Мученики | Часть 4⁠⁠

Читать часть 1

Читать часть 2

Читать часть 3

Солоноватый морской бриз щекотал ноздри. Шум моря ласкал слух. Открыв глаза, Григорий не сразу понял, где находится — у ног хлопал от ветра полог шатра. Лишь оглядевшись спросонья, он восстановил события вчерашнего дня: табор, барон, яломиште, цыгане, Тамаш и она… Кхамали.

Свернувшись клубком, брат с сестрой, похожие на лисят, делили один матрас на двоих. Гриша ощутил легкий укол ревности, который тут же отогнал. В конце концов, они же брат и сестра, а он всего лишь… Кто он?

Стоило задаться этим вопросом, как шум моря усилился многократно, возрос в своей мощи, наполнил голову солёным ревом и шипением. То, что Гриша все это время принимал за гул прибоя, оказалось гвалтом бесконечных голосов. Умоляющих, заклинающих, жалующихся и призывающих.

Поднявшись с импровизированной постели, молодой человек тихонько выскользнул из шатра. Стараясь не перебудить спящий лагерь, Гриша осторожно шёл по деревянному настилу к воротам. Никто и не думал его останавливать. Лишь молодой парень, стоявший в дозоре на «башне» благосклонно ему кивнул.

Трескотня в ушах не смолкала, наоборот, усилившись, стоило выйти из лагеря. Но здесь, на побережье, эти голоса были приглушены, будто проходили через какое-то невидимое препятствие, какой-то фильтр. Недолго думая, Гриша шагнул в густой сосновый лес и пошел на голоса. Деревья, словно бы понимая, куда направляется молодой человек, сами расступались, образовывая тропинку и указывая ему путь. Не прошло и пяти минут, как Гриша оказался на хорошо знакомом ему пустыре, с речкой-вонючкой и ржавой громадой заброшенного кафе.

Самый громкий и сильный голос раздавался именно оттуда. В отличие от остальных голосов, этот ни о чём не просил, не жаловался и не был наполнен страданием. Чистый восторг и преклонение наполняли каждое слово, это была не печальная литания по собственной судьбе, не гневный ропот, но призыв, благодарность. Молитва.

Комары вились сплошной тучей на входе, один даже залетел Грише в рот, когда тот входил в чёрный провал. Представшее его глазам было столь же ожидаемо, сколь и невероятно:

— Я же говорил, он придёт, — с улыбкой проронил наркоман, смутно знакомый Грише. — Пришёл, как и в прошлый раз.

— И что? Он, может, ширяться пришёл! — хрипло пробурчал один из многочисленных бомжей, набившихся в тесную кухоньку заброшенного кафе. Их было человек десять, не меньше. Все какие-то перекорёженные, со слезящимися глазами, вонючие до невозможности. По меньшей мере, у двоих не хватало руки. Еще один сидел на платформе с колесиками, пряча обрубки в изодранных до лохмотьев джинсах.

— Это похоже на дело рук ширялы? — ревностно спросил наркоман, демонстрируя всем свою правую руку. Пальцы полностью отросли, но выглядели теперь совершенно иначе — длинные, многосуставчатые, с острыми крючковатыми когтями на концах, они походили на ножки сколопендры и совершенно не сочетались с обликом истерзанного ядами торчка. Впрочем, и сам он теперь выглядел не болезненно-ослабленным, а скорее жилистым, подвижным. Пошатываясь на месте, он почему-то напомнил Грише героя Джеки Чана из фильма «Пьяный мастер».

— Ну, ты точно ленивец! — обронил один из бродяг со смешком. Треснутые очки и протёртый до дыр твидовый пиджак выдавали в нем бывшего интеллигента. Заметив недоумение на лицах товарищей, он пояснил. — Животное такое есть.

— Ленивец… — задумчиво проговорил наркоман. — Мне нравится! А как тебя зовут, дружище? Я тебя так и не поблагодарил за то, что ты вытащил меня из этого дерьма.

— Называй меня Целитель! — прогремел чей-то голос. Гриша даже не сразу понял, что шевелились его собственные губы.

— Подходит! — кивнул Ленивец и приглашающим жестом обвел собравшихся. — Они тоже пришли за исцелением. Я всем им рассказал о тебе. Рассказал, что звал Бога, а пришел ты.

