8. Благословение

В шесть утра раздался скрежет открываемого замка. На пороге стоял вчерашний выводной.

- Подъем! - оповестил он нас, - Сдавай щиты на улицу.

Мы, кряхтя, ухватили свои спартанские лежаки и понесли их складывать на место. Хотелось спать. Во рту было противно. Тело какое-то не свое. Недосып и похмелье одновременно у восемнадцатилетнего неокрепшего организма. Я мечтал, что, вернувшись обратно в камеру, расстелю хэбэ прямо на полу и доберу еще хоть час, хоть полчаса оздоровительного сна.

Ага! Помечтал.

Во дворик гауптвахты зашел капитан-начкар и приказал выводному:

- Двое метут двор, остальные занимаются строевой подготовкой.

Посредине дворика был расчерчен квадрат для занятий строевой. Все губари, и сержанты, и рядовые, коих было только два человека, потянулись к квадрату. Убираться не хотел никто.

- Ты и ты - выводной повелительно ткнул пальцем в меня и в щуплого белобрысого сержанта, - схватили метелки и скребки и через пятнадцать минут я тут наблюдаю идеальный порядок.

Мы вдвоем пошли за к метлами, стоявшими в углу дворика. Вдруг, выводной окликнул меня:

- Младший сержант! Иди-ка сюда.

Я подошел.

- Что-то я твою рожу раньше не видел. Ты из какой роты?

- Со второго взвода связи.

- Не звезди, - строго сказал он, - я там всех знаю.

- Так меня еще не распределили.

- Постой, постой, - начал соображать выводной, - ты из карантина, что ли?

- Ну, да, - кивнул я.

- А когда приехал?

- Вчера.

- И уже на губе?

Я снова кивнул, мол: 'да, нехорошо получилось'. Лицо выводного вытянулось от удивления и восхищения.

- Ну, ты даешь! Откуда родом?

- Из Мордовии.

Выводной присвистнул:

- У нас в полку не так много мордвов, но те, что есть - все губари! Сынок, - он похлопал меня по плечу, - тебя ждет большое будущее. Теперь я могу спокойно увольняться в запас: смена пришла!

Как в воду смотрел. За двадцать месяцев в Афгане, на губе я провел более сорока суток.

- Эй, ты! - выводной подозвал черпака-рядового и кивнул на меня, - возьми у него метлу. И чтоб чище мёл.

- Тебе еще рано, - пояснил он мне, - ты еще наработаешься. Отдыхай, пока, копи силы. Сидеть тебе, чую, придется много и трудно. На, кури.

Выводной протянул мне сигареты и спички. Мы уселись с ним на крыльце губы под навесом, наблюдая, как трое ходят по квадрату, а двое метут дворик.

- Тебя как звать-то, мордвин?

- Андрей.

- Витек, - выводной протянул мне руку, - Миронов. Или Мирон, как тебе проще.

Я пожал протянутую руку. Таким образом, мы и познакомились, и поздоровались.

- Эй, ты! - выводной подозвал толстого сержанта с выбитыми передними зубами, - Жиляев! Ты что, не видишь - младший сержант пить хочет? Сгоняй-ка в прапорскую столовую за сладким чаем. Зурабу скажи - для меня. Две минуты. Время пошло.

Жиляев опрометью бросился из дворика - дверь на половину караула не закрывалась

До меня не сразу дошло, что младший сержант, истомившийся от жажды - это я сам и есть. Мне стало неловко, что старший призыв должен из-за меня бегать за чаем. Выводной, очевидно, обладал способностью к телепатии:

- Ничего, - прочитал он мои мысли, - ему полезно. Чмо.

'Чмо' явно относилось не ко мне, а к Жиляеву.

В Армии, помимо духов, черпаков, дедов и дембелей, существует пятая каста, принадлежность к которой не определяется сроком службы. Каждый отдельный представитель этой касты называется 'чмо'. Человек, морально опустившийся, человек, мешающий обществу, человек московской области, чемпион московской олимпиады - десятки расшифровок у этой аббревиатуры, не меняющих ее страшного смысла. Чмыри - это такая же каста, как индийские бханги - 'неприкасаемые'. Чаще всего грязные, небритые парии, выполняют они всю духовскую работу до самого дембеля. Чмо - объект издевательств и притеснений сослуживцев. Даже бесправные духи угнетают чмыря, пусть он и старше их по призыву. Срок службы для чмыря как бы замирает, время для него останавливается. Иное его название - 'дух со стажем'. До самого своего увольнения в запас, вместо того, чтобы наслаждаться привилегиями своего срока службы, он будет мести, скрести, стирать и выполнять всю мелкую и рутинную работу. У большинства чмырей, после долгих месяцев унижений, недосыпа и постоянной работы тухнет взор и отключается высшая нервная деятельность. После года-полутора беспросветной чмошной жизни у них напрочь пропадает понятие добра и зла, хорошего и плохого. Такие чмыри реагируют только на простейшие раздражители: больно - не больно, светло - темно, работать - не работать. Я лично наблюдал как два чмыря на морозе, оставляя куски кожи с ладоней на застывшем металле, чистили КПВТ только потому, что им приказали его почистить. Они даже не задумались над тем, что мороз в Афганистане - дело нескольких часов. Что через полсуток станет опять тепло, и можно будет чистить тяжелый двадцатикилограммовый пулемет сколько душе угодно, не уродуя рук. Но им сказали - и они стали чистить. Потому, что так - проще. И не надо думать.

Вообще, налет цивилизации в человеке, все то, что мы называем объединяющим словом 'культура', все это очень тонко и зыбко. Культура, то есть совокупность знаний и умений, правила хорошего тона и взаимной вежливости, мода и стиль, галантность и гигиена - все то, что в нормальной жизни видится мощным пластом - в условиях, когда человек поставлен перед необходимостью ежедневного и ежеминутного выживания, вся эта 'культура' на поверку оказываются тоньше той плёнки, которая отделяет в яйце белок от скорлупы.

Упаси вас Бог попасть в касту чмырей!

На моей памяти, за двадцать месяцев службы в Афгане, в банду рвануло четыре человека. Трех из них я знал лично. Все до одного они были чмырями! И всех полковых чмырей, которых я встречал, объединяло одна общая для всех черта: полное отсутствие морально-волевых качеств.

