Вечная глупость и вечная тайна. Глава девятая⁠⁠

Глава девятая. Праздник.


На рождество Вера уехала в Прейли, обещав вернуться тридцать первого декабря. Я практически не заметил её отсутствия по той простой причине, что дома меня в ту неделю практически не было, а на выходных мы с Игорьком отправились в Засулаукс, к бывшему соседу Шурика – Юрису Наполеоновичу Островскому. Личностью он был артистичной, экзальтированной, некогда он учился на актера в Москве, но на втором курсе ему пришлось отказаться от дальнейшего обучения и вернуться в Ригу. Потом он был музыкантом, но получил несколько серьезных травм и стал инвалидом опорником второй группы. Мама его жила в Америке и присылала ему деньги, вернее не ему лично, а соседке, которая за ним приглядывала. В компании с Наполеоновичем время пролетало весело. Сколько бы он ни пил, никогда не пьянел, разве что изображать начинал не политиков, а животных.

В те выходные мы застали Островского в плачевном состоянии. К нему приехал старший брат, редактор одной русскоязычной газеты, запил у него самым свинским образом и в состоянии белой горячки вытворял кошмарные вещи. Дверь нам открыл как раз Наполеонович старший. Из одежды на нем были только галстук, сорочка нараспашку и носки. Он назвал Игорька князем, лег на диван и попросил любить его. Возмущению князя не было предела, он зашипел от ярости. И обратился к Юрику, который стоял буквой г, опершись на костыль, в зимней куртке сильно испачканных брюках и обуви. Оказалось, что старший брат гонял младшего за водкой, а тот был слишком слаб из-за недоедания и потому часто падал и даже потерял один из своих костылей. Мы переодели Юре брюки, накормили супом «Роллтон», пельменями с пивом, дали ему клюку, и потащили его на улицу, где поймали такси и отправились на Московский форштадт. Сначала мы подъехали к круглосуточно работающему киоску лезгина Яши, чтобы купить выпить и поесть. Игорек попросил водителя за дополнительную плату заехать на тротуар и развернуться у самой двери киоска, что водитель и сделал. Пока мы затаривались Наполеонович сидел в машине. С длинными волосами и бородой он был похож на православного старца. Якуб сказал, что мы очень крутые, раз возим с собой попа, чтобы он тут же наши грехи замаливал.

До нового года оставалось дней шесть. За пять дней у меня Юрис отъелся, протрезвел в некоторой мере. Мы пили только слабое пиво, у меня уже не было так много заказов, так что мы культурно организовывали свой досуг. Я зачитывал ему то, что написал в тетради своего дневника, он декламировал мне свои стихи, рассказывал забавные и вполне грустные случаи из своей не заладившейся жизни. Ему было что рассказать, я делал заметки, надеясь когда-нибудь на основе его рассказов написать о нем книгу. В один вечер явился Игорек и сварил нам большую кастрюлю селянки, которую я в те времена готовить еще не умел.

На работе перед новым годом устроили корпоратив. Одного из коллег нарядили дедом морозом, и он по очереди всем выдавал подарки, требуя в обмен на них как-то выступить и развеселить общество. Люди постарше получили свои подарки первыми и, отделавшись парой рюмок удалились. Я же ждал своего подарка очень долго. К этому моменту все напились очень сильно. Дед мороз – в обычной жизни образцовый семьянин, начал тискать снегурочку. Директор в перерывах между выступлениями и тостами рассказывал о том, кто на кого и какие доносы написал. Захмелевшие люди ссорились, в некоторые моменты дело едва не дошло до драки. Мне стало очень противно от всего этого. Я пожелал уйти без подарка, но тут все взялись за меня, заставили выпить залпом два стакана виски, и начали расспрашивать о моей семейной жизни, отпуская неприличные шутки в мой адрес. Наконец начали угрожать увольнением в случае ошибок или невыполнения заказа в срок. Рассказав пару пошлых анекдотов, я получил свой подарок, и поплелся домой, раскачиваясь в разные стороны.

