correspondent

Был СССР.
Был город Ленинград.
Было в Ленинграде издательство "Лениздат".
И была в издательстве том редакция историко-партийной литературы.
А редактором в той редакции работал некогда мой друг, замечательный
писатель Олег Стрижак. Чтоб зарплату получать.
Он не только сам ее получал. Он и друзьям давал зарабатывать. Потому
что издавала редакция в основном военные мемуары. А писали их ветераны
войны. Когда-то они хорошо воевали и, малый процент, уцелели. Они много
помнили и мечтали сохранить это для потомства. Но писали они чудовищно
плохо.
Невыразимо. Не их это было дело.
И редактор нанимал на договор литературных обработчиков. Нищих и
безвестных профессиональных литераторов. Литобработчик брал толстенную
рукопись и, вздыхая, матерясь и проклиная свою горькую участь, переписывал
ее с начала до конца. Чтоб придать удобочитаемый вид.
За это ему платили деньги. От 30 до 70 процентов гонорара автора -- в
зависимости от того, насколько заново приходилось все писать.
Ветераны очень переживали. Литобработка их нервировала. Они дорожили
своим словом. И, как правило, настаивали на всемерном освещении их личной
роли и заслуги в Войне и Победе.
Итак, на дворе стояли семидесятые, расцвет брежневской эпохи; а мы были
молоды, еще далеко до тридцати,-- были нищи, веселы и самоуверенны.
Сентябрь стоял -- теплый и солнечный, с желтой листвой.
Сентябрь стоял, а я сидел. Не в тюрьме сидел, а у себя дома, на улице
Желябова, что сейчас называется взад обратно Большой Конюшенной. Пил чай,
курил беломор, писал рассказ и никого не трогал.
Звонит телефон. Зараза.
-- Здравствуйте, масса Майкл. Стрижак осмеливается беспокоить. Вы
работаете?
-- Привет. Ну в общем да...
Двести рублей хочешь заработать? Вопрос гадский. На шесть дюймов ниже
пояса. Заработать всегда хочется. А работать для этого -- никогда.
Халтура!.. Шедевры писать надо.
Если наука полагает, что человек произошел от обезьяны, то я полагаю,
что Стрижак произошел от Змея, который в райском саду наладил удачную
торговлю яблоками.
-- М-м-кхм!..-- мучительно отвечаю я.
-- Слушай, подгребай в издательство. Всей работы будет тебе на один
день.
-- Да ну на фиг! -- решаю я.
-- Ты не представляешь, как это интересно! -- говорит Стрижак.-- Тут
только ты можешь справиться!
-- льстит с матросской грубостью. -- Ты же не знаешь, что я тебе
предлагаю. Я предлагаю тебе написать на пятнадцати страницах историю
Советской Дальнебомбардировочной Авиации! А?
Лесть -- это агрессия на коленях. Всех льстецов я бы повесил. Но
поскольку это не в моей власти, то слушать их все равно приятно. Я пострадал
и пошел.
Что за люди заходили в ту редакцию! Что за судьбы, что за истории, что
за невероятные случаи!
Потрясающая, сногсшибательная информация, состругиваясь с памяти, чтобы
пропихнуть книгу сквозь игольное ушко военной и партийной цензуры, оседала в
редакционной комнате.
И сейчас я расскажу только одну, одну-единственную из всех этих
историй...
-- А вот и наш лучший, самый (черт знает какой самый из всех)
литобработчик Михаил Иосифович
Веллер! -- возвестил Стрижак, приветственно вставая из-за редакторского
стола и простирая руки в белейших манжетах. -- Мишенька, позволь представить
тебе заслуженного летчика Ивана Григорьевича
Богданова!
И я увидел на стуле между шкафом и окном некрупного, незаметного
человека. Очень такого во всем среднего. Типичный пенсионер из толпы.
