чучела зверей, которые он постоянно делал. Должность, позволяющая обрекать людей на смерть. Может, однажды он сел и решил: почему бы не убить человека? В конце концов, дети – они как маленькие животные…
– Вы говорите ужасные вещи. Будто понимаете его.
– Понимаю, но недостаточно. Я уже задавал этот вопрос: что мешает преступнику, не получившему наказания, вновь совершить зло? Когда сама система позволяет уйти от наказания, когда нет никого, кто бы мог остановить его… Вы – позволили ему убивать.
– Мы?
– Да. Но и мы тоже. Не слушали детей, когда они рассказывали, что с ними произошло, затыкали их, заставляли поверить, что все это фантазии. А Фред Пуч тем временем все больше чувствовал себя неуязвимым. Если бы я только до конца мог понять его…
– То что? Вы поэтому сохранили маску? Чтобы примерить на себя роль монстра?
– Нет. Не поэтому. Есть вещи, которые не дают мне покоя. Почему он захоронил тело Робин в могиле родителей? Был ли это акт милосердия и раскаяния, чтобы девочка покоилась рядом с близкими, или просто самый удобный способ скрыть труп? Какая сила, что за желания управляли им в тот момент?
Я уже не получу ответы. Тот кто мог дать их, покоится в сырой земле или где-то еще. У меня не было возможности прикоснуться к нему и узнать все, что меня волнует. И это убивает меня…
– Почему вы сохранили маску, Робин?
– …Сжирает изнутри!
– Вы сохранили маску, чтобы прикоснуться к нему?
– Я вижу, к чему вы клоните. Но это всего лишь маска, она не способна сделать из тебя другого человека.
– Но за ней можно спрятаться.
– Я не хотел спрятаться. Я хотел понять.
– Как далеко вы готовы были зайти, чтобы понять?
– …Простите. Кажется, мы задержались и кого-то разозлили. Мне пора в камеру. Я бы хотел увидеть вас завтра и поговорить о моем будущем...
Воу-воу-воу! Не обязательно быть таким грубым, приятель! Я пойду сам…
«Я знал: Амалия еще жива, чувствовал это и действовал быстро. Прибежал к дому Кэтрин и сообщил, что знаю, где она, но скажу только констеблю Сэму Дерману, почему-то мне казалось, что только он поверит мне. Кэтрин увидела искренность в моих глазах, а может, просто была в отчаянии, хваталась за любой шанс. Она отвезла меня в участок, мы прождали констебля долгих 4 часа, и в какой-то момент я чуть не взорвался от напряжения, как большой мыльный пузырь. То и дело я подскакивал и садился, чтобы как-то унять тревогу, а Кэтрин не прекращая ходила вдоль коридора туда и обратно. Когда объявился мистер Дерман, она уговорила его выслушать меня, и судя по крикам, это было нелегко. То же время его напарник Альфред Робертс попытался мягко выставить меня, однако в конце концов Сэм сдался и принял нас. Войдя в кабинет, я растерялся, так как не подготовился и понятия не имел с чего начать. Я представил Амалию, сидящей в этой комнате допроса, как над ней стоят двое полицейских и диктуют свою версию произошедшего, убеждают ее, как было на самом деле. Им неважно ее мнение, главное, чтобы девочка сказала то, что они требуют. Был ли мистер Дерман одним из них? Мне не хотелось верить в это. Из своих видений, точнее, воспоминаний Амалии, я помнил только два расплывчатых образа.
Встретив суровый взгляд, я в отчаянии бросился к ногам полицейского и прижался к его коленям. Слезы полились из глаз, как две ровные струйки дождя по стеклу, отпечатываясь на штанах констебля. Он был ошарашен, но быстро опомнился, схватил меня и с легкостью приподнял, затем поставил на пол. Не знаю, почему я искал защиты именно у этого человека, ведь он явно меня недолюбливал. Доверие вообще штука сложная, иногда оно возникает само по себе, без видимых причин.
– Ну хватит! Что ты тут устроил? – строго сказал он и встряхнул меня, будто тряпичную куклу. В его больших ладонях я казался не более чем игрушкой.
На одном дыхании я выдал ему всю информацию, что знал: о священнике, судье, смерти Робин, об Амалии, которая спрятана в темной, сырой комнате, похожей на пещеру. Закончил рассказ тем, что она еще жива, и нужно немедленно спасти ее. Констебль терпеливо меня выслушал, и пару раз я заметил едва уловимые признаки любопытства, когда он прищуривал глаза и морщил лоб на словах о судье и гибели Робин. Он явно не считал мои слова полной чушью, но и не доверял мне.
– Это очень серьезные обвинения, сынок, – тихим низким голосом ответил констебль, будто не хотел быть услышанным кем-то еще. – Ты утверждаешь, что мистер Фредерик Пуч, почетный слуга закона, судья Королевского суда Великобритании – убийца. Ты осознаешь это?
– Да, сэр, – пролепетал я.
– Я могу посадить тебя за лжесвидетельство. Это значит за клевету. Ты понимаешь значение этого слова? Врунишки должны сидеть в тюрьме.
Сейчас это кажется мне до безумия глупой провокацией, но в 9 лет я испугался до усрачки. Они посадят меня, как дядю Билла, или казнят, как папу Тимми! Но если я могу спасти Амалию…
– Кто рассказал тебе все это? – не дожидаясь ответа спросил он.
Конечно, я не сказал ему всей правды. Интуитивно чувствовал, что ту часть моей жизни нужно держать в тайне, по крайней мере, пока. Я уже понимал, что другие люди не обладают таким же даром.
– Священник сказал мне, – в принципе, так и было, хоть я не уточнил каким образом.
До этих пор Кэтрин не вмешивалась, а теперь нетерпеливо вскричала:
– Так вот почему эта скотина сбежала! Аманда видела, как Рахель второпях уехал со своими скромными пожитками, включая золотые кресты, конечно же, коими он недавно украсил церковь.
– Стоп, стоп, стоп. Во-первых, почему сразу не сообщили, что один из подозреваемых покинул деревню? Во-вторых…
– Мы должны быть в курсе, кто у вас водится в подозреваемых, мистер Дерман? – прервала его Кэтрин. – Давайте вспомним, чем закончились истории ваших бывших подозреваемых. Найджел, вроде бы, лежит в могиле, а бедный Билл отдувается в тюрьме за чужие преступления.
Сэму не понравился этот упрек, он угрожающе нахмурил брови, стукнул кулаком по столу. Кэтрин не дернулась.
– Нет никаких оснований полагать, что эти дела взаимосвязаны! – вскричал он.
– Так уж никаких? Не нужно делать из меня дуру, мистер Дерман, – Кэтрин сохраняла хладнокровие, хотя голос звучал с надрывом. Мне казалось, она готова заплакать сию минуту. – Я по вашему лицу прекрасно вижу: что-то тут нечисто. Видимо, мне вы не расскажете. Тогда выслушайте мальчика.
Они одновременно обернулись в мою сторону, словно вдруг вспомнили о присутствии несуразного маленького мальчика.
– Значит, говоришь, священник сам рассказал тебе? – недоверчиво спросил констебль. – Интересно, зачем ему это?
За меня ответила Кэтрин. Она снова встала на мою защиту, возможно, из-за слабой надежды, что я прав и Амалия жива, но мне кажется, Кэтрин просто не могла по-другому.
– Вероятно, его наконец заела совесть? Да и какая к черту разница!? У вас есть признание, вы можете найти мою дочь!
– Все не совсем так. У меня есть только слова мальчика, который ссылается на слова другого человека.
– Не порите чушь! Вы должны обыскать дом судьи!
– Вам не следует указывать мне, что делать, миссис…
– Я мисс.
– В любом случае мы отыщем вашего местного священника и выбьем из него показания. Если ему что-то известно, мы это выясним.
– Да, выбивать вы умеете, это я знаю, – сказала Кэтрин осуждающе, и было ясно, что констебль прекрасно понял суть упрека. – Но сколько времени вы планируете потратить впустую, пока моя дочь будет в лапах этого маньяка!?
– У нас нет никаких доказательств, что это действительно так.
– К черту доказательства! Будете ждать, пока она умрет!?
– Что вы от меня хотите?
– Хочу, чтобы вы немедленно поехали в дом этого человека и обыскали его.
– Мне действительно нужно объяснять, почему я не могу без оснований завалиться в дом уважаемого судьи и требовать, чтобы он меня пустил?
Кэтрин сжалась в сидение.
– Если ему нечего скрывать, он пустит вас.
– Нет. Фредерик Пуч человек очень гордый. И высокомерный. Учитывая его положение, имеет на это право. Мой визит он воспримет как оскорбление и…
– И полетят головы, верно? Вас лишат должности. Да и к черту! Хоть бы вас всех поувольняли, дерьмоеды сраные, только бы моя дочь была еще жива! – Кэтрин уткнулась лицом в ладони и наконец дала волю слезам.
Я молчал. Мне больше нечего было добавить. Наивно было полагать, что все дружно побегут спасать Амалию. Констебль молча наблюдал за Кэтрин, она немного успокоилась, затем заговорила вновь:
– Извините. Вот бы вы знали, что творится у меня в душе. Столько злости не способно выдержать ни одно человеческое сердце!
Сэм Дерман сочувствующе посмотрел на нее, в его глазах отражалась борьба.
– Послушайте, вы в отчаянии и цепляетесь за соломинку, я понимаю, но тем не менее не хочу, чтобы вы совершили какую-нибудь глупость… Давайте так: пока наши люди объявят в розыск священника и займутся его поисками, я… что-нибудь придумаю. Найду причину попасть в дом мистера Пуча.
Ее глаза засветились.
– Вы правда это сделаете?
– Даю вам слово. Отвезите мальчика домой, а сами, пожалуйста, не вмешивайтесь.
Я считал это победой. Мы с Кэтрин ушли из полицейского участка, полные надежд, и, честное слово, она даже поцеловала меня. Нет, расцеловала в обе щеки, ну знаете, как делают бабушки со своими внуками, когда давно их не видели. Не Мэри, конечно же, она так никогда не делала, но позже я не раз наблюдал подобное в других семьях.
– Ты всегда был нашим героем, Робин, – сказала Кэтрин на прощание. К тому времени имя Робин плотно срослось со мной, как корни тысячелетнего дуба с землей. Не знаю, что конкретно она имела в виду, свою семью или деревню в целом, да это было и неважно…»
…
– Значит, констебль поверил вам. Может, как раз в этом была победа?
– Не романтизируйте. Он поверил мне, потому что, как я выяснил позже, давно копал под судью. Просто не нарыл существенных доказательств.
…
«Дома я представлял, как радостно мы встретим Амалию. А узнав кто на самом деле спас ее (Кэтрин обязательно ей расскажет), Амалия кинется мне на шею и благодарно поцелует. Больше мы не расстанемся, и все будет забыто. Я воодушевленно бросался к окну при каждом звуке, надеясь услышать вой сирены, но к вечеру мой запал потух. В тот день я не дождался никаких новостей, да и на следующий тоже. Несколько дней я не посещал школу, так как не видел смысла, и мучился в томящем ожидании, бродяжничая по полям и вблизи леса. По деревне ползли слухи о странном побеге епископа, кое-кто даже начал намекать, что его исчезновение связано с похищением дочки Кэтрин, но не решался вслух озвучить мысль, застрявшую на языке.
Я ни с кем не общался, поэтому никто и не подумал лично сообщить мне о том, что произошло после. К сожалению, я сам прочитал эту новость, когда дед, листая газету, вдруг радостно вскричал: «Мэри, ты не поверишь! Ваш любимчик в тюрьме!». Я вырвал листы из его рук и убежал, пока дед орал ругательства мне в след. Убедившись, что за мной не следуют, я стал глазами выискивать какую-то информацию об Амалии.
«ШОКИРУЮЩАЯ НОВОСТЬ ВНОВЬ ПРИШЛА ИЗ ЭМБЕРЛИ: НА МЕСТЕ ПРЕСТУПЛЕНИЯ ПОЙМАН КАНДИДАТ В ВЕРХОВНЫЕ СУДЬИ... В СВОЕМ ОСОБНЯКЕ НЕДАЛЕКО ОТ ПЕЧАЛЬНО ИЗВЕСТНОЙ ДЕРЕВНИ… ЕМУ БУДУТ ПРЕДЪЯВЛЕНЫ ОБВИНЕНИЯ В УБИЙСТВЕ МАЛЕНЬКОЙ ДЕВОЧКИ!»
Значит, его обвинят в смерти Робин? А что насчет Амалии? Где же хоть слово…
«КОНСТЕБЛЬ СЭМ ДЕРМАН ПРОДЕЛАЛ КОЛЛАСАЛЬНУЮ РАБОТУ… СУДЕБНЫЙ КОМИТЕТ ТАЙНОГО СОВЕТА ДО ПОСЛЕДНЕГО СТОЯЛ НА ЗАЩИТЕ ФРЕДЕРИКА ПУЧА… РАЗРЕШЕНИЕ ОТ САМОГО ЛОРДА-КАНЦЛЕРА… СУДЬЮ ОЖИДАЕТ ПРОЦЕДУРА ИНМПИЧМЕНТА[1]…»
Много ненужной белиберды, и совсем ничего про Амалию. Каждая строчка была о нем и только о нем. Я перечитывал снова и снова, пока до меня наконец не дошло.
«ЕМУ БУДУТ ПРЕДЪЯВЛЕНЫ ОБВИНЕНИЯ В УБИЙСТВЕ МАЛЕНЬКОЙ ДЕВОЧКИ!»
Амалия. Речь о ней, конечно же, о ней, правда никто и не подумал хотя бы упомянуть ее имя. Мы опоздали. Я ожидал этого, тем не менее мой мир раскололся надвое. Все было зря. Я потерял ее. Навсегда.
Следующие дни были полны ужаса. Журналисты атаковали нашу деревню с дьявольской силой: они преследовали Кэтрин, караулили под нашими дверями, даже кидали камни в окно моей комнаты, терроризировали родителей Энн-Мари и других жителей. Дед гонялся за ними с охотничьим ружьем, но и это не помогало. Они как звери готовы были разорвать нас на куски за любую информацию. Бабушка вела себя отстраненно, пытаясь делать вид, будто ничего не происходит, и меня учила тому же.
«Не обращай внимания, они как дикие собаки: реагируют, только если смотреть прямо в глаза».
Но вам, наверно, интересны подробности того, что произошло в следующие несколько дней после разговора с констеблем. Сэм Дерман успешно справился с задачей, поймал опасного преступника, и сейчас я понимаю, насколько это было нелегко. Теперь его ждало повышение и прочие блага. Группа полицейских окружила дом Фреда Пуча, имея на руках ордер на обыск его дома, а получить ордер в отношении судьи задача практически непосильная для скромного констебля. Так же думал Фред Пуч, что его и сгубило. В подвале дома они обнаружили свежий труп Амалии, от которого убийца, очевидно, не торопился избавиться. Она была утоплена в ведре с водой. Не стану пестрить лишними деталями, скажу лишь, что нескольких полицейских вывернуло наизнанку при виде того, что осталось от девочки. А у судьи на лице не дрогнул ни единый мускул. Полнейшее спокойствие. Они не забрали его в тот день, так как нуждались в новой бумажке, разрешающей арест, но и сбежать ему не позволили, устроив круглосуточное наблюдение. Вскоре его все же арестовали, хотя долго не могли предъявить обвинение. Каким-то образом ублюдок стал почти неуязвим перед законом.
Бог покинул Эмберли. Церковь пустовала после побега священника, бар Билли Боба стоял заброшен с момента его ареста, людям больше негде было собраться вместе и побеседовать. Им было стыдно признать, что судья и священник, кем все восхищались, обвели их вокруг пальца, а сами оказались преступниками. Теперь весь свой гнев жители направили на систему правосудия, что позволила убийце так долго гулять на свободе. Они жаждали справедливости и пристально следили, чтобы Фред Пуч получил по заслугам.
