Многие встречали утверждение, что мозг якобы игнорирует частицу не. Есть и другой взгляд: частица не меняет смысл слова на противоположный (не очень чистый — грязный), даже если это противоречит замыслу говорящего.

Благодаря новой работе исследователей из Нью-Йоркского университета появились дополнительные данные о восприятии отрицания. В серии экспериментов участники должны были читать прилагательные с отрицанием и без него (например, хороший — нехороший, очень хороший — не очень хороший) и оценивать их значение по шкале от 1 (однозначно плохой) до 10 (однозначно хороший). Также исследователи записывали данные магнитоэнцефалографии (МЭГ), чтобы отследить реакцию нейронов мозга.

В результате они пришли к выводу, что для интерпретации фраз с отрицанием участникам требовалось больше времени, чем в случае утвердительных. Сначала сообщения с отрицанием считываются как утвердительные: не горячий воспринимается как более близкое к «горячему», чем к «холодному». Но позже реакция меняется на нечто среднее между «горячим» и «холодным».

«Отрицание — вроде бы простой механизм: можно к чему-нибудь приставить показатель отрицания и получить противоположное значение, — комментирует выводы исследования Елизавета Былинина, лингвист, PhD, доцент Гронингенского университета (Нидерланды). — Дьявол тут кроется в том, что такое „противоположное“. И в этом смысле ожидания авторов работы не соответствуют тому, что лингвисты знают о параметрических прилагательных, — то есть описывающих свойства, которые могут проявляться в большей или меньшей степени. Переведем отрицание не на логический язык („неверно, что“) и применим его к утверждению „Кофе горячий“. Получится „Неверно, что кофе горячий“. В такой формулировке сразу становится заметно, что кофе в этом случае необязательно холодный».

С другой стороны, иногда отрицание взаимодействует с параметрическим прилагательным более сложным образом. Так, не очень умный часто используется в значении ‘глупый’ (а не ‘неверно, что умный в высокой степени’). Ээто происходит в основном с теми прилагательными, которые описывают положительные свойства (как умный). В целом же конкретный смысл, который приобретет выражение с отрицанием, зависит от многих факторов. Это обстоятельство мешает не только людям, но и языковым моделям, считает лингвист. Например, нужно довольно тонкое понимание сразу многих аспектов языка, чтобы приписать одинаковое значение предложениям вроде чайник долго закипает и чайник долго не закипает.

Подавляющее большинство (96%) женщин, участвовавших в опросе книжного сервиса «Литрес» и платформы для знакомств Mamba, считают привлекательной грамотную речь. Среди участников-мужчин это мнение разделяют 76%. Результаты опроса публикует ТАСС.

63% женщин и 53% мужчин называют уровень грамотности решающим фактором при выборе партнера. Только для 3% женщин этот момент оказался незначимым (среди мужчин таких 23%).

Как можно объяснить разницу между мужчинами и женщинами в том, что касается грамотности потенциальных партнеров? «Женщины внимательнее относятся к правилам, к норме — и к языковым нормам в частности, — отмечает лингвист, эксперт Грамоты Мария Ровинская в комментарии каналу ОТР. — Если вы посмотрите на отличников в школе, девочек среди них больше, чем мальчиков. Другая причина состоит в том, что нынешний мир — это мир коммуникации, а женщины в среднем более одарены коммуникативно. Они обращают внимание на то, как общается другой человек: прислушиваются к звукам, деталям, отдельным словам. А язык — это отражение личности, он всегда скажет, кто перед вами. Мы все оцениваем других людей по тому, как они говорят или пишут, и женщины в этой оценке оказываются гораздо более наблюдательны и точны».

Меньшинство участников опроса (17% женщин и 25% мужчин) готово промолчать и не делать замечаний партнеру, который пишет или говорит с ошибками. Женщины с пониманием относятся к тем, кто поправляет других. Более трети признались, что и сами так делают. Столько же участниц опроса переживают, когда ошибки обнаруживают у них. Мужчины меньше склонны смущаться: около 40% признались, что их совершенно не заботит, когда им указывают на их грамматические ошибки.

Свои, чужие и просто люди

Как вообще у народа могла возникнуть необходимость обозначить себя как общность? Одна, довольно очевидная версия — в ответ на вопросы «Кто вы?», «Кто здесь живет?». Об этом могли спрашивать, например, завоеватели, переселенцы, миссионеры или исследователи. И часто они получали примерно одинаковый ответ: «Люди».

Такое название могло использоваться и для того, чтобы отделить себя от чужаков. Впрочем, такие базовые слова, как люди и человек, могли, вероятно, иметь и другие значения. Но в какой-то момент их стали использовать, чтобы отделить себя от других. Так возникли самоназвания многих народов — эндоэтнонимы (от греческого эндон, ‘внутренний’).

Например, в самоназвании удмуртов компонент -мурт как раз и означает ‘человек’ (хотя семантика первой части уд- не до конца ясна). Слова инуит и ыгит, которыми называют себя экимосы, на их языке значат ‘люди’. Готтентоты — народ, живущий в Южной Африке — используют самоназвание кой-коин, которое можно перевести как ‘человеческие люди’ (видимо, в значении «настоящие»).