Гриша отшатнулся, сделал шаг назад, едва не споткнувшись. Первым его порывом было убежать — он хорошо помнил, что случилось после того, как он помог Ленивцу. Что же случится, если излечить всю эту толпу? А вдруг он умрёт на месте?

Но чья-то власть извне вновь, как и тогда, захватила его мысли, удержала от побега. Появилось странное ощущение, точно за спиной застыла громадная, безразмерная фигура, непостижимая для зрения и осознания. Её присутствие подавляло, опустошало и одновременно наполняло чужой несокрушимой волей. Подчиненный этим неведомым покровителем, Григорий раскинул руки в стороны и возопил на пределе дыхания, управляемый чем-то во много раз больше, могущественнее и древнее его самого:

— О, властитель ядов и лекарств, творец панацеи и халахалы, господь агонических исцелений и блаженных смертей, дай мне сил спасти страждущих сих!

Фигура за спиной благосклонно подтолкнула молодого человека вперед, будто бы давая свое благословение.

— Пусть Форшмак первый идет, — буркнул из толпы кто-то, и к Грише вытолкнули первого «пациента». Неловко, пинком, да так, что тот запнулся и едва не упал под ноги молодому человеку.

Гриша вытянул руку вперед и сделал шаг навстречу бродяге — вся его кожа была покрыта омерзительными вздутыми папулами, некоторые из них гноились. Проказа вгрызлась глубоко под кожу бродяги и уже начала поглощать его нервные узлы, от чего у бедняги на левом глазу зацвела язва роговицы. Глубоко вздохнув — смрад немытых, тронутых разложением тел уже не отвращал Григория, а наоборот, ощущался как родная стихия — он коснулся лица бомжа.

— Ты гляди, коснулся! Коснулся! — побежал шепоток.

— Открой рот и закрой глаза! — скомандовал Гриша.

— Что? Зачем это? — Форшмак мелко затрясся.

— Да не ссы, — с усмешкой сказал Ленивец. — Меня он вообще просил портки снять.

Бомж повиновался. В это же мгновение, подгоняемое волей существа высшего порядка, в рот Форшмака залетел жук-навозник.

— Глотай! — снова скомандовал Григорий.

Бомж, хрустнув хитином, прожевал и с усилием глотнул.

Исцеление давалось непросто — болезнь глубоко вгрызлась в кожу бича, бляшки и лепромы наслаивались друг на друга, почти скрывая лицо, накапливались гадкими гроздьями в подмышках, свисали с яичек тошнотворной икрой. Чтобы выкорчевать каждую по отдельности, потребовался бы не один и день, и Гриша принял более мудрое решение.

— Я решаю, что яд, а что лекарство, — прошептал он, подбадривая самого себя, прежде чем перенаправил рост клеток, изменил их структуру и теперь ускорял их рост. Съеденный жук стал донором: Гриша, вернее его невидимый покровитель, дал клеткам насекомого приказ множиться и замещать собой больную плоть.

Бомж тихонько подвывал от боли, неспособный широко открыть рот — изменения в первую очередь произошли на лице. Миллиметр за миллиметром гадкие папулы лопались, расползались и твердели, превращаясь в прочные роговые пластины. Точно такие же поползли вниз, под вонючие лохмотья, и, когда Гриша оторвал руку от лица Форшмака, тот походил на прямоходящего броненосца. Вместо пузырчатой и ноздреватой массы, заменявшей ему кожу, теперь поблескивала сукровицей твердая, прочная шкура больше всего похожая на древесную кору. Форшмак ошарашенно отковылял в сторону, испуганно кланяясь. Ещё не успев привыкнуть к своему новому облику, он, совершенно обалдевший, изучал собственное отражение в осколке зеркала на стене и все шептал: «Ушло, ушло!»

— Ну, кто следующий? — Гриша несколько раз тряхнул рукой, но боль так и не прошла. Еще не проявляя себя, под кожей уже перекатывались микроскопические шарики — будущие папулы. Подойти к Григорию никто не решался.

— Да ну, в жопу такое исцеление! — возмущенно воскликнул один из бомжей, тот, что с влажной дырой вместо глаза. — Я лучше так и останусь одноглазым!