Среднее сложение, средней плотности, среднее лицо, даже остатки волос
какого-то среднего цвета между каштановым, седым и русым. Средней
поношенности стандартный костюмчик неопределенно-темного цвета. Причем без
всяких орденских планок, что для ветерана в официальном присутствии
малотипично.
Он обернулся в профиль к свету, и стал заметен шрам через все лицо, от
лба через нос и рот к подбородку. Шрам был широкий, сгладившийся, он
придавал лицу некую старческую мятость, бугристость, и тоже был незаметным,
незапоминающимся.
Отставному шпиону полагается обладать такой внешностью, а не летчику.
Невозможно составить словесный портрет.
-- Прошу оценить! -- рассыпался Стрижак в изъявлениях любви, как если
бы мы были гомосексуалистами и он мечтал меня обольстить.
-- Иван Григорьевич написал книгу о боевом пути своего полка, где о
себе, командире полка, умудрился не сказать ни единого слова. Ты когданибудь
такое встречал?
Он отмел скромно-протестующий жест автора и продолжал петь, как
горнист, выводящий "захождение":
-- Я много объяснять тебе не буду, Иван Григорьевич сам все расскажет.
Твоя задача -- написать предисловие, где об Иване Григорьевиче тоже будет
достойно сказано. Да-да, тут не надо скромничать, читатель должен знать.
Иван Григорьевич, отставной стало быть летчик Богданов, выглядел
человеком, из которого слово лишнее вытянуть не смогло бы даже гестапо
раскаленными щипцами. Проклиная слабохарактерность, я дал себя уговорить на
эту работу.
После чего нас дружески проводили за дверь и пожелали счастливого
сотрудничества -- мол, давайте, освобождайте помещение, у меня другие дела.
Идти нам было некуда, кроме как в скромный номер Богданова в гостинице.
Жил он в Тульской области.
Дорогой я пытался его "разговорить". Разговорчив он был не более статуи
Суворова на Марсовом поле.
Ну что. Бутылку брать надо. Для разговора. Производственные расходы.
Захожу в магазин. Коньяк "Плиска" -- пять двенадцать. Денег у меня нет.
Симулирую доставание кошелька, обозначая позой, что согласен пить за счет
собеседника. Хамство, в общем. Хотя, с другой стороны: я о тебе пишу -- ты
меня поишь. Короче, взяли.
И вот сели мы у него в номере, и роняет он отдельные слова, и ни слова
о себе, и я сбегал еще за бутылкой -- уже водки, и с закуской. И к концу
только литра собеседник поплыл, отмяк. Дело такое, журналистское, опыт был.
Раскрутить клиента -- иногда не просто.
-- Ладно,-- говорю,-- Иван Григорьевич, давайте по-простому, конкретно.
Я вам задам несколько вопросов, а там видно будет. Не получится рассказывать
-- и бог с ним. Как вам больше хочется.
-- Пожалуйста,-- говорит. Очень добрый такой и вежливый. Просто замкнут
до чрезвычайности.
Положил я бумажку, раскрыл ручку, закурил папироску. Спрашиваю:
-- Иван Григорьевич, когда лично вы начали войну? Когда состоялся ваш
первый боевой вылет? Помните?
-- А как же. Двадцать второго июня сорок первого года. В шестнадцать
ноль-ноль мы поднялись.
-- Какая была задача?
-- Обнаружить и бомбардировать скопления техники и живой силы
противника на восточном берегу реки Буг непосредственно южнее города Брест.
-- Так. А последний ваш боевой вылет?
-- Тридцатого апреля сорок пятого года.
-- И какая была задача?
-- Бомбардировать укрепленные точки противника в районе рейхсканцелярии
в городе Берлин.
-- Ничего себе...-- говорю.-- Что называется -- от звонка до звонка.
Всю войну! Молчит.
-- Вы в каком звании и должности войну начали?
-- Лейтенант, командир экипажа дальнего бомбардировщика.
