К 70-летию Победы, самая сильная и правдивая вещь о войне
Был СССР.
Был город Ленинград.
Было в Ленинграде издательство "Лениздат".
И была в издательстве том редакция историко-партийной литературы.
А редактором в той редакции работал некогда мой друг, замечательный
писатель Олег Стрижак. Чтоб зарплату получать.
Он не только сам ее получал. Он и друзьям давал зарабатывать. Потому
что издавала редакция в основном военные мемуары. А писали их ветераны
войны. Когда-то они хорошо воевали и, малый процент, уцелели. Они много
помнили и мечтали сохранить это для потомства. Но писали они чудовищно
плохо.
Невыразимо. Не их это было дело.
И редактор нанимал на договор литературных обработчиков. Нищих и
безвестных профессиональных литераторов. Литобработчик брал толстенную
рукопись и, вздыхая, матерясь и проклиная свою горькую участь, переписывал
ее с начала до конца. Чтоб придать удобочитаемый вид.
За это ему платили деньги. От 30 до 70 процентов гонорара автора -- в
зависимости от того, насколько заново приходилось все писать.
Ветераны очень переживали. Литобработка их нервировала. Они дорожили
своим словом. И, как правило, настаивали на всемерном освещении их личной
роли и заслуги в Войне и Победе.
Итак, на дворе стояли семидесятые, расцвет брежневской эпохи; а мы были
молоды, еще далеко до тридцати,-- были нищи, веселы и самоуверенны.
Сентябрь стоял -- теплый и солнечный, с желтой листвой.
Сентябрь стоял, а я сидел. Не в тюрьме сидел, а у себя дома, на улице
Желябова, что сейчас называется взад обратно Большой Конюшенной. Пил чай,
курил беломор, писал рассказ и никого не трогал.
Звонит телефон. Зараза.
-- Здравствуйте, масса Майкл. Стрижак осмеливается беспокоить. Вы
работаете?
-- Привет. Ну в общем да...
Двести рублей хочешь заработать? Вопрос гадский. На шесть дюймов ниже
пояса. Заработать всегда хочется. А работать для этого -- никогда.
Халтура!.. Шедевры писать надо.
Если наука полагает, что человек произошел от обезьяны, то я полагаю,
что Стрижак произошел от Змея, который в райском саду наладил удачную
торговлю яблоками.
-- М-м-кхм!..-- мучительно отвечаю я.
-- Слушай, подгребай в издательство. Всей работы будет тебе на один
день.
-- Да ну на фиг! -- решаю я.
-- Ты не представляешь, как это интересно! -- говорит Стрижак.-- Тут
только ты можешь справиться!
-- льстит с матросской грубостью. -- Ты же не знаешь, что я тебе
предлагаю. Я предлагаю тебе написать на пятнадцати страницах историю
Советской Дальнебомбардировочной Авиации! А?
Лесть -- это агрессия на коленях. Всех льстецов я бы повесил. Но
поскольку это не в моей власти, то слушать их все равно приятно. Я пострадал
и пошел.
Что за люди заходили в ту редакцию! Что за судьбы, что за истории, что
за невероятные случаи!
Потрясающая, сногсшибательная информация, состругиваясь с памяти, чтобы
пропихнуть книгу сквозь игольное ушко военной и партийной цензуры, оседала в
редакционной комнате.
И сейчас я расскажу только одну, одну-единственную из всех этих
историй...
-- А вот и наш лучший, самый (черт знает какой самый из всех)
литобработчик Михаил Иосифович
Веллер! -- возвестил Стрижак, приветственно вставая из-за редакторского
стола и простирая руки в белейших манжетах. -- Мишенька, позволь представить
тебе заслуженного летчика Ивана Григорьевича
Богданова!
И я увидел на стуле между шкафом и окном некрупного, незаметного
человека. Очень такого во всем среднего. Типичный пенсионер из толпы.
Среднее сложение, средней плотности, среднее лицо, даже остатки волос
какого-то среднего цвета между каштановым, седым и русым. Средней
поношенности стандартный костюмчик неопределенно-темного цвета. Причем без
всяких орденских планок, что для ветерана в официальном присутствии
малотипично.
Он обернулся в профиль к свету, и стал заметен шрам через все лицо, от
лба через нос и рот к подбородку. Шрам был широкий, сгладившийся, он
придавал лицу некую старческую мятость, бугристость, и тоже был незаметным,
незапоминающимся.
Отставному шпиону полагается обладать такой внешностью, а не летчику.
Невозможно составить словесный портрет.
-- Прошу оценить! -- рассыпался Стрижак в изъявлениях любви, как если
бы мы были гомосексуалистами и он мечтал меня обольстить.
-- Иван Григорьевич написал книгу о боевом пути своего полка, где о
себе, командире полка, умудрился не сказать ни единого слова. Ты когданибудь
такое встречал?
Он отмел скромно-протестующий жест автора и продолжал петь, как
горнист, выводящий "захождение":
-- Я много объяснять тебе не буду, Иван Григорьевич сам все расскажет.
Твоя задача -- написать предисловие, где об Иване Григорьевиче тоже будет
достойно сказано. Да-да, тут не надо скромничать, читатель должен знать.
Иван Григорьевич, отставной стало быть летчик Богданов, выглядел
человеком, из которого слово лишнее вытянуть не смогло бы даже гестапо
раскаленными щипцами. Проклиная слабохарактерность, я дал себя уговорить на
эту работу.
После чего нас дружески проводили за дверь и пожелали счастливого
сотрудничества -- мол, давайте, освобождайте помещение, у меня другие дела.
Идти нам было некуда, кроме как в скромный номер Богданова в гостинице.
Жил он в Тульской области.
Дорогой я пытался его "разговорить". Разговорчив он был не более статуи
Суворова на Марсовом поле.
Ну что. Бутылку брать надо. Для разговора. Производственные расходы.
Захожу в магазин. Коньяк "Плиска" -- пять двенадцать. Денег у меня нет.
Симулирую доставание кошелька, обозначая позой, что согласен пить за счет
собеседника. Хамство, в общем. Хотя, с другой стороны: я о тебе пишу -- ты
меня поишь. Короче, взяли.
И вот сели мы у него в номере, и роняет он отдельные слова, и ни слова
о себе, и я сбегал еще за бутылкой -- уже водки, и с закуской. И к концу
только литра собеседник поплыл, отмяк. Дело такое, журналистское, опыт был.
Раскрутить клиента -- иногда не просто.
-- Ладно,-- говорю,-- Иван Григорьевич, давайте по-простому, конкретно.
Я вам задам несколько вопросов, а там видно будет. Не получится рассказывать
-- и бог с ним. Как вам больше хочется.
-- Пожалуйста,-- говорит. Очень добрый такой и вежливый. Просто замкнут
до чрезвычайности.
Положил я бумажку, раскрыл ручку, закурил папироску. Спрашиваю:
-- Иван Григорьевич, когда лично вы начали войну? Когда состоялся ваш
первый боевой вылет? Помните?
-- А как же. Двадцать второго июня сорок первого года. В шестнадцать
ноль-ноль мы поднялись.
-- Какая была задача?
-- Обнаружить и бомбардировать скопления техники и живой силы
противника на восточном берегу реки Буг непосредственно южнее города Брест.
-- Так. А последний ваш боевой вылет?
-- Тридцатого апреля сорок пятого года.
-- И какая была задача?
-- Бомбардировать укрепленные точки противника в районе рейхсканцелярии
в городе Берлин.
-- Ничего себе...-- говорю.-- Что называется -- от звонка до звонка.
Всю войну! Молчит.
-- Вы в каком звании и должности войну начали?
-- Лейтенант, командир экипажа дальнего бомбардировщика.
-- А закончили?
-- Майор, командир бомбардировочного полка Авиации Дальнего Действия.
-- Иван Григорьевич, награды у вас, конечно, есть?
-- Конечно.
