Внутри мне открылась следующая картина.

Кремового цвета обои с цветочками, старинные напольные часы с гирьками вдоль стены, под висящей на шнуре электрической лампочкой стоит круглый стол, накрытый белоснежной скатертью. На столе большущий позолоченный самовар, а вокруг него пять блюдец с фарфоровыми чашками. И никого нет.

Все выглядело одной большой ловушкой, но я посчитал, что лучше принять бой в светлом помещении, чем на улице и в темноте. Я медленно обошел стол, убедившись, что стулья в мебельный гарнитур явно не входили.

Других дверей в доме больше не было, а окошек на такое маленькое пространство хватало с избытком – целых три квадрата с видом на таящиеся во мраке ужасы.

Заглянул в чашки – там было пусто, даже, я бы сказал, пыльно. Но самовар выглядел новым, от него шло домашнее расслабляющее тепло.

Пока я рассматривал чашки, хлопнула входная дверь, от чего я подскочил на месте. На пороге стояла молодая красивая женщина с длинными волосами и мягкими чертами лица. На ней было голубое приталенное платье с милым бантиком на воротничке. Весь вид женщины навевал мысли о простом семейном счастье, не хватало только пары детишек, держащихся за юбку матери.

– Гость в дом, хозяйке радость, – растягивая гласные, певуче приветствовала женщина.

– Здравствуйте. Извините, я зашел, никого не было.

– Присаживайтесь, выпейте чайку.

– Ну что вы, не хочу вас утруждать.

Я начал отступать от стола и наткнулся на стул, который словно вырос из-под земли за спиной. Пока я отводил взгляд, вокруг стола появились еще четыре стула с гнутой спинкой, а в чашках волшебным образом оказался налит чай – над ними вились струйки пара.

– Скоро придут и другие гости. И мы будем играть в кости, – пропела радушная хозяйка.

– Знаете, спасибо за приглашение, но я, пожалуй, пойду. – Я начал боком подбираться к открытой двери.

– А раньше вы любили играть в кости. Жаль, что больше не заходите, – грустно вздохнула женщина.

– Да все дела-дела, – я неопределенно махнул рукой и ударился локтем об косяк.

– А хотите, мы сыграем с вами сейчас, до гостей? – оживилась хозяйка. – Играть будем на желания, как всегда.

– Да мне уходить нужно.

Я собирался перешагнуть порог, но входная дверь громко захлопнулась перед самым носом.

– И все же давайте сыграем. Если выиграю я, моим желанием будет…

Хозяюшка задумчиво уселась за стол и приглашающее подняла чашку.

– Хочу, чтобы вы остались моим гостем. Навечно.

Добродушная и ласковая улыбка в сочетании с этим «навечно» заставили меня познать новый сорт жути.

Я подергал ручку двери, навалился плечом, но та не открывалась. Признав план отступления проваленным, я ухватился за единственную зацепку:

– А если выиграю я, какое желание вы исполните?

– Любое. Чего желает дорогой гость? – Женщина заслонила чашкой лицо, создавая впечатление, что ее пронзительные голубые глаза парят над чайной гладью.

– Хочу выбраться отсюда. И чтобы настало утро, – торопливо добавил я.

– Какие неожиданно расплывчатые желания. Вы забыли с кем имеете дело? – Чашка опустилась на уровень насмешливых бледно-розовых губ.

– Да нет.

Я понял, что сглупил, позабыв про свое желание обрести память. Но озвучивать его вдогонку было слишком опасно.

– Что ж, этой ночью у меня хорошее настроение. Поэтому, если вы выиграете, я исполню ваши желания – заметьте, сразу два желания – без всяких уловок.

– Ладно, – я опасливо сел за стол.

– Чудесно! А теперь – бросать кости! – Счастливая хозяйка хлопнула в ладоши, и заглушка самоварной трубы сама по себе поднялась и отлетела в сторону. Она ловко запустила в трубу свою изящную ручку и, не глядя, извлекла оттуда две длинные кости с лоскутами гнилого мяса. В нос сразу ударил тошнотворный запас.

Хозяйка вцепилась в кости, а потом со всего размаха швырнула их вниз. Отскочив от пола, они разлетелись по сторонам – одна под ближайшее к двери окно, вторая – к противоположной стене.

– Ваш ход, любимый гость! Бросьте ладно свою кость! – протянула сладким голоском женщина.

Слова были пропеты с таким смакованием, с таким задором, что я весь от макушки и до пяток покрылся мурашками. Но делать нечего, ради шанса на спасения и кости из самоварной трубы достанешь.

Стараясь не дышать, я запустил в трубу руку. И чуть сразу не отдернул ее. Внутри копошились черви, а может и что похуже. Пальцы нащупали большую костомаху и потянули ее наверх. Но вовремя сообразив, что моя жуткая хозяйка за раз вытягивала сразу две кости, я подцепил еще и одну тонкую.

Одного взгляда на свою добычу хватило, чтобы вызвать рвотные позывы. С костей свисали полосы мяса, с которых прямо на скатерть и в чашки падали раздувшиеся коричневые личинки.

– Большая берцовая висельника и малая берцовая утопленника – гостю сегодня везет. – Уголки губ хозяйки вздернулись вверх.

Запоздавшее осознание, что я держу человеческие кости, ударило под дых спазмом пищевода. Руки сами по себе метнули страшные находки в сторону часов. Как ни странно, кости не разлетелись, а легли буквой «Г».

– Ах, мой дорогой гость, сегодня явно ваша ночь. Вы победили, – лукаво вздохнула женщина и достала из складок платья настенный календарь. Подойдя к часам, она повесила его на едва заметный гвоздик – так, что пожелтевший лист с цифрами и датами наполовину заслонил циферблат.

Я сглотнул, не зная, чего ожидать дальше. Победа в игре с костями далась на удивление легко, а ведь я так и не понял правил.

– Желание гостя закон. Так пусть же утро настанет, вопрос быстро решен! – Хозяйка подцепила розовыми ноготками стрелки часов и прокрутила их вперед.

Я уставился в окно, где чернильная ночь тускнела и серела прямо на глазах. Словно в ускоренной перемотке метнулись в сторону две человеческие фигуры, в одной из которых я узнал профессора из воспоминаний Присыпкина. Это были люди из нашего мира!

Я ринулся к двери, которая распахнулась, стоило только потянуться к ручке.

– Заходи еще, гость дорогой, – соловьем пропела хозяйка, – сыграем на желания. Или ты хочешь снова довериться Черной Черешне?

Я не стал ни отвечать, ни оглядываться. Открыв скрипнувшую калитку, я пулей вылетел на пустырь. В этот раз я бежал чуть медленнее, а не так, как ночью, когда улепетывал от кукол. Силы стоило поберечь, да и не похоже, что ведьма пряничного домика собиралась гнаться. Интересно, что она имела в виду, спрашивая о доверии к Черной Черешне?

Профессор и его спутник шли на условный восток, значит, нужно бежать в том направлении и надеяться, что перемотка времени не сожрала больше часа с их появления перед домом.