Бывает и так, что общепринятое слово для обозначения народа не совпадает с его самоназванием.

Например, живущие в Сибири нганасаны получили свое имя от исследователей, по слову ӈана"са, ӈана"сан (‘человек’). А самоназвание нганасан — ня — означает ‘соплеменник, товарищ’. Негидальцы, живущие в Приамурье, называют себя илькан бэйенин, что значит ‘местный’. Можно упомянуть и другие названия народов со смыслом ‘свой’, ‘родной’, ‘здешний’. Так, по одной из самых популярных версий, к праиндоевропейскому корню *swe-, (‘свой’) восходит название шведы. Название чех, вероятно, образовано от праславянского *čel-, отраженного в словах *čelověkъ и *čelędь; внутренняя форма этого слова — ‘член рода’. Похожая история с сербами: ряд лингвистов связывает это слово с праславянскими формами *sьrbъ и *sъrbъ, которые восходят к индоевропейскому корню со значением ‘сеять, родить, производить’. Тем самым самоназвание сербы специалисты трактуют как ‘рожденные от одного корня’.

Наконец, имя народа может означать «те, кто говорит на нашем языке», «те, кто нас понимает». Это относится, например, к самоназванию басков, живущих на территории Испании, — euskaldunak. Дословно это ‘знающие баскский язык’; сам язык называется euskara, что можно перевести как ‘способ говорить’. Другими словами, своих людей баски обозначали как «тех, кто умеет говорить на том же языке, что и мы».

Можно вспомнить и обратные примеры: древние греки называли чужестранцев варварами, ‘невнятно говорящими людьми’, а русское слово немец происходит от немой — то есть тот, кто не говорит на нашем языке.

Легендарные предки и основатели рода

Еще одна традиция именования этносов связана с верованиями и историей рода. Современные нам народы сложились из множества более мелких сообществ, самые мелкие из которых состояли из членов одного рода. А у каждого рода мог быть свой священный покровитель. В дальнейшем какой-то один из родов мог стать сильным и влиятельным, а его обозначение — перейти на соседей. Есть версия (впрочем, не единственная), что именно так образовалось название буряты — от слов бури-ата, ‘волк-отец’ (многие древние бурятские роды почитали волка как своего прародителя).

Подобная традиция есть и у других народов, которые и сегодня придерживаются традиционных верований.

В Америке собственные имена многих индейских племен возникли из названий животных (змеи, медведи, черепахи).

Известно несколько десятков таких племен. У бечуанских племен Южной Африки названия связаны с крокодилом, обезьяной, антилопой. С тотемным животным связывают этноним нага в Бирме: в мифах история этого народа восходит к великой змее по имени Нага.

Иногда народы получают название по имени реального (или легендарного) прародителя. Скажем, тюркский народ ногай в Дагестане ведет свое название от одного из правителей Золотой Орды Ногая, праправнука Чингисхана. Ногай смог объединить под своим началом разрозненные группы кочевников в Ногайскую Орду, а позже название закрепилось уже за народом.

Другой пример — самоназвание китайцев хань, или ханьжэнь (‘люди хань’): оно происходит от имени древней императорской династии Хань. Прежде их самоназвание было циньжэнь, ‘люди цинь’, по названию династии Цинь. Наконец, к этому типу можно отнести древнее самоназвание евреев — бней-Исраэль, ‘сыновья Израиля’, и современное — йехудим, то есть ‘потомки (колена) Иуды’.

Некоторые версии о легендарных прародителях сегодня считаются устаревшими. Например, по преданию, изложенному в «Истории Армении» Мовсеса Хоренаци (V век), первые правители армянского царства происходили из династии Хайказуни, а основателем ее был некий Хайк. Якобы по его имени армяне называют себя hay, а свою страну — Hayastan. В свою очередь, название армяне, по Хоренаци, происходит от имени правителя Арама Хайкида. Но сегодня ученые относят эту историю к разряду преданий.

Похожая ситуация и с самоназванием чеченцев нохчи, которое иногда переводят как ‘народ Ноя’; более обоснованным считается происхождение от слова нах ‘люди’.

Народы холмов и жители пустыни

Бывает, что название оказывается очень точным и куда более говорящим, чем «люди» или «свои» — вот только дают его, опять же, чужаки. Например, этноним ламуты (устаревшее название эвенов) происходит от слова лам, которое означает ‘море’. Исследователи считают, что такое название эвены, живущие в тайге, дали своим приморским собратьям.

С норвежцами, вероятно, «поделились» своим прозвищем грозные норманны, которые впервые появились на страницах древнеанглийских источников IX века. В то время Англия подвергалась жесточайшим набегам норманнов, ‘людей, пришедших с севера’. А самоназвание норвежцев звучит почти так же — нордмены.

Название бедуины (хоть они и не считаются единым народом, это скорее собирательное название кочевых жителей арабского мира) произошло от арабского бадавийун, то есть ‘обитатель пустыни’.

Африканский народ суахили (как и одноименный язык) получил такое название из-за своего расселения — буквально оно значит ‘береговые люди’, ‘жители берега’. А самоназвание индейского народа сенека — oneniuteronron — означает ‘горные люди’.