Мы с бабушкой вновь давали показания, и в этот раз мой рассказ про Черного Шака слушали с бОльшим вниманием. Я смотрел на Сэма Дермана с немым укором, потому что он не спас Амалию, не сделал то, что обещал. Я доверился ему, но он позволил судье забрать мою дорогую подругу, а сам считается героем… Вероятно, он чувствовал мой гнев. Я видел в потухшем взгляде, суровом тоне и сгорбленной спине, что новое положение вовсе его не радует. Может, в нем было больше совести, чем я тогда понимал. Но все же мне важно было знать, что он сделал все, что мог, поэтому на прощание я протянул ему руку, совсем по-взрослому, понимаете? По-мужски. После секундной запинки он наклонился и пожал ее. Я крепко вцепился в большую ладонь и закрыл глаза…
…И узнал, что дождливым вечером после нашего разговора мистер Дерман действительно навещал дом судьи. Заросший сад, отсутствие фонарей на улице и света в окнах сразу смутили его. Он зарядил оружие и держал руку наготове. Долго никто не желал отпирать дверь, но констебль продолжал упорно звонить и стучать, и спустя долгих тридцать минут судья вышел на порог. Он удивился, увидев полицейского, окатил его холодным взглядом, но не выразил никакого беспокойства.
– В чем дело?
– Мистер Пуч, меня зовут…
– Я знаю, кто вы, что вам здесь нужно?
Констебль не ждал теплого приема, поэтому не удивился, тем не менее слегка растерялся.
– Я хотел бы побеседовать с вами. Позвольте войти в дом и…
– Не позволю. Это частные владения. Кто дал право входить сюда без разрешения? – судья напирал на полицейского, он сделал шаг в его сторону. Он был ниже ростом, но гораздо больше в ширину. Сэму пришлось отойти назад и спуститься на одну ступеньку. Он понял, что действовать нужно смелее и резче.
– Скажу прямо: у меня есть основания полагать, что в вашем доме находится пропавшая девочка. Если бы вы впустили меня, мы могли бы уладить это без…
Внезапно судья рассмеялся, но не весело, а скорее, как антигерой в злой комедии: громко, наиграно, демонстративно.
– Ты хоть знаешь, кто я такой, щенок? – уже серьезным тоном спросил он. Судья давил авторитетом, но констебль не испугался. Раз пришел, иди до конца.
– Сэр, давайте не будем усложнять ситуацию. Мы могли бы легко решить…
– Я могу усложнить тебе жизнь. Завтра же лишишься должности. Ты ворвался на частную территорию, нарушив…
Неожиданно полицейский услышал странный звук из дома, словно кто-то постучал по трубе, по крайней мере, такие у него возникли ассоциации.
– Что это?
Снова стук. Судья повысил голос.
– …сообщу твоему начальству! Прощайся с…
– Что это за звук? – повторил полицейский, сделав шаг вперед, судья не сдвинулся с места.
– Какая разница? – злобно ответил он. – Крысы.
Стук. Стук. Стук. Будто маленькая ручка медленно бьет камнем по трубе.
– Сэр, я войду в дом.
– Я не даю разрешения.
– Отойдите.
– Не то что?
Констебль услышал крик, Пуч постарался заглушить его, но тот все равно прорвался. Слабый, еле слышимый, но все же Сэм различил в нем голос девочки. Он инстинктивно схватился за пистолет, встал в позу боевой готовности.
– Ты что делаешь, щенок паршивый!? – заорал судья.
– Сэр, поднимите руки так, чтобы я их видел!
Судья быстро успокоился, выдавил легкую улыбку, но рук не поднял.
– Вы не войдете в дом, констебль. Мне стоит напомнить вам, что неприкосновенность судьи включает в себя неприкосновенность его личности, жилых и служебных помещений? – его голос был тих и размерен, никакого следа гнева. – Но вы ведь и так знаете, верно?
Пуч с издевкой поднял руки, потряс ими и опустил обратно.
– Проваливай.
Сэм понял, что его загнали в ловушку. Закон не дает ему права войти в дом, несмотря на крик, что он слышал. Констебль был уверен, что нашел бы там полуживую девочку, привязанную к трубе. Он мог бы спасти ее, да, но… но тем не менее это нарушение закона. Судья неприкосновенен. До тех пор, пока нет разрешения свыше. Сэм мог бы вызвать сюда хоть бригаду полицейских, и все бы они дружно стояли и слушали крики ребенка, не имея права зайти внутрь. Такой вот идиотский механизм правовой системы! Он мог бы зайти… мог бы. Девочка будет спасена. Но ему это так не оставят. Он лишится всего, возможно, сядет в тюрьму. А если еще придется выстрелить в судью, ему точно конец… но зато девочка…
– Сэр, кто кричал? – он продолжал целиться в судью.
– А кто кричал? – ублюдок стал разыгрывать дурака. Он вновь поднял руки и сделал безобидное лицо. – Пожалуйста, успокойтесь! Вам что-то послышалось, и вы можете наделать глупостей. Прежде задайте себе вопрос: вы уверены? Уверены, что не показалось? На кону слишком многое. Я правда беспокоюсь о вас.
Констебль на мгновение засомневался. Боже, если девочка вновь закричит, он выстрелит, точно выстрелит, и будь что будет…
Но она не закричала. К сожалению, нет. А если, действительно, лишь игра воображения? А если он ничего не найдет? Чтобы обыскать это здание, нужен не один час и не один человек, без ордера на обыск и команды, он будет искать девочку бесконечно. К тому времени судья сам вызовет полицию.
– В доме кто-то есть?
– Только я и крысы, черт бы их побрал. Я раскидал отраву по всему дому, и иногда они пищат слишком громко. Последний предсмертный вопль. Понимаете?
От явной провокации констебль крепче сжал рукоятку пистолета. Сейчас или никогда.
«Если услышу крик – выстрелю. Давай же, давай… почему ты молчишь?».
Может, она потеряла сознание?
Сэм начал паниковать.
– Так и быть. Я понимаю, – продолжил судья, игриво жестикулируя руками. – Начальство давит, общество давит, вы перенервничали, идете на все, чтобы найти бедное дитя. На первый раз я вас прощаю. Забудем о том, что вы нарушили пол дюжины законов, придя сюда и тыча в меня пистолетом. Но впредь без решения вышестоящих лиц чтоб я вас больше на своей территории не видел. Понятно? – и дверь захлопнулась перед лицом констебля.
Какое-то время он стоял в той же позе, целясь вперед, затем нерешительно опустил пистолет. Поняв, как ловко его обвели вокруг пальца, он ощутил приступ гнева и стал бить кулаками в дверь.
– НЕ ТРОГАЙ ДЕВОЧКУ, ПУЧ! ТЫ СЛЫШИШЬ? Я СКОРО ВЕРНУСЬ, И ТОЛЬКО ПОПРОБУЙ НАВРЕДИТЬ ЕЙ! ДУМАЕШЬ, ТЕБЕ ВСЕ ДОЗВОЛЕНО? ТЫ НЕ ГОСПОДЬ БОГ, СЛЫШИШЬ? ТЫ НЕ ГОСПОДЬ БОГ!
Никто не ответил, дом снова погрузился в мертвую тишину.
«Нужно все сделать правильно», – решил он, – «да побыстрее».
Далее следовала череда событий, связанных с объяснениями перед начальством, поисками священника, выбиванием из него признания (что было самым легким из списка), сбором улик и доказательств и получением нужных документов в сложной бюрократической системе. Как бы они ни старались – быстро не получилось. Полиция потеряла три дня, этого времени оказалось достаточно, чтобы Амалия исчезла навсегда.
Судья не покидал своего дома, хотя пару раз выходил во двор, делая вид, что рассматривает заросшие кусты. Догадывался ли он о слежке? Конечно. Его прижали к стенке, но он все равно ее убил. Амалию. Как будто хотел показать всем, что ничего не боится, что и здесь сможет выйти сухим из воды. Правосудие... Не смешите меня! Он жил в этой системе, варился в ней годами и точно знал, как работает этот механизм.
Но я отвлекся. В душе мистера Дермана я нащупал сожаление, боль и стыд. Он гнил заживо из-за чувства вины перед Кэтрин, и никакие почести и повышение по службе не могли унять его страданий.
«Хорошо. Страдай. Ты заслужил», думал я.
«Она никогда тебя не простит. И я тоже».
Судье наконец предъявили обвинения в хищении и убийстве Амалии, и Сэм Дерман активно работал над тем, чтобы устроить пересмотр дел о смерти Робин и Энн Мари и добавить их к обвинению. А также дел об издевательствах над другими девочками. В этом ему очень помогли показания Эда Финча. Я как-то упоминал о нем, вы помните? Деревенский и, можно сказать, беспризорный мальчишка, жил с неродной теткой, которую не особо заботила его судьба, и иногда подрабатывал у Пуча: таскал продукты, покупал какие-то вещи. Он выполнял и другие поручения. Например, выкрасть платье моей сестры и уйти незамеченным. Да. Ради денег он бы и не такое сделал. Правда стоило полиции прижать его к стенке, как тут же все и выдал.
Общество тем временем пришло в бешенство: если главный слуга закона оказался детоубийцей, то чем грешат остальные? Журналисты рвали и метали, на страницах газет разразился настоящий пожар, где каждая строчка пылала гневом. Они прозвали поместье судьи: «ДОМ УЖАСОВ ФРЕДДИ». Я никогда там не был, по крайней мере наяву, но почему-то мне кажется название отлично отражает действительность…
Кстати, я не упомянул одну интересную деталь. Вам она понравится, ведь это – простой ответ, а вы не любите сложностей. Среди сотен чучел животных и их миниатюрных деревянных трупиков, обнаруженных в доме Пуча, была найдена голова взрослой особи волка – черная, как смоль, и огромная, как морда льва, – с вставленными красными глазами, стилизованная под маску. Да… Загадка Черного Шака раскрыта. Как оказалось, самодельные маски из чучел зверей – еще одно увлечение Пуча. Он продавал их перед Хэллоуином, но успеха в этом не имел, главным образом из-за специфического трупного запаха, так что они просто хранились в подвале, как трофеи.
Итак, черная маска послужила одной из важных улик в деле судьи. Она же заставила Сэма Дермана понять показания детей.
Время шло, и никто не сомневался, что судья получит возмездие за все свои злодеяния. Но мы живем не в справедливом мире, а в мире правосудия, и им управляет закон, а как нам известно, Фред Пуч – и есть закон... В конце концов, ему удалось найти какую-то лазейку, несостыковку, позволяющую выйти на свободу в ближайшие несколько месяцев. Суд над ним провели быстро и строго конфиденциально, вдали от любопытных глаз, и я ничуть не сомневаюсь, что ему помогли – в их деле принято прикрывать своих. Решение было принято, и вскоре бывшего судью планировали перевести в окружную тюрьму для отбывания наказания. Общество приняло эту новость с дикой яростью, но кто бы спрашивал их мнения? Таким образом, человек разрушивший наши жизни, избежал всякой ответственности…»
…
– Так скажите мне, что это: ошибка закона? Огромная несправедливость? Или наглое использование своего положения? По-моему, никто не должен обладать такой властью.
– В любой системе есть изъяны, но это не значит, что вся она не работает.
– Ваша система прогнила изнутри. А вы до сих пор этого не видите?
– На месте Сэма Дермана вы бы поступили иначе?
– Я бы сделал все, чтобы спасти Амалию.
– Почему вы считаете, что ради спасения нужно нарушать закон?
– А почему сраная бумажка должна быть важнее справедливости?
– Мне бы хотелось, чтобы вы научились делать правильный выбор.
– А мне бы хотелось прожить совершенно другую жизнь, но мне не дали этого выбора. Я лишь пешка в игре, где ни на что не влияю.
– Иногда пешка меняет все. И ваша жизнь в итоге повлияла на многих.
– Еще скажите, что каждой пешке суждено стать дамкой. Пафосно и наивно.
– Не каждой, но вы изменили многое. Судьбу всех будущих жертв. Благодаря вам поймали убийцу.
– Вы выставляете меня чуть ли не героем. Но правда в том, что я никого не спас. Ни сестру, ни Амалию, ни даже себя. Я не герой, Амалия.
– Что? Это не мое имя.
– Я готов рассказать, чем все закончилось.
…
[1] Импичмент – это название процедуры, с помощью которой законодательный орган может отстранить высокопоставленное должностное лицо или члена правительства. Цель этой процедуры увольнения – дать возможность возбудить уголовное дело в отношении уволенных высокопоставленных должностных лиц.
– Хочу поделиться строчками, что я написал вчера вечером после вашего ухода. Готовы? Тшшш… мы же все тут понимаем, у вас по сути нет выбора… Я вспоминал те времена, и чувства охватили с прежней силой. В юности, когда сердце кричало о боли, я не умел выразить их словами, только послушайте… хотя нет, возьмите лист и сами прочитайте, держите…
Я чувствую, что время рассыпается в моих руках,
Как горький прах из сорванных в похмелье роз.
Ничто не остановит вечность на моих часах.
Никто не подберет осколки закаленных сталью слез.
Нет тех, кто смог бы победить
В игре, где жизнь –подобие разбитой вазы.
Оборвалась обязанностей связанная нить.
Нет больше слов, что донесут обрывки молью выеденной фразы.
И я чувствую, как мир… разрушился в моих руках.
Перед глазами болью выжженный из душ
Спирали круг на полусогнутых стенах,
Где мой портрет потерянный мне безразлично чужд…
– Что скажете?
– Вы… очень тонко чувствуете. Правда это творчество сильно отличается от того, что вы продемонстрировали мне в прошлый раз.
– Когда вы говорите, как робот, мне ничего не хочется больше «демонстрировать». Разве можно так сухо говорить об искусстве?
– Извините. Должно быть, эти строки много значат для вас.
– Однако вы верно подметили. Я немного слукавил. Сам не знаю зачем... Я написал их в 10 лет… Что? Не верите?
– По-моему, слишком глубоко для десятилетнего мальчика-подростка.
– Возможно. Но я не вру.
– Хорошо, как скажете.
– О свободе лучше всего споет тот, кто всю жизнь был заперт в клетке.
– К чему это?
– Неважно… Вы должны понимать, что творилось во мне уже тогда.
– Что было дальше после встречи со священником?
…
«Дальше, переполненный чувствами и сомнениями, я побежал домой, чтобы забиться под кровать и больше ничего не слышать. Во мне копошились, будто черви в кишках, страшные желания: жестокость, жажда признания, раздражение, власть и самое ужасное – неуязвимость. Слишком много всего для одной юной души. Казалось, меня обвели вокруг пальца, и не только меня – всех. Чудовищно несправедливо. Образы все еще мелькали в мыслях, смешиваясь и запутывая меня все больше. Ничего не сходилось, и я мучился желанием докопаться до истины.
Я… хотел понять… хотел дотянуться до тайны, которую не мог постичь. Поэтому подскочил с кровати, открыл шкаф, осмотрел аккуратно сложенные вещи Робин. От них пахло тоской и разочарованием.
«ВИНОВЕН», – шептали разноцветные платья.
«УБИЙЦА», – кричали зашнурованные ботиночки.