Оглянуться я позволил себе только, когда добрался до асфальтовой ленты дороги. Никакого дома на пустыре больше не было, лишь заросшее сорными травами поле под мышиного цвета небом. Вот оно, значит, как.

Я углубился в городские постройки. Окружающий пейзаж напоминал обычный индустриальный городок, зачахший вдали от цивилизации и шумных групп туристов. Брошенные дома где-то с заколоченными фанерой окнами, а где-то с пустыми глазницами без стекольных линз. Разбитые дороги с наносами земли и жухлой растительностью, поглощающей детища рук человека. Следов разрушений от военных конфликтов или природных катаклизмов видно не было. Казалось, что все люди попросту покинули город лет так двадцать назад, и вот он тихо разрушается сам по себе.

Я то бежал, то переходил на быстрый шаг, и все время крутил головой – не пропустил ли две мужские фигуры в брезентовых куртках? Нет ли поблизости страшных кукол с открытыми глазами? Не копошатся ли в руинах иные монстры с козьими мордами?

Когда я свернул направо на перекрестке трех дорог, то не ожидал столкнуться почти лицом к лицу с дедком в темно-синей униформе. Был он бос, а на его седой макушке кое-как держалась кожаная кепка с растрепанным козырьком и надписью «Тронь-шапка». Колоритный образ эффектно дополняла сумка в виде человеческой печени, притороченная к поясу лохматой веревкой.

– Вам письмо, – прошамкал дед и протянул мне желтый, весь в подтеках и подпалинах, конверт.

– Спасибо. – Рефлекторно я взял письмо и выжидающе посмотрел на старика. Но тот похлопал себя по «печени», уткнулся взглядом под ноги и побрел мимо, потеряв всякий интерес. Может, и хорошо, что встреча прошла без лишних разговоров.

Пройдя по улице несколько метров и убедившись, что странный почтальон свернул в сторону, я раскрыл конверт. Да, сначала я думал вообще его выбросить, но та самая чуйка нашептывала поступить иначе.

«Они в доме с синей крышей», – прочитал я корявый, будто детский, почерк. Послание было написано на внутренней стороне самого конверта. И написано оно было кровью.

«Интересно, кто это – они? И зачем мне знать про «них» и дом с синей крышей?» – спросил я самого себя. Догонять и расспрашивать почтальона я счел неразумным, поэтому просто продолжил свой путь. Да, теперь я поглядывал еще и на крыши, выискивая синюю. Может, неизвестный доброжелатель хочет предостеречь меня от опасности? Ага, доброжелатель, как же. В этом проклятом месте такое слово звучит до крайности нелепо.

Через две улицы меня поджидал новый «сюрприз». Я встретил зайца.

Вырезанный из дерева и раскрашенный сумасшедшим художником, косой реально был косым. Один его глаз – зеленый и по форме напоминающий авокадо – находился на уровне рта, а второй – красный, как помидор, был намалеван на лбу. При этом сами деревянные черты животного соответствовали канонам анималистической скульптуры и филигранно сработаны с потрясающей детализацией. Размером деревянное зодчество ненамного превосходило настоящего зайца.

Я деликатно обошел скульптуру и оставил ее за спиной, но стоило мне моргнуть, как прямо на пути вновь стоял длинноухий.

«Ну здравствуй, утро, рассудок, добрый день!» – сказал я себе, стараясь не отводить взгляда от статуи, пока обхожу ее слева. Все труды, впрочем, оказались напрасны. Я моргнул, разворачиваясь – и заяц снова был передо мной. Только на этот раз гораздо ближе.

– И что ты от меня хочешь? – спросил я у статуи.

Заяц не открыл свой деревянный рот и не ответил, нет. Вместо этого в моей голове ясно и четко прозвучал вопрос, озвученный тоненьким насмешливым голоском: «Зайка скачет по дорожке, где твои кривые ножки?»

Я хотел ответить какую-то нелепицу, но вовремя вспомнил образ из ложной памяти Присыпкина. Да, его инструктировали по поводу этого зайца, там точно был нужный ответ! И я его вспомнил.

– Открой моим ножкам все твои кривы дорожки! – крикнул я прямо в морду заячьей скульптуры.

«Следуй за моими яйцами», – опять пропищал в голове тонкий смеющийся голосок. Справа посыпалась ржавая жесть подоконника, и я на долю секунды отвлекся на звук. А когда вновь посмотрел вперед – вместо зайца прямо по дороге с интервалом в два метра аккуратно стояли крупные куриные яйца.

Брать в руки заячьи яйца желания не было никакого, поэтому я ограничился визуальным осмотром. Яйца как яйца, белого цвета, крупные, овальные. Каким-то волшебным образом они не заваливались, а стояли ровно, указывая конусовидным концом вверх.

Стараясь не задеть ни одного яйца, я пошел параллельным курсом. Достигнув перекрестка, яичная дорожка свернула направо. Рассудив, что хуже не будет, я свернул туда же.

Вскоре яичная линия-указатель оборвалась возле пятиэтажки с начисто выбитыми стеклами. Я посмотрел наверх – кусок синего шифера опасно нависал над дорогой.

«Они в доме с синей крышей». Итак, дом найден. Осталось понять, нужно ли искать встречи с «ними»?

Я начал осматриваться, и тут меня прошиб озноб. «Дом с синей крышей» был тем самым домом, где я встретил душекрада! Пусть я и убегал от кукол в темноте, но звук хлопающего на ветру плаката прекрасно помнил! Или это помнил Присыпкин и воспоминание было чужим? Тут уже не разобрать.

Получается, в своих блужданиях по чистилищу я сделал круг и вернулся туда, откуда все и началось? Да уж, отличная прогулка, ничего не скажешь.

– Корзиныч, там человек! – В окне первого этажа «моего» дома мелькнуло суровое мужское лицо. Через пару минут из подъезда выбежали двое: тот самый профессор и мужик с алюминиевым ведерком в руке.

– Олег! Какое счастье, ты живой! – Профессор бросился ко мне с объятиями, от чего я, признаться, опешил. Не столько от проявления чувств, сколько от своего нового-старого имени. Весь день ходить безымянным, а потом узнать, что твое имя Олег – с этим надо свыкнуться.

– А был бы с ведром, и не потерялся бы! – отметил второй мужчина, знакомым жестом взвешивая на руке ведерко.

– Рыбак, да что ты заладил со своим ведром! Лучше погляди – наш Олег живой! А я тебе говорил, что он выживет и продержится ночь. Говорил? Говорил.

– Говорил, – передразнил Рыбак гулким голосом. – Ты раньше еще говорил, что он умный и ответственный. Ага, как же, видали мы ответственность у кошки в попе. Каким нужно быть раздолбаем, чтобы полезть в Заоконную ночь без напарника и галки? Кем нужно быть, чтобы при этом оставить само Окно снаружи? Скажи мне, Олежка, кем?

– Я был не один, а с Бэшкой, или как там его на самом деле зовут, – обиженно возразил я на несправедливые упреки.