Есть тьма способов быть причисленным к лику чмошников. Самый простой из них - перестать следить за собой. Перестать умываться, бриться, стираться. Товарищи, на первых порах мягко, а потом все настойчивей, станут делать тебе замечания. А когда на щеках образуется перманентная щетина, хэбэ засалится, а руки покроются цыпками от грязи, ты сам, незаметно для самого себя превратишься в чмо и даже не заметишь, что отношение сослуживцев к тебе уже давно изменилось и не в лучшую сторону. Что разговаривают с тобой пренебрежительно и даже офицеры отводят от тебя свой взор, чтобы не омрачать настроения. У нас в учебке был такой - курсант Кокурин. Здоровенный плечистый детина перестал следить за собой и начал покрываться слоем грязи. В скором времени его одновзводники, устав намекать и делать замечания, стали обращаться с ним как с чмырем, и парень полетел в пропасть. Его кулачищами можно было сваи заколачивать, но даже самый щуплый курсант мог походя пнуть его совершенно безнаказанно, как котенка. Кокурин даже не подумал бы отвечать. Бывало, в редкие минуты отдыха, кто-нибудь из курсантов скажет: 'Пляши, Кокурин' и Кокурин рад стараться - пляшет, веселит курилку. Когда шло наше распределение по войскам, и решался вопрос: кто поедет служить в Афган, а кто останется в Союзе, Кокурин снова отчебучил. На батальонном построении встал перед комбатом на колени и, хватая его за ноги, весь в слезах, стал умолять не отправлять его в Афган. И ведь сработало! Не отправили. Впрочем, не один Кокурин цеплял майорские коленки. Три вполне достойных пацана, все полгода курсантской службы тянувших лямку не хуже других, перед строем на коленях просили оставить их в Союзе. Еще пять минут назад равные нам, стояли они на коленях на глазах у четырехсот курсантов двух учебных рот и, размазывая сопли и слёзы, лепетали о маме. Удивительно, но и этих тоже оставили в Союзе. Хотя, если вдуматься, зачем они нужны в Афгане? Этой же ночью всю троицу всей ротой пинками и кулаками произвели в чмыри. До самой нашей отправки оставались они париями, не имевшими права сесть с нами за один стол в столовой.

Другой способ попасть в чмыри - это парашничать. Кормили в Афгане не то, что - сносно, а очень даже неплохо. С учебкой разница поразительная! Если в будние дни на стол для десяти человек полагалось две банки сгущенки, то по воскресеньям ставили все пять. Не говоря уже о мясе, сахаре, рыбе. Если на складе не находилось сгущенки - давали сыр. Хлеба - 'от вольного'. Его, горячего, белого, свежайшего можно было брать сколько душе угодно. Призвавшись в апреле с весом в семьдесят четыре килограмма, я, будучи бесправным духом, в первую мою афганскую зиму наел загривок до девяноста! На моей лоснящейся роже можно было вшей бить. И даже при такой обильной кормежке, находились отдельные типы, которые лазили по чужим бачкам и котелкам! Едва освободиться какой-нибудь стол - они тут как тут: смотрят, что не доедено и подметают остатки. Их так и называли - парашники. Собой они пополняли ограниченный контингент чмырей.

Был еще третий, самый распространенный способ заделаться чмырем. О нем мне тут же рассказал грозный выводной гауптвахты Витёк Миронов. Оказывается, они с Жиляевым были из одной роты - шестой. Как и мои земляки.

В полку - ходи хоть на ушах. Кочевряжься и выкаблучивайся в свое удовольствие. Если никого это не задевает и никому не мешает, то все отнесутся к твоим художествам с глубоким пониманием и сочувствием - каждый с ума сходит по-своему. Но на операциях будь любезен соответствовать! Потому, что каждый рассчитывает на тебя, как и ты вправе рассчитывать на каждого. И твои соседи справа и слева ждут от тебя, что твой автомат будет работать в нужное время, отвлекая на себя часть огня моджахедов. И его не переклинет, не перекосит, не застрянет патрон в патроннике. Ты будешь вести огонь по противнику наряду с остальными твоими товарищами, а если попадешь во врага метким выстрелом - то будешь совсем молодец. Потому, что если ты не ведешь огонь, то пули, предназначенные для тебя, полетят в кого-то другого. А кому нужны лишние пули? Поэтому, как бы не было тебе страшно - воюй. Примеривайся к местности, переползай, прячься за укрытиями, но огня вести не переставай! Тебя всегда поддержат, но и ты обязан поддерживать свою роту огнем. И в этом - простое и жестокое проявление закона 'один за всех и все за одного'. А если у тебя 'заслабило', если во время боя на тебя напала 'медвежья болезнь', если автомат твой не участвует в общей перекличке, значит, в кого-то из твоих соседей стреляют чаще, чем могли бы и вероятность ранения или - не дай Бог - смерти для твоего товарища возрастает. И возрастает она - по твоей вине. Значит, пусть косвенно, но ты становишься виновником ранения или смерти твоего соседа, а значит, перешел на сторону душманов! И, когда стихнет стрельба, того, чей автомат не стрелял во время боя, будут бить всей ротой. Страшно и жестоко. Руками, ногами, прикладами - чем придется. Потому, что такому уроду - не место в строю. И на войне не место. Его место - возле сортира.

Или бывает и так. На операции каждый пехотинец несет на себе порядка двадцати килограмм груза: каска, бронежилет, автомат, БК - боекомплект, - гранаты, ракеты, саперную лопатку, воду и так далее. Как не ужимайся, как не старайся выкинуть ненужное и лишнее - все равно, меньше восемнадцати килограммов не получается. А идти приходится не по шоссе, а по горам и сопкам. По каменистым тропкам. По песку, в котором вязнут ноги, по щебню, в котором легко можно сломать лодыжку. И каждый несет на себе свой груз, наматывая километры и копя нечеловеческую усталость. Все идут измотанные, злые, ожидая, когда же, наконец, будет привал или хотя бы обстрел, что бы можно было перевести дух. И тут один боец, вконец выбившийся из сил, начинает петь такую песню: 'Всё! Я больше не могу! Я устал! Оставьте меня здесь! Пристрелите меня! Я больше никуда не пойду!' И так он ноет и стонет, плачет, умоляя его пристрелить или бросить тут, на этом самом месте, что это начинает уже и раздражать. А настроение - не из веселых: вымотались все, а не один он. Все уже давно в поту и мыле, все несут равный вес и все одинаково устали. Шутить никому не хочется, да и сил на это уже нет.

Что за бред?! Как можно пристрелить военнослужащего Советской Армии?! У кого на это поднимется рука? И бросать его никак нельзя. Если даже трупы своих убитых товарищей, какова бы не была усталость, доносят до брони, чтобы родным было кого оплакать и похоронить. Если, несмотря на свинцовую усталость, несмотря на почти полную потерю сил, даже трупы стаскивают с гор, то, как можно бросить в горах живого человека?! Вот и Жиляев на одной из операций 'расклеился'. Сначала с него сняли вещмешок. То есть кто-то, такой же уставший, стиснув зубы и проклиная жиляевскую немощь, понес на себе два вещмешка. Несмотря на то, что с него уже сняли груз, Жиляев ныть и стонать не прекратил и продолжал свою песню в том духе, что мол, оставьте его здесь или пристрелите, только не мучайте больше. Тогда у него взяли автомат, каску и бронежилет и Жиляев шел уже как на прогулке - вовсе без всякого груза. Ему бы угомониться, придти в себя и, устыдившись, взять и оружие и весь свой груз обратно, так нет! Он уселся на камень и заявил, что дальше не сделает и шагу, а останется тут.

Всякому человеческому терпению положен предел, а у измотанных на пятидесятиградусной жаре солдат его и так оставалось немного. Взбесившись от подобной наглости и малодушия три деда начистили ему морду сапогами и дальше волокли его, подбадривая пинками. Километра через два спустились на 'броню', туда, где есть вода и можно вытянуть уставшие ноги. И тут уж все те, кто нес вещи Жиляева - его автомат, каску, бронежилет и вещмешок долго и тепло благодарили это животное. В основном ногами. А сам сержант Жиляев немедленно и бесповоротно был переведен в чмыри и приравнен к духам до самого своего дембеля.