Я срывал вещи с петель и с яростью кидал их на дно шкафа: платьишки, маечки, шорты, шлепанцы и даже всякие заколки с резинками – все, до чего мог добраться глаз и короткие детские руки. Затем бросился вниз и укутался в вещи, будто замерзший бездомный в обрывках газет. Вдыхал запах, хранивший остатки сестры, кожей впитывал ее прикосновения. Зайди сюда бабушка, она могла бы решить, что внук сошел с ума, и это было недалеко от истины. Я искал утешение в безумии, но не мог окончательно потерять разум. Ах, как было бы спокойно и легко просто уйти в мир фантазий, воображения и жить где-то там, не зная боли и такого жгучего одиночества…
Я закрыл глаза и стал ждать. Покажи мне, Робин, покажи, что с тобой произошло. Мне надо это знать. Я должен понять…
Сначала ничего не происходило, только стук собственного сердца разносился по телу и бил по ушам. Я обнимал вещи и молил об избавлении от мук, да, именно молил, что непременно порадовало бы епископа, но утешение не приходило. Никаких видений, образов, новых чувств. Робин не желала откликаться на мой зов, она лежала мертвой в гробу и не слышала, что ее брат орет изнутри, разрывается на части, мир рассыпается в его руках… И когда я готов был сдаться, уйти в небытие и больше не появляться на свет, мне явился первый образ… затем еще один… они шли один за другим, сливаясь в калейдоскопе чувств и событий, но не желали встать по порядку, и я как шахматист выставлял фигурки в каждую положенную ей клеточку...»
…
– Вероятно, вы уснули.
– Вероятно. Но что с того? Во сне нам открывается гораздо больше, чем есть в реальности.
…
«На первой клетке расположился голос Робин. Я видел, как она напрягается, пытаясь произнести хоть слово, но ни единого звука не вырывается из парализованного горла. Какая-то сила сжимает его, будто невидимая рука, как только сестра открывает рот. Связки не вибрируют, они застыли, отмерли, язык не слушается, валяется во рту, как ненужный хлам, а в мыслях ту же всплывают слова:
«Никому не говори», «ты слишком много болтаешь», «заткнись», «молчи», «хорошие девочки должны делать, что им велят», «будешь много болтать, язык отсохнет», «это наш секрет» …
Робин хочет сказать что-то, изо всех сил пытается, но тело больше не принадлежит ей, не слушает приказов, оно подчиняется кому-то другому, тому, кто похитил ее голос… Силы внутри нее брыкаются, кусаются, рвутся наружу, но не могут ничего сделать.
Она подходит к бабушке, хочет сказать, как ей страшно, одиноко, все вокруг стало таким незнакомым, а люди чужими, открывает рот и… горло больно сжимается, язык прилипает к небу и ничего не происходит. Одна. Совсем одна.
Остальные клеточки встают по порядку одна за другой. Робин просыпается ночью, ее куда-то уносят, затем возвращают… но она не может уследить за этим, потому что тело ей не принадлежит, она – лишь немой наблюдатель. Так проходит время, полное пустоты и неясных образов, и вот сестра просыпается и видит брата, крадущегося во тьме. Какие-то силы помогают ей подняться. Тихо, неспеша, легкими шагами идти следом.
«Давай, пираты ничего не боятся!» – подбадривает голос в голове.
Что-то не так. Почва под ногами такая холодная, словно идешь по мороженному, а воздух, он просто ледяной, сдувает с ног. Она падает, но что-то заставляет идти дальше. Брат. Нужно пойти с ним, как раньше. Там – веселье, смех, друзья. Где-то там скрывается ее голос. Еще чуть-чуть, и можно дотянуться рукой… Опасность! Брат замечает ее, на лице испуг, затем ярость – такое знакомое чувство… Он кричит, за криком обычно следует боль, значит, нужно уходить. Душа медленно покидает тело… Кто-то берет ее за руку, Робин ощущает тепло, словно прикосновение мягкого одеяла. Послушно идет, ложится в кровать. Теперь все будет хорошо. Он рядом. Как ангел-хранитель, о котором рассказывала бабушка: у постели каждого ребенка стоит такой и охраняет ночной сон. Правда последнее время он ее покинул… но снова вернулся. Его голос успокаивает. Глаза сами закрываются…
Она просыпается в темноте. В комнате пусто. Страшно. Одиноко. Надо срочно идти за братом. Ножки шлепаются с кровати на пол, раздается громкий: хлоп! Пол холодный, она вспоминает, что на улице так же. Надевает теплые носочки, босоножки, длинный свитер, который бабушка связала в прошлом году: розовые нити переплетаются с желтыми. Выходит на улицу, там никого. Все уехали, покинули ее… снова. Под ногами следы велосипеда. Может, если идти по ним, она найдет брата и присоединится к игре…
На улице тихо, только стрекот каких-то насекомых, Робин слышит их издалека, как будто они за огромной толстой стеной. Так бывает, ушки закладывает, когда долго не чистишь. А бабушка ей давно их не чистила. И все равно холодно, очень-очень, но нужно идти дальше. Скоро можно будет поиграть, выпить горячий шоколад, если мама Мишель предложит… Вокруг никого нет, свет в окнах не горит. Около дома Мишель много следов, затем они уходят дальше. Но почему? Куда они поехали? Зачем? Нужно спешить, не то пропустишь самое интересное! Робин ускоряет шаг. Ножки почти отваливаются, когда она наконец видит велосипед вдали.
Я все думаю, сколько часов она прошагала до кладбища? Какие силы заставили ее проделать весь этот путь? Ради чего это было? Божий замысел? Пути его неисповедимы? К черту подобное дерьмо.
Робин бежит к велосипеду, вот она у цели, но тут спотыкается и падает брюхом на маленькие камни. Голова задевает педаль, и та начинает быстро вращаться, как волчок. Острая боль во лбу, в животе и ладонях, лицо упирается в холодную землю. Слезы текут ручьем, она замечает их, когда поднимается, стряхивает с лица. Странно, кто это плачет? Она ведь не давала такой команды. Перед глазами пелена, через нее прорезаются какие-то ярко-оранжевые краски, раздается треск ветвей. Ночь, одиночество, страшные звуки, и вот теперь ей становится страшно…
Что-то движется в кустах. Тень резко выпрыгивает из-за деревьев и ползет по земле. Это монстр, о котором говорил братик. Нужно бежать! Но она не может, тело замерло, горло сжалось, страх сковал все мышцы. Душа улетела куда-то ввысь, остался только немой наблюдатель. Тень подползает ближе, она стонет и ругается, затем смотрит на нее. Братик! Она нашла его, значит, все будет хорошо… Какой-то шум за спиной. Нет-нет-нет, не сейчас… Внезапно нечто хватает ее горячими толстыми щупальцами, и вот она уже висит в воздухе. Глаза брата выражают ужас, он истошно кричит, а она, такая маленькая и хрупкая, напугана до смерти и не в силах пошевелиться. Еще мгновение, и ее разворачивает в другую сторону, брата больше не видно, только черная ткань и пыль дороги.
«Вернись, Бобби», – мелькает в голове, но вслух не произносится ни звука, хотя она пытается: открывает рот, шевелит языком, выталкивает его изо рта, но ничего не выходит. Клешни стискивают все сильнее, она быстро летит где-то между небом и землей. Брата не слышно, почему он не догоняет? Она хочет к нему, рвется, тянется ручками, но бесполезно. Внезапно Робин замирает на месте. Перед глазами черная машинка, как у Бобби, но такая огромная… ай! Голова стукается о стекло, нечто кидает ее внутрь, запирает дверь.
– Все будет хорошо, – раздается приторно-мерзкий голос с переднего сидения.
Громкий звук очень пугает ее, раньше она такого не слышала. Машина заводится, резко дергается вперед. Робин чуть ли не падает на пол, но удерживается. Она не понимает, что происходит, куда ее везут, зачем. За окном слышатся чьи-то крики – жаль, она так не может.
«Заткнись, Робин, замолчи».
Машина останавливается. Над Робин склоняется гигантская тень. Ее охватывает ужас – не тот что прежде, а самый настоящий, леденящий, парализующий ужас. Мишель не врала, Бобби не врал. Оно существует. Черная собачья морда с красными глазами смотрит на нее, разинутая пасть готова схватить и разорвать на части. Нужно закричать, сейчас, пожалуйста, пусть получится! Робин делает глубокий вдох…
«Он заберет тебя, если не заткнешься».
… и тут же почти бесшумно выдыхает. Нет, не получается. Черный Шак похитил ее голос.
– Я скоро вернусь, – шипит монстр. – Веди себя тихо.
Существо выходит из машины, но его голова… голова оторвалась от тела и осталась лежать спереди, прямо перед ней. Черная мохнатая морда с открытой пастью и красными глазами, которые смотрят Робин в самую душу. Монстр оставил часть себя, чтобы сторожить ее. Она открывает рот, самое время закричать, но горло пересохло и из него выдавливается только слабый кашель. С дороги доносятся чьи-то крики, голоса, вот бы только они услышали… Но нельзя услышать того, кто молчит.
Прежний мир, хорошо ей знакомый, был так близко, их разделяло лишь темное стекло и… почему бы ему как по волшебству не исчезнуть? Она кладет руку, стучит, ничего не происходит. Никто не смотрит в ее сторону, не видит испуганное детское личико. Никто не придет, не спасет.
– Вот и все. Какая ты послушная девочка, – говорит из неоткуда взявшийся монстр, надевая голову обратно, громко хлопает дверью.
– Я тебя знаю. Тебя зовут Робин, да? – собачья морда продолжает с ней говорить, но слова все больше теряют смысл. – Знаешь, Робин, мне сегодня чертовски везет! Я совсем не ожидал тебя увидеть. Вот так, на дороге. У меня были другие планы, но что ж, коль так подфартило… стало быть, судьба. Ты веришь в судьбу, Робин?
Они едут быстро мимо лесной чащи, на резком повороте Робин отбрасывает в другой конец машины. Монстр беззаботен и весел, он не разделяет ее страха и отчаяния.
– Поверить не могу! Так повезло! Знаешь, что я думаю? Господь на моей стороне. Ведь будь он против, мог бы покарать меня сию же секунду. Но вместо этого он дарит мне тебя, моя принцесса, и позволяет нам спокойно доехать до дома.
Машина останавливается, перед Робин открывается дверь, морда Черного Шака влезает в салон. Робин громко всхлипывает, глаза застилает пелена слез.
– Ну что ты, что ты? Не надо бояться, – успокаивает монстр, и как ни странно это помогает. Она хочет верить ему, – мы просто поиграем, принцесса, а утром поедешь домой. Обещаю. Будет весело!
Кажется, ему и правда весело. Может, все не так плохо? Ба-Ма говорила, что не все чудовища страшные, некоторые только кажутся такими на первый взгляд, а внутри у них доброе сердце. Как в той сказке про красавицу и чудовище.
– Ты очень красивая, принцесса, тебе говорили об этом? – у монстра неприятный голос. – Нам с тобой будет тааак вееесело.
Ее берут на руки, от монстра пахнет чем-то гнилым. Так пахла тушка енота, что Робин однажды нашла у дороги. Трупик был разорван в брюхе, в нем копошились белые червячки, а глаза животного вывалились наружу. Она никому не рассказала об этом, а ночами еще долго видела кошмары, где енот оживает и уносится в лес, рассыпая личинок по пути. Внезапно он оборачивается и сообщает Робин, что его зовут Пипи, затем продолжает бежать с каждым шагом издавая звук: «Пи–пи–пи–пи».
Робин приносят в какое-то мрачное помещение, похожее на пещеру. Здесь сыро и холодно, почти ничего не видно. Ее кладут на жесткий пружинистый матрац.
– Отдохни. Я сейчас вернусь, – разносится эхо по комнате.
«Я хочу домой», – думает Робин, но не может сказать вслух. Ее тянет в свою мягкую кроватку, чтобы укрыться теплым одеялом и заснуть под легкое сопение брата на соседней постели. Робин не понимает, почему ее притащили сюда, в темницу, ведь она вела себя хорошо, делала все, что велели, и не нарушала правила. А что, если она пленница в заколдованном замке? Злое чудовище похитило ее, но добрый принц обязательно явится и убьет чудище, освободит Робин и вернет домой. Сказки всегда так заканчиваются, правда же?
Монстр возвращается, подходит ближе, красные глаза сияют во тьме. Он подносит что-то очень вонючее к ее лицу. Едкий запах ударяет в ноздри, она резко отскакивает, но монстр хватает Робин за голову и притягивает к себе, кусок ткани впивается в лицо.
– Тише, тише. Вот так. Сиди спокойно.
Едкий запах давит со всех сторон, заползает в нос, как паук. Во рту появляется вкус сладкой ваты, смешанной с острым перцем. Она ощущает резкое жжение, желание выплюнуть эту мерзость, но голова вдруг затуманивается, ничего вокруг больше не существует, только отвратительная вонь, застрявшая в горле.
– Хорошая девочка, – звучит голос из другой реальности.
Однако Робин не засыпает, она словно переносится в другой мир, откуда наблюдает за собой со стороны. Несмотря на тьму, видит почти бездыханную плоть на сыром полу и не сразу узнает в ней себя: бледное личико, хрупкие руки и ноги, растопыренные в разные стороны… видит огромного черного монстра, склоняющегося над уже давно не принадлежащим ей телом.
Что-то не так. Она хочет уйти, раствориться, не присутствовать здесь, но не может исчезнуть до конца. Робин знает, происходит что-то ужасное. Ощущает, как ее протыкают острым ножом, чувствует горячую кровь, согревающую озябшую кожу…»
…
– О чем вы говорите?
– Я рассказываю историю. Что, слишком жестко для вас?
– Но вы не можете этого знать. Того, что там происходило на самом деле.
– Я уже объяснял. Некоторые вещи я просто знаю. Чувствую.
– У вас богатое воображение.
– Думайте так, если не способны взглянуть глубже.
– Предлагаете поверить вам на слово?
– Именно.
…
«Она видит рот девочки, он приоткрыт в безмолвном крике, потому что внутри себя Робин буквально вопит от внезапной дикой боли, кажется, будто ее рвут на части, разрезают пополам, и никуда невозможно деться…
Прекратить? Нет, не прекращу. И вы досидите до конца. Мир не знает о том, через что прошла моя сестра, и я хочу, чтобы она наконец была услышана.
Робин слышит спертое дыхание монстра, оно обжигает кожу прямо над ее левым ухом, вдыхает вонючий запах трупной гнили и крови, запах самой смерти. Она не понимает, за что? Почему кто-то убивает ее, почему желает зла? Робин чувствует, что умирает… ей хочется этого. Только бы перестать быть здесь и сейчас.
Когда все заканчивается, боль начинает отступать, приходит облегчение. Она тянется к нему, как к лучику света, искре надежды. По пещере разносится низкий грозный голос с тяжелым выдохом:
– Хочешь молока?
Робин издает слабый стон, единственный звук, на который способна. Она лежит так часами, ожидая смерти и не понимая, почему смерть не приходит.
Робин знает, что такое смерть, она уже сталкивалась с ней раньше, когда мама и папа отправились на небеса. Еще был дохлый енот, и он отлично иллюстрировал само понятие смерти, но ни родителей, ни енота она не видела живыми. Но как-то раз Ба-Ма взяла ее посмотреть на щенков собаки Билли-Боба. Трое щенят с еще не раскрывшимися глазками были абсолютно здоровые и миленькие, их разрешалось тискать и гладить, сколько душе угодно. Но вот один родился больным: голова была вдвое меньше чем у других и как-то странно продавлена внутрь, а вырезы для глаз как будто отсутствовали вовсе. При этом щенок шевелился и скулил. Его нельзя было трогать и играться с ним, дядя Билли сказал, что щенок скоро помрет и нужно дать ему спокойно уйти на тот свет и не беспокоить. Ба-Ма предлагала кинуть бедное дитя в ведро с водой, чтобы не мучилось, но Билли Боб настаивал, что убийство любого живого существа – грех, и не нужно вмешиваться в планы природы. Робин было очень жаль щенка, он постоянно скулил, вероятно, сильно страдал (прям как она), но никак не хотел умирать. Впрочем, может, он и хотел, да только не мог (как и она), потому что не умел вмешиваться в планы природы. Всю ночь она не спала, переживая за животное и думая, как ему можно помочь, а на следующий день дядя Билли показал им труп щенка. Он не шевелился, язык вывалился изо рта, никакого дыхания, никаких мучений. Робин смотрела на него и не понимала, принесла ли смерть радость и избавление или еще больше боли.