– Бэшка? Но он сказал, что ты сам без разрешения взял Окно и выдвинулся к точке входа, – сказал профессор, нервно теребя свою бороду.

– А давайте все выясним по пути на точку выхода? Я все понимаю, Корзиныч, вопрос делу насос. Но не хотелось бы якорить проход в таком пропащем месте. От этого дома у меня угри в венах ползают, а в носу чешется, будто туда хорек пукнул, – бросил Рыбак и невозмутимо зашагал прочь. Профессор потянул меня за собой. Да я и сам был рад убраться подальше от злополучного дома.

– Скажи, Олег, а ты точно не врешь? Бэшка действительно был с тобой здесь? – допытывался Корзиныч.

– Да. Он был с галкой Марфушей, да-да, вот с такой, как эта! – я возбужденно указал на летящую над дорогой птицу с серым хохолком.

Рыбак свистнул в висящий на шее свисток, и птица спланировала ему на плечо.

– Это не Марфуша, а Каркуша. Стыдно, Олеженька, не разбираться в наших экспедиционных галках. Я же тебе велел их всех выучить. Сегодня ты узнаешь в лицо галку, а завтра распознаешь муравья – так гласит древняя китайская пословица. Ну или японская. Или не муравья, а гепарда – в общем, смысл понятен.

– Я ничего не помню. Бэшка заманил меня к душекраду, и я потерял память. Поэтому я ни то, что галку не распознаю, я вообще не понимаю, что за ужас вокруг происходит!

– Олег, ты серьезно? – Корзиныч даже остановился, чтобы вглядеться в мое лицо.

– Серьезнее некуда. Я даже вас не помню.

– Во дела мне жаба родила! – присвистнул Рыбак, и Каркуша взлетела вверх.

– Знаешь, Олег, если то, что ты говоришь правда, мы столкнулись с уникальным прецедентом, – Корзиныч торопливо зашагал вперед. – Ты ведь уже терял раньше память у душекрада.

– Ничего я раньше не терял!

– Терял, терял, – встрял Рыбак. – Вы тогда с Бэшкой ходили на разведку новой территории. И доразведывались, наткнулись на душекрада. Вот было бы у вас хоть одно ведро на двоих… – завел он опять свою песню. Размахивая ведерком, мужчина шел впереди и даже не оборачивался.

– Как я мог потерять память дважды? Бэшка говорил, что до меня память терял ваш знакомый Присыпкин.

Услышав про Присыпкина, Рыбак ойкнул и все-таки обернулся. Его круглые глаза красноречиво говорили о высшей степени удивления.

– Понимаешь, Олег… – видно было, что Корзиныч пытается подобрать слова. – Как бы тебе помягче сказать… В общем…

– Присыпкин – это ты Олежа! – перебил своего спутника Рыбак.

– Но… – я почувствовал себя полным дураком, который ничего не понимает, а все вокруг над ним издеваются.

– Олег Присыпкин – наш доброволец в исследованиях Заоконья. Он, то есть, ты, влился в нашу команду с месяц назад. Сходил в несколько экспедиций, добыл несколько занимательных хрёнов…

– Ага, чего только стоит граненый стакан, который присвоила себе Шпилька, – вновь прервал своего начальника Рыбак. – Он и летает, и самонаполняется любой жидкостью на заказ. С ведром не сравнится, но тоже вещь!

– Да-да, стакан и другие хрёны. А потом ты, Олег, то есть, он, потерял память при встрече с душекрадом. И стал Олегом Непомнящим. Но это мы потом придумали такое прозвище. Потому что через день после вашей с Бэшкой экспедиции и встречи с душекрадом… – Корзиныч стал гладить свою бородку. – Ох, не знаю как и сказать. В общем, Рыбак и Шпилька пошли в Заоконье и встретили там…

Рыбак опять встрял:

– Тебя мы встретили, Олежа, тебя. Ты сказал, что потерял Бэшку и целые сутки прятался в руинах. Ты ничего не знал о самом себе, потерявшем память. И даже не знал о себе, в ту самую минуту мирно попивающем морковный сок на диванчике в нашем базовом лагере.

– Вас стало двое. Как? Неизвестно. Но первый из Олегов Присыпкиных, Олег Непомнящий, потерял память, а второй – нет. Признаться, после возвращения Олега Помнящего, как мы назвали твою вторую версию, мы поместили вас обоих в карантин.

– Потому что один из вас, Олеженька – псевдоморф-извращенец, – Рыбак наставительно поднял палец вверх.

– Существование псевдоморфов не доказано. Но я признаю, определенный риск был. Поэтому мы подробно исследовали вас обоих. И ничего аномального не обнаружили. Более того, вы были идентичны на всех уровнях, кроме памяти. Что указывает на ваше разделение еще до того, как Олег Непомнящий потерял память у душекрада.

– Ну теперь-то вы полностью идентичны! – хохотнул Рыбак.

– Да, этот факт сильно меняет положение вещей. И обстоятельства потери памяти, как ты говоришь, странным образом опять связаны с Бэшкой и душекрадом.

– Мутит твой Бэшка, ой мутит, Корзиныч, – сказал Рыбак, пинком отбрасывая камень с дороги.

– Хватит, Рыбак! Я доверяю Бэшке как самому себе. Он второй человек после моей бабушки, кто узнал тайну Окна. Мы тогда еще учились в школе…

– Знаем-знаем. В 70-х ты учился в классе «А», а он в «Б», и вы называли друг друга Ашкой и Бэшкой. Вы были соседями по даче в деревне Бережок, где ты, Корзиныч, маленьким голожопиком отыскал раму Окна. Ты уже рассказывал эту историю тысячу раз.

– Но Олег-то не знает, – укоризненно отметил Корзиныч.

– Да все он знает. Только прикидывается, как и всякий псевдоморф.

– Ничего я не прикидываюсь! – я опять возмутился.

– Не обращай внимания, Олег. Я тебе потом подробно все расскажу на базе. Но если вкратце, то да – в детстве в заброшенном доме я нашел старую разломанную раму. Собрав четыре части, которые магнитились друг к другу, я активировал Окно. Через него я попал сюда, в Орбис Терциус, третий мир, как называл схожее пространство Борхес в своем творчестве. Мой первый детский визит сюда никогда не изгладится из памяти. Чудо, что я интуитивно понял принцип действия Окна и перетянул раму на эту сторону. Иначе я бы застрял здесь навечно…

– И Корзиныч никогда бы не стал Корзинычем.

– Да. Тогда я нашел свой первый хрён – плетеную корзинку, которая мне-ребенку почему-то приглянулась. Я вернулся в наш мир с корзинкой. И вскоре узнал, что она необычная. Всякий положенный в нее предмет превращается в золото. Надо ли рассказывать, что это открытие круто изменило мою жизнь?

Я ошалело мотнул головой.

Корзиныч продолжал:

– Сначала я держал свое открытие в тайне, но потом случайно о корзине узнала моя бабушка, которая отправилась с ней на рынок. Позже я не выдержал и поделился тайной с Бэшкой. Тем летом мы вместе отправились в наши первые экспедиции в Орбис Терциус. Тогда мы добыли еще один артефакт, хрён, если следовать терминологии Борхеса.