— Их может и поубавиться, — прошипел Ленивец, щелкнув крючковатыми когтями перед самым лицом крикуна. Тот сразу побледнел и отступил на шаг. — Знаешь, я позвал сюда тех, кто действительно нуждается, кто достоин. И если ты себя к таким не причисляешь… Ты — против нас! Так что скажешь?

Обычно стеклянные, теперь глаза наркомана горели ярким фанатичным огнем. Он хищно перебирали в воздухе длинными пальцами, пощёлкивая ими при соприкосновении. В другой момент Гришу бы испугало это нездоровое, неожиданно агрессивное поведение, но тень за плечами невидимым, но ощутимым властным кивком подтвердила — так все и должно быть.

— Ну, так что: ты с нами? — ехидно спросил Ленивец, и одноглазый бомж, кивнув, сделал уверенный шаг к Грише. Молодой человек еще раз окинул взглядом искалеченных, больных и истощенных бомжей, прежде чем приступить. Ему предстояла масса работы.

Еле держась на ногах от усталости, Гриша отнял ладонь от последнего страждущего. Он честно пытался помочь бомжу вырастить из его культи хоть что-то более-менее похожее на руку, но получалась какая-то паучья лапа (на что он вообще рассчитывал, когда скормил несчастному паука?), напоминающая позвоночник с острыми наростами. Мышцы так и не желали нарастать, похоже, спрятавшись под фалангами, как у насекомых — под хитином. Бича же, похоже, не очень беспокоил внешний вид новообретённой конечности, которой он с любопытством вращал в разные стороны. За его спиной заново знакомились со своими телами остальные: удивлённо моргал бродяга с фасеточным глазом; безногий на платформе учился ходить на кривых и шишковатых, с вывернутыми коленками, ногах; раздувшийся, похожий на жабу, бывший туберкулезник довольно пыхал махоркой, выдувая целые облака дыма. Все они походили на своих доноров: жертвенную живность, которую только удалось найти в этом богом забытом кафе. Комаров здесь было в избытке, но Гриша не использовал их в своём ритуале, испытывая какую-то иррациональную ненависть к кровососам.

Почувствовав, что божественные силы больше не направляют его длань, Гриша осел на пол, схватился за голову. Тело, набравшее чужих болезней, ощущалось разбухшим, тяжелым. Ворочался влажным угрем в легких туберкулез, прыткими опарышами шныряли под кожей лепромы, ломило конечности, будто те выкручивали на дыбе. Гриша посмотрел на угасающий закат единственным зрячим глазом, второй наблюдал лишь какую-то красную муть и казался чужим, словно готовым в любую секунду выскочить из глазницы.

Вдруг за спиной раздались громкие шаги и хриплое дыхание. Ленивец стремительно, в один прыжок преодолел расстояние до юноши, тут же заслонив его собой. Бывший наркоман утробно зашипел, выставив вперед острые когти. Увидев вошедшего, Гриша понял — произошло что-то нехорошее.

— Тамаш, как ты нашел меня? Что случилось? — спросил Гриша, забыв на секунду, что близнец лишён дара речи. Тот же, запыхавшийся и красный, не мог стоять на месте, переминался с ноги на ногу и отчаянно жестикулировал, путаясь в пальцах.

— Откуда взялся этот болтун? — со смехом спросил Ленивец, видя, что тот угрозы не представляет.

— Он друг, — прохрипел Гриша, чувствуя, как очень скоро ядовитая жижа, накопившаяся в лёгких, начнет выплескиваться через рот вместе с кровью. — Тамаш, я не понимаю языка глухонемых. Ты можешь… не знаю, написать? Есть у кого-нибудь карандаш и бумага?

Цыганёнок стыдливо помотал головой.

— Ыа поымау, — раздалось откуда-то из-за спины. Говорил бродяга, которому Гриша вернул развороченную какой-то жуткой травмой нижнюю часть лица, отчего то раньше напоминало анус. Теперь же к черепу крепилась широкая, крепкая челюсть, похожая на рог жука-оленя. — Наю яык ухонемых. Овори, ынок!

