Английский язык — самый странный язык на планете . Часть 1
Носители английского, как, впрочем, и люди, для которых он не родной, знают, что этот язык весьма странный. Мы без всяких вопросов принимаем одну из его странностей — правописание. Настоящий ад. В не англоязычных странах попросту не существует такого соревнования, как «Spelling Bee» (конкурс произношения слов по буквам —прим. Newочём). В обычных языках правописание хотя бы притворяется, что существует какая-то связь между ним и произношением слова. Но английский — не обычный язык.
Правописание, конечно же, тесно связано с письменностью, тогда как язык по большому счету завязан на общении. Устная речь появилась задолго до письменной, мы говорим куда больше: тысячи языков со всего мира, за исключением пары сотен, редко или же никогда не использовались на письме. Но даже разговорный английский — странный язык. И упустить эти странности довольно легко, особенно учитывая, что носители языка в США и Великобритании не особо-то и горят желанием изучать другие. Приверженность этой тенденции делает нас похожими на рыбу из пословицы: она и знать не знает, что мокрая. Наш язык кажется абсолютно «нормальным» ровно до той поры, пока не поймешь, что представляет собой нормальный язык.
Так, к примеру, нет ни одного языка, который был бы настолько похож на английский, чтобы безо всяких тренировок мы могли понимать хотя бы половину из того, что говорят люди, а остальное — приложив скромные усилия. Такими языками можно назвать немецкий с голландским, как и испанский с португальским, и тайский с лаосским. Единственный среди этих запутанных североевропейских языков, что англичанин может понять, это фризский: если вы знаете, что tsiis — сыр, а Frysk — фризский, то не составит труда и понять следующее: Brea, bter, en griene tsiis is goed Ingelsk en goed Frysk.
Предложение, конечно, специально подготовлено и, в целом, принято считать, что фризский больше похож на немецкий — это куда ближе к правде.
Мы считаем, будто то, что европейские языки указывают пол существительным без видимой на то причины — к примеру, во французском луна женского рода, лодка — мужского и так далее — жуть как неудобно. На деле же проблема в нас: большинство европейских языков принадлежат к одной семье — индоевропейской — и среди них лишь английский не указывает пол таким способом.
Еще больше странностей? Без проблем. На всей Земле существует лишь один язык, настоящее время которого требует особое окончание для третьего лица единственного числа. И я на нем пишу. I talk, you talk, he/she talk-s — почему так? В других языках у глаголов в настоящем времени либо нет окончаний вообще либо есть целая куча разных (Испанский: hablo, hablas, habla). Попробуйте вспомнить хотя бы еще один язык, где нужно вставлять do в предложения, чтобы сформулировать отрицание либо задать вопрос. Что, сложновато? Если только вы не из Уэльса, Ирландии или же севера Франции, то, скорей всего, да.
Почему же наш язык настолько необычен? На чем мы вообще говорим и что же его сделало именно таким?
В принципе, сперва английский был похож скорее на немецкий. Древнеанглийский так сильно отличается от его современного варианта, что кажется, будто утверждение, что это один и тот же язык, притянуто за уши. «Hwt, we gardena in geardagum eodcyninga rym gefrunon» — это на самом деле «So, we Spear-Danes have heard of the tribe-kings’ glory in days of yore» (Итак, мы, датчане, слышали о славе племенных королей в былые дни — прим. Newочём). Исландцы спустя тысячу лет все еще могут читать истории на древнескандинавском — предке их современного языка возрастом в 1000 лет — но вот неподготовленный читатель «Беовульфа» вполне может подумать, что тот написан на турецком.
Одним из первых факторов, которые сделали ситуацию такой, какая она есть сейчас, стало то, что англы, саксы и юты (а также фризы) принесли с собой в Англию свои языки, острова уже тогда были населены людьми, говорящими на разных наречиях. Они говорили на кельтских языках, сейчас это валлийский, ирландский и бретонские языки, распространенные у Ла-Манша во Франции. Кельтов покорили, но они выжили. Германских захватчиков было всего около 250 тысяч — население какого-нибудь скромного городишки вроде Джерси-Сити — вскоре большинством людей, говорящих на древнеанглийском, стали кельты.
Важно подчеркнуть, что эти языки были вовсе не похожи на английский. Начнем с того, что глагол в предложении шел первым («came first the verb» — «шел первым глагол» — прим. Newочём). К тому же, они использовали странные конструкции с глаголом do: использовали его для вопросов, отрицания или же попросту, чтобы подчеркнуть глагол после него. Do you walk? I do not walk. I do walk. Сейчас это выглядит уже привычно: кельты стали делать так в своей трактовке английского. Раньше же подобные предложения могли показаться просто дикими для носителей английского языка, как, впрочем, кажутся сейчас для носителей других языков, кроме английского и кельтского. Задумайтесь: подробнее изучить это странное использование do — все равно, что осознать, что в тебе есть что-то странное, будто бы прийти к полному осознанию того, что в твоем рту постоянно находится язык.