– Всю плешь проел с этим своим Борхесом. Я тебе в сотый раз скажу, Корзиныч, этот твой Борхес ни левой, ни правой подмышкой о Заоконье не знал. А что он там в своих рассказах писывал, так то к нам не относится. – Рыбак пренебрежительно махнул свободной рукой.

– И все же Борхес был на удивление прозорлив. Так вот, тем летом мы добыли новый хрён Орбиса Терциуса – дверной глазок. Мы нашли его в кастрюле, когда обшаривали кухню заброшенной квартиры. Если посмотреть в глазок, то можно было увидеть недалекое будущее той местности, где ты находишься. Но это мы тоже поняли далеко не сразу, иначе не допустили бы поступок моей бабушки. Испугавшись силы золотоносной корзины и оконной рамы, суеверная женщина избавилась от них. Корзинку она бросила в озеро, а раму вновь сломала и сунула бруски в транзитный автобус в Удомле. Так были на долгие годы потеряны уникальные хрёны. Но мы с Бэшкой не отчаялись. У нас оставался дверной глазок. И с его помощью мы начали искать потерянные дары. Тогда…

– Хватит. Тихо! – шикнул Рыбак, поставив на землю ведро. Мужчина сразу же напрягся, на его обветренном лице заиграли желваки.

– Что случилось? – Корзиныч тоже выглядел испуганным.

– Я видел многонога. Наверное, он уже с полквартала идет за нами. До Черной Черешни не дойдем. Будем здесь выходить.

– Эх, опять мы заякорим точку не у Черешни, – расстроено вздохнул Корзиныч, но послушно полез в свой рюкзак. Достав оттуда четыре знакомых бруска, он отточенными движениями начал собирать оконную раму.

– А что за многоног? – воспользовавшись заминкой, спросил я.

– Лучше тебе, Олежа, и не знать. Но учти, многоног и псевдоморфами не брезгует.

– Готово, можем уходить. – Корзиныч поставил оконную раму на землю. – Зови Каркушу.

– А можно, я буду первым? – Вновь проворачивать финт с оставлением в чужом мире я не хотел.

– Да пожалуйста.

Когда я вылез из рамы на знакомую уже поляну, на тверскую землю опускались вечерние сумерки. И первым кого я увидел, был Бэшка, стоявший ко мне спиной и любующийся закатом падающего в озеро солнца.

За мной из Окна тихо вынырнул Корзиныч, и предатель по-прежнему ничего не заподозрил. Но когда выходил Рыбак, его ручная галка Каркуша призывно захлопала крыльями и закричала. Бэшка обернулся.

По его изумленному виду меня он точно не ожидал встретить. Настал час мести, час торжества, час открытия тайн.

Я картинно встал в позу, вытянул указующий перст и громко сказал:

– Бэшка! Это ты подставил меня под душекрада. Дважды!

– Ты… вспомнил? Но как? – просипел предатель.

Я решил подыграть.

– Да, вспомнил. Нашелся способ. Зря ты меня бросил в Заоконье. Но это потому, что ты решил вообще избавиться от свидетеля, когда увидел карточку-множитель. Ага! Не ожидал, что я догадаюсь?!

Я не стал добавлять, что догадался только сейчас, в процессе обличающей речи.

– Какую карточку? О чем он, Бэшка? – требовательно спросил Корзиныч.

– А вот какую! – предатель выхватил из-за пазухи табличку и мелок. – Раз уж все раскрылось, и дружок Присыпкин вам все уже рассказал, прятаться не имеет смысла. Да, недооценил я тебя, Присыпкин. Нужно было валить тебя, чтоб ты молчал наверняка. А я пожалел, решил, что и потери памяти хватит. Много с тобой возни. Сначала одного тебя под душекрада подставляй, потом другого. Умник вдвойне: что первый, что второй догадались. Да нет, не умник. А знаешь, кто ты на самом деле? Сучий ты потрох, Присыпкин! И зачем ты только к нам приехал? Ведь все же хорошо было. Да, Ашка? Мы же хорошо все делали, мы же дружбаны со школы. Ну что бы ты сделал, знай то, что узнал я? Ты бы все поменял. А я не мог позволить, не мог, едреный овраг вам на проселочную! И сейчас не позволю, слышишь, Ашка, не позволю! Ты меня не остановишь!

Корзиныч растерянно переводил взгляд с Бэшки на меня, я тоже моргал, как сыч на рассвете – не такой отповеди я ожидал со своей речью. Один лишь Рыбак, пусть и не понял о чем говорил Бэшка, зато понял суть – готовится что-то нехорошее. Поэтому размахнувшись, он метнул ведро в предателя. Но предатель оказался слишком скользким, Бэшка легко увернулся.

– Теперь нас будет много, сровняем шансы! – С этими словами Бэшка начертил на табличке двойку и приложил ее к своей груди.

Даже я, знавший об эффекте карточки, ахнул, когда на поляне вместо одного Бэшки появились сразу двое.

Один посмотрел на другого, и тут же они бросились друг на другу. Но не объятий ради. Они вцепились в горла своих зеркальных отражений и синхронно повалились на землю. Когда Рыбак и Корзиныч пришли в себя и подбежали, чтобы растащить двойников, все было кончено. Бэшка задушил самого себя. Дважды.

Я подобрал упавшую карточку и от греха подальше стер рукавом меловую двойку. Грибной человек не до конца выявил яд, и вот результат. Похоже, что безопасно применять табличку можно только к неодушевленным предметам.

– Друг, что же ты натворил… Без протокола изучения использовал незарегистрированный хрён… Зачем? Чему ты хотел помешать? Ну чему? – от волнения Корзиныч вырывал из бороды волоски.

– Олежа, ты сказал, что ты все вспомнил. Это правда? – робко поинтересовался Рыбак.

– Нет. Я соврал. И я, увы, не знаю о чем говорил Бэшка.

– Жаль. Похоже, мы уже никогда этого не узнаем.

Вдруг закричала забытая всеми галка Каркуша.

Из прислоненной к сброшенным рюкзакам рамы показалась рука, затем нога, а потом и все тело.

Это был живой и здоровый Бэшка, полуголый и весь в ссадинах.

– Едрен овраг мне на проселочную, я успел! Оооо! Я успел! Две недели! Хахаха! Я продержался в сволочном Заоконье две недели! И выжил!

Новый Бэшка истерично захохотал и бухнулся на колени, начав целовать землю.

На поляне воцарилась немая сцена, которую разрушил Рыбак:

– Или же узнаем.

На этом завершается первая история хроник Заоконья. Что будет дальше?
Какие тайны будут раскрыты? Впрочем, это уже совсем другая история…

– Нет. Ничего не помню. Ни кто я такой, ни где нахожусь, ни что случилось.

– Душекрад постарался. Тварь свистнула твою память, когда ты на нее натолкнулся. Я опоздал, эх… Да что теперь поделаешь… Говорил же, не суйся поперед батьки.

– Ты, значит, батька?