Тамаш принялся двигать руками еще активней, губы его тряслись, а в глазах стояли слезы.

— Эо сестра пропаыа. Они быйи на рыйке. Щипайи. А фто это знаит?

— Пиздили! — просветил его Ленивец. — А случилось-то что?

Цыганенок беспорядочно замахал руками, до того быстро, что бомж еле-еле успевал переводить.

— Говойит, что это… Комайы? Клещи? Йет-йет, подоыйди… Кйовососы?

— Ты знаешь, куда её увели? — спросил Гриша, уже понимая, о чём шла речь. Тут же вспомнились распухшие полутрупы, встретившиеся ему в парке. Если их немного — он справится. А если много… Тело Гриши шкворчало и бурлило изнутри от распирающих его травм и болезней, которые так и не терпелось выпустить наружу. Хватить должно на всех!

Но к ужасу и отчаянию молодого человека Тамаш покачал головой. Слезящимися глазами он посмотрел на Григория, ища у него поддержки. Черт! И как её теперь искать? С собаками по горячим следам? В своих качествах следопыта молодой человек серьезно сомневался. Хоть какую-нибудь бы зацепку...

— Почему ты не пошёл за помощью в табор? — спросил Григорий с досадой. Если бы барон занялся поисками, от бруколаков не осталось бы даже праха.

Неожиданно Тамаш вытер слезы, грозно стукнул себя в грудь, гордо выпятил подбородок и даже что-то промычал, прежде чем выдать пальцами целую тираду.

— Говойит, отец йе велит им возвйащаться поодиночке, — перевел бродяга, — есйи он пйидет один, то будет обесчещен, остйижен и изгыан. У них одна кйовь, ближе в мире у них никого нет. Должны пйиглядывать друг за другом.

Цыганенок кивнул и тоскливо, на одной ноте, завыл как зверёк.

Григорий усиленно размышлял. Можно прочесать окрестности, но на это уйдут недели и ещё неизвестно, куда утащили девчонку упыри. Можно пойти и самому попросить о помощи барона, но Гриша не сомневался — старый лис для начала освежует Тамаша заживо, если узнает, что тот оставил Кхамали в руках кровососов. Что же делать? Голова страшно раскалывалась от обилия в ней метастаз и опухолей; кровь, начинённая ядом до отказа, с трудом поступала в мозг; легкие надрывно и со свистом втягивали воздух, наполненные какой-то жижей и, кажется, даже потяжелевшие. В носу лопнул сосудик, и из ноздри Григория упала в лужу капля крови. Бледнея и растворяясь, эта капля принимала причудливые формы, прежде чем окончательно смешаться с водой.

— Постой-ка! — воскликнул юноша, слегка напугав Тамаша, что присел к стенке и утопил лицо в локтях и коленях. — Вы же близнецы!

Тот кивнул, не совсем понимая, в чем же заключается открытие. Вдохновлённый Гриша даже не стал объяснять Тамашу свою идею. Лишь бы всё получилось!

Схватив мальчика за руку, он вывернул её запястьем вверх и приложил свой палец к сплетению вен и сухожилий. Кожа разошлась ровной линией, точно в подушечку пальца Григория было зашито лезвие. Выступило несколько крупных бусин крови, после чего порез так же мгновенно затянулся, а багровые капли втянулись куда-то под ноготь.

Изумленный Тамаш смотрел в глаза молодому человеку, но тот уже был далеко. Разбирая кровь на составляющие — тромбоциты, лейкоциты, эритроциты, разбивая те на отдельные куски и молекулы, он мысленно копался в поисках чего-то, за что можно зацепиться. Никаких вирусов, никаких следов жизнедеятельности паразитов, никаких болезнетворных бактерий… Они же живут в одном шатре, едят с одной тарелки, спят в одной постели. Должно быть хоть что-то… Наконец юноша добрался до самой ДНК. Уже ни на что особенно не надеясь, он принялся расплетать, будто сыр-косичку, мудрёную кислоту. Вдруг что-то засияло зеленоватым светом, привлекая его внимание. Уцепившись взглядом за этот микроскопический элемент, он принялся тянуть, растаскивать и разделять, пока не…

— Покажи грудь! Быстро! — вскричал Гриша и, не дожидаясь, пока Тамаш среагирует, сам стащил с него футболку. — Есть! У твоей сестры тоже шесть сосков? Да? Говори!