Половину пути домой я прошел пешком. Транспорт давно не ходил, а я хотел как-то стряхнуть с себя негатив. Подарок представлял собой пакет с одноразовой посудой и туалетной бумагой и конверта, в котором была какая-то иностранная валюта. Мне сказали, что каждый год в подарочных конвертах находили разные суммы в разных валютах. Пакет я потерял пока шел, а конверт засунул-таки во внутренний карман куртки.  Страшен был я в тот момент во хмелю! Я топал ногами, пинал стены и деревья, бордюры кричал оскорбления в адрес коллег и главное директора. Успокоился я только тогда, когда решил уволиться после праздников, вернуться в депо и разойтись с Верой.  Спокойно я сел в такси, добрался до дома, но там понял, что вряд ли у меня хватит духа расстаться с Верой, вернуться в депо и в родительский дом. Нет, кричал я, я не слабак, чтобы отступать при первых же трудностях, не боюсь я ни унижений, ни подлости, ни тяжелой работы. Кончился этот эмоциональный всплеск тем, что я попытался изорвать подаренную валюту, но Наполеонович вовремя забрал у меня конверт. Потом я рухнул на пол, и бедный инвалид транспортировал меня на кресло на кухне, благо оно было разложено.

Утром Наполеонович решил во что бы то ни стало съездить к себе домой, чтобы переодеться, взять денег, купить выпивки и каких-то продуктов. Мой дом стоял прямо около железной дороги, вдоль которой можно было очень быстро дойти до вокзала, и в какую сторону идти ошибиться было трудно, ибо был виден шпиль вокзальных часов. Утром, я провел своего друга до остановки трамвая у вокзала, и он уверял меня в том, что очень хорошо запомнил, как от вокзала добраться до дома по адресу Даугавпилс семьдесят шесть.

Тридцать первого декабря я одел на плечи большой туристический рюкзак, взял в руки по сетке и пошел затариваться на центральный рынок. И затаривался я очень долго. Купил подарки всем, кого пригласил, купил гору продуктов и не самых дешевых, купил даже елку, которую просила Вера. Ругаясь и колотя друг друга, мы вместе сготовили праздничную еду, накрыли стол, да принялись пить и есть, не дожидаясь гостей. Первым пришел Виталий. Он чего-то поел, выпил, и удалился, сказав, что ему надо обойти еще много разных людей, которые его пригласили. Потом явился Игорек и долго извинялся за то, что пришел только с бутылкой вермута и шоколадкой. Шурик приехал на такси, принес две бутылки вина и пакет с мандаринами и тут же начал спорить о том, что лимузин и кадиллак – это одна и та же марка автомобилей. Опять заскочил Виталий с каким-то мутным другом, и начал спорить с Шуриком о том, кто из них лучший специалист по продаже квартир. Близилась полночь, а Наполеоновича все не было. Все уверяли меня в том, что он решил не ехать, и прекрасно отмечает праздник со своими веселыми соседями. Я этого не допускал, предполагал, что с ним случилось что-то нехорошее.

И вот, когда все выпили шампанского ровно в полночь, загадали желания, а потом пошли стрелять хлопушками из окна в окна дома напротив, Вера, высунувшись по пояс в окно вдруг обнаружила Наполеоновича, который плелся по улице с клюкой. Я сбегал за ним, усадил за стол, налил ему выпить, и он поведал грустную историю о том, как он вместо того, чтобы, прибыв на вокзал, идти вдоль рельсов до моего дома, зачем-то пошел на троллейбус, проехал до храма всех святых, пошел по парку, понял, что потерялся, присел на скамейке. И тут же подошли парни, предложившие ему помочь понести пакет с выпивкой и продуктами. Он заранее поблагодарил их, и они взяли пакет и ушли, забыв про его владельца. Он кричал, грозил им клюкой, а они совершенно не обращая внимания. Все это видела женщина, которая посочувствовала ему, предложила пойти к её мужу, который, судя по её словам был криминальным авторитетом и знал всех в этом районе. Она уверяла Юрика в том, что он в момент разберется и вернет ему его пакет. Криминальный авторитет предложил обворованному инвалиду выпить разведенного спирта, а потом попросил у него денег на выпивку. И Наполеонович отдал ему пятерку, надеясь на то, что авторитет вернет ему пакет с продуктами и накажет воров. Авторитет куда-то ушел, вернулся совсем пьяный через час, не узнав Наполеоновича врезал ему и выбросил на улицу.

И все же я был рад, что Островского не пришибли, а только отняли пакет и пять лат – это же мелочи, главное то, что он нашелся. Опять пришел Виталий уже с другим другом, у которого был мобильный телефон. Узнав, что Наполеонович умеет говорить голосами известных политиков, друг Виталия попросил его поздравить его знакомого голосом Ельцина через телефон, потом другого уже голосом Новодворской, далее и третьего. И Юрис, почувствовав свою значимость, раскручивал нехилые импровизации, так что все за столом хохотали.