– Не, батька у нас Корзиныч, а я так, на подмене, вроде завхоза. В хрендиции без нужды не хожу. Я бы и с тобой не пошел, не везет мне на новичков. Но так никого больше не было, а Корзиныч не велит от графика отклоняться. Мол, окно может схлопнуться. И что в итоге? – мужчина похлопал по чемодану, стоявшему на подоконнике. – Опять скажут, Бэшка ни хрени не нашел, ни новичка не сберег. Нихрена́, вот итог. Бэшка – это я, если что.

В голове толпилось много вопросов, но их всех оттеснил один единственный:

– Почему я ничего не помню?

– Снова здорово. Потому что душекрад твою память себе присвоил. Я тебе о чем толкую? Как у Присыпкина, помнишь… Ах да, проехали.

– Если судить по слову, душекрад крадет души, а не память, – решился я на справедливое, как мне казалось, замечание.

– Умничать будешь со Шпилькой, а со мной не в тот вагон. Память – она ж как душа. Если у тебя ее нет, все, считай, и тебя самого нет. Вот был ты весь такой из себя с памятью, а теперь все, нуль, никто и звать тебя…

– Никак? – вырвалось у меня.

– Типа того… С именем у нас после Присыпкина уже традиция намечается. Он ведь тоже свою память вместе с именем посеял, так мы ему новое имя состряпали за спасибо начхать. И тебе сладим, если…

За окном вновь закричала галка. Да так пронзительно, словно заведенная сирена.

– …если выберемся отсюда. Ну вот, накликали. Марфуша по пустякам не барагозит. Кто-то или что-то приближается, – с тревогой в голосе просипел Бэшка. Развернув чемодан к себе, он стал возиться с замками: – Подсоби с окном, умник. Пора уходить.

Птичий вопль бил по ушам, пыль лезла в горло, а безотчетный страх под кожу. Я не знал, что мне делать. Не знал, что вообще происходит. И даже не мог понять, как можно «подсобить с окном», открывая чемодан.

– Не стой столбом, крепи раму! – мужчина вытаскивал из чемодана какие-то деревянные бруски.

– Какую раму?

– Вот же твою взатяг! Сейчас подсвечу, не дергайся.

Я ждал вспышки фонарика, но вместо яркого луча полумрак разогнало пламя маленькой свечки. Коробок вместе с рассыпающимися спичками полетел на пол, но Бэшка был занят другим.

– Держи вот здесь и здесь! Ставь уголком, они сами схватятся.

В моих руках оказались две полуметровые рейки: рассохшееся выбеленное дерево с пятнами бурой краски, осыпающейся под пальцами, стоило их только коснуться. Я покрутил рейки и приложил их одну к другой под углом в девяносто градусов – две части прилипли друг к другу, как если бы их приклеили. Создалось странное ощущение, что я уже все это делал. Когда-то давно, в другой жизни.

Бэшка забрал у меня готовый угол и всунул в ладони оплывшую свечку. Язычок пламени клонило то в одну, то в другую сторону, из-за чего по стенам метались перепуганные тени. Лицо моего напарника было одутловатым, с глубоко посаженными глазами и перекошенным ртом, из которого от усердия то и дело показывался толстый язык.

Как завороженный я смотрел на то, как он создает своей уголок, а затем соединяет его с моим в единую конструкцию. Оконную раму.

– Ну что, погнали, – мужчина свистнул в болтавшийся на груди свисток, и в комнату влетела клекочущая черная птица. Она села на плечо «завхозу» и тут же замолчала.

– Погнали, говорю! – Мой странный напарник швырнул через сделанную раму пустой чемодан. Я ожидал, что тот упадет на грязный пол с характерным звуком, но ничего подобного не случилось. Чемодан попросту исчез. Без всяких эффектов, он взял и растворился, когда пересек контур рамы.

– Лезь через Окно! – Бэшка присел и, придерживая раму, переступил одной ногой через рассохшиеся деревяшки. Нога вместе с бедром исчезла, словно ее отрезали. С плеча слетела и растворилась в рамочной пустоте птица.

– Да что здесь происходит?! – признаться, я запаниковал.

– Если не идиот, поймешь. А нет, так что поделаешь. Жду минуту, а потом разбираю Окно к едреному оврагу.

С этими словами мужчина полностью нырнул в раму. В последний момент он убрал руку – та исчезла вслед за телом. Без поддержки деревянная рама тут же упала плашмя.

Я подскочил к деревяшкам, не веря своим глазам. Но тут же из окон, настоящих окон, послышался скрежет битого стекла – кто-то влезал в квартиру.

Пламя свечи заметалось и сразу выровнялось. Окружающий полумрак как-то сразу сгустился, вытолкнув на линию света хрупкую девичью фигурку. Она сидела на подоконнике, подтянув к себе ноги и прикрывая худые коленки бледно-желтым платьем. Свое лицо гостья прятала за теми же коленями, вся сжавшись в один несуразный комок лимонного цвета.

– Я не люблю одиночество, – дрожащий голосок звучал неестественно громко, словно камень, выпущенный чрезвычайно сильным, но неуверенным метателем.

Я молчал, присев рядом с волшебной рамой. Если попытаться ее поднять, придется бросить свечку – я не настолько ловок, чтобы проделать трюк с перелезанием вместе с ней. А значит, в какой-то момент, я останусь в полной темноте. Наедине с жуткой девочкой.

– Одиночество – когда один. Когда единица. Не люблю единицы. Ты поиграешь со мной в двойки? Поиграешь? У меня есть игрушки, хорошие игрушки, – девочка стала медленно выпрямляться, и я четко осознал, что если увижу ее лицо, мне конец.

Рывком поднимая раму и отбрасывая бесполезную свечу в сторону, я успел уловить краем глаза быстрое движение костлявой руки. Какой-то предмет ударился мне в грудь, толкнув за раму. Я упал на пол, и прямоугольный каркас с треском накрыл меня.

– Успел все-таки, – разочарованно просипел мой недавний знакомец. – Еще десяток секунд, и я бы разобрал раму.

Вместо темной пыльной квартиры я лежал на сырой траве. Над головой шумел раскидистый тополь, разбивая ветвями небесную синеву на маленькие озерца. Глухо заходилась лаем собака, что-то отдаленно гудело.

– Чего разлегся? Чай не в гостях, дома. А дома работать нужно. Отчеты писать, хренпедицию описывать. Потеря души, как и памяти еще никого не освобождала от работы.

Небесную ширь заслонила небритая морда Бэшки с отвисшими брылями и пухлыми, обкусанными губами.

– А дома, это где? – Я неуклюже поднялся, стряхнув с куртки какую-то коричневую пластинку.

– Дома – это дома. Это Родина, понимаешь? А если точнее, Удомельский район, исследовательский лагерь «Бережок». Ничего в памяти не всплывает?