-- Первую в войне когда и за что получили? Какую?
-- Орден Красной Звезды. В июле сорок первого года. За успешную
штурмовку колонны боевой техники противника восточнее реки Березина.
-- А последнюю?
-- А вот тридцатого апреля сорок пятого года. За успешную бомбардировку
огневых точек рейхсканцелярии.
Банку он держал исключительно. Старая гвардия. Сталинский сокол. Я взял
у него еще пятерку и сбегал за третьей бутылкой.
-- И какая это была награда?
-- Орден Кутузова второй степени.
-- Позвольте. Но ведь это полководческий орден. Давали от командиров
корпусов.
-- Командование сочло.
-- Командование -- это кто?
-- Маршал Гречко.
-- А прямо тридцатого же апреля -- это как возможно?
-- А еще в воздухе.
-- ?! Простите... не понимаю. Это как?
-- А он наблюдал. По рации: "Кто в воздухе?" Отвечаю: "Полк майора
Богданова".-- "Орден Кутузова второй степени, майор".
-- Иван Григорьевич,-- говорю,-- сколько же у вас всего боевых орденов
за войну?
-- Что, -- говорит, -- ордена. Давайте за ребят выпьем.
И встал. Заплакал.
Был город Ленинград.
Было в Ленинграде издательство "Лениздат".
И была в издательстве том редакция историко-партийной литературы.
А редактором в той редакции работал некогда мой друг, замечательный
писатель Олег Стрижак. Чтоб зарплату получать.
Он не только сам ее получал. Он и друзьям давал зарабатывать. Потому
что издавала редакция в основном военные мемуары. А писали их ветераны
войны. Когда-то они хорошо воевали и, малый процент, уцелели. Они много
помнили и мечтали сохранить это для потомства. Но писали они чудовищно
плохо.
Невыразимо. Не их это было дело.
И редактор нанимал на договор литературных обработчиков. Нищих и
безвестных профессиональных литераторов. Литобработчик брал толстенную
рукопись и, вздыхая, матерясь и проклиная свою горькую участь, переписывал
ее с начала до конца. Чтоб придать удобочитаемый вид.
За это ему платили деньги. От 30 до 70 процентов гонорара автора -- в
зависимости от того, насколько заново приходилось все писать.
Ветераны очень переживали. Литобработка их нервировала. Они дорожили
своим словом. И, как правило, настаивали на всемерном освещении их личной
роли и заслуги в Войне и Победе.
Итак, на дворе стояли семидесятые, расцвет брежневской эпохи; а мы были
молоды, еще далеко до тридцати,-- были нищи, веселы и самоуверенны.
Сентябрь стоял -- теплый и солнечный, с желтой листвой.
Сентябрь стоял, а я сидел. Не в тюрьме сидел, а у себя дома, на улице
Желябова, что сейчас называется взад обратно Большой Конюшенной. Пил чай,
курил беломор, писал рассказ и никого не трогал.
Звонит телефон. Зараза.
-- Здравствуйте, масса Майкл. Стрижак осмеливается беспокоить. Вы
работаете?
-- Привет. Ну в общем да...
Двести рублей хочешь заработать? Вопрос гадский. На шесть дюймов ниже
пояса. Заработать всегда хочется. А работать для этого -- никогда.
Халтура!.. Шедевры писать надо.
Если наука полагает, что человек произошел от обезьяны, то я полагаю,
что Стрижак произошел от Змея, который в райском саду наладил удачную
торговлю яблоками.
-- М-м-кхм!..-- мучительно отвечаю я.
-- Слушай, подгребай в издательство. Всей работы будет тебе на один
день.
-- Да ну на фиг! -- решаю я.
-- Ты не представляешь, как это интересно! -- говорит Стрижак.-- Тут
только ты можешь справиться!
-- льстит с матросской грубостью. -- Ты же не знаешь, что я тебе
предлагаю. Я предлагаю тебе написать на пятнадцати страницах историю
Советской Дальнебомбардировочной Авиации! А?
Лесть -- это агрессия на коленях. Всех льстецов я бы повесил. Но
поскольку это не в моей власти, то слушать их все равно приятно. Я пострадал
и пошел.
Что за люди заходили в ту редакцию! Что за судьбы, что за истории, что
за невероятные случаи!
Потрясающая, сногсшибательная информация, состругиваясь с памяти, чтобы
пропихнуть книгу сквозь игольное ушко военной и партийной цензуры, оседала в
редакционной комнате.
И сейчас я расскажу только одну, одну-единственную из всех этих
историй...
-- А вот и наш лучший, самый (черт знает какой самый из всех)
литобработчик Михаил Иосифович
Веллер! -- возвестил Стрижак, приветственно вставая из-за редакторского
стола и простирая руки в белейших манжетах. -- Мишенька, позволь представить
тебе заслуженного летчика Ивана Григорьевича
Богданова!
И я увидел на стуле между шкафом и окном некрупного, незаметного
человека. Очень такого во всем среднего. Типичный пенсионер из толпы.
Среднее сложение, средней плотности, среднее лицо, даже остатки волос
какого-то среднего цвета между каштановым, седым и русым. Средней
поношенности стандартный костюмчик неопределенно-темного цвета. Причем без
всяких орденских планок, что для ветерана в официальном присутствии
малотипично.
Он обернулся в профиль к свету, и стал заметен шрам через все лицо, от
лба через нос и рот к подбородку. Шрам был широкий, сгладившийся, он
придавал лицу некую старческую мятость, бугристость, и тоже был незаметным,
незапоминающимся.
Отставному шпиону полагается обладать такой внешностью, а не летчику.
Невозможно составить словесный портрет.
-- Прошу оценить! -- рассыпался Стрижак в изъявлениях любви, как если
бы мы были гомосексуалистами и он мечтал меня обольстить.
-- Иван Григорьевич написал книгу о боевом пути своего полка, где о
себе, командире полка, умудрился не сказать ни единого слова. Ты когданибудь
такое встречал?
Он отмел скромно-протестующий жест автора и продолжал петь, как
горнист, выводящий "захождение":
-- Я много объяснять тебе не буду, Иван Григорьевич сам все расскажет.
Твоя задача -- написать предисловие, где об Иване Григорьевиче тоже будет
достойно сказано. Да-да, тут не надо скромничать, читатель должен знать.
Иван Григорьевич, отставной стало быть летчик Богданов, выглядел
человеком, из которого слово лишнее вытянуть не смогло бы даже гестапо
раскаленными щипцами. Проклиная слабохарактерность, я дал себя уговорить на
эту работу.
После чего нас дружески проводили за дверь и пожелали счастливого
сотрудничества -- мол, давайте, освобождайте помещение, у меня другие дела.
Идти нам было некуда, кроме как в скромный номер Богданова в гостинице.
Жил он в Тульской области.
Дорогой я пытался его "разговорить". Разговорчив он был не более статуи
Суворова на Марсовом поле.
Ну что. Бутылку брать надо. Для разговора. Производственные расходы.
Захожу в магазин. Коньяк "Плиска" -- пять двенадцать. Денег у меня нет.
Симулирую доставание кошелька, обозначая позой, что согласен пить за счет
собеседника. Хамство, в общем. Хотя, с другой стороны: я о тебе пишу -- ты
меня поишь. Короче, взяли.
И вот сели мы у него в номере, и роняет он отдельные слова, и ни слова
о себе, и я сбегал еще за бутылкой -- уже водки, и с закуской. И к концу
только литра собеседник поплыл, отмяк. Дело такое, журналистское, опыт был.
Раскрутить клиента -- иногда не просто.
-- Ладно,-- говорю,-- Иван Григорьевич, давайте по-простому, конкретно.
Я вам задам несколько вопросов, а там видно будет. Не получится рассказывать
-- и бог с ним. Как вам больше хочется.
-- Пожалуйста,-- говорит. Очень добрый такой и вежливый. Просто замкнут
до чрезвычайности.