Кто-то толкает ее, возвращая в мир страданий и холода. Глаза разлипаются, во рту какая-то горькая слизь, нос не дышит. Теплая вода капает на лицо, затем заливается в рот, язык и щеки расклеиваются и жадно всасывают воду – столько, сколько дают, но этого мало.
– Вот умница, – раздается голос из темноты, – а теперь слушай внимательно, Робин. Посмотри туда, да, правильно. Это ведро для пи-пи, ты понимаешь? Делай туда свои дела, когда захочется. Не надо больше пачкать матрац, в конце концов тебе тут спать. Кушать будешь тоже здесь. К тому столу не ходи. Ты смотришь? Робин, открой глаза.
В слабо освещенной комнате она видит стол с непонятными инструментами, похожий на тот, что был у деда.
– Молодец. И не трогай моих деток, это строго запрещается. Вообще не надо тут ходить лишний раз, можешь упасть и пораниться. Посмотри туда.
Робин послушно смотрит и перед ней открывается вид на бессчетное количество полок с головами мертвых животных. Какой кошмар! Десятки, нет, сотни (до таких цифр она еще не считает) мертвых, застывших в ужасе лиц: собаки, волки, олени, медведи, ящерицы, крокодилы, кошки и многое другое, все они напуганы и все застряли здесь так же, как она. Робин снова охватывает паника, она хочет орать, вырвать из себя крик силой, потому что ей страшно, она боится быть похоронена здесь среди мертвых животных. Последней каплей становится дохлый енот, которого она замечает на верхней полке под потолком. Он вернулся, нашел ее, прямо как в кошмарах.
Робин открывает рот, она орет, истошно вопит, но монстр не пугается, не убегает, и она понимает, что крик этот был внутри, как и остальные, а наружу не вырвалось ни звука.
– Делай, что я говорю, и скоро будешь дома. Я хотел уже сегодня тебя отпустить, но… нам же было так весело! Так ведь? Ты послушная и тихая, не такая, как другие, ты особенная, Робин. И очень мне нравишься.
И все повторяется: вонючая тряпка, душа, воспарившая ввысь, резаная боль во всем теле, жажда смерти, горячая кровь, стекающая по ледяной коже. Она представляет дом, будто лежит в кроватке, а рядом Бобби. Но в этот раз он не спит: мечется в бреду, зовет ее, кричит: «Робин!». Она не может ответить, не может дать понять, что рядом. Он страдает так же, как она, и ей становится чуточку легче, словно часть боли переходит ему, освобождая Робин от этой тяжкой ноши. Брат защищает ее, несмотря на расстояние, разделяющее их. Последний подарок, который он способен сделать.
Образ рассыпается, она снова в холодной пещере с серыми стенами и мертвыми головами. Ее накрывают теплым одеялом, рядом ставят хлеб и молоко. Их запаха Робин не чувствует.
– Мне нужно идти. Отдохни и поешь, – говорит морда Черного Шака и уходит.
Робин не шевелится, каждое движение отдает резкой болью, поэтому она замирает, надеясь таким образом исчезнуть. Вдруг скоро ее отпустят домой, поймут, что это ошибка, ей тут не место, что Робин просто с кем-то перепутали? Она представляет, как будет играть с Бобби и его друзьями, расскажет Мишель, что та не врушка: монстр правда творит ужасные вещи. Они все сядут в большой корабль и уплывут в долгое путешествие, потому что пираты свободные, их никто не может запереть в клетке. Надо помириться с Ба-Ма и взять ее с собой, но только не деда, потому что он плохой. Возможно, он тоже монстр.
Проходят долгие часы, где она пребывает между сном и реальностью. Робин застыла во времени, не испытывая ни голода, ни жажды, даже желание попасть домой постепенно исчезает. Ее часто рвет, рвота застывает на подушке.
«Мамочка. Я хочу к мамочке», – странно, ведь она совсем ее не помнила, хотя часто мечтала об их встрече. – «Хочу к мамочке на небеса».
Вечером возвращается чудовище, то самое, что похитило Робин и так бессердечно вынуждает ее страдать. В какой-то момент она ломается окончательно, понимает, что больше не выдержит. Уже не нужен дом, брат и Ба-Ма, не нужны друзья и прогулки, не нужны пираты, корабли и путешествия.
«Хочу к мамочке на небеса».
– Ты очень хорошая девочка, Робин.
Когда она снова остается одна, то пытается разлепить веки. Вокруг могильная тишина, сквозь полумрак на Робин смотрят пустые глаза мертвых животных. Кажется, они хотят загрызть ее, но не со зла, а чтобы защититься. В темном углу стоит нелепый деревянный стол с инструментами. Она пытается подвигать пальцами рук, прикладывает неимоверные усилия, чтобы заставить тело вновь слушаться. Руки и ноги сопротивляются, отказываются исполнять приказы, но Робин не сдается. У нее получается сжать кулачок, затем другой, и вот она уже цепляется за холодный пол и ползет. Каждое движение отдает резкой болью, разум приказывает остановиться, чтобы не испытывать такие жгучие муки, но она продолжает ползти. Еще и еще, неспеша, будто та самая капля, желающая сточить камень.
Спустя час Робин добирается до стола, садится у стены, к тому времени она уже не испытывает боли, потому что снова не чувствует тела. Приходится ждать, пока силы вернутся. Затем рука нащупывает шнур от какого-то инструмента, тянет вниз. Вилка от шнура резко падает на ногу, но Робин совсем не больно. Она медленно поднимает вилку, Робин уже знает, что нужно делать, некий голос в голове подсказывает, направляет. Она не может его ослушаться – нечто управляет ей. Робин оборачивает провод вокруг шеи, аккуратно затягивает.
«Осторожно, а то провод порвется. Тяни медленно», – говорит таинственный голос. Она не понимает, кто это, но я вижу его силуэт. Кажется, будто это сам Дьявол. И он жаждет убить мою сестру.
Она тянет, сильнее и сильнее. Какой-то прибор на столе подъезжает к краю и застревает в ненадежных деревянных полочках. Силы покидают ее, дыхание затрудняется, перед глазами все темнеет, и мир погружается в эту тьму.
Появляются разные образы папы и мамы, бабушки, а еще Бобби: все за одним большим столом, полно еды, молока, шариков и всем весело. Какое-то время она просто наблюдает за этим, ощущая себя частью их радости, и верит, что так будет всегда, но затем образы постепенно рассеиваются, возвращается боль и трупный запах.
Робин открывает глаза, она снова в пещере: не сбежала, не исчезла – всего лишь заснула.
«Попробуй по-другому», – вынуждает дьявольский голос.
Она вновь копит силы, заставляет руки подчиняться, берет вилку, а сама тянется вверх. Вся нижняя половина тела испытывает острую боль, будто его тычут ножами, но Робин не останавливается. Перекидывает провод вокруг торчащей деревяшки, вспоминает, как бабушка учила завязывать шнурки на ботинках, и тянет, насколько хватает сил. Теперь в шее чувствуется напряжение, провод плотно давит вокруг нее.
«Хочу к мамочке на небеса».
Ее голова виснет, не касаясь пола, шнур затягивается, не давая дышать. Тело делает последние попытки к спасению, оно сопротивляется, дергается, но Робин уже не здесь, она расслаблена и спокойна, терпеливо ждет, когда все закончится. Горло больно жжется, примерно так же было, когда она пыталась заговорить. Но ее голос пропал навсегда, он украден, его уже не вернуть. Робин умирает. В этот раз по-настоящему. Она видит вовсе не маму и папу, она видит дохлого енота, тот убегает в лес и, раскидывая червей из брюха, приговаривает: «Пи-пи», видит мертвого щенка с высунутым языком и вдавленным черепом. Скоро Робин станет частью их черного мира.
Приходит тьма, а за ней пустота: нет мучений, одиночества, страха, нет вопросов «за что?» и «почему?», но также нет мамы и папы, любимого брата, друзей и пиратов – тех людей, что делают мир прекрасным. Больше нет абсолютно ничего…
Все клеточки шахматного поля были заполнены, картина сложилась, и я очнулся в шкафу среди вещей сестры. Я пережил с ней страдания, через которые она прошла, только я проснулся живым, а она нет. От осознания этого я завыл, как дикое животное. Я кричал и кричал, разрываясь от слез, пока бабушка не пришла и не обнаружила меня таким. Черный Шак опять победил, и как верно сказал Тимми: монстр всегда побеждает…»
…
– Это… у меня нет слов. Это ужасно, Робин.
– Теперь вы понимаете. Понимаете, почему я так зол. Моя сестра могла спастись. На любом этапе этой истории. Но каждое событие сыграло свою роль, мы вынудили ее поверить, что она должна молчать.
До чего удобная жертва: тихая, покорная, как будто сама дает согласие на преступление. Не издает ни звука, пока ее тащат к машине, послушно молчит, пока ее оставляют одну, терпеливо сносит все издевательства.
Вы хоть осознаете весь ужас ситуации? Ей достаточно было закричать. Как можно громче. Просто закричать и ничего этого бы не произошло.
– Мы этого не знаем.
– Я знаю. Знаю, что ее бы заметили, услышали, помогли. Но этого не случилось, потому что она молчала. А молчать ее заставили мы. И я в том числе.
Вы помните, я упоминал про странные звуки в церкви, когда прятался там под лестницей?
– Да.
– Я сказал, это было предзнаменование. Потому что стук дождя напоминал стук молоточка судьи. Я не верю в знаки, но в этот поверил. Хоть и слишком поздно...
– Робин, я хочу вернуться к одному моменту в вашей истории… Вы думаете, сестра умерла… так? Это несколько расходится с официальной версией.
– Я был там с ней, неужели вы так и не поняли?
– Ее задушили с помощью провода, предположительно шнура от дрели. Вам легче думать, что она сама контролировала свою смерть?
– По-моему, в этом вопросе неуместно слово «легче». Монстр или Дьявол – какая разница? Ее убили. Я просто рассказал, как оно было на самом деле.
– Но вы не можете этого знать.
– Вы очень упрямая.
– А ваш друг, он слышал всю эту историю? Тимми ведь приходил сюда, не так ли?
– Да, приходил. И да, я рассказал ему. Еще тогда, в детстве.
– И что он обо всем этом думает?
– Он поверил мне. Как и всегда.
– Получается, сама Робин показала вам, что случилось? Зачем?
– Я должен был знать, в тот момент незнание уничтожало меня. К тому же среди всех этих видений… мне кажется, Робин будто бы простила меня. Не могу объяснить, откуда такое ощущение… но я верю в это.
– Давайте будем верить вдвоем.
…
«Посреди ночи я проснулся от кошмара, где Черный Шак похищает Амалию на моих глазах. Я замер и не могу пошевелиться, лежу в кустах, руки полыхают от ожогов, и Амалия молча кричит одними губами, а изо рта не вылетает ни звука. Когда я пробудился, боль окатила с новой неведомой прежде силой, она скрутила меня калачиком на мокрой от пота постели, вынудила ненавидеть себя. И я был так одинок в этой кричащей боли…
– Этого не может быть! – стенал я, вырываясь из бреда.
Почему-то мы решили, что те, кто пострадал от Черного Шака, больше не подвержены опасности, им ничего не угрожает. Но почему? Что помешает зверю снова схватить свою добычу, раз в прошлый раз он ее упустил? Какая глупость! Самонадеянность! Болваны! Тупые, безмозглые болваны! А теперь слишком поздно… Круг замкнулся, как и сказал священник. Все начинается заново…
Рахель… грязный ублюдок…
Больше я не намерен стоять в стороне, как все остальные.
Ко мне вдруг пришла твердая уверенность, что нужно делать. Я выясню, кто стоит за убийством сестры, и найду Амалию, пока не слишком поздно!
Полный злобы и решимости рано утром я впервые за много месяцев пришел в церковь, встреча с Рахелем больше не пугала меня, а вот для него стала полной неожиданностью.
– Что ты здесь делаешь, мальчик? – растерялся он. Во мне проснулось примитивное желание поиграться с жертвой перед нападением. Я не гордился им, но ограничивать себя не стал.
– Я пришел помолиться, падре[1].
– Обращайся ко мне «святой отец», ты, маленький еретик, – епископ брызгал слюной, его взгляд горел ненавистью.
Я подходил ближе. Дай же мне до тебя дотронуться… говори, ругайся, ори, только не шевелись…
– Что ты делаешь?! – он испугался, сделал шаг назад. – Остановись! Остановись немедленно!
Я продолжил молча идти.
– Святые угодники! Я знал! Я всегда знал это! Ты! Ты это он! Он!
Я не знал, о чем он говорит, и не хотел знать. Сатана? Иуда? Черт? Антихрист? Не имеет значение. Епископ называл меня разными именами и… возможно, все они были не далеки от истины. Его слова подбадривали, пробуждали во мне темную силу.
Кричи, святой отец, кричи. Я хочу видеть твой страх.
– Силами данными мне нашим Господом Богом изыди Дьявол! – священник окропляет меня святой водой. Я не вскипел, не загорелся, сделал еще один шаг навстречу.
Он отходит назад, спотыкается, падает на пол. Его глаза полны ужаса, он уверен, что скоро встретится с создателем.
Еще шаг.
Жалобный стон. Он чувствует то же, что и я, лежа на том столе, где мне положено было умереть. Рахель не готов к смерти, видимо, не уверен, что его ожидает место в райском саду.
Страдай. За все зло, что совершил.
Я не спешу, чтобы упиться его страхом. Теперь власть в моих руках.
– Остановиииись! Монстр!
Я ощущаю, как в глазах загораются красные огоньки, они отражаются в трусливых глазах Рахеля. Вот что так напугало его – силы, что пробуждались во мне. А я наслаждаюсь. Все больше и больше.
– Кричи, – произнес я не своим голосом. Долго ждать не пришлось. Он издал страшный вопль, полный отчаяния.
– АААААААА!!!! НЕЕЕЕТ! ПРОСТИ МЕНЯ, ГОСПОДИ! Я РАСКАИВАЮСЬ!!! РАСКАИВАЮСЬ!!!!
Рахель бьется лбом об пол, поднимает руки к небу и снова опускает, повторяет это несколько раз. Он совсем потерял разум.
– Громче, Рахель, громче, громче, громче…
– ГОСПОДИИИИ!!!! НЕЕЕЕТ!!!!! НЕЕЕЕЕЕЕТ!!!!!!!!!
Я понял, что сейчас самый подходящий момент, подошел еще ближе.
– Ты убил мою сестру?
– НЕЕЕЕТ!!!!
– Отвечай. Ты убил ее? Не лги мне.
– НЕЕЕЕЕТ!!!! ЭТО НЕ Я!!!!!! ДЬЯВОЛ ЗАБРАЛ ЕЕ!!!!! НАСТОЯЩИЙ ДЬЯВОЛ!!!!
Я кладу руку на его голову и сжимаю ее, тут же несколько волосинок осыпаются, как осенние листья. Он дрожит. Маленький щенок вдали от мамы. Я жду образа, намека, но ничего не приходит.
– ТЫ УБИЛ МОЮ СЕСТРУ!? – кричу я и вдруг вижу ВСЕ.
Церковный полумрак, догорающие свечи и запах ладана… Сетчатая перегородка, разделяющая двух. Лица скрыты в тени.