– Тверская область… – неуверенно сказал я, чувствую себя при этом очень странно. В голове словно бы остались какие-то знания о мире, но при этом они были отстраненными разрозненными фактами. И никакой привязки к собственной судьбе. Я знал, что у людей есть детство, но не помнил своего. Знал, что люди учатся в школах и университетах, но не помнил, учился ли сам. Знал, что есть Тверская область, но не помнил, как я вообще тут очутился. Словосочетание «исследовательский лагерь» навевало мысли о джунглях и отважных людях в пробковых шлемах. И что-то внутри подсказывало, что пробковых шлемов носить не придется.

– Ты не напрягайся. Потом, может, что-то и вспомнишь. Стой и жди Шишку. – Бэшка подбоченился, задумчиво шаря взглядом по выгоревшей от солнца траве.

Я уже было раскрыл рот, чтобы спросить про Шишку, но ни с того, ни с сего, вновь противно завопила галка. Птица сидела на ветке тополя, кричала и хлопала крыльями, будто готовилась взлететь.

– Марфуша подает сигнал, что рядом с нами хрень.

– Какая именно хрень? – с любопытством спросил я, рассматривая полоску воды за чахлыми кустарниками и уже разобранную на два уголка оконную раму.

– Кабы я знал… Стоп. А эта штука была при тебе раньше?

Мужчина указывал на коричневую пластинку, которую я раньше стряхнул с себя.

– Не помню, может и была.

– Едреный овраг мне на проселочную! Ты умудрился притащить с собой неизвестную хрень!

По встревоженному виду «завхоза» я понял, что дело нешуточное. Вдобавок из-за деревьев показался человек. Весь какой-то неказистый, в красной футболке и потерявшей всякий цвет панаме, он трусил к нам с большим армейским рюкзаком за спиной.

– Шишка, ну наконец-то! Чего так долго? Опять, наверное, стрекоз гонял?

Подбежавший парень расплылся в глуповатой улыбке и промычал что-то нечленораздельное.

– У нас код «антилопа».

– Ыыыы, – радостно замычал Шишка, скидывая на землю рюкзак.

– Раньше Шишка был нормальным, – сказал мой напарник, наблюдая, как парень выбрасывает на траву ножницы, отвертку и плюшевого медвежонка. – Технарь, программист, красный диплом, все дела. В хренпедиции ходил. А потом – раз! – и шишку в Заоконье нашел. Обычную такую шишку, сосновую.

– И что? – спросил я, только сейчас заметив, что в метрах двух от центра по периметру поляны натянута желтая заградительная ленточка.

– И два. Стал идиотом. Полезным, правда. Лучше всякой галки умеет чувствовать хрень потустороннюю. Потому он тут и дежурит, когда мы ходим за Окно.

– Ымы! – Шишка нашел пластиковый контейнер и протягивал его теперь мужчине.

– Ты что, дурак? Я неизвестной хрени касаться не буду. Лезь сам, тебе ничто уже не навредит. Вон она лежит, справа от чемодана.

Я молча наблюдал, как парень подошел к загадочной пластинке. Радостно хлопнув в ладоши, он подобрал ее, но вместо того, чтобы положить в открытый контейнер, поднял над головой, словно собирался посмотреть через пластинку на солнце.

– Это наш грибной человек, – прошептал Бэшка.

– Почему грибной? – также шепотом спросил я.

– Потому что первым пробует гриб на отраву. Сейчас увидишь.

Шишка не долго любовался на табличку, уже через секунду он метнулся к рюкзаку, откуда с гордым видом извлек мелок. Склонившись над пластинкой, он нарисовал на ней элегантную двойку.

– Мныыыыжитель, – Шишка заозирался по сторонам, а увидев брошенного мишку, подскочил к игрушке и положил табличку на плюшевую голову.

Я не успел сообразить, в какой момент мишек стало два. Точно такая же игрушка, как и первая, лежала рядом, только без таблички на голове.

– Мныыыжитель, – снова повторил Шишка, схватил табличку и положил ее теперь уже на красную резиновую отвертку.

Эффект мишек повторился – отверток стало две.

– А это интересно… – Бэшка оттолкнул радостно мычавшего парня, не дав тому приспособить табличку на рюкзак. Быстро схватив артефакт, он стер двойку рукавом куртки, после чего бросил загадочную «хрень» в открытый контейнер.

– Как же хорошо, что Корзиныч уехал в Удомлю, – задумчиво пробормотал он, но я услышал. И не удержался от вопроса.

– Почему?

– Потому что он бы не разрешил второй заход в Заоконье. Корзиныч же у нас главный, первая буква в алфавите. А когда нет буквы «А», кто главный? Я, потому что «Б». И я сегодня разрешаю повторную хренпедицию. Нам срочно нужно вернуться обратно.

– Обратно, это куда? – я покосился на уголки разобранной рамы.

– Туда, туда. Но ты не беспокойся. Мы там пару минуток пробудем. Ты, конечно, ничего не помнишь, но у нас есть поверье – если заоконники добывают хорошую хрень, значит, есть шанс на повторный успех. Корзиныч не одобряет сразу вторых заходов, но это так, побурчит для вида, а потом еще и наградит. За годную хрень он квартиры в Москве раздает. Трехкомнатные! Ты ведь хочешь квартиру в Москве?

Бэшка прищурился и пытливо посмотрел мне в глаза.

И пусть я ничего не помнил, но сочетание «квартира в Москве» отдавалось в душе предвкушением счастья.

– Хочу.

– Еще бы. А за квартирку-то и рискнуть не жалко. Да ты не боись, зайдем и выйдем.

– Так там же девочка, – вспомнил я с содроганием. – Это она, похоже, в меня табличку бросила.

– Да без разницы, кто там был, девочка, припевочка, или еще какая тварь. На той стороне мы выйдем как всегда – у Черной Черешни. Ну что, погнали?

Не успел я ничего ответить, как Бэшка уже соединял углы рамы. Готовое окно он поставил на землю и оперся об него локтем.

– Шишка, ты дежурь, местных к точке не подпускай. А мы сгоняем по-быстрому, – мужчина потянул меня к раме. Я стал упираться.

– Может, потом сгоняем? Я ведь еще ни в чем не разобрался.

– Ничего, ничего. Все успеется. Понимаешь, найти годную хрень – это шанс ублажить Корзиныча, шанс раскрутиться, стать большим человеком. Квартира в Москве, а то и две, три. Пять! Десять!

Мечты о квартирах ослабили мой отпор, чем быстро воспользовался Бэшка. Пригнув мне голову, он толкнул в спину. По инерции я сделал шаг, переступая через раму. В спину возмущенно прокричала галка Марфуша. И свежесть утра сменилась на затхлость темной квартиры.

Я вновь оказался в том же самом месте, где все началось.

Захотелось возразить напарнику, что никакой Черной Черешни здесь и близко нет, но когда я обернулся, то увидел то, от чего меня накрыл неподдельный ужас.

Оконной рамы не было. В полумраке я успел разглядеть, как истаивал ее контур, но не более. Понимание того, что ни Бэшка, ни Ашка, ни Шишка не придут, вызвало приступ паники.