Другой случай — когда название местности уже существовало (например, его дали прежние жители), но исторически закрепилось за народом, пришедшим на это место позже. Скажем, в VI веке славянский народ поселился на территории Македонии, исторической области на севере Греции. От нее представители этого народа получили имя македонцы, язык тоже стал македонским, при том что он не имеет ничего общего с языком македонян античной эпохи.

Пестрые, курчавые, неприкасаемые

Бывало, что за целым народом закреплялись прозвища, которые отражали самые узнаваемые и яркие черты его представителей. Например, название папуасы придумали индонезийцы от слова папува (‘курчавый’). Эфиопов — некогда союзников троянцев в Троянской войне — те прозвали ‘людьми с пылающими лицами’ (именно так переводится название народа).

Этноним бритты, который завоеватели дали жившим на Альбионе кельтам, по одной из версий означал ‘пестрые’: многие кельты наносили на тело боевой раскрас.

Сюда же можно отнести одну из распространенных этимологий названия русские. Русами в древних летописях, относящихся к самому раннему периоду нашей истории, называли первых правителей государства, а также их приближенных. Из истории мы знаем, что русь — это приглашенные (согласно летописи) варяги, давшие начало династии Рюриковичей.

Многие исследователи возводят происхождение этнонима русь к древнескандинавскому rōþr ‘гребец’ и ‘поход на гребных судах’. Позже оно трансформировалось в финское слово ruotsi (сегодня в Финляндии так называют шведов) и перешло в славянские языки. Впрочем, эту версию принимают не все.

Прозвища бывают и довольно обидными, и даже оскорбительными. Иноэтноним (имя народа, которое ему дают другие) пигмеи переводится с древнегреческого как ‘(человек) величиной с кулак’, и это имя, как мы знаем, стало нарицательным. Слово цыгане происходит от греческого атцинганос, ‘неприкасаемый’ — многие представители народа считают его оскорбительным, требуя называть их в соответствии с их самоназванием, рома.

Когда-то многие народы, в том числе и в России, были известны под совсем другими именами, сегодня ушедшими в прошлое или изменившими смысл. Возвращение имени народа, его популяризация, часто воспринимается как восстановление исторической справедливости.

Литература

1. Этнонимы : сборник статей / Институт этнографии им. Н. Н. Миклухо-Маклая АН СССР // отв. ред. В. А. Никонов. М., 1970.

2. Народы и религии мира : энциклопедия / Институт этнологии и антропологии им. Н. Н. Миклухо-Маклая РАН // гл. ред. В. А. Тишков. М., 2007.

3. Энциклопедия коренных малочисленных народов Севера, Сибири и Дальнего Востока Российской Федерации. М. : Российский учебный центр коренных народов, Центр содействия коренным малочисленным народам Севера, 2005.

Антон Солдатов, редактор Грамоты

Эвфемизмы, или слова-заместители, мы употребляем в тех случаях, когда слово, которое напрашивается в этом контексте, считается непристойным, оскорбительным или неуместным по каким-то другим причинам. И такие «мягкие» формулировки появляются не только на месте ругательств — эвфемизмами заменяют и многие другие лексические единицы. Для каких групп слов они используются чаще всего? Попробуем показать отдельные фрагменты этой большой картины.

Не думать об опасном

Слово эвфемизм происходит от др.-греч. εὐφημισμός, которое образовано от εὐ ‘хорошо’ и φημί ‘говорить’. В основе этого языкового явления лежит вера в магическую силу слов. С этой точки зрения слово — не просто набор звуков (говоря научным языком, означающее, которое лишь условно связано с означаемым). Это некое заклинание, способное призвать сверхъестественную силу или материализовать нежелательное событие (а в некоторых случаях и воплощение самого явления: имя Бога — сам Бог). 

В каких ситуациях нужно пользоваться словами особенно осторожно? Например, в ситуациях, связанных с болезнями и смертью. Древние римляне избегали слов mors ‘смерть’ и morbus ‘болезнь’. Из-за болезни по-латински valetudinis causa, букв. ‘из-за (состояния) здоровья’. Вместо он умер они могли сказать defunctus est, букв. ‘он перестал функционировать’, а смерть передать как decessus ‘уход (из жизни)’. Похожие эвфемизмы есть во многих языках, в том числе в русском: он ушел (от нас), усопший (букв. уснувший), покойный, он нас покинул, он в лучшем мире. Слово больной относится к числу стилистически нейтральных, но врачи предпочитают говорить о пациентах (от лат. patiens ‘страдающий’, ‘претерпевающий’).

Среди способов иносказательно выразиться о смерти есть как сниженные, так и книжные: дать дуба, отбросить коньки, склеить ласты, двинуть кони, сыграть в ящик, с одной стороны, и преставиться, скончаться, испустить последний вздох — с другой. Английский эвфемизм fallen ‘павший’ возвышает смерть на поле боя, а циничный expended ‘потраченный’, наоборот, показывает отношение к солдату как к расходному материалу. В речи военных для слов погибший, погибнуть используются эвфемизмы двухсотый и задвухсотиться (восходят к термину груз 200).

У владельцев домашних животных есть отдельный эвфемизм для смерти питомцев: уйти на радугу / за радугу / по радуге.