– Святой отец, сможет ли Господь простить меня?
– Покайся, сын мой, Господь милостив, но слова твои должны идти от сердца…
– Но мое сердце ликует, отец. Я совершил страшный грех, но внутри оно ликует.
– Что ты совершил?
– Я был неосторожен… Обычно я не допускаю ошибок, но в этот раз… Теперь у меня будут проблемы.
– Что ты сделал, сын мой? Покайся, и я отпущу твои грехи.
– Это все девочка… я был неосторожен, и она умерла… допустил ошибку. Следовало быть бдительней. Понимаете, с детьми надо всегда быть начеку.
– Какая девочка? О ком ты говоришь?
– Да. Всего лишь одна из… Но я все делал правильно. В конце концов, я отпускал их. Да. И ее бы отпустил. Неужели нельзя было потерпеть всего чуть-чуть… Мелкая чертовка. Ну ничего не поделать. Сама виновата. Я ведь отпускал их… всегда отпускал.
– …
– И совсем недолго мучил, они просто спали… Ну? Вы отпускаете мой грех?
– В чем ты хочешь раскаяться?
– Что тут непонятного? Я не был осторожен. Девочка умерла.
– Ты жалеешь, что причинил вред бедному дитя? Или о своей неосторожности?
– А какая разница?
– Я не могу отпустить твой грех.
– Эй! Я не люблю получать отказ.
– Пожалей детей, чьи души ты загубил. Раскайся в грехах, что совершил. А затем ты должен сдаться в руки закона. Тогда я отпущу твои грехи.
– Ахахаха… закона. Я – управляю законом. Я И ЕСТЬ ЗАКОН.
– Убирайтесь, кто бы вы ни были.
– Нет. Сначала я хочу посмотреть на вас.
– Я не хочу вас видеть, уходите!
– Но вот он я, святой отец…
– Нет…. Нет, нет….
– Видите ли, каждый человек – преступник. Просто он еще не успел совершить преступление. Но может совершить. Так чем я хуже?
Один образ сменяет другой: толстая рука, влажная от пота, передает конверт с деньгами в тощую бледную руку священника; беседы за невидимой преградой, страстно рассказанные истории убийств с мельчайшими подробностями; грехи, что отпускают без раскаяния снова и снова; темные углы души Рахеля, где запрятаны удовольствие, жадность и гордость, которые он не хочет мне показывать.
– Святой отец… Я не могу остановиться. Я снова это сделал.
– Ты должен, сын мой.
– Я обещал себе. Для меня все закончилось хорошо, и я обещал остановиться и какое-то время держался, но вот опять… снова сделал это.
– Что ты будешь делать?
– То, что должен.
– Что это значит?
– У меня нет выбора. Публике нужен кто-то, кого можно линчевать, чтобы дальше жить спокойно. И я дам им такую возможность. Снова.
– Не намерен ли ты опять казнить невиновного?
– Невиновного? Так ли невинен был Найджел? Дебошир, пьяница, регулярно поколачивающий женушку и детей. Я сделал им огромное одолжение. Освободил их.
– Мы не в силах постичь замысел Божий, и не нам решать, кого и как наказывать за их грехи.
– Но я решаю. И я должен позаботиться об этих людях. У меня нет другого выбора.
– То есть еще один добропорядочный человек окажется убийцей. Как ты заставишь их поверить в это?
– Большая власть предполагает неограниченные возможности. И я обвиняю только тех, кто этого заслуживает. Так или иначе…
– Не делай этого, сын мой.
– Я плачу, вы отпускаете грехи – таков договор. Не нужно нарушать правила, я очень этого не люблю. Итак, даю еще одну попытку, святой отец.
– Да…
– Что? Я не слышу.
– Господь любит тебя.
– Он прощает меня?
– Покайся.
– Каюсь. Я был очень плохим мальчиком.
– Отпускаю грехи твои, сын мой. Давай помолимся…
Седеющие волосы, муки совести, церковное вино, потребляемое в неведомом количестве. Новые окна церкви, подиум, сидения, большой золотой крест. Все это ради Господа, ради людей…
– Что ты творишь!? – крик из темного угла, скрывающего двух заговорщиков.
– В чем дело? – строгий недоуменный голос из мрака.
– Зачем ты обвинил Билли Боба!?
– Я сделал тебе одолжение. Ты должен благодарить меня, мерзавец.
– Билл – хороший человек. Ты обещал наказывать только грешников…
– Я ничего тебе не обещал, святой отец. Но подумай, не ты ли жаловался, как этот человек угрожал тебе расправой? Слезно умолял разобраться с ним, решить проблему. Что ж, я решил.
– Нет, нет, я не говорил такого… я сказал, что…
– Ну? Что?
– Сказал, что…
– Он хотел обвинить тебя, отец. Посадить в тюрьму. Священнику не место в тюрьме.
– Но я ничего не сделал! Он подслушал наш разговор и все не так понял! Я…
– А это неважно.
– Но это все ты…!
– Мое слово весомей твоего. Ничтожный священнослужитель из маленькой деревушки. Не смеши меня!
–…
– Я спас тебя! И это благодарность? Рахель, ты хоть сам понимаешь, как сильно я рискую, прикрывая твою шкуру? Не слышу.
– Д-да…
– Ты сказал: «спасибо»?
– Спасибо.
– Отлично, вот что ты скажешь на следующей проповеди…
Совсем недавний образ: взъерошенные волосы, безумные глаза епископа мечутся из угла в угол. Он не может больше ждать, это невыносимо, сейчас сам пойдет и ворвется в дом судьи и тогда…
Двери открываются.
– Ты опоздал! – визжит Рахель писклявым голосом.
– Я был занят, – отвечает судья улыбаясь.
– Нет! Я большен так не могу! С меня хватит!
– Тише, отец. Не кричите так громко.
– Снова пропала девочка! Я больше в этом не участвую! Ты – подонок!
– Слишком поздно.
– Нет!
– А я говорю: да. Одно мое слово, и ты будешь гнить в тюрьме до конца своих дней. Не вынуждай меня поступать так.
– Мне все равно. Больше ты меня не заставишь!
– Я слаб, отец. Меня очень легко искусить. Что говорит библия о помощи слабым и немощным?
– Ты сам Сатана! Грешник!
– Все мы несем свой крест. Но если ваша ноша стала слишком тяжелой, отец, я могу помочь. Освободить.
– Отпусти девочку.
– Конечно. Вы потеряете место. Не станете архиепископом. Не попадете в Палату лордов. Я превращу вас в отброс общества. Будете мыть полы в тюремной камере до конца дней.
– Я больше не могу…
– Надо было думать об этом раньше. Ты продал душу Дьяволу, Рахель, с тех пор она тебе не принадлежит. Делай, что говорю.
– Остановииись, демон! – жалобно завыл священник, вырвав меня из видения.
– Это ты настоящий демон, – обвиняю я в ответ и одергиваю руку.
Он плачет. Жалкий, ничтожный червяк. С моих глаз тоже капают слезы. Я не знаю, что делать, вся злость куда-то испарилась, каждая клеточка тела заморозилась и потяжелела в несколько раз. Душа покинула тело, я будто наблюдаю за собой откуда-то сверху. Какой теперь смысл? Все встало на свои места, но ничего нельзя исправить. Сколько ни злись, сестра больше не вернется в этот мир.
Рахель по-собачьи скулит, склоняясь перед мной в коленях. В тот момент мне казалось, я мог убить его одним прикосновением, столько во мне скопилось сил… Может, так оно и было. Может, гнев Божий хотел пройти через мои руки и поразить грешную душу священника. И я… отпустил его. Сжалился. Сам не знаю почему. Моя злость испарилась, наступило облегчение. Я просто оставил его там, на полу, одинокого и уничтоженного. Свет внутри меня победил.
Вот такой вот я трус.
А на следующий день он уехал из города. Больше я ни разу его не видел. Утренняя месса не состоялась…»
…
– Значит, именно так вы узнали, кто виновен в смерти сестры?
– Да. Так было на самом деле.
– Вы никому об этом не рассказывали?
– Кто бы мне поверил?
– Как вы восприняли правду? Я о том, что эти сведения полностью развенчивают миф о Черном Шаке. Для ребенка бывает тяжело отказаться от фантазий и принять действительность реального мира. Вы уже познали его жестокость и хватались за идею о монстре, как за спасательный круг, я понимаю, но… не стал ли этот момент переломным, то есть чертой, за которой пришлось резко повзрослеть?
– Черный Шак существует, просто не в таком виде, как мы полагали. Я думал, вы поймете это… А по поводу черты… что ж, в каком-то смысле я до сих пор не повзрослел и уже не повзрослею. Навечно останусь тем мальчишкой, что садил каштаны со своим другом и дергал сестру за косички.
– Да, но я спрашивала не совсем об…
– Вы как-то сказали, что дьявол – это завуалированная форма человека и, черт возьми, как вы были правы!
– Вы все-таки осознаете, что убийца вашей сестры – человек?
– Поймите, иногда человек и монстр – это одно и то же. И сейчас я хочу добавить еще несколько слов о монстре…
…
«Он никогда о себе не рассказывал и не давал интервью, но журналисты умеют докопаться до правды, если захотят. Да и что вообще можно утаить, если в доме полно слуг? Это сыграло мне на руку, ведь однажды наступил день, в котором я судорожно собирал информацию по обрывкам старых газет, чтобы узнать хоть что-то об этом человеке. Вот несколько значимых фактов.
Всю жизнь судья прожил со своей семьей на юге Англии. В детстве у него была младшая сестра Вайолет, она умерла от кори в возрасте семи лет. После этого Фредди выпустил зубки, стал непослушен и капризен. В 12 лет он подрался с беспризорными мальчишками, получил перелом черепа и ушиб мозга, после чего чуть не умер, но был успешно прооперирован. Он провел в больнице 4 месяца. После трепанации черепа остался уродливый шрам по всему темени. Может, после этого мальчик и решил взять закон в свои руки, кто знает?
Ранее довольно спокойный ребенок теперь стал злобным и неуравновешенным, мог вспылить от любой мелочи. Например, если ему приносили чай без сахара или забыли подать ложку, чашка с кипятком летела в стену, разбиваясь в дребезги и пугая окружающих. Проблемы с гневом становились сильнее, Фред устраивал конфликты, вступал в драки, мучил домашних животных. В конце концов, пришлось отказаться даже от растений, потому что горшки с землей летали по дому, будто неприкаянный злой дух. Родители Фреда, их звали Уолтер Стивен и Дейзи Ханна, были очень обеспокоены его поведением, но принимали это с завидным смирением. Вероятно, считали, что так Господь наказал их за маленький грязный секрет, утаенный от сына, а точнее: что приходились друг другу родными братом и сестрой. Фредди все равно узнал об этом во время учебы в университете, когда копался в архиве, исследуя родительское древо. Он уже имел определенные статус в обществе и так разъярился, что сломал отцу руку, боясь, что эта информация повредит его карьере, если всплывет. Конечно, папаша его легко отделался, в этом я не сомневаюсь.
Однако, чтобы как-то утихомирить мальчика, который уже будучи подростком совершенно не умел контролировать гнев и постоянно впутывался в неприятности, отец постарался привить ему новое хобби. Они соорудили мастерскую в подвале, где Уолтер учил сына деревообработке. На радость домочадцев это сработало. Фред увлекся и каждый раз во время приступа гнева спускался в подвал и вырезал очередную фигурку животного в изощренной позе. Да, все его творения были… знаете, как говорят, полны жизни, а вот здесь наоборот… полны смерти. Он вырезал мертвых животных с распоротыми животами и сломанными шеями, возможно лепил с натуры, так сказать. Ну, находил трупы на дороге или в лесу, а может, и сам прикладывал руку к убийствам, кто знает? Олени, крысы, собаки, волки, бобры и многие другие деревянные трупики украшали полки мастерской. Через несколько лет к ним присоединились еще и чучела животных.
Короче, кое-как он справлялся и отлично поддерживал статус в обществе, да и в целом людям нравился. Фред успешно окончил обучение в Кембридже и устроился работать адвокатом в Лондоне. К тому времени началась Вторая мировая война, но ему удалось избежать призыва благодаря своей прошлой травме. А его родовое гнездышко забрали под нужды войны и переделали в госпиталь для раненых военнослужащих. Подвал использовали для временного хранения трупов, чем Фредди был крайне недоволен, хоть и ничего поделать не мог. В последний год войны Уолтер Пуч подозрительным образом упал с лестницы, ведущей в подвал, когда сын гостил дома. Просто еще одна маленькая смерть, ничего необычного.
Карьера Фреда шла в гору, долгие годы он нарабатывал опыт, защищая в суде убийц и насильников. Его восхищала власть, какой обладают судьи, решая судьбу других людей, и он мечтал однажды этой власти добиться. Фред многим пожертвовал, к тому же прекрасно умел убирать конкурентов, так что к сорока трем годам занял почетную должность судьи Королевского городского суда Лондона по тяжким и особо тяжким преступлениям. На этом мы его и оставим…»
…
– Зачем вы изучали личность судьи?
– Хотел узнать, что у него в голове. Вам неинтересно?
– Меня больше интересуете вы.
– У меня осталось к нему очень много вопросов.
– По-моему, некоторых понимать вовсе не нужно.
– Любой человек, пережив страшную потерю, будет задаваться вопросами: почему? и за что? Я лишь хотел получить ответы.
– Робин, иногда ответа просто нет.
– Ответ есть всегда, если научиться его видеть.
[1]Падре – форма обращения к католическому священнику в Италии и Испании.
«Однажды утреннею мессу епископ начал с цитаты одного из верховных судей Великобритании: «Там где бог бессилен, в игру вступает правосудие». Вот так напыщенно и пафосно. Об этом мне поведал Тимми, он стал часто посещать проповеди, вероятно, надеялся найти что-то… за что можно уцепиться. Я его не виню, сам был таким… пока не поломался.
– Я хочу сказать, что Бог не покинул нас, он пытался помочь, но не смог. Да. Я признаю, что Господь не всемогущ. Иногда он предпочитает не вмешиваться в дела людей... Но затем у нас есть закон! Чтобы охранять, чтобы защищать, чтобы оберегать… И мы должны быть благодарны. Мистер Пуч явился к нам в тяжелые времена, как мессия, и спас нас от Дьявола! Возблагодарим Господа, что послал нам спасителя! Аминь!
Да, Рахель пытался возвести мистера Пуча на пьедестал, а когда долго вдалбливаешь какую-то идею людям в голову, они начинают верить. Эти двое определенно сговорились и что-то затеяли, но тогда я этого не замечал. Просто было странно наблюдать, как священник и судья стоят рядом и перешептываются в темных углах церкви и возле нее. Оба в черных мантиях, они глядели, как две призрачные тени, застывшие в полумраке.
Я злился. Ненавидел их, сам до конца не понимая причины такой лютой ненависти. Эти двое пробуждали во мне самые древние звериные инстинкты: я жаждал их уничтожить, разорвать в клочья, сожрать живьем. Должно быть, пугающе слышать такие страшные желания у ребенка, если вспомнить, что мне было 9 лет? Но не волнуйтесь, так я вижу это сейчас, но в прошлом осознавал только дикую ярость, бушующую в груди. Невозможно описать, как тяжело было ощущать свое бессилие и понимать, что смерть сестры остается безнаказанной. Противник был сильнее, а значит, ты можешь трепыхаться в его лапах, сколько пожелаешь, да только все равно окажешься съеденным.
Одним февральским утром мне не посчастливилось встретить выходящего из церкви судью. Я чуть не сбил его велосипедом, но в последний момент резко свернул влево и повалился на землю. Он встал надо мной, загораживая солнце, и теперь я думаю, это был очень аллегоричный момент, потому что судья принес нам тьму. А как по-вашему нужно бороться с тьмой? Я подскажу: что вы делаете в первую очередь, войдя в темную комнату?