Я завертелся на месте, стараясь обозреть все доступное пространство и одновременно пугаясь, что ничего толком не вижу. За то время, что я провел на тверской земле, здесь, в страшном Заоконье, полностью стемнело. А у меня с собой не было даже крошечного фонарика, даже спичечки…

Хотя…

Опустившись вниз, я стал слепо водить руками по полу, в надежде отыскать брошенную в прошлый раз свечу, а заодно и рассыпавшиеся спички. Под пальцами попадись куски выкрошившегося цемента, потом что-то вытянутое и слегка пушистое – что-то движущееся.

Ай! Я брезгливо отдернул руку и отполз в сторону, стараясь не думать, чего только касался. Под ногу попал камень. Я чуть было не отшвырнул его, но вовремя спохватился. Свечка! Мягкий воск податливо проминался, от фитиля пахло медом. Осталось найти хотя бы одну спичку. Я помнил, как упал коробок Бэшки. Кажется, это было у стены, где стоял шкаф.

Вздрагивая от каждого шороха, я продолжил свои слепые поиски. Сейчас-сейчас, только найду спичку, и будет свет. И не так страшно. Свет всегда прогоняет страхи.

Вспомнилась отвратительная ряха Бэшки, этого гнилого предателя, специально заманившего обратно в край ужасов. Теперь уже очевидно, что он был как-то замешан в потере памяти. Ах как бы знать, что тут произошло раньше. Да как теперь это узнаешь?

Со стороны коридора послышалось приглушенное цоканье.

Цок-цок-цок. Тишина. Цок-цок-цок. Опять тихо.

Оглохший от собственного сердцебиения, я облизал пересохшие губы. Стараясь не издавать ни единого звука, я замер на месте, продолжая медленно ощупывать пол вокруг себя.

Цоканье стало громче. К нему добавилось легкое постукивание, как если бы кто-то перебирал костяшки счет. Тук-тук-тук.

Что-то неведомое приближалось по коридору к комнате, где я, как немощный паук, ощупывал паутину веры в счастливый улов.

Когда пальцы ухватились за спичечную соломинку, цоканье резко усилилось – нечто вошло в комнату. Отчаянное желание зажечь свечу заглушало страх увидеть того, кто стоял сейчас в метре от меня. Я слышал его (или ее) дыхание, дробное постукивание сводило с ума.

Запоздало я понял, что даже со свечой и спичкой, мне все равно не зажечь свет. Нужен еще и спичечный коробок, а искать его сейчас сродни настоящему самоубийству.

Дыхание неизвестного создания было шумным, с тоненьким присвистом, оно втягивало в себя застоявшийся воздух и выплевывало тонкими порциями. Цоканье усилилось, и воображение подсказало мне, что существо сейчас нависает надо мной, что оно уже протягивает свои корявые длинные руки и вот-вот коснется головы.

Желание наперекор всему выжить было настолько сильным, что меня осенило знанием – спичку можно зажечь, если быстро чиркнуть об ровную и сухую поверхность. Что-то подобное я уже проделывал давным-давно, наверное, в детстве. Знание было зыбким, но за него страстно хотелось зацепиться.

Решив встретить неминуемое при свете, я начал чиркать спичкой об стенку шкафа, к которому умудрился как-то подползти при поисках. Но вместо спасительного огонька я получил только шум и разочарование – спичка обломилась от сильного нажима. Существо дышало мне уже почти на ухо, еще мгновение, и оно коснется меня…

Я зажмурился и чиркнул обломком спички по шершавой деревяшке. Характерный звук рождения огня наполнил душу трепетом. Обжигая кончики пальцев, я поднес огонек к фитилю свечи.

«Только не погасни, живи, живи, живи!» – лихорадочно твердил я про себя.

И чудо свершилось, свеча ожила, а тьма отпрянула.

Вскочив на ноги, я крутанулся на месте, обводя пространство световым кругом.

Он стоял в дверном проеме на самой границе света. Ростом с десятилетнего ребенка. Коричневые сандалии, замызганные синие штанишки, детская рубашка в бурую клеточку. Но это был не человек.

На меня пристально смотрел козленок: с черной шерстью, заметными рожками и прямоугольными темными зрачками на фоне золотистой радужки немигающих глаз. В детских ручонках (вполне себе человеческих) козленок держал нить с нанизанными на нее переливающимися шариками. Сперва мне показалось, что это разноцветные человеческие глаза, но я тут же себя одернул. Нет, это было что-то другое, не глаза, однако тоже очень важное…

– Тихо, тихо, без резких движений, – начал шептать я вслух, обращаясь, скорее, к самому себе, чем к демоническому созданию.

Козленок продолжал стоять в проеме. Периодически он наклонял нить, и шарики стукались друг об друга, скользя вниз. Цок-цок-цок. Тук-тук-тук. Все начинало сливаться в монотонный усыпляющий ритм, все тревоги и страхи отошли на задний план. Я погружался в отупляющую бездну спокойствия и равнодушия.

И тут расплавленный свечной воск капнул мне на запястье. От обжигающей боли и неожиданности я шагнул вперед и взмахнул рукой. Световой круг накрыл мальчика-козленка, и тот вздрогнул, на секунду выпустив конец нити из пальцев.

Крайний шарик соскользнул с нитки, упал и покатился прямо мне под ноги. Как зачарованный я смотрел на того, как он катится, переливаясь всеми цветами и оттенками. В нем явно заключалась целая вселенная со всеми ее тайнами и хитросплетениями. Это было сокровище, ценность которого превосходила все богатства мира.

Шарик уперся в носок моего ботинка, и только тогда я перевел взгляд на дверной проем. Козленок исчез вместе со своими волшебными бусами. Еще когда я смотрел на шарик, часть сознания отметила удаляющийся топот ножек, знакомый за сегодняшний длинный-предлинный день.

Дежавю вернуло мне способность рассуждать.

Все-таки душекрад не был выдумкой Бэшки. Он реально существовал и ранее уже похищал мою личность. Сомнений быть не могло – память (или душа, тут все зависит от точки зрения) пряталась в чарующих шариках, которые душекрад нанизывал на свою нить. Наверное, после предыдущей кражи я не выглядел достаточно привлекательным для существа, раз оно не позарилось на жалкие объедки новой памяти. Красть попросту было нечего.

Стараясь не уронить свечу, я осторожно поднял подкатившийся шарик. Это моя память? И что теперь с ней делать? Как вставить в голову? Может, нужно проглотить как пилюлю рыбьего жира и надеяться, что не пронесет от накативших воспоминаний?

Я терялся в вопросах, но стоило вглядеться в переливы шариковой вселенной, как все они отпали сами собой. Я заглянул в космос, и космос заглянул в меня. Голову накрыло волной ярких и живых образов. Всего было так много – картин, голосов, чувств, все они перебивали друг друга, наслаивались и расплывались. Хаос поглощал меня, а я хватался за проплывавшие мимо обрывки слов и переживаний.

– …ну что ты нюни распустил?! Ты ведь мужчина, а мужчины не плачут! – говорит строгая женщина с длинными прямыми волосами, которые ветками плакучей ивы ниспадают на голову, пахнет едкими духами и раздражением.