Страх перед магией слов смерти объясняет и противоречащее всем нормам и правилам употребление слова крайний в значении ‘последний’: крайний раз, мое крайнее выступление. Вдруг это ничем не примечательное событие действительно станет последним в жизни? Лучше не будить лихо.

Один из распространенных способов эвфемизации — называть не слово целиком, а только его первую букву. Так, по-английски cancer ‘рак’ иногда говорят Big C (‘большое Си’), имея в виду болезнь на букву С (похожим способом можно избежать произнесения неприемлемого названия африканцев — вместо него говорят N-word, слово на букву N).

Иногда нежелание говорить прямо связано не со страхом за свою или чью-то жизнь, а с опасением вызвать слишком сильную реакцию у адресатов.

Чтобы не пугать никого наводнением, пожаром или взрывом, медиа и чиновники любят заменять названия серьезных бедствий гораздо более «слабыми» и безобидными словами подтопление, задымление, хлопок (и этот ряд можно продолжить). Эта логика избегания неприятной правды максимально проявляется в таких выражениях, как окончательное решение еврейского вопроса (нем. Endlösung der Judenfrage). Не так явно, но этим же целям служат выражения вроде живая сила (противника) и ликвидировать, уничтожить (врага) вместо убить.

Не называть неприличное

Тут главное место занимают хорошо всем известные слова, замещающие ругательства, от почти детских блин и фиг до изощренных японский городовой и отправить в пешее эротическое путешествие. Помимо сексуальной сферы1, эвфемизмы широко применяют по отношению к физиологическим явлениям.

Особенно часто эвфемизация требуется в разговоре о женском теле. Не исключено, что так проявляется все тот же страх перед потусторонним — ведь женщина рождает новую жизнь, что в представлении древних окружало ее ореолом сакральности. Вместо она беременна часто говорят она в (интересном) положении (раньше были в ходу выражения брюхата и на сносях), а менструацию называют эти дни, красный день календаря и еще множеством разных способов.

Часто в состав этих выражений входит слово красный: например, в русском варианте приезжают гости из Краснодара/Красноярска, а в немецком — из Роттенбурга; в некоторых языках появляется красная тетя.

Среди эвфемизмов из области физиологии чемпионом по количеству, по-видимому, следует считать обозначения туалета. Выражение сходить в туалет и само можно отнести к категории эвфемизмов, но его заменяют на припудрить носик или реже сходить до ветру (крестьянское выражение, др.-греч. аналог — εἰς ἀγρόν ἀπιεναι ‘пойти в поле’). Вместо туалет в разное время говорили и продолжают говорить уборная, клозет, сортир, одно место или даже просто заведение (можно у вас тут посетить заведение?)

Не обидеть уязвимых

Другая категория эвфемизмов связана с желанием не обидеть человека, который так или иначе выделяется на общем фоне. В эту группу попадают очень разные выражения: и для людей с определенным фенотипом и цветом кожи, и для людей с особенностями здоровья и развития.

Хотя русское слово негр в словарях не имеет каких-либо помет (в отличие от слова жид, которое раньше тоже не имело отрицательных коннотаций), тем не менее под влиянием идей политкорректности в официальных документах, например в переписи населения, принято писать афророссияне. Да и в устной речи многие носители русского языка предпочитают говорить темнокожий, а «н-слово» воспринимается как проявление расизма.

На примере английского языка хорошо видно, как сами эвфемизмы зачастую становятся табуированными словами, и им требуется замена.

В 1920-х говорили Colored ‘цветные’, в 1960-х — Black ‘черные’, позже — Afro-American, African American ‘афроамериканцы’. При этом прежнее слово может снова стать нейтральным. поэтому сейчас снова актуально слово Black, а также People οf Color. Похожая история происходит и с русскими словами отхожее место — нужник — сортир — (ватер)клозет — уборная — туалет: каждое из них рано или поздно становилось неприличным и требовало замены. Это явление получило название «Карусель эвфемизмов» (Euphemism treadmill)2.

Слово инвалид (от лат. invalidus ‘нездоровый’) принято заменять на человек с ограниченными возможностями. Правда, и такое определение может казаться неподходящим. Отсюда словесная игра по отношению к паралимпийским чемпионам: люди с неограниченными возможностями. Про детей с врожденными заболеваниями говорят дети с особенностями развития, а в сфере услуг по аналогии со словом паралимпиец стали появляться другие термины с приставкой пара-3: параклиент, парапокупатель, парапассажир, параученик4.

Необходимость искать эвфемизмы для называния людей с ментальными заболеваниями объясняется еще и тем, что некоторые старые термины (идиот, дебил, слабоумный, кретин) широко используются как оскорбления и тем самым способствуют стигматизации этой группы.

Не потревожить могущественных

Желание заменить одно имя на другое может быть обусловлено смесью почтения и страха по отношению к его носителю: зверю, духу, божеству. Например, в русском языке слово медведь (‘поедатель меда’, ведать = отведать) заменило древний индоевропейский корень *r̥kþos (ср.: др.-инд. r̥kṣas, др.-греч. ἄρκτος, лат. ursus), то есть исторически было эвфемизмом. Одно из региональных обозначений медведя — хозяин. Хантам религиозные взгляды запрещают убивать медведя, а если это вышло случайно, то нужны сложные умилостивительные ритуалы. А древние греки почитали зайца: λαγώς ← *λαγοωυσός букв. ‘длинноухий’.