-- А закончили?
-- Майор, командир бомбардировочного полка Авиации Дальнего Действия.
-- Иван Григорьевич, награды у вас, конечно, есть?
-- Конечно.
-- Первую в войне когда и за что получили? Какую?
-- Орден Красной Звезды. В июле сорок первого года. За успешную
штурмовку колонны боевой техники противника восточнее реки Березина.
-- А последнюю?
-- А вот тридцатого апреля сорок пятого года. За успешную бомбардировку
огневых точек рейхсканцелярии.
Банку он держал исключительно. Старая гвардия. Сталинский сокол. Я взял
у него еще пятерку и сбегал за третьей бутылкой.
-- И какая это была награда?
-- Орден Кутузова второй степени.
-- Позвольте. Но ведь это полководческий орден. Давали от командиров
корпусов.
-- Командование сочло.
-- Командование -- это кто?
-- Маршал Гречко.
-- А прямо тридцатого же апреля -- это как возможно?
-- А еще в воздухе.
-- ?! Простите... не понимаю. Это как?
-- А он наблюдал. По рации: "Кто в воздухе?" Отвечаю: "Полк майора
Богданова".-- "Орден Кутузова второй степени, майор".
-- Иван Григорьевич,-- говорю,-- сколько же у вас всего боевых орденов
за войну?
-- Что, -- говорит, -- ордена. Давайте за ребят выпьем.
И встал. Заплакал.

Работал я в конце 90-х телеоператором на местном телевидении. И тут в соседнем городке решили, значит, открывать с помпой здание нового вокзала. По этому случаю планировалось торжественное мероприятие с участием аж двух президентов - соседних республик. Ну, как известно, если мероприятие не освещено в прессе, значит его не было. Поэтому всю нашу журналистскую распибратию пресс-служба РЖД погрузила в ПАЗик, и мы выехали в Агрыз. Было нас человек 20 - газетчики, радио и несколько телекомпаний. Не знаю как сейчас, а тогда порядки среди пишущей братии были такие, что пить мы начали, еще не выехав из города. Молоденький пресс-атташе Горьковского отделения РЖД, паренек только после универа, боялся отчаянно, но что-то сказать нам было еще страшнее. У всех все с собой: и водка, и стаканы, и закуска, все друг с другом знакомы, компания спаянная, наливают и выпивают все уверенно. Такой вид, видать, был у нас, что хер че скажешь, ну он и молчал. А зря.
Приехав в городок уже довольно "теплыми", мы дважды неприятно поразились. Мы знали, что в этом городке двадцать тысяч жителей, но увидеть их всех у нового здания не ожидали. Хотя много ли у них там событий - в принципе, предсказуемо. Это означало, что работать придется в давке - не самый лучший вариант.
Второе обстоятельство было намного хуже - президенты задерживались на три часа, мероприятие, само собой, откладывалось. Но к этому мы привыкшие - большие шишки редко бывают вовремя. Досаду вызывало то, что в радиусе трех километров от вокзала во всех магазинах витрины со спиртным были либо завешены, либо бутылки вовсе спрятали в подсобке. Распоряжение администрации города. Я вообще очень уважаю наших соседей, мне нравится, как налажена у них жизнь в городах - все по уму, грамотно. Наверное, это тоже было грамотное решение. Но тогда были другие мысли. Через полчаса нас уже начало понемногу отпускать.
Успокоив атташе и оставив аппаратуру в автобусе мы все, за исключением нескольких непьющих барышень, рванулись искать конец трехкилометровой зоны отчуждения. Это было очень нелегко, толпа была плотной и первый километр был очень труден. В каждом магазине нам отказывали, никто не знал и того, далеко ли нам еще брести. Но выпито было много, и на этих "батарейках" нас несло дальше.