Сейчас на Земле нет ни одного языка, кроме кельтского и английского, который использовал бы do таким образом. Так, странности английского языка начались с изменений в речи людей, которым было куда удобней общаться на абсолютно разных языках. И мы до сих пор общаемся, как они, даже не замечая этого. Говоря «eeny, meeny, miny, moe» (популярное начало детских считалок — прим. Newочём),чувствовали ли вы когда-нибудь, будто считаете? Да, вы на самом деле это делаете — на кельтском. Хоть цифры и изменились со временем, но их все еще можно узнать; англичане пользовались ими при счете животных и в играх. «Hickory, dickory, dock» , — да что вообще это должно значить? Что же, вот вам подсказка: hovera, dovera, dick — это восемь, девять и десять на кельтском.
Вторым фактором стало то, что, еще больше людей, говорящих на германском языке, пришло морем с серьезными намерениями. Эта волна началась в IX веке, и тогда захватчики говорили на другом германском языке, древнескандинавском. Но они не насаждали свой язык. Вместо этого они женились на местных женщинах и стали учить английский. Однако они были уже взрослыми людьми, а, как правило, взрослым нелегко осваивать новые языки, особенно в бесписьменном обществе. Тогда не было школ и СМИ. Чтобы выучить новый язык, надо было усердно слушать и стараться изо всех сил. Мы можем только представить, на каком языке мы бы говорили, если бы нам пришлось учить его без опоры на письменную форму, при том, что у нас были бы проблемы поважнее (забой скота, убийства врагов и так далее), чем просто работа над своим акцентом.
До тех пор, пока захватчики могли объяснить, что они хотят сказать, проблем не возникало. Но это можно сделать на очень отдаленной версии языка — разборчивость фризского предложения, которое вы только что прочли, вполне доказывает это. Поэтому скандинавы делали то, что мы бы могли от них ожидать: они говорили на плохом древнеанглийском. Их дети в равной степени слышали как этот язык, так и настоящий древнеанглийский. Жизнь продолжалась, и довольно скоро их плохой древнеанглийский стал настоящим английским, и вот как это произошло: скандинавы упростили английский язык.
-------------------------------------------------------------
Продолжение следует...
Правописание, конечно же, тесно связано с письменностью, тогда как язык по большому счету завязан на общении. Устная речь появилась задолго до письменной, мы говорим куда больше: тысячи языков со всего мира, за исключением пары сотен, редко или же никогда не использовались на письме. Но даже разговорный английский — странный язык. И упустить эти странности довольно легко, особенно учитывая, что носители языка в США и Великобритании не особо-то и горят желанием изучать другие. Приверженность этой тенденции делает нас похожими на рыбу из пословицы: она и знать не знает, что мокрая. Наш язык кажется абсолютно «нормальным» ровно до той поры, пока не поймешь, что представляет собой нормальный язык.
Так, к примеру, нет ни одного языка, который был бы настолько похож на английский, чтобы безо всяких тренировок мы могли понимать хотя бы половину из того, что говорят люди, а остальное — приложив скромные усилия. Такими языками можно назвать немецкий с голландским, как и испанский с португальским, и тайский с лаосским. Единственный среди этих запутанных североевропейских языков, что англичанин может понять, это фризский: если вы знаете, что tsiis — сыр, а Frysk — фризский, то не составит труда и понять следующее: Brea, bter, en griene tsiis is goed Ingelsk en goed Frysk.
Предложение, конечно, специально подготовлено и, в целом, принято считать, что фризский больше похож на немецкий — это куда ближе к правде.
Мы считаем, будто то, что европейские языки указывают пол существительным без видимой на то причины — к примеру, во французском луна женского рода, лодка — мужского и так далее — жуть как неудобно. На деле же проблема в нас: большинство европейских языков принадлежат к одной семье — индоевропейской — и среди них лишь английский не указывает пол таким способом.
Еще больше странностей? Без проблем. На всей Земле существует лишь один язык, настоящее время которого требует особое окончание для третьего лица единственного числа. И я на нем пишу. I talk, you talk, he/she talk-s — почему так? В других языках у глаголов в настоящем времени либо нет окончаний вообще либо есть целая куча разных (Испанский: hablo, hablas, habla). Попробуйте вспомнить хотя бы еще один язык, где нужно вставлять do в предложения, чтобы сформулировать отрицание либо задать вопрос. Что, сложновато? Если только вы не из Уэльса, Ирландии или же севера Франции, то, скорей всего, да.