Положил я бумажку, раскрыл ручку, закурил папироску. Спрашиваю:
-- Иван Григорьевич, когда лично вы начали войну? Когда состоялся ваш
первый боевой вылет? Помните?
-- А как же. Двадцать второго июня сорок первого года. В шестнадцать
ноль-ноль мы поднялись.
-- Какая была задача?
-- Обнаружить и бомбардировать скопления техники и живой силы
противника на восточном берегу реки Буг непосредственно южнее города Брест.
-- Так. А последний ваш боевой вылет?
-- Тридцатого апреля сорок пятого года.
-- И какая была задача?
-- Бомбардировать укрепленные точки противника в районе рейхсканцелярии
в городе Берлин.
-- Ничего себе...-- говорю.-- Что называется -- от звонка до звонка.
Всю войну! Молчит.
-- Вы в каком звании и должности войну начали?
-- Лейтенант, командир экипажа дальнего бомбардировщика.
-- А закончили?
-- Майор, командир бомбардировочного полка Авиации Дальнего Действия.
-- Иван Григорьевич, награды у вас, конечно, есть?
-- Конечно.
-- Первую в войне когда и за что получили? Какую?
-- Орден Красной Звезды. В июле сорок первого года. За успешную
штурмовку колонны боевой техники противника восточнее реки Березина.
-- А последнюю?
-- А вот тридцатого апреля сорок пятого года. За успешную бомбардировку
огневых точек рейхсканцелярии.
Банку он держал исключительно. Старая гвардия. Сталинский сокол. Я взял
у него еще пятерку и сбегал за третьей бутылкой.
-- И какая это была награда?
-- Орден Кутузова второй степени.
-- Позвольте. Но ведь это полководческий орден. Давали от командиров
корпусов.
-- Командование сочло.
-- Командование -- это кто?
-- Маршал Гречко.
-- А прямо тридцатого же апреля -- это как возможно?
-- А еще в воздухе.
-- ?! Простите... не понимаю. Это как?
-- А он наблюдал. По рации: "Кто в воздухе?" Отвечаю: "Полк майора
Богданова".-- "Орден Кутузова второй степени, майор".
-- Иван Григорьевич,-- говорю,-- сколько же у вас всего боевых орденов
за войну?
-- Что, -- говорит, -- ордена. Давайте за ребят выпьем.
И встал. Заплакал.
Отрывок из книги "Легенды Арбата". Автор - Михаил Веллер.
В ответ на пост http://pikabu.ru/story/_2996433
____________________________________________________
"Когда вздыхают о рыночной бездуховности литературных проектов типа Незнанского или Фандорина — о, где традиции великой русской классики! слеза и залом рук... — делается смешно. Литературным проектом товарища Сталина был Союз Писателей СССР. О! Литературным проектом товарища Горького был метод социалистического реализма, обязательный к употреблению по всей стране! Писателю вставили перо в зад и назвали буревестником. И спроектировали буревестникам комфортабельный спецкурятник.
Это сейчас в ЦДЛ может войти кто ни попадя, и никаких пропусков не спрашивают. Можно вообще не знать, куда бабло внесло хавло. Рыночный цинизм, тонкая отстройка по денежной шкале. А вот во времена алых корок с гербом и золотом: «Союз писателей СССР»!..
Удостоверения членов Союза пис-ей были легитимизированы сакральной подписью генерала КГБ Верченко. По долгу службы он руководил и надзирал за означенным Союзом в кресле его Второго секретаря. Тэкэзать по «оргработе». Эта корка была морганатической сестрой буратиновского золотого ключика. Она открывала кассы вокзалов и аэропортов, складские подсобки гастрономов и универмагов, и приносила счастье любви милиционеров и сантехников. Ее хотели сильнее, чем кошка валерьянку. Человек с алой коркой «звучал гордо, хотя выглядел мерзко».
А Центральный Дом Литераторов был их гнездом. Почему осиным? Туда пчелы несли мед и там же его пропивали, пока трутни его проедали, там кукушата выпихивали за борт конкурентов по жратве пирога, там лиса показывала стриптиз вороне, сыр падал из клюва, кукушки пели петухам, и срамные заслуги ревниво задирались на ярмарке тщеславия.
Прозвоним перемену в нашей школе злословия и перейдем на рюмку водки в Дубовый зал. Если качество кухни совращало грешную плоть, то ничтожность цен губила бессмертную душу. Доступность благ в кругу избранных выступала дешевым наркотиком, на который Власть подсаживала мастеров пера и топора. Солянка и антрекот по столовским ценам, картошечка с селедочкой по условным ценам, икра и жюльен задешево и капустка хрусткая квашеная дешевле трамвайных билетов для безденежных донов. И, само собой, водочка небалованная. Розарий, серпентарий, колумбарий.
Столичный писатель здесь жил. Дома он часто ночевал, в Доме Творчества (?!!) он изредка писал, а в ЦДЛ он жил. Общался с коллегами по цеху, выбивал путевки, клянчил блага, записывался в очереди, оформлялся в загранпоездки, пил с нужными людьми, вступал в естественные и противоестественные связи; плел интриги, одалживал деньги, придумывал остроты и жаловался на зависть бездарных коллег. Здесь развлекались скандалами и неумелым интеллигентским битьем морды. Здесь каста качала клоунов, как палуба.
Здесь отпускал свои бессмертные остроты спившийся и любимый Светлов: «А Моцарт что пил? — А что Сальери наливал, то и пил». «Т-такси в-вызовите, голубчик! — Я вам не швейцар! — А к-кто? — Адмирал! — Т-тогда — катер».
Здесь живущему в брызгучем облаке матюгов Юзу Алешковскому брезгливо замечали: «Устанешь за весь день, придешь вечером к себе в клуб отдохнуть — а тут сидят невесть кто и откуда». — На что Юз немедленно орал: «Ах-х ты гондон! Это что ж ты такое весь день, блядь, делал, что устал?!»
И постоянно безденежные доны стреляли рублики и трехи и более удачливых собратьев — до аванса, до первого числа, — и потребляли родимую под картошку с селедочкой, ибо в чем же еще смысл жизни профессионального совписа.
Итак. Сидели трое — число, освященное традицией — и цедили горечь жизни из графинчика под занюх. Это — судьба?.. Черств хлеб писателя на Руси. А крутом секретарская сволочь цыплят табака чавкает и в коньяке купается. А ведь все продажные суки и конъюнктурщики.
О чем думает бедный писатель? О том, как стать богатым писателем.
Теперь усложним задачу. О чем думает бедный еврей? Как стать богатым русским.
Теперь тональность встречи определена, и мы переходим непосредственно к повествованию.
— Печататься совершенно невозможно, — продолжал один развертывать до отвращения банальную диспозицию. — Стихи никому не нужны. Издательские планы забиты на шесть лет вперед. Маститые прут как танки. Ну невпротык же!
В завесе кабацкого гама, где успех и неудача были в мелкую нарезку смешаны пестро, как винегрет, они звякнули и крякнули — пропустили за непротык: чтоб он кончился.
В прямой речи далее мы опускаем все матерные связки, без которых речь мастеров слова рассыпается, как сухая каша, не сдобренная маслом.
— ...ь! — продолжил второй. — С пятым пунктом уже не берут даже под псевдонимом!
— Яша! — урезонивал третий. — ...ый ...ай ...уй! А ты никогда не думал, что если бы ты был русский, то стал бы антисемитом?
— Если бы я был русский, многие у меня стали бы неграми!
— Ха! Ты сначала попробуй стань.
— Ты глянь по сторонам. Каждый второй — аид. Каждый третий — под псевдонимом. Цвет советской литературы. Тебе бы не было обидно?
— Яша! — пожаловался Яша-1. — Весь ужас в том, что если в издательстве сидит еврей, так он отпихивает всех евреев — чтоб не дай бог не заподозрили в сионизме!..