История эта произошла год назад, когда Жиляев был духом. Тогда же деды и выбили ему передние зубы. Год прошел с тех пор, те деды, став дембелями, полгода назад уехали домой, и сам Слава Жиляев мог бы уже вместе со своим призывом стать дедом, но у чмырей отсутствуют льготы по сроку службы. Больше на операции его не брали, и летал он, вместе с духами своей роты, не вылезая из полка.

Выслушав рассказ Витька про Жиляева, я мысленно поблагодарил Микилу за то, что нас так гонял в учебке и про себя дал торжественную клятву обращать больше внимания на ФИЗО. Костьми лягу, но на операции 'умирать' как Жиляев не буду!

Меж тем, порядок во дворике был наведен. Теперь уже пять человек ходили по квадрату. Выводной, понимая, что губари хотят курить, дал из своих запасов каждому по паре сигарет. Все закурили, не прекращая движения по кругу так, чтобы стук сапог по бетону был слышен в караулке начкару. Вернулся Жиляев с фляжкой чая. Заискивающе улыбаясь беззубым, как у младенца, ртом он протянул фляжку выводному:

- Вот, принес, Витек.

Выводной брезгливо посмотрел на фляжку, перевел взгляд на Жиляева:

- И хрена ли ты мне ее суешь под нос?!

Жиляев опешил - пять минут назад его посылали за чаем, он его принес: горячий и сладкий, как просили, из прапорской столовой. В чем же дело? Чем этот Витек опять недоволен? Что было сделано не так?

- Я же тебе, долболету, объяснял: младший сержант, - Мирон обнял меня за плечи, - пить хочет. Понял? Не я, а этот дух.

Жиляев протянул фляжку мне. Пить мне действительно хотелось после вчерашнего. Я отвинтил крышку и из вежливости, как старшему по сроку службы, предложил Мирону. Тот отказался.

- Пей. Тебе нужнее. Вчера с земляками отдыхал?

- Ага, - честно признался я.

- Хорошие у тебя земляки. Мы с ними, считай, два года отвоевали.

Выводной глянул на часы и окликнул губарей., ходивших по квадрату:

- Ну, что? До завтрака гулять будете или пойдете по камерам?

- А во сколько завтрак?

- Как обычно. В восемь тридцать.

Еще два часа отбивать ноги по квадрату никому не улыбалось.

- Не-е, Витек. Давай уж лучше закрывай по камерам. Дай только перекурим еще по одной.

- Дело хозяйское, - философски изрек Мирон, - Пять минут на перекур.

Мне было непонятно: что это за губа такая? Захотел, зашел в камеру, захотел - вышел. Я спросил об этом у Мирона.

- А что тут такого особенного? - пояснил он, - В караул ходит только наш батальон. Сегодня я охраняю, а завтра, может, меня станут охранять. От губы никто не застрахован, поэтому, нужно сочувствие иметь и понимание. Все мы служим вместе, вместе на операции ходим. Чего делить-то? Свои же пацаны. Если начкар нормальный, то вечером можно даже в кино сходить. Понятно, что не на первый ряд, а так, чтобы тебя никто из шакалов не видел.

'Шакалы' - это было иное название офицеров. Прапорщики - 'куски', а офицеры - 'шакалы'. Почему так сложилось, я не знаю, но могу засвидетельствовать, что некоторые офицеры своими повадками, действительно, больше походили на шакалов, нежели на людей в погонах.

Разошлись по камерам. В замке снова клацнул ключ, и мы вчетвером оказались закрытыми в нашей сержантской камере. Я, Жиляев, белобрысый младший сержант по фамилии Манаенков, который мел дворик и сержант-сапер, которого звали Резван. Я был духом, Жиляев - несостоявшимся дедом, а Манаенков и Резван - черпаками. Сделавшись за полгода службы в учебке крайне неприхотливым к быту, я снял хэбэшку и расстелил ее прямо на голом полу, намереваясь 'добрать' еще почти два часа сна. Я лег, закрыл глаза и уже начал задрёмывать, но нет в мире совершенства! Сон не шел. Солнце стремительно поднималось к зениту, нагревая нашу бетонную коробку. В тесной камере стало душно. Какой тут сон, когда лежишь на полу с голым торсом и обливаешься потом! Резван окликнул Жиляева:

- Оу! Сколько служишь?

- Полтора.

- Сколько-сколько?! - возмутился Резван.

- Полтора года, - пояснил Жиляев.

- Это ты кто? Дух?

- Дед, - не совсем уверенно ответил Жиляев.

- Кто-кто? Дух? - снова переспросил Резван.

- Нет, дед.

- А-а. Понятно: дух со стажем.

Жиляев не стал возражать против такого определения его статуса.

- Ты вот что, - продолжил Резван, - снимай-ка хэбэшку.

- Зачем? - не понял Жиляев.

- Как зачем? - в свою очередь удивился такой непонятливости Резван, - Не видишь, нам жарко. Будешь вентилятором. Мы вот здесь ляжем, а ты давай, обмахивай нас сверху, да пошустрее.

Жиляев покорно стянул с себя засаленную хэбэшку и стал выписывать ей круги над нашими головами. Действительно, стало немного легче.

- Давай, давай, - подбадривал его Резван, - только вшей нам не накидай.

Он повернулся ко мне:

- Ты откуда родом?

- Из Мордовии. А ты?

- Я - из Дагестана, - гордо ответил Резван, - Сколько служишь?

- Только с КАМАЗа.

- А-а, дух значит?

- Дух, - подтвердил я.

- А Мирона откуда знаешь? Земляк твой?

- Нет. Он служит с моими земляками.

- Понятно. А девушка у тебя есть? - ни с того, ни с сего спросил Резван.

- Есть.

- А я со своей даже спал - похвастался он.

Я догадался, что про мою девушку он спросил, чтобы рассказать о своих победах над слабым полом. Интересно послушать. Я люблю рассказы о чужих сексуальных подвигах.

- Мы с ней из соседних сел, - начал Резван и обратился к Жиляеву, - Ты махай, махай, чего уши развесил? Один раз я у них в селе засиделся допоздна и когда пошел к себе в село, то уже была ночь. Моя любимая девушка решила меня проводить до полдороги. Когда мы отошли от ее села и немного прошли по дороге, я ей сказал, чтобы шла к себе домой, а я дойду сам. Она пошла, вроде как к себе домой. А я прошел немного и вижу - стог. Подумал, чего это я ночью буду ходить? Дай, думаю, я переночую в этом стогу, ночь-то ведь теплая. Я забрался в этот стог и уснул в нем, а утром просыпаюсь, гляжу: моя любимая девушка спит с другой стороны стога. Теперь мы, по нашим обычаем, муж и жена!

Резван рассказывал об этом невиннейшем приключении с таким жаром, с таким восторгом, но я, честно говоря, не понял в чем тут 'фишка'? Ну, поспали, разделенные несколькими метрами сена или соломы. И что? Где изюм? Ладно бы он мне рассказал, как он свою любимую девушку и так и эдак десять раз за ночь ставил. Вот это была бы история! А здесь что? До призыва я к своим восемнадцати годам успел трахнуть целых шесть девчонок. С одной мы почти два года периодически встречались: она была на восемь лет старше и научила меня таким замечательным вещам!.. Расскажи я Резвану хоть десятую часть своих половых похождений, боюсь, несчастного целомудренного дагу скорчило бы в судорогах. Поэтому я только сочувственно покивал головой, дескать: 'Да-а. Бывает. Повезло тебе'.