– …он тогда спросит: «Зайка скачет по дорожке, где твои кривые ножки?» Что тут нужно ответить? Запоминай: «Открой моим ножкам все твои кривы дорожки!» – На стене висит календарь с котятами, работает вентилятор, а по столу ползет ленивая муха.

– …да что ты понимаешь в любви, чучело? На кой ты мне сдался, я люблю Игоря! – От слов веет льдом и холодом, да и на улице идет снег; весь мир замерзает, погружаясь в зыбкий сон.

– …Присыпкин? Какая смешная фамилия. Садитесь, юноша, вы засыпались! Переэкзаменовка! – Всеобщий смех взметается под своды аудитории, к пятну плесени на потолке между плафонов казенных ламп.

– …никогда, слышишь, никогда не задерживайся на месте входа в Орбис Терциус дольше пары минут! По протоколу вошел через раму, огляделся – быстро уходи. Они чувствуют Окно. И всегда приходят проверить, кто пришел к ним в гости. Иногда они делают засады на местах прохода сквозь раму, оставляют смотрящего. Я зову их зрящими, а Рыбак – кукляшками. Увидел хоть одну куклу с открытыми глазами – беги что есть мочи, путай следы, прячься. Если хоть одна зрящая увидит тебя, увидят и все остальные. Они чрезвычайно опасны… – Сутулый мужчина средних лет с клиновидной профессорской бородкой меряет комнату шагами. В красном углу икона Николая Чудотворца с веточкой вербы, приглушенно бубнит старенький телевизор, об ноги трется серый кот, пахнет свежеиспеченными пирожками.

– …Присыпкин, будь человечным человеком, одолжи пятихатку на неделю. Очень надо. Да я верну, не дергайся. – Долговязый мужчина в спортивных штанах и накинутой на тощие плечи женской куртке отколупывает краску от поручня в подъезде.

– …Заоконье коварно. Там все изменчиво. Корзиныч говорит, что это какой-то там Терцис Орбусис, а я так скажу. Это то, о чем мы ничегошечки не знаем. Ни-че-го. Если хочешь ходить в экспедиции, вызубри главное наше правило: «Смотри по сторонам, чти знаки, доверяй галкам и чуйке». На той стороне любой кирпич может оказаться кошкой и наоборот. А про местных спроси Шпильку, она чаще всего с ними общается. Спроси про Бабу Глашу, про Почтальона, про Куку. Спроси, так она тебе такое расскажет, бояться своей пятки будешь. Ах да, всегда носи с собой ведро! Нужно… – Звенит металл, лает собака, жилистые мужские руки взвешивают алюминиевое ведерко. На ведерке красной краской неряшливо выведено слово «Рыбак».

– …вы приняты! Анкета хорошая, тестирование вы прошли с блеском. Приезжайте в Удомлю, на вокзале вас встретят и отвезут в полевой лагерь. Все необходимые вещи из списка возьмите с собой, продуктами обеспечим на месте. О деньгах не волнуйтесь. Наш руководитель позднее все подробно объяснит. Поверьте, наше предложение уникально. Конечно, придется подписать пару документов о неразглашении, но сами понимаете… – Мобильный телефон обещает, интригует и завлекает приятным женским голосом, – в отличие от безразличного городского пейзажа в окне и записки «Найди уже работу!» на холодильнике.

– …иди, не боись! Едреный овраг мне на проселочную, если в том доме будет какая пакость. Про душекрада это все сказочки. Рыбака послушать, так здесь и одеяло-хвататель, и аквариум с улитками телепатами есть. Ты, Присыпкин, нашим «специалистам» не верь. Корзиныч Рыбака вообще в психушке нашел. А Шпилька раньше то ли гадалкой по вызову работала, то ли проституткой, одна клубника в огороде. Сам понимаешь, контингент с харизмой на всю башку. Так что плюнь и держи слюну зубами – нет там никакого душекрада. – На стенке пятиэтажки ветер треплет тяжелый плакат, и тот издает хлопающий звук крыльев подбитой утки. На западе, в стороне ставка, слышится смех с подвываниями; под ногами хрустит гравийная крошка, рядом идет человек с отечным лицом и глубоко посажеными глазами.

Всполох праведной ярости затмил калейдоскоп воспоминаний, и я смог отвести взгляд от шарика. Все это время я стоял со свечой в центре комнаты и смотрел в чудо-шар памяти. И похоже это была чужая память – того самого Присыпкина, о котором раньше говорил Бэшка. Выходит, беднягу тоже заманил сюда этот мордоворот!

Послышался какой-то едва уловимый звук – то ли снаружи, то ли внутри, то ли шорох, то ли скрип. Сразу вернулись старые знакомые мурашки, приняв прерванный парад по коже.

Я начал водить свечой по углам, чтобы разогнать тени. Внимательно рассмотрел то место, где ранее ползал по полу в поисках спасительной свечки. Нашел коробок спичек, который все время валялся у плинтуса. Продолговатый и немного пушистый предмет, который в свое время меня так напугал, оказался всего-навсего детской куклой. Ее пышная синтетическая прическа и густые кисточки ресниц отвечали за пресловутую пушистость. Конечно, двигаться кукла не могла, она лежала на спине с открытыми стеклянными глазами.

«Куклы, куклы, что-то было связано с куклами», – пронеслось у меня в голове. Эхо чужого, но яркого воспоминания. Там еще был ластящийся кот, работал телевизор, вкусно пахло пирожками, и человек с профессорской бородкой давал наставления, прохаживаясь из угла в угол деревенского дома. Да, точно!

«Увидел хоть одну куклу с открытыми глазами – беги что есть мочи, путай следы, прячься. Если хоть одна зрящая увидит тебя, увидят и все остальные. Они чрезвычайно опасны…» – Я бросил косой взгляд на куклу. Мне показалось, или раньше она лежала на десяток сантиметров дальше?

Снаружи царила кромешная стылая тьма, но я полез на подоконник, стараясь не пораниться об осколки стекла. Чужая память – не чужая, а моя собственная чуйка во всю вопила, что нужно бежать. Я и так задержался в этой проклятой квартире, не хотелось бы испытывать судьбу и дальше.

Когда я выпрямился в оконном проеме со свечой в руках, на меня нахлынул запоздалый страх высоты. Что, если квартира не на первом этаже, и тогда, в сумерках, я ошибся с перспективой? За спиной, в квартире, раздался нарастающий шум. Будто из коридора внутрь втекало что-то, и вот-вот выплеснется волной вполне ощутимой материальной силы.

Я посветил свечой в комнату, а потом сразу и не раздумывая прыгнул вниз. Уж лучше разбиться, чем сгинуть в надвигающемся кошмаре. Это были куклы. Они забили дверной проем сплошным комком искореженных пластиковых тел и длинных, неестественно длинных шарнирных ручонок. Они вползали в комнату по стенам, полу, потолку. От кукольных личиков остались только стеклянные глаза, все остальные черты поглотили черные провалы беззубых ртов, в которых копошились черви сиреневых языков.

Продолжение следует во второй части...