Но более серьезные страхи вызывал, конечно, потусторонний мир. Этим объясняется замена слова черт на эпитеты нечистый, рогатый, лукавый. Также Сатану называют князь мира сего, князь тьмы, враг рода человеческого.

По тем же мотивам происходило табуирование имен божеств. В древности на Ближнем Востоке было представление, что можно управлять богом, зная его истинное имя. Возможно, это была одна из причин, почему Бог ответил на вопрос Моисея о Его имени только Я есмь Сущий5 (др.-греч. ᾿Εγώ εἰμι ὁ ὤν, др.-евр. אֶהְיֶה אֲשֶׁר אֶהְיֶה), то есть букв. «Я Тот, Кто Я есть» — чтобы у Моисея не было искушения попробовать получить над Ним власть через имя.

Как мы видим, эвфемизмы так или иначе возникают из страха — будь то страх смерти, болезни или увечья, страх перед божествами, страх обидеть. Мы уже не можем верить в магическую силу слов, как верили в нее древние, но суеверия никуда не исчезли и продолжают определять нашу речь, а правила приличия и политкорректность расширяют сферу использования эвфемизмов, включая в нее новые группы лексических единиц.

Андрей Горшков, редактор Грамоты

1. Образование и опыт работы

По образованию я филолог. Пять лет учился в Черноморском филиале МГУ в Севастополе, потом в статусе аспиранта переехал на Воробьевы горы. Первые два года диссертация прирастала крошечными порциями: я работал в деловом журнале, на науку времени почти не оставалось. Но в 2008 году из-за экономического кризиса журнал закрылся, и я на год «поселился» в Ленинке. В итоге мне удалось написать и защитить диссертацию в срок. Она была посвящена творчеству Достоевского, которого я с тех пор — прошло уже 15 лет — открываю очень редко.

Следующий период моей жизни был связан с рекламными агентствами: я работал на менеджерских и креативных должностях. Потом взял паузу на год и уехал в Тоскану, где работал волонтером в экологической организации. Мной двигала прежде всего любовь к итальянскому языку. Я не расставался со словарем и постоянно расспрашивал коллег и местных знакомых о значении употребленных ими слов и выражений. Это принесло свои плоды. Мне доверили проводить уроки экологического просвещения в итальянских школах.

Вообще язык (в начале русский, потом итальянский) с самого детства был для меня объектом любви и пристального внимания.

Правда, я мечтал стать поэтом и никогда не думал, что буду профессионально — и с удовольствием! — писать нехудожественные тексты, тем более маркетинговые. Однако вышло именно так. Больше пяти лет назад я почти случайно начал писать тексты для презентаций, и это занятие меня увлекло.

2. Профессиональные стандарты

Сегодня я часто встречаю у коллег «технологическое» отношение к работе. «Талант не нужен», «вдохновения не существует», «достаточно знать простые правила эффективного текста» — все это популярные идеи. Но в них, я уверен, нет и тени истины. Даже новостная заметка по-настоящему удастся лишь в том случае, если автор — помимо того, что он в курсе техники «перевернутой пирамиды» — обладает еще и живым, непосредственным чувством слова.

Как копирайтер и редактор я специализируюсь на маркетинговых текстах. Чаще это тексты для презентаций, реже — для сайтов. Первое правило — изучить тему настолько глубоко, насколько это возможно. Я обычно выступаю в роли копирайтера, то есть пишу с нуля. Но даже когда требуется «всего лишь» отредактировать уже имеющийся текст, я не могу ограничиться улучшением его литературной формы. Я должен понять, о чем идет речь, освоить новую терминологию, вникнуть в детали, ясно представить, что очевидно будущему читателю, а что в новинку. Поэтому я долго готовлюсь к интервью с клиентом и задаю много вопросов. Жду, когда внутри щелкнет: «Да! Вот теперь я действительно овладел темой».

Содержательно написать о том, с чем ты никогда не сталкивался — будь то инвестиции в недвижимость или обустройство промышленных полов, — без исследовательского этапа нельзя.

Но затем наступает следующий этап — творческий. Из всего многообразия идей и фактов я отбираю те, которые позволят сделать рассказ о компании, продукте или идее более ярким и выразительным. А затем «монтирую» их так, чтобы эти идеи и факты усиливали друг друга, сплетаясь в «историю».

Идеальный маркетинговый текст, на мой взгляд, обладает двумя почти противоположными достоинствами. С одной стороны, он основан на железобетонной логике. С другой стороны, эта логика не выпячена, а спрятана за доходчивой, увлекательной «историей». Разумеется, лендинг — это не изящное эссе. И все же он может быть написан по-русски, а не по-менеджерски.

Автор текста для презентации или сайта не имеет права работать в текстовом редакторе. Он должен чувствовать пространство, в которое помещены слова. Уметь выстраивать композицию, варьировать шрифты, прибегать к простым фигурам (вроде стрелочек и треугольников), преобразовывать информацию в таблицы и графики.