Цыганенок смущенно кивнул и с неудовольствием одернул футболку на место, скрывая уродство. Но ведь уродство тянет на болезнь! Болезнь, которую можно вылечить.

— О, знаток трав и металлов, создатель снадобий и хворей, — воззвал Григорий, прекрасно ощущая, что обращается к неведомой, непостижимой и могущественной сущности совершенно самостоятельно, без всяких приказов и намеков извне. — Господь врачевателей и калек, укажи мне путь к тому, кто жаждет излечения! Помоги мне коснуться его твоим жезлом, позволь мне простереть над ним длань твою и предать его воле твоей!

Поначалу ничего не происходило. Измененные бродяги во главе с Ленивцем с любопытством ждали продолжения представления. Долго ждать не пришлось.

Юношу выгнуло жестоким кашлем, пригвоздило к грязному полу; он выблевывал и отхаркивал гадкие тёмные комки вперемешку с кровью. С каждым приступом молодой человек чувствовал, как теряет силы. Слякоть становилась все гуще, темнее, кипела и пузырилась. Когда кашель стих, лужица взбухла, выплеснулась и прокатилась темной дорожкой до двери, пролегла по сухой траве и устремилась куда-то вперед.

Гриша чувствовал, что потерял много крови, но также отчётливо осознавал, что Кхамали находится в руках омерзительных распухших созданий и всё ещё жива…

Сделав первый неровный шаг, а за ним второй, он встал на тропу крови — нужно было поторопиться, пока закатное солнце освещает дорогу.

— И что, мы его так одного и отпустим? — неожиданно спросил Ленивец, обращаясь к бродягам. Тамаш, будто опомнившись от этих слов, поспешил за Гришей.

— А на хуй он нам сдался? Или он мне ещё и отсосет? — просипел бывший одноглазый, помаргивая фасеточным глазом, доставшимся от стрекозы-донора. В ту же секунду по блестящей поверхности побежали трещинки, омматидии принялись лопаться с шелестящими хлопками, по лицу бродяги потекла желтоватая слизь. Бомж упал на колени, поскуливая и хватаясь за изувеченный глаз.

Ленивец навис над скрючившимся бичом и по-менторски приподнял его лицо, держа подбородок кончиками острых пальцев.

— Смотри, как бы он не задался таким вопросом, — язвительно заметил наркоман. — Теперь ты понял, как всё работает? Без веры нет спасения. Ну же? Что надо сказать?

— Верую! — хрипло выдохнул одноглазый, и разложение прекратилось.

Несколько раз по пути Гриша останавливался, его вновь выгибало над землёй, чтобы он мог пополнить кровавую дорожку за свой счёт. Бледный как мертвец, он изрыгал ядовитые сгустки на землю, а Тамаш обеспокоенно трогал его за плечо, словно проверял — жив ли. Бродяги во главе с Ленивцем останавливались чуть поодаль, внимательно наблюдая за юношей, который только что исцелил их, а теперь, похоже, погибал сам. Гриша и в самом деле ощущал, как тело потихоньку отказывало. Руки теряли чувствительность, сердце билось в каком-то неровном ритме, легкие бурлили от переполняющей их дряни, а единственный зрячий глаз слезился от скопившегося в уголках гноя. Проведя языком по внутренней стороне щеки, Гриша почувствовал какие-то гадкие бугорки. Точно такие же бугорки скопились где-то в паху и теперь болезненно тёрлись о резинку трусов.

Во время последней остановки Гриша разулся, чтобы выкинуть что-то, что перекатывалось последние пять минут в кроссовках, ставших неожиданно просторными. Когда на землю посыпались какие-то тёмные колбаски, он даже не сразу понял, почему Тамаш с таким испугом смотрит на его ноги. Лишь взяв одну из штуковин в руку, он с тихим отчаянием заметил ноготь на отмершем пальце.

Наконец кровавая дорожка закончилась, упёршись в бетонные блоки, спускавшиеся к какой-то землянке. Гриша с бродягами и цыганенком давно вышли из города — смешанный лес окружал со всех сторон, а за спиной слышался далёкий звон церквушки, призывающей прихожан на вечернюю молитву.