Нас отвлек Манаенков. Он стал колотить в дверь камеры, требуя выводного.

- Оу, ты чего шумишь? Зачем людям разговаривать мешаешь? - спросил его Резван.

- Я в туалет хочу, - смущенно признался Манаенков.

- А час назад ты чем думал, когда все нормальные люди ходили?

- Мне тогда некогда было - я двор мел.

- Болван! - определил его Резван, - Чмо.

Открылась дверь, и на пороге показался Мирон.

- Чего шумишь? - спросил он Манаенкова.

- Я в туалет хочу, - пояснил тот.

- Через час завтрак, тогда и сходишь.

- Я сейчас хочу! - настаивал младший сержант.

- И что? Вас тут вон сколько сидит. И каждый раз, когда кто-нибудь из вас захочет, я должен бежать с ключами выводить вас?

- Ну, пожалуйста, - умолял его Манаенков.

- Валяй в сапог, - безжалостно отрезал Мирон.

- Как - в сапог?

- Каком кверху. Если сильно хочешь, то наделаешь и в сапог, а если не сильно, то потерпишь до завтрака.

Дверь снова закрылась. Манаенков принялся бешено колотить в нее ногами - парня, видать, и в самом деле приперло. Дверь снова открылась, но лишь для того, чтобы кулак выводного со всей дури угодил в лоб Манаенкову.

- Еще раз стукнешь - убью, - пообещал Мирон.

Манаенков, судя по нему, 'словил мутного', или, выражаясь боксерским языком, получил нокдаун. Глаза его помутнели, голова качалась на тонкой шее. Придя немного в себя, он снял сапог и облегчился прямо в него. Еще один маленький шажок в сторону 'чмошничества', таким образом, Манаенковым был сделан тут же, в этой камере, на моих глазах. Когда через час открылась дверь, то мы втроем пошли на завтрак в маленькую комнатку, в которой принимали пищу губари, а Манаенков пошел в сортир - выливать из сапога.

Губари завтракали после всех в полку. На караул и на губарей в столовой отпускали пищу в общие термосы, поэтому, до губарей доходила очередь только после того, как поедят все смены караула. Губарям доставались остатки, и вменялось в обязанность мыть большие тридцатишестилитровые термосы из под первого, второго и третьего. Мыть, конечно, досталось бы мне, как самому младшему по сроку службы, но сегодня, день был удачный для Манаенкова и Жиляева. Духам, конечно, на губе не сахар, но чмырям - приходится еще хуже. Вдобавок, это все видели, суровый Мирон явно взял меня под свое покровительство.

Пользуясь добротой выводного, после завтрака мы вышли во дворик покурить: Мирон снова дал каждому по две сигареты. Солнце пекло уже во всю, полковой развод кончился, и чем нам предстояло заниматься, было еще не ясно. Наверное, сейчас погонят убирать помойку.

Я наслаждался жизнью: сигарета в зубах, свежий воздух вместо душной бетонной коробки и главное - бачки сегодня мыл не я. В желудке переваривался завтрак: пусть мяса в нем было не так богато, как в полку, но свои законные тридцать три грамма сливочного масла и сладкий кофе я получил. Чего еще духу надо для счастья? Мою радость от жизни прервал знакомый голос - Востриков.

Он появился в караулке сразу же после полкового развода и теперь шел на губу в сопровождении начкара. Ой, как мне было стыдно перед ним: Востриков мужик, видать, хороший и незлой, а я его так подвел, усевшись на губу!

- Где этот разгильдяй? - его громкий командирский голос разносился далеко за пределы караульного городка, - Где этот нарушитель воинской дисциплины? Подайте мне этого возмутителя спокойствия!

Я струхнул. Если простой летеха зарядил мне вчера в челюсть, то что со мной сделает капитан? Может, в Афгане обычай такой: шакалы избивают духов? Вдобавок, востриковская увертюра не обещала мне ничего светлого и радостного.

Два капитана - начкар и Востриков зашли во дворик губы.

- Вот он, - кивнув на меня, сказал начкар.

- Семин? - обратился ко мне Востриков.

- Так точно, товарищ капитан! Младший сержант Сёмин! - отрапортовал я.

- Молодец, Семин, - похвалил меня Востриков, - хорошо службу начал! Далеко пойдешь.

Востриков повернулся к начкару:

- Так я забираю у тебя этого охламона?

- Забирай. Меньше народа - больше кислорода.

Мне выдали отобранные ночью ремень и звездочку с панамы. По пути к модулю карантина нас встретил тот самый коренастый лейтенант, который ночью сдал меня на губу.

- Товарищ капитан! Лейтенант Тутвасин... - козырнув, начал он.

- Товарищ лейтенант! - перебил его Востриков, - у вас на плечах голова или жопа?

- Виноват, товарищ капитан?.. - растерялся летеха.

- О том, что сержант из карантина отсутствовал на вечерней поверке, знали только мы, и это было наше внутреннее дело. А теперь, благодаря вам, об этом знает весь полк. И весь полк теперь знает, что в карантине нет дисциплины, потому, что командиры взводов там долболёты!

- Я...- начал было оправдываться лейтенант.

- Головка от ружья, - снова осек его Востриков, - вместо того, чтобы провести с младшим сержантом индивидуальную разъяснительную работу, - Востриков стукнул кулаком о ладонь, показывая, каким образом со мной следовало провести разъяснительную работу, - вы поволокли его на губу и тем самым ославили вверенный мне карантин на весь полк! Где ваш взвод?

- Готовится к занятиям по тактической подготовке.

- Вот и занимайтесь! А ты, - Востриков посмотрел на меня, - если пропустишь еще хоть одно построение, будешь иметь бледный вид и макаронную походку. Ясно?

- Так точно, товарищ капитан! Ясно!

Действительно, ясность была полная. Если Востриков таким макаром отстирывает лейтенантов, то младшим сержантом он просто вытрет задницу, в этом можно не сомневаться. Почвы для таких сомнений Востриков не давал. И вслед удаляющемуся лейтенанту, Востриков добавил себе под нос:

- Долболет! Западенец гребаный!

Как бы тихо Востриков не произнес своего ядовитого замечания, я его услышал. И сделал свои выводы. Востриков снова повернулся ко мне:

- А ты какого хрена тут встал? Иди, готовься к занятию, получай оружие.

- Есть! - радостно козырнул я и побежал в модуль.

Было чему радоваться: вместо вонючей и душной 'губы' я снова оказался в чистом модуле с мягкими постелями, среди своих пацанов. И, пусть мне предстояло несколько часов бегать и ползать на жаре под ярким солнцем, это было во сто крат лучше, чем сидеть в бетонной коробке на голом полу, задыхаясь от вони потных тел и духоты. Да и какая сейчас жара? Так... Градусов тридцать-тридцать пять. Разве это жара? Это курорт!

Андрей Семёнов

Под солнцем южным...