Пуч склонился надо мной, но не подал руки, и тем лучше, ведь я мог плюнуть в нее.
– Ты тот самый мальчик, что потерял сестру, – сказал он равнодушно.
Я промолчал. Хотел встать, но толстая туша судьи занимала все пространство надо мной.
– Нужно быть внимательней на дороге. Или ты любишь причинять боль другим? – широкая улыбка растеклась по лицу, ее уголки запрятались в жирные складки.
Я отполз в сторону и встал на ноги, он тут же сделал шаг вперед. Расстояние между нами составляло не больше ладони. Мне стало некомфортно, но ему именно это и было нужно.
– Я задал вопрос: тебе нравится причинять боль?
– А вам? – я поразился своей смелости. Этот человек мог «нечаянно» упасть на меня и раздавить насмерть, никто бы его не осудил. Просто несчастный случай. Новые заголовки газет:
«СУДЬЯ РАЗДАВИЛ МАЛЬЧИКА ТЯЖЕЛОЙ НОШЕЙ ЗАКОНА»
Но останавливаться уже поздно.
– Вам нравится делать больно?
В его глазах загорелись огоньки. Я попал в точку.
– Что ты несешь, мальчик? Это бабушка научила тебя так разговаривать со старшими?
Я не ответил, поднял велосипед, собрался уехать. Он схватился за руль, буквально выдернул его из рук.
– Будь она повнимательней, твоя сестренка скакала бы сейчас по полям, а не лежала в могиле.
Я взорвался.
– Неправда! Лучше бы вы ловили убийцу, а не сажали невиновных, мистер! – я попытался вырвать велосипед – бесполезно, отошел на два шага назад. Он продолжил.
– Не нужно было шляться по ночам с маленькой сестрой. Но глупые мальчишки вечно лезут, куда не следует, – судья отпустил руль, велосипед повалился на бок.
– И не гоняй так быстро. Ты можешь убиться.
Я чувствовал угрозу в его словах, но не осознавал ее в полной мере. Сел на велосипед и умчался еще быстрее, чем приехал.
Ненавижу.
Тимми доложил мне, что день ото дня епископ становится все более нервным и напряженным. Он заикается, делает неуместные паузы, теряется при виде судьи, а как-то раз вообще сбежал, не закончив проповедь. Некоторые говорили, что он сильно переживает, что не уберег несчастных девочек, другие, что священник теряет веру. Особенно тяжело это было для родителей Энн Мари, церковь осталась их последним утешением. Кто-то пустил сплетню, что Рахель злоупотребляет вином: вид у него какой-то потрепанный, запах соответствующий и двух слов связать не может. Неужто попал в лапы Дьявола? Не верю! Однако церковь все еще преображалась: обновленная крыша, стены; не укрылась от глаз прихожан и новая сутана священника с золотой обшивкой.
Но оставим это на его совести. Мы с Амалией стали гораздо ближе, и наши отношения наполнились романтикой. Я не боялся держать ее за руку, при всех шептать на ухо всякие любовные глупости, а она целовала меня при любой возможности. Мы породили много сплетен, но мне было все равно. Я до сих пор убежден, что Амалия тот самый лучик света в моей жизни, что пробивается сквозь темные тучи. Она стала для меня безопасным островком, и, находясь рядом, я словно бы жил по-настоящему, а не делал вид. И все же внутри я умирал, несмотря на видимость счастливого влюбленного мальчишки.
Амалия ждала подвигов, ей нравилось давать мне задания и проверять, насколько я с ними справлюсь. Когда я поделился с ней историей, как мы с Тимми чуть не попали под трактор, она захотела отведать той самой кукурузы с поля старика Берта. И мне снова пришлось погостить на его ферме, хоть я и давал себе слово, что больше к нему ни ногой. Берт заметил меня убегающим с поля вместе с кукурузой и прокричал такие страшные проклятия, полные ярости и ненависти, что я вылетел с его фермы быстрее пули, и даже трактор не мог напугать меня сильнее. А как-то раз Амалия озвучила следующее желание:
– Хочу сходить в кино. Настоящее.
И я поник.
– Но, Амалия, у нас нет кинотеатра. А до Лондона мы сами не доберемся.
– Представь, как здорово будет сидеть среди людей, держаться за руки и есть попкорн…
Забавно, что про фильм она не сказала ни слова. Будто он тут не имел значения.
– Ага, может, однажды, когда станем старше…
Она обиделась и отвернулась. Амалия вообще любила покапризничать, а с тех пор как решила называть себя моей девушкой, делала это постоянно. Правда все девчонки этим грешат, не так ли? Все, кроме одной… Но об этом позже.
Амалия не разговаривала со мной 4 дня, а я все не мог ничего придумать. Спасибо мистеру Пику, моему учителю, который во время одного урока вдруг достал проектор и показал нам фильм об африканских животных. Решение пришло само собой. Я подглядел, где учитель прячет проектор, а двери в кабинет он не запирал. После школы я предложил Амалии сходить в кино, она засияла. Вечером я провел ее обратно в школу через окно миссис Даунс.
– Ты обещал, что мы пойдем в кино! – возмущалась она. – Я ухожу.
– Подожди, это сюрприз.
Мы бегали с фонариком по пустым коридорам, скрываясь при шуме ветра, что бил в окна. Хотя никого в это время в школе нет, а значит, бояться нечего. Но страх только усиливает любовь, вам так не кажется? Неважно... Мы пробрались в кабинет Пика, я передвинул парты подальше от нас. Порылся в вещах учителя, но ничего не нашел. Почти потерял надежду. Амалия заскучала, зевнула. Затем опомнился, что мне нужен другой ящик, и наконец – бинго! Я повторил все в точности за учителем, и через 10 минут у нас был свой маленький кинотеатр. Я был безмерно горд собой, а вот Амалия сидела все с таким же скучающим видом.
– Тебе не нравится? – спросил я. – Не совсем кино, зато здесь никого! Только мы!
– Да-да, все хорошо, – вяло ответила она, затем добавила: – Ой, Бобби, ты бы хоть покушать захватил, пусть не попкорн, но хоть хлебушка. Или цветы. Это же свидание. И вообще, ты же не думаешь, что я не видела этот фильм о животных? Мы ведь в параллельных классах, дубина!
Она засмеялась, чем разбила влюбленное детское сердце, вернув меня с небес на землю.
– Извини, я не знал, где взять другую кассету.
Амалия резко изменилась в лице, улыбнулась, глаза излучали добро.
– Да я просто шучу. Это самый трогательный твой поступок! Мне очень нравится! Спасибо, Бобби, – затем поцеловала меня, стараясь сделать это по-взрослому, а не как обычно, но, если честно, получилась какая-то ерунда. Я почувствовал, что она не врет. В ее поцелуе было столько тепла, сколько я не получал в жизни. Она положила голову мне на плечо, и мы стали наслаждаться видом жирафов, бегающих по саванне. Прекрасный вечер. Вот бы он не кончался. Таких моментов у нас случается всего несколько за всю жизнь. По крайней мере, за мою жизнь.
Я проводил ее домой. Амалия вздернула волосами, они ударились мне в лицо (уверен, она сделала это специально), затем подскочила на порог, обернулась на прощание.
– Знаешь, я люблю тебя.
Я растерялся и ответил что-то вроде:
– Знаю.
Самое нелепое, что можно сказать в такой ситуации, не считая «спасибо», но ее, кажется, это не расстроило. Она задорно улыбнулась, открыла дверь.
– Амалия.
– Да?
– Когда-нибудь я свожу тебя в настоящее кино. С попкорном и цветами, все как положено.
– Еще бы! – весело вскрикнула она и убежала.
Такой я запомнил ее: капризная, веселая девчонка с мягким сердцем.
На следующий день Амалия не пришла в школу. Ничего серьезного, наверно, заболела, решил я. Либо проспала, ведь мы вернулись домой совсем поздно. Да и знаете, прогуливать школу – это же святое дело. Вероятно, даже вы парочку раз пропускали занятия, сказавшись больной, не так ли? В любом случае, нет причин для беспокойства, если твоя девушка разок не явилась в школу. Я не рассказал Тимми о нашем очередном свидании, он и без того обзывал меня «жигало», чем постоянно бесил. Хотелось врезать ему по лбу или пнуть под сраку, чтобы поставить засранца на место. Взамен этого я просто намекал, что сам-то Тимми, несмотря на свое обаяние, так и не смог склеить какой-либо девчонки, вот и завидует другу, и он мигом затыкался.
Во время второго урока на улице раздался шум сирены, и все кинулись к окну. Все, кроме меня. Полицейская машина пронеслась по дороге в сторону деревни и тут же породила кучу слухов, что вскоре разнеслись по школе со скоростью света. Знаете, детишки бывают очень жестоки, я бы даже сказал – беспощадны, вспомнить хотя бы «Повелителя мух». И уже к следующей перемене мои дорогие одноклассники делали ставки, кто же в этот раз стал жертвой очередного маньяка. Я старался игнорировать их, но не мог заглушить тревожный голос разума, что напевал мне горькие слова утраты.
В тот день мы с Тимми собрались пойти ко мне, а по пути захватить с собой Мишель – которая, кстати говоря, делала отличные успехи в учебе и вообще стала любимицей учителей – и Амалию, если она здорова. Погода стояла ветренная, а значит, можно расправить паруса на нашем корабле, почувствовать настоящую свободу, преодолевая шторм. Правда Амалию все труднее было уговорить веселиться с нами, ее больше интересовали взрослые вещи (по сути, девчачьи) типа причесок, платьев и свиданий, а детские игры привлекали все меньше. Через 6 дней ей исполнялось 10 лет, и за все время нашего знакомства она ни на секунду не позволяла мне забыть, кто тут старше.
Но попытка не пытка, и сразу после школы мы с Тимми отправились к дому Амалии, чтобы забрать ее с собой. К тому времени тревога полностью овладела мной, и я отдал ей власть. В доме Кэтрин не горел свет, да и с чего бы ему гореть среди бела дня, а? Но этого оказалось достаточно, чтобы я запаниковал.
– Нет, Тимми! Я не могу! – неожиданно вскрикнул я.
– Ты чего? – удивился он.
– Погоди, тяжело дышать…
Я сел на землю, прямо в лужу, схватился за грудь и стал отчаянно хватать ртом воздух, словно никак не мог сделать полноценный вдох. Друг смотрел на меня, как на идиота.
– Что ты придуриваешься? Теперь у тебя вся задница мокрая, нельзя показываться дамам в таком виде.
Он подошел к двери, нажал на звонок, затем еще раз. Перед глазами потемнело. Будто мир снова рушится. В безнадежной попытке собрать его по частям я падал глубоко в бездну отчаяния. Тимми уже колотил в дверь кулаком, никто не открывал.
– Ну, наверно, уехали в больницу, – заключил он, но по выражению лица я понял, что Тимми не верит своим словам.
– А как же полицейская сирена?
– Да мало ли! Может, дядя Гарфилд опять напился и поколотил жену или какой-то воришка влез в дом…
Мы оба понимали, что это бред. За всю нашу жизнь мы впервые увидели полицейскую машину несколько месяцев назад.
– Пошли домой, давай вставай, – он помог мне подняться, ноги дрожали, не хотели стоять ровно.
Тимми проводил меня домой, всю дорогу мы шли в полной тишине. Улица пустовала, будто все жители сговорились и куда-то исчезли. Бабушка встретила нас на пороге с корзиной постиранного белья в руках.
– Вот ты где, Робин! Помоги мне развесить вещи, – она всунула мне в руки корзину, и я тут же повалился вперед под тяжестью вещей. Руки не хотели слушаться, они словно принадлежали не мне.
– Здравствуйте! – звонко крикнул Тимми.
– Здравствуй, дорогой, будешь теплого молока? – ласково ответила бабушка.
Я оставил корзину на земле и набрался смелости для самого главного вопроса.
– Бабуля, зачем приезжала полицейская машина?
Она сама подняла корзинку и принялась развешивать белье, пропуская вопрос мимо ушей, словно он не имел никакого значения.
– Бабуля… ответь.
Она даже не повернулась в мою сторону.
– Ох, да это… Ты разве еще не слышал? – ее голос звучал оживленно, почти радостно. – Дочка Кэтрин опять пропала. Вечером еще была дома, а с утра куда-то запропастилась…
Голос бабушки доносился издалека, будто сквозь сотни миллионов километров или через невидимую бетонную стену, и становился все тише. Временами исчезал вовсе. То ли кто-то намеренно выключал звук, то ли это я проваливался куда-то вниз. Внезапно в ушах громко зазвенело, перед глазами пронеслись помехи, как у телевизора, затем я резко вернулся в наш мир и стал четко видеть и слышать.
– …но ты не переживай почем зря, Робин, – продолжала бабушка. – Я говорила с епископом, он считает, что круг замкнулся и все начинается заново. Завтра дочка Кэтрин вернется домой, вот увидишь.
Меня злило, что Мэри не называла ее по имени, а также это холодное равнодушие, с которым она сообщила мне об исчезновении Амалии. Бабушка не могла не знать, как мы близки, все свободное время я проводил со своей дорогой подругой, но после смерти Робин у Мэри как будто отключилось сочувствие.
– Ее зовут Амалия, – жестко сказал я, чувствуя, что превращаюсь в нечто злобное, – а меня Бобби.
Но голос прозвучал не очень уверенно, что разозлило меня еще больше. Бабушка не обратила внимания на этот маленький протест. Тимми положил руку мне на плечо.
– Бобби… успокойся, – промямлил он.
Я скинул его руку одним резким движением.
– Уходи, Тимми. Быстро.
– Ну ты чего…
– УХОДИ! – завопил я, как ненормальный, поворачиваясь к нему. – ПОШЕЛ ВОН!!!
Тимми был в ужасе, наверно, никогда не видел меня таким. Его лицо исказила гримаса боли и сочувствия, он последний раз посмотрел в мою сторону, видимо, надеясь, что я передумаю, и молча ушел. Бабушка продолжала развешивать белье, предпочитая не вмешиваться в мальчишечьи разборки. Я смотрел на ее беззаботное лицо, лишенное всяких эмоций, слушал, как она подвывает под нос мотив какой-то старой песни, и вспоминал Кэтрин, доброе открытое сердце Кэтрин, с каким она пришла к нам в дом, чтобы поддержать бабушку после смерти Робин. Я вспоминал, как Кэтрин защитила меня перед епископом и толпой обезумевших соседей, пока бабушка стояла в стороне. Какая огромная пропасть пролегала между этими двумя женщинами, и как несправедливо пострадали они обе от одного горя. Это могло бы объединить их, но бабушка решила сделать вид, что ничего страшного не происходит. Она снова встала с краю, предпочитая не вмешиваться. И я ненавидел ее в тот момент. О боги, как же сильно я ненавидел ее! Я бы мог убить ее… позволить тьме внутри выйти наружу, обрушить весь гнев на ее хрупкие плечи… Тогда впервые я почувствовал, что во мне сокрыто что-то темное и опасное, и отныне я должен контролировать это, если не хочу причинить кому-то вред… Или не должен.
Не смотрите с таким нескрываемым презрением. Да, это также история моего падения, о чем вы знали с самого начала. Только не говорите, что у вас никогда не возникало желания вырваться из оков, сорваться с цепи, на которую нас посадили условные социальные устои. И не нужно спорить. Из нас двоих я хотя бы не лицемерю. Снаружи только маска, а внутри мы все одинаковые.