— Мужики, дальше ходу нет! — сказал тот самый бич с фасеточным глазом. — Старый бункер — не наша территория. Я в прошлый раз еле съёбся. Пошли-ка на хер отсюда. Сдался вам этот пацан!

— Ещё одно слово… — начал было Ленивец, но бродяга уже и сам осекся. Глаз лопнул и потёк по щеке гадкой, пузырчатой жижей, шипя ихором. Но бомж вдруг горделиво мотнул головой, смахнул кровь вперемешку с гноем из глаза и продолжил:

— Мне в хуй не впились эти подачки, ясно вам? Ребята, которые засели здесь — это вам не торчки из-под моста! Вы думали Харя в юга подался? Хер вам! Я видел здесь его труп — обглоданный и обсосанный, как пиявками! Я не пойду туда и мне насрать, что этот щенок о себе возомнил.

Обернувшись на бродяг, Гриша с ужасом заметил, что плоды его трудов погибают на глазах. Отслаивалась чешуя с Форшмака, повисло бесполезным шлангом костистое щупальце бывшего однорукого, оседал на паучьих лапах бывший безногий калека.

— Вы что, вконец ёбнулись? За каким нам за него впрягаться? Исцеления хотели, выздороветь? Так сдохнете прямо здесь, в этом ссаном бункере! Я валю, кто со мной? — Одноглазый не унимался. Фасеточный конструкт вытек окончательно и теперь подсыхал на щеке бомжа гадкой блевотиной.

— Вера есть спасение! — произнес Гриша чужим голосом. Невидимая тень за спиной болезненно ткнула его под локоть, подталкивая вперёд. Чтобы не упасть, молодому человеку пришлось упереться ладонью в лицо одноглазого. Тот неразборчиво заверещал, отшатнулся, и юноша упал прямо на него, продолжая прижимать руку к щеке бездомного, ощущая, как вены взбурлили, а под кожей что-то устремилось к кончикам пальцев. Плоть баламута принялась расцветать лиловыми бутонами кровавых язв, которые тут же лопались, выпуская брызги розоватого гноя. Единственный глаз бедняги ввалился, высох, а конечности искривились, вывернулись. Тень за спиной придавливала руку Гриши жезлом все сильнее, пока череп бездомного не лопнул, выпуская размякшие, жидкие мозги наружу. Ещё несколько секунд, и тело бомжа растеклось неаппетитной лужей из истлевшей плоти, сукровицы и гноя. Рука Гриши провалилась в мокрую землю.

Молодой человек почувствовал себя лучше, ибо выпустил дурную кровь наружу, извлек часть болезней, переместил в тело несчастного. Голова почти не кружилась, левый глаз начал различать свет, а ломота в конечностях немного отступила. Но тень за спиной похоже решила, что этого недостаточно. Словно марионетку за нити, Григория приподняло на ноги. Развернувшись на пятках, он воззрился на ватагу бичей. Те опасливо косились на того, кто только что превратил их товарища по скитаниям в кровавую кашу. Лишь Ленивец спокойно вздымался над толпой тощей шпалой, будто его произошедшее ничуть не удивило, а даже скорее обрадовало.

— Верующие — спасутся, — на пределе голосовых связок выкрикивал чужие слова Гриша, шевеля губами по воле неведомой тени. — Прочие же язвами и коростой обрастут как сомнениями своими. Пожрут нутро их черви, как пожирает их сердце неверие!

— Все всё поняли? — подхватил Ленивец. — Ваши грязные культяпки так и остались бы ненужными отростками, если бы не наш Спаситель! Так приветствуйте его, чествуйте его, ибо воздастся!

— Спаситель! Веруем, спаситель! — Бомжи послушно упали на колени. Новые конечности уже не отсыхали, не растекались гнойным желе. В религиозном экстазе они ритмично кланялись юноше, пока тот, обводя толпу невидящими глазами, подходил ко входу в бункер.

— Он с вами, он здесь, и он не даст вашим телам истлеть, не даст вашим сердцам остановиться! Он с нами и он слышит наши молитвы! Так вознесем же хвалу во славу Его! — надрывался торчок, а бомжи послушно подхватывали его слова, шепча и выкрикивая: «Спаситель! Веруем!»