7. Губа

Решено было идти на фильм, который уже начался. Показывали его в летнем кинотеатре, который располагался между клубом и спортзалом. Так как полк был на операции, то большинство скамеек были свободны, и мы легко нашли себе места. По той причине, что я уже принял дозу, то, сидя сейчас на скамейке с земляками, не совсем ясно понимал: что это был за фильм, про что он и вообще - где я нахожусь? Меня в полубессознательном состоянии привели и усадили. Я пришел и сел. Главным для меня сейчас было не упасть, потому что корпус то валился назад, то клонился вперед и никак не мог закрепиться в вертикальном положении. Все предметы двоились и казались необыкновенно забавными. От этого с губ моих не сходила идиотская усмешка и временами вырывался идиотский же смешок, который веселил окружающих. Сидящие рядом то и дело понимающе оглядывались на меня: 'раскумарился парень'. Когда фильм кончился, мы вернулись в каптерку - 'добавить еще по одной'. Я не обратил внимания на то, что Барабаш надел на руку красную повязку, куда-то вышел и скоро вернулся. Оказывается, он был дежурным по шестой роте и ходил в штаб докладывать дежурному по полку, что вечерняя поверка проведена, лиц, отсутствующих по неуважительным причинам нет, весь личный состав в настоящий момент отдыхает в соответствии с распорядком дня. В наркотическом угаре я прохлопал и поверку, и отбой. У меня и в мыслях не сверкнуло, что меня, хватившись на поверке, могут сейчас искать с собаками по всему полку!

Отсутствие молодого на поверке - это ЧП! И старослужащего не похвалят за отсутствие на вечерней проверке. Но это - старослужащий. О нем беспокоиться никто не будет. Может, он у земляков засиделся, а может, где-нибудь в парке пьяный спит? Найдется, никуда не денется. А молодой? Где может быть молодой, если его нет на вечерней поверке? Да где угодно! Может, в банду рванул, а может, повесился. Не вынес тягот и лишений. Поэтому, если на отсутствие в строю деда или дембеля снисходительно махнут рукой, то духа будут искать всей ротой хоть до рассвета, пока не найдут. И вся рота, не смыкая глаз, будет тщательно прочесывать все строения, вплоть до туалета и помойки, заглядывая во все уголки и закоулки в поисках блудного духа.

Видя мое состояние, и правильно рассудив, что самостоятельно до модуля я не дойду потому, что просто не найду его, Санек и Вован взяли меня под руки. Идти было не более сотни метров, но дорогу мы проделали за полчаса, так как мне непременно необходимо было спеть. И я спел. Громко. Так, чтобы желательно весь полк слышал:

Мы с ним росли в одном дворе и я открою вам секрет:

У нас с Сэмэном папа был один!..

На крыльцо штаба вышел дежурный и нехорошо посмотрел в нашу сторону. Земляки унесли меня в темноту.

- Тише, дурак, - зашипели они на меня, - на губу захотел?

- А хрена ли мне губа?! - я вырывался с пьяной лихостью, - слушайте еще одну песню.

Когда меня поднесли к модулю, с крыльца слетел маленький коренастый лейтенантик.

- Сёмин? - спросил он моих земляков.

- Так точно, младший сержант Сёмин, - непослушным языком промычал я и пояснил ситуацию, - прибыл для дальнейшего прохождения службы.

Меня мутило и хотелось спать, а не объяснять глупому летёхе, что я встретился с земляками, мы посидели, как положено, что поверка никуда от меня не денется, что их, этих поверок, было уже две сотни штук и еще пять сотен впереди, а земляки завтра могут уехать домой. Нечем было объяснять: язык отказал окончательно и я мог только мычать.

- Спасибо, мужики, - лейтенант поблагодарил моих земляков, - дальше я сам.

Вован и Санек хлопнули меня по плечу напоследок:

- Давай, держись, Сэмэн.

Я встрепенулся и успокоил их, заявив:

- Мужчина все невзгоды должен переносить на ногах!

Ноги мои были немного подогнуты, так что самостоятельно я мог стоять и 'переносить невзгоды' только с большим трудом. Земляки пропали во тьме. Им тоже хотелось спать. Лейтенант посмотрел на меня, понял, что разговаривать со мной в таком состоянии бесполезно и коротким справа двинул мне в подбородок. Из разбитого подбородка потекла кровь.

- На губе, сучонок, службу продолжать будешь.

Он как-то неаккуратно зацепил меня за рукав и поволок в сторону караулки. Ночная наша прогулка проходила в полной темноте и при полном молчании сторон. Летёха не ругал меня, не отчитывал, а просто тянул в караулку. Мне же не хотелось ничего объяснять: я уже спал, перебирая ногами мимо палаток, мимо каптерки, в которой мы так хорошо сегодня посидели, мимо столовой и ПМП пока, наконец, не приковылял в караулку. Человек десять караульных свободной смены из курилки с любопытством смотрели: кого это привели на губу после отбоя? Капитан-начкар тоже разглядывал меня с интересом, будто я из кунсткамеры выполз.

- Принимайте, товарищ капитан.

Летёха сдал меня начкару.

- Сёмин? - обратился ко мне капитан.

- Так точно, - кивнул я, - младший сержант Сёмин.

Объяснять еще и ему, что я 'прибыл для дальнейшего прохождения службы' не хотелось, да и не моглось: глаза слипались.

- Резво службу начал, - похвалил он меня. - Всем полком тебя искали. Ну, иди, отдыхай, Сёмин. Завтра начнутся твои дни золотые. Выводной!

В караулку вошел рядовой с автоматом. По виду - дембель.

- В сержантскую его, - капитан кивнул на меня как на мешок с ветошью.

Гауптвахта помещалась в одном здании с караулкой, только вход в нее был отделен высоким забором из профильных стальных листов. Импровизированный забор заканчивался колючей проволокой и 'путанкой' поверх нее. У 'губы' был свой небольшой дворик, в углу которого стоял скворечник сортира.

- Бери щит, - выводной кивнул мне в сторону стопки деревянных длинных щитов, окованных железом. Я взял один, очень тяжелый, - Проходи.

Камер было всего четыре: одна слева, для офицеров и прапорщиков и три справа, для рядовых, сержантов и подследственных. Выводной открыл среднюю:

- Спокойной ночи.

Я зашел в камеру. Не хоромы, надо сказать: голая бетонная коробка с маленьким зарешеченным окошечком под потолком на противоположной от двери стене. Ни нар, ни стола, ни табуретки. Голые стены и бетонный пол. Даже параши нет. На полу, примостившись на таких же щитах, что и у меня, уже спали три сержанта. Я пристроил свой щит и лег на него. Спать без подушки и одеяла на жестком дереве было, конечно, не так комфортно как в казарме, но, на голом бетоне было бы еще хуже. Приняв, наконец-то, горизонтальное положение я моментально заснул.

Чарс и бражка сделали свое дело: эйфорию сменил здоровый солдатский сон с неизменным сюжетом про дом родной и любимую девушку. Я даже не успел подумать о том, что сегодня, возможно, установил рекорд Афганистана и стал чемпионом Сороковой армии по скорости попадания на губу. Попасть на губу в первый же день своего пребывания в полку - да что там день! - через полсуток после приезда в полк - такое, действительно, надо уметь.

Ох, не следовало бы мне начинать свою службу в войсках с губы! Не в добрый час я попал на нее!