Почему же наш язык настолько необычен? На чем мы вообще говорим и что же его сделало именно таким?
В принципе, сперва английский был похож скорее на немецкий. Древнеанглийский так сильно отличается от его современного варианта, что кажется, будто утверждение, что это один и тот же язык, притянуто за уши. «Hwt, we gardena in geardagum eodcyninga rym gefrunon» — это на самом деле «So, we Spear-Danes have heard of the tribe-kings’ glory in days of yore» (Итак, мы, датчане, слышали о славе племенных королей в былые дни — прим. Newочём). Исландцы спустя тысячу лет все еще могут читать истории на древнескандинавском — предке их современного языка возрастом в 1000 лет — но вот неподготовленный читатель «Беовульфа» вполне может подумать, что тот написан на турецком.
Одним из первых факторов, которые сделали ситуацию такой, какая она есть сейчас, стало то, что англы, саксы и юты (а также фризы) принесли с собой в Англию свои языки, острова уже тогда были населены людьми, говорящими на разных наречиях. Они говорили на кельтских языках, сейчас это валлийский, ирландский и бретонские языки, распространенные у Ла-Манша во Франции. Кельтов покорили, но они выжили. Германских захватчиков было всего около 250 тысяч — население какого-нибудь скромного городишки вроде Джерси-Сити — вскоре большинством людей, говорящих на древнеанглийском, стали кельты.
Важно подчеркнуть, что эти языки были вовсе не похожи на английский. Начнем с того, что глагол в предложении шел первым («came first the verb» — «шел первым глагол» — прим. Newочём). К тому же, они использовали странные конструкции с глаголом do: использовали его для вопросов, отрицания или же попросту, чтобы подчеркнуть глагол после него. Do you walk? I do not walk. I do walk. Сейчас это выглядит уже привычно: кельты стали делать так в своей трактовке английского. Раньше же подобные предложения могли показаться просто дикими для носителей английского языка, как, впрочем, кажутся сейчас для носителей других языков, кроме английского и кельтского. Задумайтесь: подробнее изучить это странное использование do — все равно, что осознать, что в тебе есть что-то странное, будто бы прийти к полному осознанию того, что в твоем рту постоянно находится язык.
Сейчас на Земле нет ни одного языка, кроме кельтского и английского, который использовал бы do таким образом. Так, странности английского языка начались с изменений в речи людей, которым было куда удобней общаться на абсолютно разных языках. И мы до сих пор общаемся, как они, даже не замечая этого. Говоря «eeny, meeny, miny, moe» (популярное начало детских считалок — прим. Newочём),чувствовали ли вы когда-нибудь, будто считаете? Да, вы на самом деле это делаете — на кельтском. Хоть цифры и изменились со временем, но их все еще можно узнать; англичане пользовались ими при счете животных и в играх. «Hickory, dickory, dock» , — да что вообще это должно значить? Что же, вот вам подсказка: hovera, dovera, dick — это восемь, девять и десять на кельтском.
Вторым фактором стало то, что, еще больше людей, говорящих на германском языке, пришло морем с серьезными намерениями. Эта волна началась в IX веке, и тогда захватчики говорили на другом германском языке, древнескандинавском. Но они не насаждали свой язык. Вместо этого они женились на местных женщинах и стали учить английский. Однако они были уже взрослыми людьми, а, как правило, взрослым нелегко осваивать новые языки, особенно в бесписьменном обществе. Тогда не было школ и СМИ. Чтобы выучить новый язык, надо было усердно слушать и стараться изо всех сил. Мы можем только представить, на каком языке мы бы говорили, если бы нам пришлось учить его без опоры на письменную форму, при том, что у нас были бы проблемы поважнее (забой скота, убийства врагов и так далее), чем просто работа над своим акцентом.
До тех пор, пока захватчики могли объяснить, что они хотят сказать, проблем не возникало. Но это можно сделать на очень отдаленной версии языка — разборчивость фризского предложения, которое вы только что прочли, вполне доказывает это. Поэтому скандинавы делали то, что мы бы могли от них ожидать: они говорили на плохом древнеанглийском. Их дети в равной степени слышали как этот язык, так и настоящий древнеанглийский. Жизнь продолжалась, и довольно скоро их плохой древнеанглийский стал настоящим английским, и вот как это произошло: скандинавы упростили английский язык.
-------------------------------------------------------------
Продолжение следует...