25 ноября 1942 г. 1-му и2-му полкам был дан приказ о наступлении. После артиллерийской подготовки наши войска, поддерживаемые танками, пошли в наступление на укреплённые дотами и дзотами высоты и окопы противника, но наши войска вынуждены были отступить на некоторых участках на исходные позиции, неся большие потери.
На другой день в 4 часа утра был введён в бой наш 3-ий резервный полк. После артиллерийской подготовки, которая продолжалась 1 час 15 минут, из опушки леса наш полк пошёл в наступление.
Наше пулемётное отделение, из 8-и человек с сержантом Казанцевым, было придано стрелковой роте, наступление которой мы должны поддерживать с левого фланга.
Мы поднялись на возвышенность, и перед нами открылась вся панорама боя. В метрах ста проволочное заграждение, а за ним, сквозь метель и пургу, просматривались высоты и окопы противника с их огневыми точками, изрыгающими смерть.
Впереди шли танки Т-34, а за ними, на видимость глаза, шла цепью пехота.
Вдруг, в сумерках наступающего рассвета, над опушкой леса поднялись столбы огня, из которых вылетали «снопы огненных стрел». Это били по врагу русские Катюши, через голову наступающей пехоты, по неподавленным огневым точкам противника. Цепь пехоты как бы замерла на мгновение и вдруг рванулась вперёд. Кто-то крикнул: «За Родину, за Партию!» - и русское несмолкаемое громкое «Ура!» прокатилось по наступающей цепи, то затихая, то нарастая вновь.
Танки рвали проволочное заграждение, куда устремлялась пехота. В других местах бойцы срывали с себя противогазы, плащ-палатки, шинели и набрасывались на проволочное заграждение сами, потому что стоять под огнём было смерти подобно, после чего тоже устремлялись вперёд.
Наш расчёт поддерживал наступление пехоты огнём пулемёта «Максим».
Враг не выдержал натиска и стал отступать. Прорвав первую линии обороны фашистов, мы освободили деревню Дубровки.
Воздух был пропитан пороховой гарью от разрывов мин и снарядов.
Бои завязались за вторую линию обороны и высоты противника, где наш пулемётный расчёт был накрыт огнём 6-и ствольной реактивной артиллерии противника. Одновременно четверо из расчёта было ранено. Костя Барашкин 1925 г.р., москвич, в лицо – лоб и глаза целы, а остальное за кровью ничего не видно. На всю жизнь запомнились его широко открытые, страшно-выраженные, недоумевающие глаза. Он смотрел на меня и, наверное, то же самое видел в моём лице. Ещё один товарищ был ранен в руку, другой – в спину (фамилии их не помню). Сам же я был ранен в область глаза, переносицы и височной части головы
…
Спас меня танкист из подбитого танка, мимо которого мы проходили. Он наблюдал за боем и за нами через смотровые приборы своей машины.
Позже мы встретились с ним на ст. Западная Двина в санитарном поезде, в теплушке. Он был ранен в бок осколком мины и лежал, слегка приподнявшись. Я ему грел воду на «буржуйке». На его алюминиевой ложке я прочитал: «Василий Лихобабин, Алтайский край, совхоз «Красный хлебороб».
Он меня узнал и рассказал, как я мотался по полю боя, весь в крови и обезумевший. Не выдержав, он вылез из танка, поймал меня, завернул в плащ-палатку и положил в воронку от снаряда. Сам он был ранен позже, когда бой уже стал стихать, во время ремонта гусеницы танка.
Уже ночью, в г. Калинин, меня отправили в эвакогоспиталь, а он поехал дальше.