Я бежал через виноградные лозы, выдергивая их по пути, разрывал на мелкие части, топтал и давил. Мне хотелось уничтожить что-то прекрасное, превратить в пыль, прикоснуться к разрушению. Я столько сдерживался, что теперь готов был выпустить всю боль, копившуюся долгими месяцами. Около поля стоял наш старый корабль. На гнилых досках большими кривыми буквами, нарисованными Мишель белым мелом, выведено: РОБИН ГУД.
«Ей будет приятно, когда она вернется», – говорил Тимми про Робин. Однако она не вернулась. И не вернется. Какой наглый обман, огромная ошибка… Несправедливо.
– Иди на хер, Тимми! – завизжал я и с яростью пнул корабль. Хрупкий корабль, буквально сделанный из говна и палок, повалился на бок, поверженный, но меня это не остановило. Я орал и пинал доски, разрывал руками веревки и паруса, крушил, ломал, позволяя гневу поглотить меня целиком. Чистейший акт невероятного разрушения. Это было прекрасно. Когда я закончил, почувствовал огромное облегчение, тьма внутри меня ушла, а останки корабля валялись рядом, как следы моего маленького преступления. Я вспомнил, как бережно мы с друзьями строили его, сколько любви вложили в каждую скрепленную дощечку, и устыдился. Ну что ж… Наш корабль не пережил шторм. Такое бывает. Я встал и побрел обратно в сторону дома.
Так пропала моя дорогая Амалия, это случилось второго марта, всего через день после того, как Билли Боб получил свой приговор. Черный Шак не любил ждать слишком долго, его аппетит рос с каждым новым убийством. Возможно, он возомнил себя неуязвимым и решил, что в праве отнимать чужие жизни, ведь если тебя не могут остановить, стало быть, сам бог желает, чтобы ты продолжил...»
…
– С того дня я больше ни разу не чувствовал себя нормальным.
– Мне очень жаль это слышать.
– Вы знаете, что я пытался умереть? Конечно же, знаете, но, должно быть, только об одной попытке. Верно?
– Да, это было 3 года назад, тогда вы пролежали в психиатрической больнице четыре недели. Значит, были и другие?
– Вам негде было прочитать о них, потому что никто об этом не знает. До сих пор. Первый раз я пытался покончить со всем на втором курсе колледжа. Я попал во власть пьянства и злоупотреблял кое-какими веществами – только не спрашивайте подробностей, это совсем ни к чему. Меня собирались отчислить за пропуск занятий и долги, и я… запаниковал. Жизнь казалась бессмысленной шуткой злого создателя, который смотрит и смеется надо мной.
На самом деле это был минутный порыв из-за эмоционального кризиса, не более того. Я выпил залпом несколько бутылок пива и съел небольшую горсть обезболивающих, затем лег в кровать и уснул. Тогда я не знал, что умереть так нельзя, представлял, что просто засну и вся боль уйдет вместе со мной. Но через пару часов я проснулся с дикой тошнотой и головной болью. В правом боку сильно кололо, я согнулся пополам и стал беспрерывно блевать.
Прошло несколько часов, а меня все тошнило, и тогда я мечтал о смерти еще сильнее прежнего. Вернулся сосед по комнате и, увидев меня в больном состоянии, очень перепугался. Он хотел отвезти меня в больницу, но я настоял, что справлюсь сам. Только попросил оставить мне побольше воды на столе, а ему приказал переночевать сегодня у подружки. Долго уговаривать не пришлось, хотя перед уходом Бен оттер всю блевотину с пола, стен и одеяла, чтобы освободить мне место для новой. Меня тошнило до глубокой ночи, а боли в животе не давали уснуть, но как ни странно к утру ушло и то, и другое. Я мечтал умереть, чтобы избавиться от страданий, а тут они исчезли сами собой. Я понял, что умирать – это больно и мучительно, и что-то нашло на меня в тот момент, заставило взять себя в руки. Я завязал с выпивкой и прочим, взялся за учебу и со всем справился, правда пришлось остаться на второй год. Об этом никто так и не узнал.
– Почему теперь вы решили поделиться со мной?
– Чтобы вы понимали, что с тех пор, как монстр забрал мою сестру, я уже никогда не был здоровым человеком. Никогда. И никогда им не стану. Простите.
– Вам не нужно извиняться за то, кто вы есть.
– Второй раз я попробовал через полтора года после первого. Никаких особых причин для этого не было, но я вдруг почувствовал, что мир вокруг меня не существует, он не более, чем видение, а сам себе я казался ненастоящим, словно Пиноккио, искусственный деревянный мальчишка. Это тяжело объяснить, если честно…
– Я понимаю.
– Конечно. Конечно, вы понимаете. Я забыл. Я был болен – теперь я это знаю.
Не стану пестрить подробностями – это ни к чему. Скажу только, что сделал это ночью в гараже моего друга. Чувства людей, которые найдут бездыханное тело по утру, совершенно меня не заботили… В общем, к счастью, у меня ничего не вышло, и, наделав шуму, я трусливо сбежал в спальню, а на следующий день делал вид, что как и все понятия не имею, что это было. Неужели призрак? Видимо, да, мама дорогая! А вы тоже слышали? Ого!
– Думаете, это смешно?
– Вовсе нет. Прошу прощения…
– Вы не обращались за помощью?
– Как и многие другие, я считал, что помочь мне невозможно. К тому же главная проблема была в том канале, через который ко мне поступали чувства других людей… Я не знал, как закрыть его.
– Значит, так вы это называете?
– Назвать можно как угодно, это неважно. К тому времени я уже очень устал от чужой боли, разочарований и несбыточных желаний, они лежали тяжким грузом на сердце, а избавиться от них казалось невозможным.
– Очевидно, вы стали слишком чувствительны. Эмпаты действительно как будто предугадывают эмоции людей.
– Нет, я говорю не об этом. И вам хорошо это известно.
О последнем случае вы, наверно, знаете больше моего. Я был настолько выжат, что не чувствовал абсолютно ничего. Добился желаемого, но… жить в этой бесконечной пустоте было еще тяжелее. Понимаете, когда ты мертв внутри, уйти из жизни кажется самым логичным решением. Это даже не убийство… скорее, освобождение от пут, удерживающих тебя на земле. И не смотрите на меня с таким ужасом – говорю же: я был болен. Так мыслит больной человек. Вам ли не знать?
Меня нашли в отеле. Тимми, черт бы его побрал, заподозрил неладное, когда я не вышел на связь, и сообщил менеджеру отеля. Вот тогда-то я и попал в больницу.
– И как прошло лечение? Оно вам помогло?
– Да, более чем. На время оно прикрывало канал, и я будто оживал, а затем все возвращалось вновь на круги своя. Если бы я только знал, что таблетки имеют такое свойство, давным-давно бы подсел на них. С тех пор я пил их постоянно.
– Однако мы здесь.
– Однако мы все равно здесь, да.
– Получается, они перестали действовать?
– Однажды все заканчивается. И вы, и я, все наши деяния канут в небытие вместе с остальным миром…
– Понятно.
…
Справились? Тогда попробуйте пройти нашу новую игру на внимательность. Приз — награда в профиль на Пикабу: https://pikabu.ru/link/-oD8sjtmAi
«…Мы не праздновали ни Рождество, ни Новый год, хотя деревня была полна шума и радости. Тем не менее я решил сделать бабушке подарок, хотел нарисовать портрет Робин подаренной пастелью. Тогда-то мне и пришлось признать, что художник из меня никакой. Сколько я ни старался, но черные линии не желали складываться в красивое личико сестры, а других цветов я не использовал. В итоге я нарисовал Робин, лежащей в гробу, а рядом собачью морду, и вот здесь уже использовал красный, чтобы выделить глаза. Посмотрел на свою работу, скомкал лист и выбросил.
Церковь претерпела определенные… изменения. Рахель вставил новую раму под окна, поменял сидения, переделал пьедестал, затем и вовсе стал активно делать новую пристройку. Короче, из деревенской церквушки лепил храм божий. Он явно преследовал какую-то цель, может, надеялся привлечь больше внимания, но сдается мне, что все его цели отдают не божественным, а чисто эгоцентрическим. Неоднократно они с судьей оживленно обсуждали что-то, прогуливаясь вокруг церкви, и при этом оба активно жестикулировали. Что ж, видимо, главный клиент был доволен…
А к середине января произошло новое убийство. Дочь мистера и миссис Стоун, Энн Мари, ей было 8 лет. Вот так, будто гром среди ясного неба, когда все уже позабыли о Душителе из Эмберли, мы вновь погрузились в этот кошмар…
Это случилось 16 января, был день рождения Питера, главы семейства, семья готовилась к празднику. Журналисты подробно описали, как выглядел дом Стоунов в тот день: накрытый стол с белой скатертью, зажженные свечи, полевой букет в вазе – его собрал Питер для своей жены Джессики, столовые приборы, разложенные по тарелкам, свежие фрукты в глубокой салатнице и праздничный торт посреди стола. Чтобы вы лучше прочувствовали момент, поняли, сколько радости таилось в сердцах двух людей.
Осталось дождаться дочери из школы, которая почему-то задерживается. Час. Два. Звонок учителю: Энн Мари ушла одна сразу после звонка. Вероятно, заглянула к подружке в гости. Нет, Лиззи давно дома, но без подруги. Миссис Стоун не стала обращаться к епископу за помощью, как у нас было принято ранее, а тут же вызвала полицию. Никаких следов не обнаружили, никто не видел Энн Мари. А через 2 дня полиция нашла ее тело у реки в двадцати километрах от Эмберли.
«Бедные родители, чьи жалобные крики разносились по окрестным полям и были слышны у самого Лондона, слышны для тех кто открыт к чужой печали, не смогли выдержать вида изувеченного тела дочери. Столь чудовищное преступление не впервые происходит в окрестностях деревушки Эмберли…», писали газеты. Сухо и наигранно. Я никогда после этого не касался рук миссис и мистера Стоун, потому что не хотел знать, что творилось у них в душе. Достаточно было огня, полыхавшего внутри меня. Однако я присутствовал на похоронах, и не нужно обладать моими силами, чтобы понять, какие страдания испытывали наши соседи, потерявшие единственного ребенка. Все отражалось в их лицах, перекошенных от боли. Силуэты Джессики и Питера напоминали две призрачные полусогнутые тени у гроба, которые, если присмотреться, можно разглядеть над каждой могилой погибшего ребенка. Над могилой Робин навеки застыла моя.
Вновь поднялась суматоха, полицейские навестили всех жителей, включая детей. Готов поспорить, они опросили каждую бродячую кошку в радиусе десяти миль, что, в общем-то, не худшая идея, ведь кошки видят больше других. Они знают такие вещи, о каких мы можем строить лишь туманные догадки. Я почувствовал это однажды, взглянув в глаза Блинчика, дремавшего на постели сестры: они все понимают. К нам тоже приходили: Сэм Дерман настойчиво расспрашивал о моих взаимоотношениях с Энн Мари, а затем опять выяснял детали исчезновения Робин. Он изменился: сутулая спина, хмурое лицо, подергивающиеся щеки, весь скукоженный, будто смятый лист. Что он искал в нашем доме? Какие вещи заботили констебля в тот момент, заставляя сильно нервничать? Я не знал, но мне было его немного жаль. В конце концов, он явно хотел добраться до правды.
Мне нужно было поговорить с Тимми, узнать его мысли. После каникул в школе только и говорили об убитой девочке. Со всех сторон доносились гадкие перешептывания.
«Я слышал, что ее исполосовали, как свинку!»
«…порезы по всему телу!...»
«…прикинь, если это серийный маньяк, папа говорит….»
«Сначала сестру Боббика, а потом нашу одноклассницу!»
«А я слышала, Робин убил собственный дед, вы представляете!»
«Папка Тимми восстал из могилы…»
«…а может, теперь его сынок взялся за дело, вот крутотень!»
«Что за чушь!? Мама говорит, Бог наказывает…»
И прочий кошмар.
На уроке математики мы с Тимми сели вместе, сначала он не позволял мне вставить и слова, но после сотни замечаний от учителя, успокоился и ненадолго притих. Затем продолжил:
– Они не смогут обвинить в этом папу. Ведь он мертв. Хотя, наверно, очень бы хотели.
– Да, им было бы удобно, – поддакивал я.
– А Черный Шак продолжит убивать. В обличии разных людей. Никто его не остановит, потому что ищут не того.
– Да…
– Если бы Энн Мари могла говорить, она бы сказала то же самое, что и остальные девчонки и моя сестра в том числе: собачья морда с красными глазами. Мы все ее видели! Но разве нас кто-то слушал? Нет. Ты рассказывал полицейским, что видел его?
– Нет…
– Что?! Почему?!
– Тишина на задней парте! Мне это надоело! Еще хоть слово, и вы, мужчины, отправитесь к директору, – раздался грозный голос учителя. Все взгляды обернулись на нас.
– Простите, сэр, – сказал я, но Тимми явно не планировал затыкаться.
– Ты обязан был сказать им.
– Они бы мне не поверили.
– Неважно. Ты должен.
– Тимми, тихо, не сейчас…
– Ну все, господа, прошу на выход.
Нас выгнали в коридор, и друг стал объяснять, почему я предатель. Мне быстро надоело его слушать.
– Послушай, Тимми, есть кое-что более важное…
– Не валяй дурака! Ты…
– Я видел что-то… давно. Боялся сказать тебе… и полиции. Думал, это ерунда. Мне привиделось. Но теперь не думаю.
– О чем ты? – Тимми был заинтересован. Он стал перетаптываться с ноги на ногу, будто хотел в туалет.
– Летом, еще в августе. Мы были у тебя, играли в шашки, помнишь? Весь день лило как из ведра. У меня заболел живот, и я пошел домой. Весь промок и вдруг на пороге увидел грязные следы от ботинок, которые вели наверх…
– Может, дед прошелся? К чему ты…
– Тссс. Не перебивай. Маленькие следы, детские, как мои, вникаешь? Бабушка и дед где-то пропадали, их не было дома… Я маленько труханул, когда понял, что их нет, но все же поднялся наверх и как закричу: «Эйййй!». Прислушался – ничего.
– А дальше? Дальше что? – Тимми загорелся от любопытства.
– Следы вели в мою комнату…
– Ух ты! Чего ты мне не рассказал?
– Да погоди ты. Я зашел в комнату, все было в грязи, словно специально кто-то вымазал! Шкаф распахнут, вещи валяются. У окна тоже грязь…
– Как в фильме ужасов прям!
– Не пори чушь! Я серьезно, Тимми. Там кто-то был.
– Ты его видел?
– Не совсем. Я подошел к окну, представляя, как буду отмывать это дерьмо, а там…
– Черный Шак!?
– Хватит, Тимми. Какой-то пацан бежал к дороге. Точнее… убегал. Мчался, как ненормальный. В руке у него было что-то ярко-желтое.
– В смысле, от твоего дома?
– Ну да. Или от поля. Но что ему делать в поле? Там ничего нет…
– Может, он…
– Хорош уже! Он рылся в наших вещах, я знаю это! А как услышал меня, вылез в окно. Бежал, как петух с горящей задницей!
– А кто это был? Разглядел его?
– Неа, со спины непонятно: серая куртка, черные волосы, лет 12… Больше ничего не могу сказать.
– А что ты молчал-то?
– Подумал, бабушка не поверит, решит, что это я намазюкал грязью, и отшлепает. А дед вообще прибьет… В общем, я мигом прибрался, оттер грязь и ничего не рассказал.
– Понятно. Ну и что ты думаешь? Чего надо этому мальчишке?
– Теперь-то я знаю, что ему было надо. Видишь ли, это случилось за три дня до того, как поймали твоего папу…
– Ну и что?
– А ты подумай. В руках у него была желтая вещь. Твоего отца нашли с желтым платьем Робин в руках. Усек?