— Яшкин-стрит, — сказал третий и развел по рюмкам остатки. — У вас отсутствует позитивное мышление. Конкретно: кто имеет минимальные шансы на пропих.
— Нюма, — сказали два Яшки. — Что за типично еврейская страсть без конца пересчитывать свои несчастья?..
И стали загибать пальцы, благо брать ими со стола было нечего:
— Поэт. На русском. Новаторская форма. Еврей. Без связей и покровителей. Москвич — квота в планах на них превышена. Примелькавшийся, но затертый.
«Это мы...» — закручинились три богатыря.
— А требуется — по принципу от обратного, — сказал Яша-2:
Первое. Национал. На них план. Не хватает.
Второе. Из малого народа. До советской власти вообще письменности не имели.
Третье. Провинциал. Живущий в своей глуши.
Четвертое. Никому не известен. Литературное открытие!
Пятое. Форма — классическая. С вкраплениями местного колорита.
Шестое. Его книжка должна выйти на родине на местном языке. И тут ее узнает Москва!
Седьмое. И эти стихи подборками идут в издательства, в журналы, в секретариат, в комитеты по премиям, куда угодно — в хорошем русском переводе. Чтоб переводчики были уже как-то известны.
Они посмотрели друг на друга, вдруг Нюма поймал чей-то взгляд в дверях, вскочил, заулыбался, заспешил, и через пять минут вернулся с пятью рублями.
Это резко усилило реалистичность написанной картины. Коллеги эффективно отоварили пятерку, и возникло чувство, что жизнь-то понемногу налаживается!
— А тебе что с того нацпоэта?.. — вздохнул Яша-1. — Меня уже тошнит от подстрочников.
— Кирюха, — удивился Яша-2. — Под его маркой ты можешь публиковать свои стихи вагонами и километрами. Нганасанскому акыну везде у нас дорога. Да у тебя эти переводы с руками отрывать будут. Это ж не с французского!
— Те-те-те, — мечтательно поцокал Нюма. — Желательно первобытное племя, не искаженное грамотностью. Чтоб ни один сородич своему трубадуру не конкурент.
— Гениально! — оценил Яша-1. — Поймать и бить, пока не забудет все буквы. Но — где ты найдешь поэта?!
— Яшке больше не наливать, — велел Яша-2. — Идиот. Брат Карамазов. Сначала — ты — пишешь — стихи. Потом он переводит их на язык родных фигвамов. Потом этот золотой самородок издает на нем книжку дома. И шаманский совет племени укакивается от счастья.
— Обязательно, — подтвердил Нюма. — Сначала на родном языке дома. Как он ни курлычь — на бесптичье и коза шансонетка. А дома — н-на! — план по национальным поэтам. А их — хренушки! Зеленая улица — а на ней кусты, алкаши и зеленые гимнастерки.
Как вы видите, поэты даже в приватном застолье тяготеют к метафоре с гиперболой.
Дубовые панели поглощали свет, дым колыхался волнисто, как на кораблекрушениях Айвазовского, и творческий процесс, зуд нежных душ, мечтательно почесывал что-то очень важное в жизни.
— По два с полтиной за строчку... — грезил Яша-1.
— И заметь — любая ...я ...я! — поддал Яша-2. — С национала свой спрос: хоть какой-то ритм, где-то рифма — а! о! шедевр народной сокровищницы! орден! звание! всем пукать от восторга!
— Сорок строк — стольник в день, — зарыдал Нюма. — Господи, ну почему дуракам счастье!
Шел десятый час: ни одного свободного места. У официанток пропотели подмышки. Языки развязались и стали длинные, змеиные, сладкие и без костей. В среде искусства, замкнутой в периметр кабака, решалось, кто с кем спал и зачем, кто делал аборт, кто кому дал денег, кому предложили договор, а главное — кто кому лижет и кто кому протежирует. Это сплетенье рук, сплетенье ног, переходящее в судьбы скрещенье, как справедливо отметил классик, напоминало грибницу в фанерной коробке. Эх, ребята, не знать вам уже ЦДЛ старых времен.
За столиком в глубине элитного угла, слева от входа, обер-драматург и редактор «Огонька» Софронов, осаленная туша сталинских эпох, с важностью начальника счастливил собутыльников довоенной историей:
— ...И Алексей Толстой со смехом выдает этот анекдот про Берию и сталинскую трубку. Все свои, проверенные, пуганые, смеются: границу знают! Лавренев, Шагинян, Горбатов... И вдруг Толстой замечает, что у Лавренева лицо стало буквально гипсовым. Глаза квадратные и смотрят в одну точку. Толстой следит за направлением его взгляда — и находит эту точку. Это крошечный микрофончик... Незаметно так закреплен за край столика. И под стол от него тянется то-оненький проводочек.
Алексей Толстой стекленеет от ужаса. Он хорошо помнит, как у него тормознули на границе вагон с награбленным барахлом из Германии, и на его телеграмму лично Сталину пришел ответ: «Стыдитесь зпт бывший граф тчк».
И Толстой начинает без перехода превозносить величие вождя всех народов. Клянется в преданности. Преклоняется перед гениальностью его литературных замечаний. А в глотке сохнет, аж слова застревают.
И все как-то быстро, тихо расплачиваются и встают.
И видят, что Мариэтт Шагинян отцепляет этот микрофончик, сматывает проводок, вынимает из уха микронаушник, и прячет весь этот слуховой прибор в сумочку. Старуха была г
____________________________________________________
"Когда вздыхают о рыночной бездуховности литературных проектов типа Незнанского или Фандорина — о, где традиции великой русской классики! слеза и залом рук... — делается смешно. Литературным проектом товарища Сталина был Союз Писателей СССР. О! Литературным проектом товарища Горького был метод социалистического реализма, обязательный к употреблению по всей стране! Писателю вставили перо в зад и назвали буревестником. И спроектировали буревестникам комфортабельный спецкурятник.
Это сейчас в ЦДЛ может войти кто ни попадя, и никаких пропусков не спрашивают. Можно вообще не знать, куда бабло внесло хавло. Рыночный цинизм, тонкая отстройка по денежной шкале. А вот во времена алых корок с гербом и золотом: «Союз писателей СССР»!..
Удостоверения членов Союза пис-ей были легитимизированы сакральной подписью генерала КГБ Верченко. По долгу службы он руководил и надзирал за означенным Союзом в кресле его Второго секретаря. Тэкэзать по «оргработе». Эта корка была морганатической сестрой буратиновского золотого ключика. Она открывала кассы вокзалов и аэропортов, складские подсобки гастрономов и универмагов, и приносила счастье любви милиционеров и сантехников. Ее хотели сильнее, чем кошка валерьянку. Человек с алой коркой «звучал гордо, хотя выглядел мерзко».
А Центральный Дом Литераторов был их гнездом. Почему осиным? Туда пчелы несли мед и там же его пропивали, пока трутни его проедали, там кукушата выпихивали за борт конкурентов по жратве пирога, там лиса показывала стриптиз вороне, сыр падал из клюва, кукушки пели петухам, и срамные заслуги ревниво задирались на ярмарке тщеславия.
Прозвоним перемену в нашей школе злословия и перейдем на рюмку водки в Дубовый зал. Если качество кухни совращало грешную плоть, то ничтожность цен губила бессмертную душу. Доступность благ в кругу избранных выступала дешевым наркотиком, на который Власть подсаживала мастеров пера и топора. Солянка и антрекот по столовским ценам, картошечка с селедочкой по условным ценам, икра и жюльен задешево и капустка хрусткая квашеная дешевле трамвайных билетов для безденежных донов. И, само собой, водочка небалованная. Розарий, серпентарий, колумбарий.