Губари делают всю самую грязную работу в полку: убирают помойку, вычищают выгребные ямы, укладывают дёрн. Вся это работа не просто грязная, а очень грязная и невероятно вонючая. После денька-другого вывода на работы, от губарей несет такой парашей, что рядом и стоять-то противно. И, ведь, не 'отмажешься' от работы: за отказ от работы начгуб - начальник гауптвахты - добавит сутки, и лишнюю ночь ты проведешь на жестком щите в бетонной коробке камеры. Начгубов же на все гауптвахты Советской Армии специально подбирают с садистскими наклонностями, чтоб губарям было понятно - губа не санаторий. Впаяет тебе и сутки, и вторые - не поперхнется! Так стоит ли усугублять? Поэтому, на губе работают все - и деды, и дембеля. С чувством собственного достоинства, солидно и не спеша, таскают они носилки с *овном или прижимают к животу куски мокрой земли с кустиками травы - дёрн. Пожалуй, можно поспорить: что хуже? Убирать помойку при плюс пятидесяти, вдыхая ядовитые испарения, которые валят с ног или дерновать? За два часа работы на помойке и хэбэ твое, и сам ты пропитаешься гнусным запахом разложившихся и гниющих на жаре отходов. С эти запахом ты вечером вернешься к себе в камеру, и утешением твоим будет лишь то, что и сокамерники твои пахнут не лучше. Нет, еще хуже, чем убирать помойку - это укладывать дёрн! Сперва трясешься в кузове самого грязного грузовика в полку за этим самым дерном, затем на берегу какого-нибудь ручья лопатой аккуратно отдираешь пласты плодородного слоя почвы с травкой, потом бережно, чтобы пласты дерна не рассыпались в руках и не пришлось бы все начинать заново, грузишь дерн в кузов, привозишь в полк и нежно беря дерн на руки из кузова, укладываешь, подбивая пласты друг к другу в том месте, где укажут. При этом рукава и живот у тебя остаются крепко выпачканными в земле и траве. Но и это еще не все. После укладки ты долго и упорно носишь ведрами воду, поливая уложенный участок дёрна, чтобы трава быстрее принялась на новом месте. И все это только для того, чтобы беспощадное афганское солнце меньше, чем через неделю спалило плоды рук твоих, и на месте дерна остался бы толстый слой засохшей грязи, которую предстоит убирать. Самая грязная и бесполезная работа на свете!

Но, как говорится: чем бы солдат не занимался, лишь бы он задолбался.

При поступлении на гауптвахту у арестованных отбирались ремни и звездочки с головных уборов. Из умывальных принадлежностей полагалось иметь только полотенце и мыло. Обыкновенно, после двух-трех суток грязной работы, лишенный возможности побриться, в засаленной от грязи форме без ремня, губарь представлял из себя грязное, небритое чудовище, сродни привокзальным бродягам. Глядя на него со стороны, трудно было определить: сколько он служит? Он был поразительно похож на задроченного духа, на чмо болотное, но взгляд и осанка выдавали в нем человека бывалого и достоинства своего не уронившего.

Тем больше радости было дедам и дембелям, когда на губу попадал черпак - такой же старослужащий, но, к его несчастью, с меньшим сроком службы. В армии существует как бы две параллельных иерархических лестницы. По Уставу, полковники командуют майорами и ниже, майоры - капитанами и ниже, капитаны - лейтенантами и ниже. И так до рядового. Такой порядок прописан черным по белому в умных книжках и протеста ни у кого не вызывает. Но есть и другая лестница, с более крутыми ступенями. На этой лестнице, до года ты дух без всяких прав, но перегруженный обязанностями. От года до полутора - черпак, от полутора и до приказа - дед, а после приказа об увольнении в запас - дембель. И в этой табели о рангах мои погоны младшего сержанта имели сомнительную ценность.

'Духсостав' - это прислуга за все. Духи убираются в палатке, в каптерке, в парке, в столовой. Духов посылают по разным мелким поручениям. В зимнее время духи отвечают за то, чтоб в палатке было всегда тепло - носят уголь и топят печку. Духи веселят и развлекают дембелей и дедов, буде им сделается грустно. Словом, духам положено 'летать' и 'шуршать'. Надо ли говорить, что и в наряды духи ходят гораздо чаще старослужащих? Обороняться духам не положено. Даже если ты мастер спорта по боксу, то с христианским смирением прими по правой и подставь левую во время очередной экзекуции. Поднять руку на старший призыв - тягчайшее преступление, граничащее со святотатством! Это настолько кощунственно, что никому из духов и в голову не приходит 'дать оборотку' жестокому черпаку.

Отгадайте загадку: если послать восемь солдат грузить-разгружать или копать-перекапывать, а из этих восьми - шесть старослужащих, то, сколько всего солдат будет работать? Правильный ответ - два духа. Причем эти два духа выполнят весь объем работы, нарезанный для восьми человек за то же самое время, трудись они ввосьмером и еще успеют два раза перекурить.

Черпаки руководят духами. Черпаки еще совсем недавно сами были духами, их только вчера гоняли, били, угнетали, а они безответно выполняли всю работу: таскали уголь, топили печь, убирались, стирали, бегали по поручениям, рассказывали сказки, анекдоты и случаи из личной жизни на потеху старослужащим. Поэтому, черпаки знают всю духовскую работу очень хорошо. Целый год они постигали науку обустройства солдатского быта и теперь с готовностью преподают ее молодым. Через пинки и колотушки. Ни одно, даже самое малейшее нарушение, самая незначительная небрежность не в состоянии укрыться от ревнивого и бдительного ока черпаков. Вдобавок, впервые за последний год им негласно разрешено пускать в ход кулаки и этим своим правом черпаки пользуются чрезвычайно охотно и при любом случае. Черпаки - самые злые люди в Советской Армии. На них, на черпаках, Советская Армия и держится.

Злость черпаков обусловлена двумя обстоятельствами. Первое: будучи сами угнетенными еще совсем недавно, они отыгрываются на духах, стремясь восполнить вынужденную ущербность своего униженного и бесправного положения за целый год - первый год службы в Советской Армии. Угнетая вновьприбывших духов, черпаки восстанавливают тем самым утраченное и забытое самоуважение и утверждаются в глазах своего и старших призывов в новом своём качестве, качестве свободных и равноправных старослужащих солдат. И второе: черпаки - самый 'оторванный от дома' призыв. Духи - те совсем недавно, всего несколько месяцев назад, были дома и ели мамины пирожки. Деды - эти скоро, через каких-то полгода будут дома. Вон, уже и парадки на дембель готовят. У дедов уже 'горит свет в окошке' и 'виден берег'. О дембелях и говорить нечего: случайные люди в рядах Вооруженных Сил. У них уже сейчас полугражданская жизнь. Они могут себе позволить выйти на построение в тапочках или без ремня, а то и не выйти вовсе, сославшись на то, что живот болит или охота спать. Дембеля, считай, одной ногой уже дома. А черпаки... Год, самый тяжелый год службы, позади и впереди еще целый год! И никакого просвета впереди! Еще целый год подъемов, отбоев, тревог, построений, приемов пищи, караулов. Еще целый год в строю. Еще целый год войны. Еще целый год без девушек, без товарищей, с которыми дружны с детства, без дискотек, без городов, без троллейбусов, асфальта, парков, тенистых улиц и газировки. Еще целый год без дома, без мамы! А впереди на целый год - только выжженная пустыня и дикие горы без единой зеленой травинки. Как говорится, до хрена прослужил, и до хрена осталось. От такого положения вещей не то, что взбесишься, не то, что станешь злым - осатанеешь!