Друг на секунду задумался. Его лицо перекосилось от гнева.
– Ты что, издеваешься?!
– Тимми…
– Ты знал все это время, что папа невиновен, и никому и слова не сказал?!
– Да ничего я не знал!
– Ты мог рассказать полиции об этом парне, и папу бы не осудили!
– Ты же сам понимаешь, какой это бред! Да? Они бы не поверили мне, решили, что я вру ради друга.
– Какого!?
– Тебя, дубина!
Он еще немного позлился, подышал сердито, как бык на арене, и успокоился.
– Ладно, ты прав. Им все равно кого судить.
Знал бы Тимми, насколько он прав! Найджел послужил козлом отпущения для публики, жаждущей расправы. По-моему, никто такого не заслуживает.
– Значит, тот пацан подставил папу? Но зачем?
– Не знаю. Видимо, не он, а кто-то другой. Кто попросил достать платье Робин.
– Может, это и правда была просто тряпка… ну, в его руке.
– Нет. Они украли платье из шкафа, чтобы подставить твоего папу, в этом я теперь уверен.
– Папа…
– Мне очень жаль.
Друг замешкался, вероятно, его одолевали тягостные мысли.
– Я хочу, чтобы ты сделал кое-что. Пообещай, что сделаешь.
– Сначала скажи что, – настаивал я.
– Нет. Обещай. Во имя нашей дружбы.
– Да что ты!?
– Бобби, обещай. Ради правды. И Робин.
Я уже знал, о чем он попросит, и отрицательно покачал головой.
– Не могу.
– Мы расскажем все тому констеблю, кто опрашивал нас. Как его… Хрен Хренус. Если ты откажешься, я сам расскажу.
– Тимми, забудь. Ничего не изменится.
– Мы это сделаем. И если он не поверит, то пусть катится к чертовой бабушке.
– Ладно…
– Обещаешь?
– Обещаю.
Я всерьез не думал, что вновь придется разговаривать с полицейскими. Казалось, они получили всю возможную информацию. Но Тимми решил взять дело в свои руки и через пару дней, когда Линду вызвали в участок, он напросился поехать с ней. Не знаю кому и что он выболтал, но Линда, и без того не отличавшаяся любовью ко мне, с тех пор совсем перестала замечать меня и даже здороваться. На следующий день Сэм Дерман заявился к нам домой и вызвался побеседовать со мной наедине. Бабушка не препятствовала, ей давно уже было все равно. Видимо, засранец поверил Тимми. Друг бывает очень убедительным, если захочет.
Сначала констебль вел беседу достаточно резко и грубо, затем периодически становился мягче, утверждал, что понимает меня и не осудит за ложь. Меня словно направляли в сторону определенного ответа. Я вспомнил, что говорила Амалия:
«Все время повышали голос, хотели, чтобы я сказала, что это он меня похитил… они все кричали и убеждали, что я не в себе, но как я могу быть не в себе… где же я тогда?»
– Сынок, ты не в себе. Это не твоя вина, – одновременно с моими мыслями заговорил полицейский.
– Я не вру, сэр, – настаивал я.
– Конечно, нет, нет, я этого не говорил… За ложь отвечают перед законом. Ты же это знаешь, да? Уверен, что так. Однако на тебя столько всего навалилось….
«Они приходили снова и снова, говорили одно и то же… Я должна была узнать его, вспомнить, наедине они становились такими страшными… Они так долго убеждали меня, что я сама поверила…», голос Амалии звучал в голове.
– Ты меня слышишь, сынок? – более строго сказал констебль.
Внезапно я почувствовал прилив уверенности. Не дай им себя поломать, Бобби. Ради Тимми, Мишель, Амалии, Кристи и Робин.
– Я говорю правду... сэр. Мне не привиделось, и я не выдумываю. Просто боялся рассказать.
– Кого боялся? – он недоверчиво нахмурил брови.
– Бабушки. Она бы решила, что я сам напачкал полы, а затем выдумал историю с мальчишкой.
– И что бы сделала?
– Наказала.
– Но ведь ты мог помыть полы, а затем рассказать про мальчишку, верно?
Меня зажали в угол. Я совершенно не подумал об этом. Что вы ждали от девятилетнего мальчика?
– Ладно, спасибо за информацию, – он встал, собрался уходить.
– Сэр!
– Мы разберемся, сынок. Но ты не болтай лишнего. Ни к чему распускать сплетни. Понял меня?
– Да, сэр.
На том мы и разошлись. Я не чувствовал удовлетворения от разговора, но долг мой был выполнен.
Когда вечером я пошел к Тимми, чтобы рассказать о случившемся, то невольно стал свидетелем маленькой сцены, произошедшей на пороге церкви. Билли Боб кричал на епископа, обвинял его в чем-то. Он использовал такие бранные слова, которые не должны слышать детские уши, и с вашего позволения я не стану их озвучивать.
– Ты ответишь за все! За все, что натворил! Клянусь тебе! – истерично кричал Билли Боб.
– Успокойся! Это Храм Божий! Успокойся!
– Ты, Рахель, не имеешь никакого отношения к Богу! Ты, ты… как червь в гнилом яблоке! Уничтожаешь, разрушаешь все, до чего дотянешься!
– Не гневи Бога, Билл. Разве тебе мало тех горестей, что свалились на наши плечи?
Билли Боб схватил епископа за шиворот и приподнял на добрых полметра, он был гораздо крупнее священника. Затем, опомнившись, поставил его на место.
– Я сообщу в полицию. Пусть они разбираются.
Лицо Рахеля перекосилось от гнева, он завизжал, как резанный, толкая Билли Боба и ругаясь такими же взрослыми словами. Я никогда не видел священника таким… омерзительным.
– Ты за все ответишь. За все, – сказал напоследок Билли Боб и ушел. Я спрятался за деревом, чтобы Рахель не заметил меня, не хотел стать мишенью его гнева. А затем обо всем рассказал Тимми. Конечно же, он сделал свои выводы.
– Значит, он и есть Черный Шак. Как я и говорил. И Билли Боб узнал об этом.
– Теперь он сообщит в полицию и все наконец закончится, – поддакивал я. – Какое облегчение.
– Епископа посадят на электрический стул, как папу, и подожгут. И знаешь что? Я приду посмотреть. И буду кричать: «Вот видите? Папа был не виновен, а вы осудили его! Все вы!»
– Никого не жгут, просто включают ток, – поправил я.
– Подключают ток, взлетает искра, начинается пожар, и человек сгорает заживо! Я видел в комиксе про убийцу-психопата, который застрелил шестерых полицейских, «Закон и правосудие» называется. Но мама сказала, что отец умер быстро и совсем не страдал. Так что огонь есть не всегда, видимо.
– Как думаешь, что именно Билли Боб выяснил?
– Завтра узнаем…
Но когда наступило завтра, мы ничего не узнали. Тишина. Билли Боб вообще пропал, закрыл бар и не появлялся. А еще через день ему предъявили обвинения в убийстве девочки Энн Мари. Вот так.
Билли Боб и правда собирался пойти в полицию, но что-то ему помешало. Следующим утром его неожиданно забрали в участок, да там и оставили. Полицейские тщательно обыскали бар и квартиру на втором этаже бара и в итоге нашли одежду Энн Мари. Мне об этом сообщила бабушка, и я вспомнил мальчишку, убегающего с платьем Робин в руках… Побывал ли он в доме Стоунов? История повторялась.
Меньше, чем через неделю, Билли Боб подписал признание в убийстве. Он в подробностях рассказал, как похитил девочку, что с ней сделал и как убил. В полицейском участке Билли Боб был очень неуклюж и все время падал: потерял 4 зуба, 2 ногтя, сломал руку и несколько ребер. Семьи у него не было, так что никто не заступился за добродушного и со всеми приветливого владельца бара. Жители вдруг отвернулись от него, хотя никто до конца не мог поверить, что такой милый и веселый человек окажется столь темным внутри.
– Мы не знаем, что таится в чужой душе, Робин. Будь осторожен. Не доверяй никому, – сказала мне бабушка.
Не волнуйся за меня, бабушка. С тех пор я уже больше никогда никому не верил.
Журналисты не скупились на громкие слова. Заголовок в газете гласил:
«МЯСНИК ИЗ ЭМБЕРЛИ. НАЙДЕН УБИЙЦА МАЛЕНЬКОЙ ДЕВОЧКИ».
Текст пестрил подозрениями и теориями заговоров:
«Напоминаем, что это уже второе убийство за последние 5 месяцев, совершенное на территории деревни Эмберли, и – внимание! – оба виновника проживают там же. Совпадение? Что же творится в их маленьком отсталом сообществе? Религиозная секта? Сатанинские культы? Серийные убийства? Что власти надеются скрыть от нас? Наш корреспондент…»
Билли Боба приговорили к пожизненному заключению. Суд проводил Фрэнк Пуч. Епископ Рахель выступал свидетелем, он сообщил, что Билли Боб угрожал убить его, и некоторые жители действительно видели, как они ругаются, хотя понять причину ссоры не могли. Но не врет же епископ, верно? Он ведь слуга Господа. Жители заняли его сторону. А если Билли Боб угрожал убить священника, то абсолютно точно он убил и девочку. Никаких сомнений тут быть не может. К тому же он сам сознался. На суде Билли Боб расплакался, он молил о прощении, в отличие от Найджела, который просто молча смотрел себе под ноги пустым взглядом, и суд присяжных сжалился. Пожизненное заключение вместо смертного приговора. Не так уж и плохо, да? Разрушенная жизнь все же лучше смерти. Но я так не считаю. Родители Энн Мари были недовольны таким решением. В конце суда Джессика Стоун с криками подбежала к виновному и вцепилась ногтями в его щеки, разодрав и без того искалеченное лицо.
– Что ты за человек, Билли? Что ты за монстр?!
Он не ответил, даже не увернулся. Женщину долго не могли оторвать от убийцы, судья молча наблюдал, не делая замечания. Готов поспорить, ему нравилось то, что он видит. Почему-то я в этом уверен.
Только Кэтрин осталась на стороне Билли Боба. Лишь она верила в его невиновность, защищала перед людьми, настаивала, что произошла ошибка. Но что взять с этой чудачки Кэтрин? Все знают, она перестала ходить в церковь, отреклась от Бога, зачем вообще ее слушать? А я слушал.
Тимми был разочарован. После поимки Билли Боба он сказал мне:
– Черный Шак снова победил, Бобби.
– Он всегда побеждает, – согласился я.
– Мы должны что-то сделать. Нужно снова поговорить с констеблем.
– Прекрати. Он нам не верит.
– Попробуем еще раз.
Я не видел никакого смысла в этих попытках и не планировал ничего делать, но волей судьбы случайно встретил Сэма Дермана с напарником, когда они курили возле бара, огороженного красно-белой лентой. Сигарета буквально тонула в его крупной ладони и длинных пальцах.
– Сэр! – вскричал я, подбегая к нему. Он удивленного посмотрел, напарник презрительно фыркнул в мою сторону.
– Убирайся, малец, здесь тебе не цирк.
– Перестань. Чего тебе, мальчик? – мягким тоном спросил констебль.
– Сэр, можно сказать вам кое-что… наедине? – я замялся, мне не нравилось их внимание.
– Ахахаха! – посмеялся напарник, затем закашлял.
Сэм Дерман выкинул окурок и за локоть отвел меня в сторону. От него так сильно воняло, что я тоже закашлялся.
– Ну чего тебе? Зачем отвлекаешь меня от работы? – ругался он.
– Сэр, я должен рассказать кое-что…
И я подробно описал услышанный мною разговор между священником и Билли Бобом, воодушевленно изображая интонацию Рахеля. Напарник посматривал на меня с недоверием, и я постарался говорить тише. На секунду я даже поверил, что достучусь до констебля. В конце концов, он же знает про мальчишку и платье Робин, конечно же, он поймет, что и здесь дело не чисто, и разберется со всем…, признаюсь, я был наивен. Он внимательно выслушал меня, взгляд его стал печален.
– Не лезь в это, мальчик.
– Но я мог бы…
– Нет.
– Почему?
– Ты еще ребенок. Но все-таки мужчина. Так давай поговорим по-мужски, – при этом он встал на одно колено, чтобы быть ближе к моему лицу. Меня окатил запах одеколона и сигаретного дыма. – Слушай, что я говорю. Не лезь. Ваша семья и так пострадала. Мы сами разберемся.
– Но дядя…
– Сэр.
– Сэр, я хочу помочь. Дядя Билли ни в чем не виноват.
– Ты этого не знаешь, сынок. Ты что–то слышал, мог понять неправильно. А у нас есть улики, доказательства. Это важнее.
Я готов был сию минуту заплакать, глаза уже наполнились слезами, в горле встал ком.
– А как же тот мальчишка?
– Забудь о нем. Я сам разберусь. Ясно тебе? Отвечай.
– Ясно.
– И больше не шляйся в одиночестве. Ходи всегда с бабушкой или с другом. А если увидишь что подозрительное – тут же кричи! Зови на помощь так громко, как только можешь. Понял?
– Да.
– И больше не ходи за мной. Все, беги домой.
Он потрепал меня по плечу, и как ни странно, это было приятно. В таком жесте чувствовалось что-то… теплое. Тем не менее я разрыдался. От обиды, что никто не желает меня слушать. Потому что я всего лишь ребенок. И что значит мое слово против слова уважаемого епископа? Это ошибка: верить человеку из-за его статуса и возраста, и ошибка эта стоила нескольких жизней и разрушенных судеб…»
…
– Из сегодняшней истории я могу сделать вывод, что вы недовольны нашей правовой системой, не так ли?
– У меня к вам встречный вопрос: если закон закрывает глаза на то, что ты сделал, почему бы не сделать это снова?
– Иногда доказательств просто недостаточно.
– А если так, то можно их выдумать, да? Подбросить улику, выбить признание, лишить качественной защиты. Никто ведь не станет возмущаться из-за такого дерьма, как пьяница Найджел. Верно?
– Я этого не говорила. Не выдумывайте.
– Правосудие! Какое громкое слово, а что на самом деле? Кучка сплоченных мразей, продажных свиней, готовых засудить любого, кто им не приглянулся.
– Вы перевираете факты.
– Разве? У вас есть разумное объяснение того, что человека незаслуженно приговорили к смертной казни, а другого посадили на пожизненное?
– Этому виной один человек.
– Один человек не обладает такой властью. Это совместная работа судей, прокурора и полицейских. Ваша система хрупка, как карточный домик. Хорошо, когда есть те, кто может взять правосудие в свои руки.
– Послушайте себя! Вы говорите, как анархист! Что будет с миром, если люди перестанут следовать закону? Начнется хаос.
– Из хаоса рождается порядок.
– Нет. Хаос порождает хаос. Он несет смерть.
– Почему все так уверены, что если люди лишаться власти над собой, то поголовно превратятся в преступников? Неужели все, что нас сдерживает, это чей-то запрет?
– А как насчет вас? К чему привело ваше решение быть самому себе законом?
– Я ни о чем не жалею.
– Это ужасно.
– Скорее, неизбежно. Я повторяю свой вопрос: что мешает преступнику, не получившему наказания, вновь совершить зло?
– То, что произошло несправедливо. Так быть не должно. Но по вашей же логике вы сами должны получить наказание.
– Так почему я получу его, а ваши люди, участвовавшие в сговоре, до сих пор гуляют на свободе? Потому что они неуязвимы? Неприкасаемы?
–…
– Почему вы молчите? Стыдно за своих товарищей?
– Вам сейчас невозможно что-то доказать.
– А вы и не пытались. Вы, как загнанный в угол зверек, выпускаете зубки, но боитесь напасть. Потому что нечем защищаться.
– Что это значит?
– Вы знаете, что я прав.
…