Столичный писатель здесь жил. Дома он часто ночевал, в Доме Творчества (?!!) он изредка писал, а в ЦДЛ он жил. Общался с коллегами по цеху, выбивал путевки, клянчил блага, записывался в очереди, оформлялся в загранпоездки, пил с нужными людьми, вступал в естественные и противоестественные связи; плел интриги, одалживал деньги, придумывал остроты и жаловался на зависть бездарных коллег. Здесь развлекались скандалами и неумелым интеллигентским битьем морды. Здесь каста качала клоунов, как палуба.
Здесь отпускал свои бессмертные остроты спившийся и любимый Светлов: «А Моцарт что пил? — А что Сальери наливал, то и пил». «Т-такси в-вызовите, голубчик! — Я вам не швейцар! — А к-кто? — Адмирал! — Т-тогда — катер».
Здесь живущему в брызгучем облаке матюгов Юзу Алешковскому брезгливо замечали: «Устанешь за весь день, придешь вечером к себе в клуб отдохнуть — а тут сидят невесть кто и откуда». — На что Юз немедленно орал: «Ах-х ты гондон! Это что ж ты такое весь день, блядь, делал, что устал?!»
И постоянно безденежные доны стреляли рублики и трехи и более удачливых собратьев — до аванса, до первого числа, — и потребляли родимую под картошку с селедочкой, ибо в чем же еще смысл жизни профессионального совписа.
Итак. Сидели трое — число, освященное традицией — и цедили горечь жизни из графинчика под занюх. Это — судьба?.. Черств хлеб писателя на Руси. А крутом секретарская сволочь цыплят табака чавкает и в коньяке купается. А ведь все продажные суки и конъюнктурщики.
О чем думает бедный писатель? О том, как стать богатым писателем.
Теперь усложним задачу. О чем думает бедный еврей? Как стать богатым русским.
Теперь тональность встречи определена, и мы переходим непосредственно к повествованию.
— Печататься совершенно невозможно, — продолжал один развертывать до отвращения банальную диспозицию. — Стихи никому не нужны. Издательские планы забиты на шесть лет вперед. Маститые прут как танки. Ну невпротык же!
В завесе кабацкого гама, где успех и неудача были в мелкую нарезку смешаны пестро, как винегрет, они звякнули и крякнули — пропустили за непротык: чтоб он кончился.
В прямой речи далее мы опускаем все матерные связки, без которых речь мастеров слова рассыпается, как сухая каша, не сдобренная маслом.
— ...ь! — продолжил второй. — С пятым пунктом уже не берут даже под псевдонимом!
— Яша! — урезонивал третий. — ...ый ...ай ...уй! А ты никогда не думал, что если бы ты был русский, то стал бы антисемитом?
— Если бы я был русский, многие у меня стали бы неграми!
— Ха! Ты сначала попробуй стань.
— Ты глянь по сторонам. Каждый второй — аид. Каждый третий — под псевдонимом. Цвет советской литературы. Тебе бы не было обидно?
— Яша! — пожаловался Яша-1. — Весь ужас в том, что если в издательстве сидит еврей, так он отпихивает всех евреев — чтоб не дай бог не заподозрили в сионизме!..
— Яшкин-стрит, — сказал третий и развел по рюмкам остатки. — У вас отсутствует позитивное мышление. Конкретно: кто имеет минимальные шансы на пропих.
— Нюма, — сказали два Яшки. — Что за типично еврейская страсть без конца пересчитывать свои несчастья?..
И стали загибать пальцы, благо брать ими со стола было нечего:
— Поэт. На русском. Новаторская форма. Еврей. Без связей и покровителей. Москвич — квота в планах на них превышена. Примелькавшийся, но затертый.
«Это мы...» — закручинились три богатыря.
— А требуется — по принципу от обратного, — сказал Яша-2:
Первое. Национал. На них план. Не хватает.
Второе. Из малого народа. До советской власти вообще письменности не имели.
Третье. Провинциал. Живущий в своей глуши.
Четвертое. Никому не известен. Литературное открытие!
Пятое. Форма — классическая. С вкраплениями местного колорита.
Шестое. Его книжка должна выйти на родине на местном языке. И тут ее узнает Москва!
Седьмое. И эти стихи подборками идут в издательства, в журналы, в секретариат, в комитеты по премиям, куда угодно — в хорошем русском переводе. Чтоб переводчики были уже как-то известны.
Они посмотрели друг на друга, вдруг Нюма поймал чей-то взгляд в дверях, вскочил, заулыбался, заспешил, и через пять минут вернулся с пятью рублями.
Это резко усилило реалистичность написанной картины. Коллеги эффективно отоварили пятерку, и возникло чувство, что жизнь-то понемногу налаживается!
— А тебе что с того нацпоэта?.. — вздохнул Яша-1. — Меня уже тошнит от подстрочников.
— Кирюха, — удивился Яша-2. — Под его маркой ты можешь публиковать свои стихи вагонами и километрами. Нганасанскому акыну везде у нас дорога. Да у тебя эти переводы с руками отрывать будут. Это ж не с французского!
— Те-те-те, — мечтательно поцокал Нюма. — Желательно первобытное племя, не искаженное грамотностью. Чтоб ни один сородич своему трубадуру не конкурент.
— Гениально! — оценил Яша-1. — Поймать и бить, пока не забудет все буквы. Но — где ты найдешь поэта?!
— Яшке больше не наливать, — велел Яша-2. — Идиот. Брат Карамазов. Сначала — ты — пишешь — стихи. Потом он переводит их на язык родных фигвамов. Потом этот золотой самородок издает на нем книжку дома. И шаманский совет племени укакивается от счастья.
— Обязательно, — подтвердил Нюма. — Сначала на родном языке дома. Как он ни курлычь — на бесптичье и коза шансонетка. А дома — н-на! — план по национальным поэтам. А их — хренушки! Зеленая улица — а на ней кусты, алкаши и зеленые гимнастерки.
Как вы видите, поэты даже в приватном застолье тяготеют к метафоре с гиперболой.
Дубовые панели поглощали свет, дым колыхался волнисто, как на кораблекрушениях Айвазовского, и творческий процесс, зуд нежных душ, мечтательно почесывал что-то очень важное в жизни.
— По два с полтиной за строчку... — грезил Яша-1.
— И заметь — любая ...я ...я! — поддал Яша-2. — С национала свой спрос: хоть какой-то ритм, где-то рифма — а! о! шедевр народной сокровищницы! орден! звание! всем пукать от восторга!
— Сорок строк — стольник в день, — зарыдал Нюма. — Господи, ну почему дуракам счастье!
Шел десятый час: ни одного свободного места. У официанток пропотели подмышки. Языки развязались и стали длинные, змеиные, сладкие и без костей. В среде искусства, замкнутой в периметр кабака, решалось, кто с кем спал и зачем, кто делал аборт, кто кому дал денег, кому предложили договор, а главное — кто кому лижет и кто кому протежирует. Это сплетенье рук, сплетенье ног, переходящее в судьбы скрещенье, как справедливо отметил классик, напоминало грибницу в фанерной коробке. Эх, ребята, не знать вам уже ЦДЛ старых времен.
За столиком в глубине элитного угла, слева от входа, обер-драматург и редактор «Огонька» Софронов, осаленная туша сталинских эпох, с важностью начальника счастливил собутыльников довоенной историей:
— ...И Алексей Толстой со смехом выдает этот анекдот про Берию и сталинскую трубку. Все свои, проверенные, пуганые, смеются: границу знают! Лавренев, Шагинян, Горбатов... И вдруг Толстой замечает, что у Лавренева лицо стало буквально гипсовым. Глаза квадратные и смотрят в одну точку. Толстой следит за направлением его взгляда — и находит эту точку. Это крошечный микрофончик... Незаметно так закреплен за край столика. И под стол от него тянется то-оненький проводочек.
Алексей Толстой стекленеет от ужаса. Он хорошо помнит, как у него тормознули на границе вагон с награбленным барахлом из Германии, и на его телеграмму лично Сталину пришел ответ: «Стыдитесь зпт бывший граф тчк».