Однако под утро как-то неожиданно кончилась выпивка. Осталось только несколько двухлитровых бутылок пива. Шурик начал капризничать, захотел пойти в ресторан, потом потребовал поесть чего-то горячего, потом, обожравшись пельменями, захотел лечь спать. Но стоило ему улечься спать, как к Вере пришла её любимая тётя. Её сожитель сильно врезал ей по носу, потому оба глаза её заплыли и лицо выглядело устрашающе. Одета она тоже была не очень эстетично. И она села за стол и принялась есть и пить, вернее доедать и допивать все подряд. Шурик, а вслед за ним и Игорек, брезгливо морщась, направились к выходу. Вера была возмущена проявленным неуважением к своей тёте. Она закричала, что любит свою родню и никогда не предаст, когда я шепотом предложил ей как-то выпроводить не званную гостью. Она плюнула мне в лицо, я залепил ей оплеуху в ответ и пошел вслед за своими друзьями, забыв про Наполеоновича, который остался сидеть на диване что-то напевал и с радостной улыбкой на лице.

Мы пили вино в баре, Шурик продолжал выражать свое недовольство всем, что попадалось ему на глаза, говорил Игорьку о том, что Сталин пил точно такую же Хванчкару, как на тот момент продавалась в магазине, а тот ему говорил, что вождь пил вино, сделанное по специальному заказу. Наконец раздраженный Александр попросил бармена вызвать ему такси и уехал веселиться в более культурное место. А я переживал из-за того, что залепил Вере пощечину в праздник.

- Ты не пережевывай! – успокаивал меня Игорек. – Давай что-то подороже возьмем! Что мы Лёлики какие-то? Пусть Верка со своей тётей Цилей пьют всякую гадость. Они сейчас наверняка на точку сходили за круткой и очень даже хорошо сидят. Нам нужно им отомстить и сидеть здесь еще лучше!

И мы посидели так хорошо, что у меня практически не осталось денег. Напоследок Игорек повел меня к Яше и попросил, чтобы он на дешевую бутылку вина приклеил ценник в пятьдесят лат.

- Если она тебя спросит, куда деньги делись, ты скажешь, что это вино ей в подарок купил. Да Яша тебе и чек выбить может, если что…

Дома на кухне у входа, где была раковина красовалась лужа, причем весьма грязная. Дело в том, что тётя Циля захотела в туалет, но тот был занят, и она решила справить малую нужду в раковину, которую сорвала. Я злобно орал на Веру, замахивался на неё бутылкой «дорогого» вина. Наполеонович и Циля сидели, обнявшись, и смеялись над всем этим. Потом я чинил раковину, а они пили принесенное мной вино и говорили, что ничего в нем особенного нет, что я зря выкинул целых пятьдесят лат на какую-то кислятину, лучше бы взял спирта. Я обозвал их дилетантами, допил вино с горла и потащил Веру на кухню, где мы с ней занимались не вполне традиционным сексом, а наши гости комментировали это дело из комнаты.

На работу я явился весь трясущийся, сонный, подавленный и как на зло делать было нечего, но домой меня не отпускали. Теперь график уже не был свободным, я должен был присутствовать на работе, пока работал офис с девяти до пяти, даже если делать было нечего. Начинались два «мертвых» месяца в году, в которые почти не было заказов. Вера через пару дней после праздника уехала в Прейли, забрав с собой остатки моих сбережений. Заплатив за квартиру, я до зарплаты остался с двумя латами. Идти просить деньги у мамы было стыдно, как и занимать у коллег. На эти два лата я наварил себе щей и купил хлеба. Сигарет я тоже купил на базаре, аж три пачки по десять сантимов за каждую, но курить их было невозможно, не смотря, на то, что назывались они «Престиж» и были сделаны с большой любовью, как гласила надпись на пачке. Я хотел выбросить эти сигареты, но пришла тётя Циля и радостно их скурила.

Надежда на то, что мне выплатят большую декабрьскую зарплату, не оправдалась, мне выплатили только её часть, обещав остальное выплатить весной, когда будет много заказов и денег в обороте фирмы. Вера знала, что зарплата у меня десятого числа и вернулась именно после того, как я её получил. Узнав, что сбережений у меня больше никаких нет, и от зарплаты выплатили только сто двадцать лат, а остальное неизвестно когда, она была во мне разочарована, даже повесила на стену портрет какого-то парня, и сказала, что любит его до сих пор. Я никак на это не отреагировал, но все чаще начал подумывать о разрыве с ней, представляя себе, как она уйдет сама. Однако она не уходила. Несколько раз я попросил небольшую сумму у мамы, с которой часто встречался на работе и стыдливо рассказывал о своей жизни.