Текст для слайда или одного из экранов сайта — это всегда еще и дизайн-прототип.

Я трачу довольно много времени на то, чтобы композиция моих дизайн-прототипов в Power Point получалась аккуратной. Но это — важная часть работы. Презентация — особое медиа, открывающее автору интересные возможности. Например, мне нравится соединять заголовочные блоки слайдов в целостное высказывание. Этот прием позволяет адресату меньше чем за минуту прочесть заголовочные блоки пятнадцати слайдов (на них приходится 2–3% общего объема текста) — и понять все главное.

Как это получается? Во-первых, я использую содержательные заголовки, то есть не называю тему слайда, а формулирую его ключевую мысль. Скажем, пишу не «Наши цели на 2024 год», а «В 2024 году мы планируем выйти на рынки Казахстана и Грузии». Во-вторых, я активно использую подзаголовки, тем самым увеличивая смысловой объем заголовочного блока и обогащая центральную мысль нюансами. В-третьих, прилаживаю заголовочные блоки соседних слайдов друг к другу.

Стремлюсь к тому, чтобы при скоростном чтении по заголовкам читатель видел перед собой не разрозненные фразы, а целостный текст.

Но есть у презентации как медиа и досадные ограничения. Например, почти никогда не получится соблюсти все до единого правила пунктуации. Из-за того, что текст в пространстве слайда размещен нелинейно, с разрывами между частями предложений, порой приходится действовать «не по Розенталю».

3. Правила общения с авторами

Мои функции — скорее копирайтерские, чем редакторские. Но и как копирайтер я всегда стремлюсь уловить интонацию, которая свойственна тому или иному моему клиенту. Иногда в текст презентации или сайта стоит добавить немного пижонства, утонченности или трогательности. Бизнесы, продукты и люди, их создающие, отличаются друг от друга. У каждого — свое лицо. Текст может и должен быть носителем этой идентичности.

4. Полезный профессиональный совет или урок

Главные знания я получил не на филфаке МГУ (который безумно люблю) и не в деловом журнале (где впервые столкнулся с миром прагматичных текстов, в которых все должно быть «четко и по делу»). Все главное — результат бесконечных разговоров о литературе с друзьями юности.

Мне кажется, пишущему человеку важно не замыкаться в своей специализации. Идеал профессионала — литератор широкого профиля, чьи интересы и умения выходят далеко за рамки его каждодневных задач. Разумеется, жизнь складывается так, что в какой-то момент каждый выбирает ту или иную нишу: спортивную журналистику, маркетинг в социальных сетях, креативный копирайтинг, спичрайтинг, редактирование художественной прозы, кинокритику.

Но важно интересоваться жизнью языка и за пределами своей сферы, а при малейшей возможности — самому выходить за эти пределы, пробуя новое.

Смотреть важно не только по сторонам, но и назад. К своему стыду, я лишь недавно прочитал «Одноэтажную Америку» Ильфа и Петрова. Прочитал — и ахнул от изумления! Это литература высочайшего класса. Авторы формулируют свои мысли с необычайной ясностью и такой же самобытностью. А вместе с тем человек, не приученный всего этого замечать, прочтет предельно внятную и увлекательную историю о поездке из Нью-Йорка в Сан-Диего и обратно. Книга захватит его сюжетом, не оставив ни малейшего ощущения сложности.

Любой пишущий человек в каком-то смысле — коллега Ильи Ильфа и Евгения Петрова, Михаила Гаспарова и Петра Вайля, Корнея Чуковского и Виктора Шкловского. Выпытывать у классиков секреты мастерства стоит не в меньшей степени, чем у коллег по редакции или креативной студии. Очень может быть, что вдумчивое, с постоянными вопросами «А как это сделано?» чтение «Занимательной Греции» или «Гения места» даст автору или редактору больше, чем десяток профильных курсов.

5. Самое сложное и самое интересное

Мне кажется, интересное и сложное постоянно переходят друг в друга. Например, изучать новую тему интересно. Но в какой-то момент, увлекшись исследованием, доходишь до тонкостей, которые тебе, дилетанту, понять очень сложно. Или, например, бьешься и бьешься над неудачной фразой. Усталый, злой переключаешься на что-то другое, ложишься спать. А утром просыпаешься со свежими силами и предощущением правильного решения.

Александр Григорьев, кандидат филологических наук

Казалось бы, дореволюционная русская орфография перестала существовать больше ста лет назад. Между тем наши современники продолжают по разным причинам ее использовать — кто-то в силу симпатий к дореволюционной России и ее культуре, кто-то из эстетических соображений. Энтузиасты ведут блоги, переиздают и пишут книги в старой орфографии. О том, какие мотивы стоят за этим выбором, Грамоте рассказал филолог Алексей Любжин.

Замысел: «Орфография и стилистика растут из одного корня»

Я никогда не учился старой орфографии специально. Это, как и общая моя грамотность — результат чтения. Накапливается некий качественный уровень, воспоминания о том, как должен выглядеть текст, а уже потом можно этот уровень реализовать.

Мой блог был начат в нулевых. В социальных сетях я существую практически только в «Живом журнале», пробовал вести телеграм-канал — там были не единичные читатели. В «Живом журнале» было несколько сообществ, которые были посвящены именно старой орфографии, но ни одно из них я сейчас не читаю.