И Толстой начинает без перехода превозносить величие вождя всех народов. Клянется в преданности. Преклоняется перед гениальностью его литературных замечаний. А в глотке сохнет, аж слова застревают.
И все как-то быстро, тихо расплачиваются и встают.
И видят, что Мариэтт Шагинян отцепляет этот микрофончик, сматывает проводок, вынимает из уха микронаушник, и прячет весь этот слуховой прибор в сумочку. Старуха была г
Не фанат эха, но тут Веллер про Порошенко неплохо высказался, отрывок скопировал...
К.ЛАРИНА – Ну, давайте тогда к Украине перейдем. Может быть, там получше происходит. Вот то, что касается событий, которые мы наблюдаем сейчас, бесконечная война, которая захлестывает все больше и больше пространства украинские. Но, смотрите, какая штука. Тут Украина предложила разные варианты для погашения этой ситуации. Порошенко свой план по урегулированию представил, а вот господин Коломойский предложил обнести Украину колючей проволокой. Я не знаю, слышали вы об этом или нет…
М.ВЕЛЛЕР – Да. Забор, проволока, ров и электричество.
К.ЛАРИНА – Стена вдоль границы с Россией почти 2 тысячи километров стоимостью около 100 миллионов долларов и сделать ее из высокопрочной стали с колючей проволокой. Я сначала думал, что это какой-то фейк – нет, это на полном серьезе.
М.ВЕЛЛЕР – Я понимаю, господин Коломойский за свой счет это хочет сделать.
К.ЛАРИНА – Помочь, да-да.
М.ВЕЛЛЕР – Прекрасное вложение капитала, потом можно кому-нибудь продать.
К.ЛАРИНА – А-а! Финансирование за счет благотворительных фондов.
М.ВЕЛЛЕР – Благотворительных фондов… еще один прекрасный способ красть деньги. Это все шутки, но на самом деле, я так понимаю, Кремль решил устроить Украине нечто вроде сектора Газа, который не будет у них заживать никогда, и откуда регулярно будут лететь всякие гадости. Люди, запускающие гадости, будут выпускать ракеты в жилых кварталах, в школах и в детских садах, а потом на весь мир будут показывать: смотрите – они убивают мирное население. Это совершенно апробированная пропагандистская техника. Здесь нет абсолютно ничего нового. Но если людям не давать иного текста, иной картинки тысячу раз подряд, они будут убеждены, что так это и есть. Много раз было сказано, что до тех пор, пока Россия, конечно, с наилучшими братскими намерениями, не сунулась в те края, там не пролилась ни одна капля крови. Ну, мало ли что. Смешно говорить о каком бы то ни было лицемерии, когда туда отправляются казаки из Ростовской области, из Ставрополья, туда отправляются чеченские добровольцы…
К.ЛАРИНА - Это добровольцы.
М.ВЕЛЛЕР – Конечно, добровольцы, дагестанские…, то есть де-юре граждане другой страны. И вот граждане другой страны, мужчины бойцового возраста и бойцовых наклонностей, до зубов вооруженные – никто, конечно, не знает, чем – приходят туда с намерением воевать. Отсюда идут тексты: «Перестаньте стрелять в мирное население! Вы посмотрите на эти чудесные лица, обвешанные автоматами и гранатометами» Конечно же, это мирное население – кто бы только сомневался.
Другое дело, что нет святых, и Украина находится, конечно, в труднейшей ситуации, потому что ежели бы они с самого начала сказали: «Да, мы создадим федеральное государство и будет украинский и русский язык равноправные – два государственные – и у нас будет нечто вроде не только Украины, но и одновременно демократической Киевской Руси, - вспомним великое западное государство славян 14-15 веков, когда Московский улус Золотой орды был какой-то жалкой окраиной, а это великое европейское государство было мощное, образованное и прочее, - и вот все, которые желают свобод и самореализации, приезжайте к нам в русскую часть Украины». Нет, ничего подобного. Они хотят ассимилировать русское и русскоязычное население и сделать унитарное украинское государство, что, я боюсь, у них не получится, и более того, я им в этом не могу сочувствовать. Но это не является оправданием тем, кто подписывал договора, кто затем вероломно нарушил эти договора; кто говорит одно, а делает другое, и кто там, конечно, устроил такой гнойник, который не погаснет до тех пор, пока Кремль не сочтет, что ему выгоднее этот очаг погасить. Пока Кремль не примет такого решения в силу каких-то своих соображений, под давлением каких-то новых документов или почему-то еще, эта история, конечно, может продолжаться бесконечно, потому что у России хватит сил и оружия, чтобы поддерживать это восстание всегда. А у доблестной украинской армии, видимо, не хватит умения и силы для того, чтобы все-таки погасить этот конфликт.
К.ЛАРИНА – А кто, на ваш взгляд, может заставить Путина принять это решение?
М.ВЕЛЛЕР – Я думаю только ход вещей. Если будет решено, что лучше этого не надо, лучше мы перестаем им помогать. Но я пока не вижу, как должны сложиться обстоятельства, чтобы это было на самом деле, потому что западные лидеры: во-первых, безусловно, достойны презрения, начиная с красавца Оланда, место которого в работном доме и кончая много ими кем со всей их мультикультурностью рухнувшей, толерантностью и всеми прочими свободами. Они не свободны ни на что. Они желают лизать во все места своего избирателя, чтобы выйти на следующий срок. Там нет больше политиков. Там некие протокольные фигуры, которые преследуют свои мелкие политиканские интересы. А здесь более серьезные ребята со своим огромным многомиллиардным личным финансовым ресурсом, со своей огромной властью. И, таким образом - мир-то совсем не таков, как был несколько лет назад – в мире находится сила, которая говорит: «Знаете, что? Вы все давным-давно сгнили, сдохли, никуда не годитесь. Вы можете вопить, сколько угодно, но мы с вами сделаем, что хотим, потому что кишка у вас тонка. И вот, сейчас они соображают: тонка или не тонка? Оланд говорит: «Безусловно, тонка». Обаме говорят: «Если ты, сволочь, скажешь, что у тебя тонка, то больше духу твоего близко рядом с Белым домом не будет». Вот сейчас идет этот разговор.
К.ЛАРИНА – То есть вы считаете, все-таки у международного сообщества, у лидеров был такой шанс – остановить эту войну и остановить Путина, на самом-то деле? И ресурсы были для этого?
М.ВЕЛЛЕР – Шанс есть всегда. Дальше они начинают считать, насколько это им выгодно или невыгодно, останутся ли они у власти, во что это обойдется родной экономике, во сколько голосов избирателей им это встанет. Это вроде как у так называемых демократических государств достаточно сил, чтобы весь мировой терроризм искоренить в одночасье, чтобы и следа его не было. Но, как же? А «что скажет княгиня Марья Алексевна?» Это, знаете, китайцы недолго будут разбираться прежде, чем перестрелять всех террористов. Поэтому их на всякий случай не трогают, их даже в Африке никто не трогает. А этим можно плевать в лицо. Они будут говорить: «Мы не позволим поступиться своими ценностями».
К.ЛАРИНА – Ну, подождите, все-таки, какие варианты возможны были? Это санкции конкретные уже, которые могли быть ощутимыми и действенными, или это вторжение военное и бомбардировки?
М.ВЕЛЛЕР – Вы знаете, в наше время нет никакого смысла устраивать военные конфликты, потому что, во-первых, - я как-то писал – все цели, которые, предположим, не приведи боже, мог бы достичь Запад, если бы, не приведи боже в страшном сне, не началась война, и, не приведи боже, Запад бы победил, а мы бы проиграли - были бы наложены контрибуции, была бы запрещена своя экономика, все деньги бы увозились за бугор. Так это все и так делается! Зачем им воевать? А, что касается экономики, то сейчас уже бессмысленно отдавать японцам Курильские острова – их отдавай, кому угодно – никому не надо, но смотрите, мы упорно и последовательно, защищая свою территорию – святое дело – сохранили Южные Курилы. Где японская экономика, а где наша? Сейчас центры тяжести совсем в другом месте. Нужно держаться не за пространства, которые тебе уже неким заселять, скоро они будут китайские, а смотреть на свою экономику. Вот на маленьких японских островах, экономика, которая гораздо больше, сильнее, которая более продвинута, чем на огромных наших просторах… Так что с этими просторами скоро – трудно сказать, что будут делать.