Деды - они добрее черпаков. Они уже вволю намахались кулаками, успели за полгода своего черпачества выместить зло и выпустить пар. Для них главный вопрос и смысл жизни - подготовка к дембелю. Как достать подарки для мамы и любимой девушки? Как лучше подогнать парадку? Как попасть в первую партию? Но все равно, они ревниво наблюдают за соблюдением солдатских обычаев и своих привилегий, и контролируют черпаков.

Армейский парадокс. Один из многочисленных парадоксов Советской Армии. Черпаки гоняют духов, не жалея ни своих кулаков, ни духовских грудных клеток. Казалось бы, должна возникнуть лютая ненависть и желание отомстить. Ан, нет! Духи, становясь черпаками, не мстят черпакам, ставшим дедами. Редкие исключения, правда, встречаются, но это лишь исключения, подтверждающие общее правило. Черпаки, объединившись с дедами, совместно угнетают духов.

Дембеля - высшая ступень солдатской иерархии. Они никого не угнетают. Для этого есть черпаки. И есть деды, чтоб смотреть за черпаками. Дембелям смотреть не за кем. У них уже подготовлены парадки, подарки родным и дембельские альбомы. Ничто земное не интересует их в полку. Ничто их более не держит в армии, кроме отсутствия в военном билете записи об увольнении в запас. Они уже все знают, все видели и ничем их не удивишь. Они одеты хуже всех в полку, так как износили отпущенные им Богом и Управлением тыла комплекты обмундирования и пары сапог. Поэтому, дембеля из толпы выделить проще простого: летом он в зимнем обмундировании и в сапогах, а зимой - в летнем обмундировании и панаме. Уважая пройденный ими славный боевой путь, в наряды и на операции их берут исключительно по доброй воле и личному пожеланию. Их уже как бы и нет в полку. Они уже гражданские люди, и упаси Боже духа обратиться к дембелю: 'товарищ сержант'. Беды не миновать. Можно и на кулак нарваться. К дембелям обращаются как к гражданским - по имени-отчеству.

На губе, понятное дело, в массе своей сидят дембеля. И от греха подальше, и чтоб не маячили, подрывая своим курортным видом дисциплину. Вообще, отношение к солдату со стороны офицеров, меняется со сроком службы, как спектр меняется от инфракрасного к ультрафиолетовому. Вновьприбывших духов офицеры встречают с распростертыми объятиями и с поистине отеческим радушием. Предлагают смелее бороться с дедовщиной и обещают свою помощь и поддержку в этой борьбе. А в случае неуставных взаимоотношений, проще сказать, если кто-то из молодых налетит на кулак черпака, просят докладывать им 'хоть ночь-полночь'. Но, хотя офицеры и тростят чуть ли не на каждом построении о том, чтобы духи докладывали о лютости дедов и черпаков - можете быть уверены, что офицеры первыми перестали бы уважать духа, который пришел бы и честно рассказал замполиту о том, что творится в палатке или землянке на самом деле.

После того, как дух становится черпаком, офицеры смотрят на него уже искоса: 'а чего он отчебучит?'. Фантазия солдатская не знает границ, и ожидать от черпаков можно чего угодно. Когда черпак превратиться в дедушку и его авторитет в роте возрастет до уровня заместителя командира роты по неуставным взаимоотношениям, на него уже смотрят как на явного, но еще не разоблаченного преступника. Деда обязательно нужно хоть раз макнуть на губу, чтоб не забывался и нюх не терял. Ну, а когда солдат становится никому ненужным дембелем, более того - вредным и всем мешающим дембелем, так как на его место могли бы придти трудолюбивые духи, - вот тогда его в роте терпеть уже решительно невыносимо! Губа создана для дембеля как конура для собаки. Туда, его! Сгноить мерзавца-дембеля!

Губа - последнее армейское жилище дембелей. Там у них лежбище!

Но что самое забавное: когда выпущенный с губы накануне отправки домой, выглаженный и нарядный дембель, простившись со знаменем части, пойдет к КАМАЗу, то провожать его выйдут и командир полка, и замполит, и комбат, и командир роты. То есть, все те, кто отравлял его жизнь последние полгода. Каждый будет жать руку, обнимет на прощание, и признается, что такого замечательного солдата у него никогда не было. Еще один армейский парадокс.

Можете себе вообразить ситуацию, когда на губу попадает не дембель, не дед и даже не черпак, а дух?! Дух на губе - это самый бедный человек в мире. Он работает, за себя и за того парня. При этом, как самый молодой, заканчивая работу после всех, обязан успеть раньше всех вымыть руки и накрыть на стол, встречая с работы утомленных старослужащих. Дух на губе - это дембельское счастье. Восемнадцать часов в сутки он будет 'шуршать' за всю ораву, не требуя благодарности и только считая в уме минуты до окончания ареста.

Андрей Семёнов

Под солнцем южным...

История эта была поведана мне моим очень хорошим другом, который вследствие своей лени попал в армию. Дело происходило в одной из частей МЧС в Нижегородской области.
Предыстория.
Командир этой части два года назад попал в аварию, пролежал в коме 2 недели, последствий вроде не было, оклемался... Но последние пол-года за ним начали замечать странные вещи, хотя и незначительные, но все равно настораживающие.
И вот апофеозом послужил следующий случай.
Собственно история.
Одна из его трех кошек по случаю мартовских песнопений ее ухажоров начала беситься от неудовлетворенности и обделенности мужской, если можно сказать, лаской. В один прекрасный день жена этого полковника (которую он, кстати, безумно любит) чем-то не пришлась по душе тигрице в кошачем обличии и была сильно поцарапана и покусана предметом обожания хозяйки и детей.
Само собой, полковник был вне себя от ярости при виде страданий жены. Плюс ко всему, приезжавшая накануне в часть комиссия осталась чем-то недовольна... В общем, завелся мужик не на шутку, все думали, что кошак будет застрелен из табельного "ПМ", но нет... Бравый вояка пришел к штабному писарю и сказал, чтобы тот писал приказ на... заключение под стражу и арест с последующим отбыванием наказания на гауптвахте в течение 10 суток КОШКИ (клички, к сожалению, не помню).
Бедное животное отсидело весь срок и было принято обратно к родному очагу.
Реакция на происшедшее была неоднозначной, кто-то пожимал плечами, кто-то крутил пальцем у виска...