Когда мы увидели спиртное на прилавке, а это был седьмой или восьмой магазин, мы радовались, как дети. Обнимали и поздравляли друг-друга, продавщицу и тех, кто был в магазине. Взяли еще несколько бутылок крепкой настойки (водки почему-то не было, но нам это было уже безразлично), продавщица порезала нам ветчины на закуску, и мы все это оприходовали на каких-то колесах за этим же магазином. Жизнь начинала налаживаться, но тут случилось непредвиденное. Мой корреспондент, Леха, осмелел, неожиданно достал папиросу и предложил всем присутствующим поучавствовать. Почему-то все отнеслись к этому, как к веселой затее, и почти никто не отказался. Эффект оказался неожиданно сильным.
Сначала было очень весело. Мы тепло, остроумно и интеллегентно общались, периодически переживая взрывы хохота. Потом кто-то посмотрел на часы. Надо было идти обратно.
Все было хорошо, пока мы не стали приближаться к месту события. Толпа стала густеть, продираться стало все сложнее, и Леха неожиданно вывел нас на свободный путь, просто подняв ленточку, которой была огорожена дорога, и пролезши под ней. Мы все очень туго соображали к тому моменту, никто не понял, что дорога огорожена ленточками для президентов и свиты, мы просто тупо поперлись за ним.
Первое время идти стало значительно легче, и мы облегченно вздохнули. Но за первым же поворотом люди стали махать нам, приветственно что-то кричать и отпускать в воздух шарики. Мы с Лехой шли впереди в костюмах, белых рубашках и галстуках. Сначала я вошел в роль, осмелел, и пошел уверенно и быстро, чтобы это все закончилось как можно скорее. На измену я подсел, когда увидел, что менты, стоящие вдоль этой дороги, отдают нам честь. Тут уже стало не до шуток. Некоторые из нашей компании вообще чуть не падали, и если бы их забрали в этом состоянии - ничего хорошего из этого бы не вышло.
Наконец, мы пришли к автобусу. Парнишка, корреспондент из газеты, маленький, щупленький, перебрал основательно. Его нахлобучивало так, что он был в полном неадеквате. Но мы все понимали, что приехать домой без материала он не мог. А своих мы не бросаем. Поэтому в здание вокзала попытались его протащить, придерживая со всех сторон. Но не тут то было. ФСО-шники уперлись: его не пустим. Мы попробовали его защищать, на что услышали: - Мы не дураки, и мы видим, в каком состоянии каждый из вас. Пускаем вас только потому, что другой прессы нет, а если сюжетов/статей/передач не будет, это ЧП. Но если вы не оставите свои попытки протащить этого утырка, мы не пустим никого. Пришлось сдаться.
Потянулось долгое ожидание в холле вокзала. Кто-то пил литры воды в туалете, чтобы отпустило, кто-то спал на корточках, прислонившись к стене. Мы с Лехой вяло беседовали о судьбе не попавшего на мероприятие корреспондента, как вдруг я увидел его спящим на корточках у колонны. Я видел, как были настроены ФСО-шники, поэтому сначало подумал, что это галлюцинация. Но растолкав его, мы услышали: - Парни, знали бы вы, какими туалетами-форточками я сюда пробирался! Видимо, проникнув в здание, охраняющееся ФСО, парень решил, что свою задачу на сегодня выполнил, поэтому больше он не проснулся до погрузки в автобус, мирно спал на кресле в уголке.
В итоге, конечно, все отработали, как надо - нам не впервой в любом состоянии, выезды на сельские мероприятия очень закаляют в этом плане. Кроме этого парня. Но ему все расшифровки речей/интервью все скинули на следующий день. Потому что мы своих не бросаем. И статья его вышла намного лучше наших сюжетов и передач, потому что мы свои делали на следующий день с похмелья, а ему к выпуску еженедельной газеты можно было отдохнуть и набраться сил.
Первый пост. Если понравится, расскажу, как я мог застрелить Путина, и что бывает в колхозе, когда сломана колхозная пушка.