Таким образом,писал, что если предположить вдруг, что Запад бы вроде как взял… устроила Аль-Каида взрыв двух небоскребов. Кто там главный? Какая у него семья? Сколько человек? 400? – арестовать всех и допрашивать до тех пор, пока не скажут все. Через три дня будет все известно. Ай-яй-яй! Ничего подобного – это наши ценности! Точно так же, если бы вдруг оказалось, что заморожены все счета всех российских физических и юридических лиц, то завтра в 12 часов у них бы там раскалились телефоны: «Ребята, давайте договариваться! Подавитесь вашим всем, что надо, только разблокируйте наши счета». Вот и вся история. А оно им зачем? Эти деньги вращаются в американской экономике, в английской экономике, в швейцарской экономике. Им, капиталистам это невыгодно, поэтому черт с ней с Австралией, то есть простите, с Украиной.
К.ЛАРИНА – Ваша оценка украинских политиков. Я вас про это не спрашивала. Мне интересно, как вы оцениваете, вообще, Порошенко самого, как политика действующего, несколько он представляется вам интересным и эффективным, как личность, как политик?
М.ВЕЛЛЕР – Когда-то уже почти 80-летний мумифицированный старец Талейран, который предал всех, кому служил, поднялся на высокую международную трибуну – его все презирали, его все готовились обливать – и произнес историческую фразу, за которой последовала овация; он сказал: «Пятьдесят лет я служит Франции при всех режимах». Вот Порошенко на высоких должностях служил Украине при всех президентах и при всех режимах, и делал свои миллиарды. То есть у него высокий запас плавучести. Не будем говорить, каково вещество, обладающее таким запасом. Не стоит возлагать на него никаких больших надежд, потому что, когда миллиардер приходит к власти, то законы принимаются в первую очередь в интересах миллиардеров, ну а уж потом подумаем о благе родины. Так что здесь можно в очередной раз посочувствовать честным и благородным людям, которые стояли на Майдане зимой месяцами, а сто человек отдали жизни за то, чтобы опять миллиардеры пришли к власти.
К.ЛАРИНА – Они же его выбрали.
М.ВЕЛЛЕР – Да, они выбрали. Выборы – дело такое: возьмут и выберут. Любовь зла – выберешь, кого угодно.
К.ЛАРИНА – Но из того политического меню, которое было предложено украинцам на этих выборах…
продолжение в комментах...
М.ВЕЛЛЕР – Да. Забор, проволока, ров и электричество.
К.ЛАРИНА – Стена вдоль границы с Россией почти 2 тысячи километров стоимостью около 100 миллионов долларов и сделать ее из высокопрочной стали с колючей проволокой. Я сначала думал, что это какой-то фейк – нет, это на полном серьезе.
М.ВЕЛЛЕР – Я понимаю, господин Коломойский за свой счет это хочет сделать.
К.ЛАРИНА – Помочь, да-да.
М.ВЕЛЛЕР – Прекрасное вложение капитала, потом можно кому-нибудь продать.
К.ЛАРИНА – А-а! Финансирование за счет благотворительных фондов.
М.ВЕЛЛЕР – Благотворительных фондов… еще один прекрасный способ красть деньги. Это все шутки, но на самом деле, я так понимаю, Кремль решил устроить Украине нечто вроде сектора Газа, который не будет у них заживать никогда, и откуда регулярно будут лететь всякие гадости. Люди, запускающие гадости, будут выпускать ракеты в жилых кварталах, в школах и в детских садах, а потом на весь мир будут показывать: смотрите – они убивают мирное население. Это совершенно апробированная пропагандистская техника. Здесь нет абсолютно ничего нового. Но если людям не давать иного текста, иной картинки тысячу раз подряд, они будут убеждены, что так это и есть. Много раз было сказано, что до тех пор, пока Россия, конечно, с наилучшими братскими намерениями, не сунулась в те края, там не пролилась ни одна капля крови. Ну, мало ли что. Смешно говорить о каком бы то ни было лицемерии, когда туда отправляются казаки из Ростовской области, из Ставрополья, туда отправляются чеченские добровольцы…
К.ЛАРИНА - Это добровольцы.
М.ВЕЛЛЕР – Конечно, добровольцы, дагестанские…, то есть де-юре граждане другой страны. И вот граждане другой страны, мужчины бойцового возраста и бойцовых наклонностей, до зубов вооруженные – никто, конечно, не знает, чем – приходят туда с намерением воевать. Отсюда идут тексты: «Перестаньте стрелять в мирное население! Вы посмотрите на эти чудесные лица, обвешанные автоматами и гранатометами» Конечно же, это мирное население – кто бы только сомневался.
Другое дело, что нет святых, и Украина находится, конечно, в труднейшей ситуации, потому что ежели бы они с самого начала сказали: «Да, мы создадим федеральное государство и будет украинский и русский язык равноправные – два государственные – и у нас будет нечто вроде не только Украины, но и одновременно демократической Киевской Руси, - вспомним великое западное государство славян 14-15 веков, когда Московский улус Золотой орды был какой-то жалкой окраиной, а это великое европейское государство было мощное, образованное и прочее, - и вот все, которые желают свобод и самореализации, приезжайте к нам в русскую часть Украины». Нет, ничего подобного. Они хотят ассимилировать русское и русскоязычное население и сделать унитарное украинское государство, что, я боюсь, у них не получится, и более того, я им в этом не могу сочувствовать. Но это не является оправданием тем, кто подписывал договора, кто затем вероломно нарушил эти договора; кто говорит одно, а делает другое, и кто там, конечно, устроил такой гнойник, который не погаснет до тех пор, пока Кремль не сочтет, что ему выгоднее этот очаг погасить. Пока Кремль не примет такого решения в силу каких-то своих соображений, под давлением каких-то новых документов или почему-то еще, эта история, конечно, может продолжаться бесконечно, потому что у России хватит сил и оружия, чтобы поддерживать это восстание всегда. А у доблестной украинской армии, видимо, не хватит умения и силы для того, чтобы все-таки погасить этот конфликт.
К.ЛАРИНА – А кто, на ваш взгляд, может заставить Путина принять это решение?
М.ВЕЛЛЕР – Я думаю только ход вещей. Если будет решено, что лучше этого не надо, лучше мы перестаем им помогать. Но я пока не вижу, как должны сложиться обстоятельства, чтобы это было на самом деле, потому что западные лидеры: во-первых, безусловно, достойны презрения, начиная с красавца Оланда, место которого в работном доме и кончая много ими кем со всей их мультикультурностью рухнувшей, толерантностью и всеми прочими свободами. Они не свободны ни на что. Они желают лизать во все места своего избирателя, чтобы выйти на следующий срок. Там нет больше политиков. Там некие протокольные фигуры, которые преследуют свои мелкие политиканские интересы. А здесь более серьезные ребята со своим огромным многомиллиардным личным финансовым ресурсом, со своей огромной властью. И, таким образом - мир-то совсем не таков, как был несколько лет назад – в мире находится сила, которая говорит: «Знаете, что? Вы все давным-давно сгнили, сдохли, никуда не годитесь. Вы можете вопить, сколько угодно, но мы с вами сделаем, что хотим, потому что кишка у вас тонка. И вот, сейчас они соображают: тонка или не тонка? Оланд говорит: «Безусловно, тонка». Обаме говорят: «Если ты, сволочь, скажешь, что у тебя тонка, то больше духу твоего близко рядом с Белым домом не будет». Вот сейчас идет этот разговор.