Дело было в Казанском ШМАСе в 83 году. 6-ти месячная учебка младших авиационных специалистов. Рота механиков по самолетам и двигателям (МиГ 23 и 25). Еще и в должности комсорга роты-замполит удружил сладкими речами. Этакий Весельчак У-толстенький, кругленький, и такой же поганец как выяснилсь позже. Вобщем суть-как то был дежурным по роте. Сутки прошли, все хорошо, уже утро-скоро передавать дежурство и тут слышу дневальный орет: "Смирно! Дежурный по роте на выход!" А я находился в противоположной стороне помещения роты. А оно надо сказать весьма не маленькое-4 взвода по 30 человек проживало. Ну я значит не бегом почемуто, а быстрым шагом пошагал. И видимо долговато шагал. А ждал меня там дежурный по части. И не обычный офицер как назло, а один из заместителей начальника учебки в чине подполковника. Подхожу, докладываю как положено-вижу морда у него недовольная. Тащит меня проверить оружейную комнату. Открываю, заходим, докладываю о количестве карабинов и надо же-чуть сбиваюсь на пару секунд в количестве штук. Дежурный подпол чего то Гыр-гыр-кнул типа бардак и все такое и ушел.. Ну настроение подупало-думаю выговорешник какой нить или наряд влепят. Дежурство сдали вышли на построение и хренакс слышу от своего ком. роты "За неуд. дежурство ТРОЕ суток ареста"!!! Это при том, что на губу вобще редко кого ссылали и то за реальные залеты серъезные. Ну думаю контрацептивы вы господа всеж..мдя. Далее после обеда в караул по гауптвахте заступает очередной наряд из нашей учебки и меня забирают с собой. А губа те времена располагалась в Казанском кремле, да да..тот который сейчас такой красивый сделали. Привезли меня-сдали ихнему начальству и засунули в бетонную одиночку. Кстати довольно теплую и я там шикарно отоспался после долбанного ШМАС-овского распорядка. Потом на утро перевели в общую камеру-тоже нормально-пацаны всякие разные с разных частей. Ну трое суток быстро пролетели, возили нас на работы разные-сухофрукты помню с вагона разгружали, так обожрались и дристали потом все дружно!)))) И значит в последний день заступает в караул именно наша рота, и начальником караула в ней-наш добрейший замполит Весельчак У. Нас выстраивают и пофамильно проверяют. Замполит подходит и спрашивает улыбаясь" Ну как дела?" Я ему также с улыбкой (кстати искренне и не чуя подвоха) отвечаю "Все отлично тов. капитан!" В душе предвкушая скорый ужин, сон и утром с ребятами в часть. Утром построение, опять перекличка, распределение на работы и херакс-меня и не забирают и на работы не отправляют! Что за дела? Все расходятся, меня почему то опять в одиночку и потом объявляют-"Тебе бонц еще 7 суток добавили по просьбе трудящихся!" Я вафуе..."Кто? За что?"... Отвечают-"Замполит твой посодействовал". Ну думаю ссука капитанско-замполитная! ..и я тоже хорош-лыбился перед ним с оптимизмом, типа все зашибись! Короче оставшиеся 7 суток прихерился начальству гауптвахты какие то плакаты рисовать в пустой офицерской камере и потом откинулся в свою часть. Встретили как практически авторитета пацаны..))) А ком. взвода и замполит еще судилище устроили-насчет моего морального падения. Оставшиеся пару месяцов гонял балду, толком не учился, по завершению значок "3 класс" естественно не дали, бумажку с "тройками" по предметам всучили и распределили в отместку (ХА-ХА!!!) в Заполярье, под Мурманск поселок Килп-Явр. Так и говорили помню-"кто хорошо учится-поедет в теплые края служить, а распиздяи-на Север." А потом уж выяснилось, что самые отличные места службы эти северно-далекие части. Ибо никакого дрочева армейского тупого со стороны офицеров, никаих строевых занятий и даже физзарядок по утрам (были..но так, нерегулярно и без лошадиных забегов). Ибо авационный полк был на рубеже границы и занимался серъезной боевой работой-и с флотом учения всякие и НАТО-вские самолеты гоняли регулярно. А то, что рядовой состав больше чем на половину с Азии и Кавказа-тоже не напряжно оказалось.. Поначалу карасями пришлось поплавать, но абсолютно без перегибов на удивление, а потом нормально все-сдружились и праздники отмечали и плов пацаны варили и картоху по ночам жарили..Да много всего классного было. И кстати-впервые в жизни видел северное сияние настоящие и полярные день с ночью. Это что то!

Заступили как то в караул. Помощником нач. караула. Ничего особенного, караулы были обычным делом. Караульное помещение на территории части, посты тоже. К караульному помещению пристроена гарнизонная гауптвахта (губа по простому). Губу охраняют как обычный пост три караульных посменно и дополнительно обычно три выводных (зависело от количества губарей). Выводные сопровождают задержанных на работы, за пищей в столовую... да и в туалет даже.

Губарей на тот момент было не очень много, человек 15-ть. В основном сидели за самоволку, пьянку и прочие подобные правонарушения. Солдаты были с разных частей нашего гарнизона. В основном спокойные и послушные люди, которым быстрее бы срок отмотать и дополнительного срока не заработать. И мы,  охрана относились к ним если уж не хорошо, то с сочувствием и пониманием. По крайней мере, не так как пишут, воду в камеры никто не лил, сигареткой угощали, на ночь шинели выдавали, портянки не отбирали.

Но сидел в одиночке, сучёнышь один. Беглец или дезертир, не знаю как правильно, но убегал из своей части уже два раза. Убегал нормально, без оружия, поэтому и сидел наверное на губе а не в дисбате. Его строго настрого запрещено было на какие то работы выводить, на плацу строевой заниматься, и в туалет под непосредственным наблюдением.

Начальник караула отвечал за весь порядок в карауле а я как помощник за губу конкретно, некоторые другие обязанности и разводящим был в том числе.

И вот, с утра губари позавтракали, "строевой" позанимались и пришли за ними прапора со складов на работы их забирать. Я предупредил выводных, что бы беглеца не трогали и со спокойной совестью пошёл смену по постам разводить. Как получилось, что выводной в трезвом уме и здравом рассудке выпустил одиночника и повёл его на работы вместе с остальными, он мне потом так и не смог объяснить.

Итог, очередной побег, нам с выводным по 10 суток на ту же гауптвахту. Мне потом ещё трое добавили за курение.

Искали беглеца как мне потом рассказали двое суток, а привёл его на губу гражданский, дядя Коля. Работал в нашей части кочегаром. Жил он недалеко от нашей части в небольшом деревянном домике и этот беглец к нему заявился, пожрать просил.

За арест не в обиде, понимаю что косяк мой. Надо было лучше контролировать подчинённых.

Картинка не моя, из интернета для передачи атмосферы.

Прекрасно, что попасть по воле случая

Нам именно сегодня суждено

В тюрьму! Здесь арестанты раньше мучились,

Смотря на площадь с завистью в окно.

И проклинали эти стены сотни раз,

И безуспешно бунтовал народ!

Вино и пиво льётся. О былом рассказ…

Несут меню — и нет иных забот.

Здесь усмиряли вольную, лихую прыть,

Здесь замогильная смеялась тьма...

И показалось на минуту - может быть,

И ресторан кому-нибудь тюрьма?

Ах, время! Веселятся современники,

В миру, как в ресторане - не у дел.

Терзались и душой, и телом пленники,

Отсюда уводили на расстрел.

Давным-давно об узниках забыли и

Дома восстановили и умы.

Я знаю, в ресторанном изобилии

Повинны злые узники тюрьмы.

Забыты времена тюремной серости

Эпоха гильотин и галифе...

Я точно знаю, в тюрьмах современности

Откроют рестораны да кафе.

Один момент - и улетят столетья в даль.

Рассыплется бетон, сотрётся медь…

Откроют рестораны. Это точно. Жаль,

Нам в этих ресторанах не сидеть...