Есть люди, пишущие в старой орфографии, их блоги я читаю. Это талантливый лингвист «Уксус», у него есть прекрасная статья по поводу орфографической реформы в ее лингвистическом аспекте, «Платоник» и Алексей Кокотов, талантливый поэт и переводчик. Что же касается сообщества, то в каком-либо более или менее формализованном виде его, я думаю, нет.

Из текстов, которые я публиковал в «Живом журнале», самыми популярными были послания в александрийских стихах некоторым блогерам. Они писались в основном в 2011–2012 годах. Несмотря на то что их прочли и заметили, а некоторой публике они даже понравились, их замысел не реализовался.

Алексей Игоревич Любжин — доктор филологических наук, филолог-классик, переводчик. Специалист по истории образования в России, автор книг «Сумерки всеобуча: школа для всех и ни для кого», «История русской школы императорской эпохи» (в трех томах) и перевода «Илиады». Эксперт лаборатории междисциплинарного анализа социума, культуры и истории Физтех-школы прикладной математики и информатики Московского физико-технического института. Пишет художественные тексты и издает переводы в дореволюционной орфографии. Ведет блог philtrius в «Живом журнале» и телеграм-канал «Кофе съ кисой» (@Potio_arabica).

Замысел заключался в том, чтобы стилистически и лексически задрать планку обсуждаемых политических идей, сдвинуть ее хоть чуть-чуть вверх. И чтобы доля мата была несколько поменьше. Но этого не удалось, героическое усилие было совершено абсолютно напрасно. А матом нельзя обсуждать политику, для нормального обсуждения нужен нормальный стилистический регистр языка. Его снижение убивает любые перспективы коллективного интеллектуального процесса.

Я человек не слишком много матерящийся, точнее никогда. Хотя и в старой орфографии иногда позволяю себе сленговые выражения. Правда, обычно сопровождаю их извинениями. Орфография не является причиной стилистики, они вместе растут из одного и того же корня. Я предпочитаю старую орфографию и у меня стиль такой, какой есть, в силу моего отношения к языку.

Выбор: «Самовыражение важнее, чем читательская реакция»

На мой взгляд, ориентироваться стоит на дореволюционную орфографию в ее сравнительно позднем изводе. Русская культура в ее идеале — это культура открытая. И русский человек открытый. Московский период закрытый и довольно неестественный для русской души, а имперский — открытый, поэтому я ориентируюсь на него. Ограничений, которые налагала Москва на своих подданных (иностранных языков не знай, ничем, кроме священных предметов, не интересуйся), я для себя не признаю.

Я совершенно сознательно лепил себя культурно как человека имперского периода. Это не только старая орфография, это и преимущественное внимание к французскому, свойственное нашей аристократии. Из всех европейских языков французский я знаю лучше всего, но хотел бы знать его еще лучше, пытаюсь совершенствоваться. Если кто хочет слепить из себя в культурном отношении нормального русского дворянина, то он, разумеется, должен изучать французский.

Дореволюционная орфография никогда не была в такой степени кодифицирована, как советское правописание. Есть несколько орфографических школ. Я использую более архаический вариант.

Например, гротовская орфография требует окончание -аго в безударной позиции, а в ударной допускает -ого, а я не допускаю нигде. В первой половине XIX века -аго доминирует полностью, окончания -ого нет. И мне не нравится, скажем, в стихах, когда рифмуют и пишут слова — живого, я в таком случае пишу живова, чтобы подчеркнуть фонетику. У Катенина [Павел Александрович Катенин — русский поэт, драматург и переводчик XIX века] есть рифма благо — инаго, трудно сказать, как он произносил, но вряд ли [инова]. Помня об этой катенинской рифме и о возможности такого произношения, я в некоторых случаях подчеркиваю, что произношу не так, как написано, и приходится прибегать к фрагментарному использованию фонетического письма.

Что касается фиты, то Петр I писал Ѳранция без всяких на то оснований. Фита употребляется несколько реже, чем могла бы, как и ижица, которую мы могли бы писать везде, где в греческом ипсилон. Например, в слове «физика» и до революции ижицу не писали. Тут возможен самый широкий произвол — от полного изъятия ижицы до ее употребления везде, где это обусловлено греческим истоком слова.

Я иногда на этом играю. У меня есть две дразнилки для любителей новой орфографии: «Ты лев, но ты не лев» («Ты лѣвъ, но ты не левъ»; лѣвъ — это  «левый», а левъ — царь зверей) и «Иди с миром» (съ миромъ — «иди спокойно», съ міромъ — «иди вместе со всеми», съ мѵромъ — «бери миро и иди»). Так что выражение может означать три совершенно разные вещи, а современным сознанием это не считывается.

Еще можно вспомнить «миром Господу помолимся». В оригинале там по-гречески ἐν εἰρήνῃ — «в душевном мире» (умиротворенно, спокойно). Русский человек на слух воспринимает это абсолютно иначе: «все вместе». А этого совсем не имелось в виду. Теперь про ъ. Если мы отказываемся от него, это единственное новшество, которое становится видным сразу. Я не люблю этой манеры убирать твердый знак, с эстетической точки зрения это меня коробит.