К.ЛАРИНА – То есть вы считаете, все-таки у международного сообщества, у лидеров был такой шанс – остановить эту войну и остановить Путина, на самом-то деле? И ресурсы были для этого?
М.ВЕЛЛЕР – Шанс есть всегда. Дальше они начинают считать, насколько это им выгодно или невыгодно, останутся ли они у власти, во что это обойдется родной экономике, во сколько голосов избирателей им это встанет. Это вроде как у так называемых демократических государств достаточно сил, чтобы весь мировой терроризм искоренить в одночасье, чтобы и следа его не было. Но, как же? А «что скажет княгиня Марья Алексевна?» Это, знаете, китайцы недолго будут разбираться прежде, чем перестрелять всех террористов. Поэтому их на всякий случай не трогают, их даже в Африке никто не трогает. А этим можно плевать в лицо. Они будут говорить: «Мы не позволим поступиться своими ценностями».
К.ЛАРИНА – Ну, подождите, все-таки, какие варианты возможны были? Это санкции конкретные уже, которые могли быть ощутимыми и действенными, или это вторжение военное и бомбардировки?
М.ВЕЛЛЕР – Вы знаете, в наше время нет никакого смысла устраивать военные конфликты, потому что, во-первых, - я как-то писал – все цели, которые, предположим, не приведи боже, мог бы достичь Запад, если бы, не приведи боже в страшном сне, не началась война, и, не приведи боже, Запад бы победил, а мы бы проиграли - были бы наложены контрибуции, была бы запрещена своя экономика, все деньги бы увозились за бугор. Так это все и так делается! Зачем им воевать? А, что касается экономики, то сейчас уже бессмысленно отдавать японцам Курильские острова – их отдавай, кому угодно – никому не надо, но смотрите, мы упорно и последовательно, защищая свою территорию – святое дело – сохранили Южные Курилы. Где японская экономика, а где наша? Сейчас центры тяжести совсем в другом месте. Нужно держаться не за пространства, которые тебе уже неким заселять, скоро они будут китайские, а смотреть на свою экономику. Вот на маленьких японских островах, экономика, которая гораздо больше, сильнее, которая более продвинута, чем на огромных наших просторах… Так что с этими просторами скоро – трудно сказать, что будут делать.
Таким образом,писал, что если предположить вдруг, что Запад бы вроде как взял… устроила Аль-Каида взрыв двух небоскребов. Кто там главный? Какая у него семья? Сколько человек? 400? – арестовать всех и допрашивать до тех пор, пока не скажут все. Через три дня будет все известно. Ай-яй-яй! Ничего подобного – это наши ценности! Точно так же, если бы вдруг оказалось, что заморожены все счета всех российских физических и юридических лиц, то завтра в 12 часов у них бы там раскалились телефоны: «Ребята, давайте договариваться! Подавитесь вашим всем, что надо, только разблокируйте наши счета». Вот и вся история. А оно им зачем? Эти деньги вращаются в американской экономике, в английской экономике, в швейцарской экономике. Им, капиталистам это невыгодно, поэтому черт с ней с Австралией, то есть простите, с Украиной.
К.ЛАРИНА – Ваша оценка украинских политиков. Я вас про это не спрашивала. Мне интересно, как вы оцениваете, вообще, Порошенко самого, как политика действующего, несколько он представляется вам интересным и эффективным, как личность, как политик?
М.ВЕЛЛЕР – Когда-то уже почти 80-летний мумифицированный старец Талейран, который предал всех, кому служил, поднялся на высокую международную трибуну – его все презирали, его все готовились обливать – и произнес историческую фразу, за которой последовала овация; он сказал: «Пятьдесят лет я служит Франции при всех режимах». Вот Порошенко на высоких должностях служил Украине при всех президентах и при всех режимах, и делал свои миллиарды. То есть у него высокий запас плавучести. Не будем говорить, каково вещество, обладающее таким запасом. Не стоит возлагать на него никаких больших надежд, потому что, когда миллиардер приходит к власти, то законы принимаются в первую очередь в интересах миллиардеров, ну а уж потом подумаем о благе родины. Так что здесь можно в очередной раз посочувствовать честным и благородным людям, которые стояли на Майдане зимой месяцами, а сто человек отдали жизни за то, чтобы опять миллиардеры пришли к власти.
К.ЛАРИНА – Они же его выбрали.
М.ВЕЛЛЕР – Да, они выбрали. Выборы – дело такое: возьмут и выберут. Любовь зла – выберешь, кого угодно.
К.ЛАРИНА – Но из того политического меню, которое было предложено украинцам на этих выборах…
продолжение в комментах...
Михаил Веллер о Сашко Билом и Фашистах
М.Веллер:
Вот нам показывают всё время этого Сашко Билого, который приходит туда в эту Ровненскую управу с автоматом.
Скажите, если он, действительно, был телохранителем Дудаева и был убийцей и садистом, почему он до сих пор не в розыске, почему он до сих пор жив? Почему, если могли взорвать в Катаре Яндарбиева, почему не могли взорвать во Львове этого убийцу и садиста? В чем дело? Почему это вылезло прямо сейчас? Всё достается тогда, когда оно нужно.
Или нам говорят украинцы неправильные, потому что они националисты, они неонацисты, они фашисты, они бандеровцы, они экстремисты. Да вы что, с ума сошли?
И, вот, появляется эта фотография в Севастополе «Голосуй! Или-или». С одной стороны Крым красный с черной фашистской свастикой, а с другой стороны с российским флагом. Ребят, ну, причем же здесь, все-таки, фашистская свастика?
Причем здесь бандеровцы? Из того, что на Украине, действительно, есть бандеровцы, вы назовете всю Украину бандеровцами? А на том основании, что в России есть фашисты, вы назовете всех русских фашистами? Из того, что есть националистические ультрарадикалы в России, вы всех русских назовете националистами-ультрарадикалами?
Это всё та самая пропаганда, которую нужно раздуть до предела, потому что. Ну, нормальному человеку непонятно, как же русские могут с украинцами воевать. Действительно, со времен Мазепы, со времен Полтавы, вроде, не было таких дел. А, вот, если сказать, что они фашисты, тогда всё в порядке. В принципе, это пропаганда военного образца.
Вот нам показывают всё время этого Сашко Билого, который приходит туда в эту Ровненскую управу с автоматом.
Скажите, если он, действительно, был телохранителем Дудаева и был убийцей и садистом, почему он до сих пор не в розыске, почему он до сих пор жив? Почему, если могли взорвать в Катаре Яндарбиева, почему не могли взорвать во Львове этого убийцу и садиста? В чем дело? Почему это вылезло прямо сейчас? Всё достается тогда, когда оно нужно.
Или нам говорят украинцы неправильные, потому что они националисты, они неонацисты, они фашисты, они бандеровцы, они экстремисты. Да вы что, с ума сошли?
И, вот, появляется эта фотография в Севастополе «Голосуй! Или-или». С одной стороны Крым красный с черной фашистской свастикой, а с другой стороны с российским флагом. Ребят, ну, причем же здесь, все-таки, фашистская свастика?
Причем здесь бандеровцы? Из того, что на Украине, действительно, есть бандеровцы, вы назовете всю Украину бандеровцами? А на том основании, что в России есть фашисты, вы назовете всех русских фашистами? Из того, что есть националистические ультрарадикалы в России, вы всех русских назовете националистами-ультрарадикалами?
Это всё та самая пропаганда, которую нужно раздуть до предела, потому что. Ну, нормальному человеку непонятно, как же русские могут с украинцами воевать. Действительно, со времен Мазепы, со времен Полтавы, вроде, не было таких дел. А, вот, если сказать, что они фашисты, тогда всё в порядке. В принципе, это пропаганда военного образца.