Мы все знаем стихотворение Прощай, свободная стихія! / Въ послѣдній разъ передо мной / Ты катишь волны голубыя / И блещешь гордою красой (А. С. Пушкин «К морю»). На мой взгляд, орфография стихия — голубые — это то, что подготовило Евтушенко. Тот же Пушкин, только поплоше и понеряшливей. Разница примерно такая же, как между николаевским и сталинским ампиром. У Пушкина я не представляю рифму Россія — (мундиры) голубые: он счел бы ее слишком слабой, на мой взгляд, хотя, честно говоря, не проверял.

Новая орфография для меня чисто функциональна. Она может использоваться там, где она удобнее. Если бы я мог писать свои научные статьи в старой орфографии, я бы это делал. Публицистику я пишу в новой, просто чтобы ее прочли.

Есть много записей, которые я делаю от руки (например, мой дневник), они в старой орфографии. А, скажем, словарные тетрадочки, когда я учусь голландскому языку, я веду в новой. Но вот стихи никогда бы не стал публиковать в новой, здесь мне самовыражение важнее, чем читательская реакция. Обе мои стихотворные книги вышли в старой орфографии. Есть люди, которые хотят, чтобы я переписывался с ними в старой орфографии, но тут есть ограничения, связанные с телефоном: если я прочту в электричке их письмо, то не смогу моментально на него ответить.

Ценности: «Одна и та же улица не может быть Рождественской и Советской»

Про орфографическую реформу 1917 года довольно часто говорят, что большевики ни при чем, это лучшие лингвисты пришли к выводам о ее необходимости. Но это решение — политическое. Даже если мы имеем дело с выдающимися специалистами, у которых чисто научные мотивы, все равно решение об орфографии политическое, и мы должны учитывать все аспекты реформы, не только научные.

Когда в Турции меняли прежнюю их графику на латиницу, люди прекрасно понимали, что это радикальный разрыв с культурной традицией. Человек, выучивший турецкий язык на латинице, старый турецкий текст не прочтет. Значит, этого сознательно хотели, и культурный разрыв входил в план реформы.

В России такого культурного разрыва нет. И старая, и новая орфографии до определенной степени прозрачны, но препятствия все равно есть, как мы видим. Оказывается, для многих людей неудобство, доставляемое другим орфографическим режимом, является достаточным основанием, чтобы не заглядывать в книги, которые напечатаны в старой орфографии. Хотя есть орфографии намного более трудные: у нас у всех перед глазами пример английской и французской, которые не в пример труднее. А если вспомнить новогреческую с ее тремя буквами (η, ι, υ) и тремя диграфами (ει, οι, υι) для звука и, двумя буквами (ο, ω) для звука о, буквой и диграфом (ε, αι) для звука э, то сложности с буквой «ять» на этом фоне — вещь, о которой просто стыдно говорить.

У меня отсутствует интерес к советскому периоду в какой бы то ни было форме. На феврале 1917 года мой культурный интерес резко обрывается, и что происходило дальше, я не наблюдал.

Я воспринимаю себя как продолжателя традиции Российской империи, а уж как эта традиция существовала в Советском Союзе, я просто не знаю. Если человек убежден, что Российская империя и вообще вся Россия до семнадцатого года — это проклятое прошлое, которое заслуживает только вычеркивания из культурной памяти, то мне его убеждать не в чем. У нас не может быть общего дела, общей цели и вообще ничего общего быть не может. Если человек убежден, что русская дореволюционная культура и советская культура — это одно и то же, одна цивилизация — он ошибается. Одна и та же цивилизация или нет — это вопрос территории или вопрос ценностей? Если вопрос ценностей, то не одна и та же, а если важно только то, что мы живем там же, но неважно, какие мы люди, во что верим и что исповедуем — тогда я ничего не могу ему объяснить. При этом я могу представить себе человека дореволюционной культуры, который не является монархистом. Например, есть замечательный эссеист Георгий Федотов, по-моему, весьма глубокий.

То послание, которое я мог бы сформулировать, адресовано людям, которые понимают, что имперская и советская культуры противоположны. В каждом случае нужно делать выбор. Одна и та же улица не может быть и Рождественской, и Советской. Точно так же приходится выбирать и орфографию. Но в этом случае выбор не настолько жесткий. Многие люди с имперской ориентацией пишут в новой орфографии: им так проще и удобнее.

Если представить себе, что возможна реконструкция имперской культуры, то для нее понадобился бы длительный переходный период, чтобы те, кто хочет продолжать использовать новую орфографию, имели такую возможность пожизненно. А в школе бы уже учили старой.

Новая орфография самим своим существованием наложит на нас определенные обязательства, потому что есть авторы типа Маяковского, которые ее выбирали сознательно. Если бы его стали переиздавать, при том что человек изъявил желание писать в новой, то его до скончания века и нужно издавать в новой. Но я против, например, издания Цветаевой в новой орфографии, потому что она сознательно выбирала старую. Это грубое нарушение ее авторской воли. То же касается Ильина. Но банальная справедливость требует и сторонникам новой предоставить те же права, проявить то же уважение к их воле.

Андрей Горшков, редактор Грамоты