Гриша же, уже неспособный слышать, что происходит вокруг, настойчиво и бессмысленно вдавливал ржавую дверь в проем. Та не поддавалась, скрипя и скребя по палой листве и какому-то мусору, продвигалась по миллиметру. На кроссовки юноше капали густые рубиновые капли. Он не сразу понял, что текут они не только изо рта и из носа, но и из многочисленных язв, покрывавших его бледные руки. Кожа трескалась, сухая и воспаленная, обнажая мышцы. Нервные окончания, перенасыщенные болью, больше никак не реагировали на происходящее, пока Гриша пытался попасть в бункер. Вдруг чьи-то сильные руки вцепились в полотно, потянули — среди грязных, мозолистых кистей особенно выделялась костяная ладонь-сколопендра и покрытая белесой коркой почти деревянная рука.

Под ногами в темноте шуршал мусор, стекло, какое-то каменное крошево, цеплялись за ноги шлангами старые брошенные противогазы. Тамаш поднял с пола противогаз, подвесил на палку и поджег, чиркнув дешевой пластиковой зажигалкой. Сразу стало светлее, к запаху мочи и разложения, наполняющего катакомбы, прибавилась вонь паленой резины. Остальные бродяги последовали его примеру; в тоннеле стало светло, как днем. От вонючей гари Гришу едва не стошнило.

С трудом переставляя непослушные конечности, юноша продвигался по коридору бункера, спотыкаясь о стыки в бетоне, думая, что путь никогда не закончится. Наконец, когда импровизированные факелы уже больше чадили, чем освещали, на пути встали двустворчатые деревянные двери. На щербатой, облупившейся поверхности чем-то бурым — то ли дерьмом, то ли свернувшейся кровью — был намалеван неаккуратный анкх с косой перекладиной посередине. Гриша видел похожий крест с петлёй вместо верхней перекладины, кажется — в детской книжке про древний Египет.

— Здесь, — прохрипел Гриша, наваливаясь на дверь. От его взгляда не укрылось, что Тамаш застыл перед странным граффити и в ужасе качал головой. Пожав плечами, юноша толкнул дверь и почти свалился на грязный кафельный пол. Помещение казалось огромным и терялось во тьме. Судя по рейлингам, плитам, раковинам и каким-то трубам, раньше оно служило кухней. Теперь же злая воля приспособила его под свои цели. Бомжи ввалились следом, чтобы застыть перед жутким зрелищем.

Кхамали лежала на одной из плиток, распластавшись будто мертвая. Голые ноги, широко раскинутые в стороны, безвольно свисали. Рядом на полу лежали разорванные джинсовые шорты. В глаза бросились сломанные ногти на пальцах, которыми девчонка отчаянно царапала чью-то бледную спину с острыми, торчащими позвонками. Между ног у неё шевелилась косматая башка. Насильник смачно чавкал и хлюпал, почти заглушая хныканья маленькой цыганки. Большие глаза с ненавистью и болью смотрели на неведомого насильника, что присосался губами к её невинному лону.

— Ты! — выдохнул Гриша одними губами, делая шаг в сторону Кхамали. — Отойди от неё, ублюдок!

Увлечённый насильник оторвался от своего занятия. Распрямился, повернул бородатое лицо, сверкнув пронзительно-синими глазами. Он будто давал на себя насмотреться. Бледная грудь в курчавых волосах была густо испачкана кровью, с пояса свисала приспущенная ряса; его жилистая тонкая рука всё ещё копошилась у девушки между ног.

— Отойди! — повторил Гриша, чувствуя закипающий в нём гнев и тысячу болезней, разлагающих тело и стремящихся наружу.

— Гляди-гляди! Это же… — раздался шепоток среди бомжей. — Да я ж его знаю. Это дьячок с Софийской! Это ж оттуда нас гоняли, мужики, помните? Ну что, хер гнутый, вспомнил?

Дьякон же, будто не замечая бродяг, смотрел только на юношу. Изучающе шаря по нему своими льдистыми, нечеловечески-синими глазами, он расплывался в гаденькой ухмылке. К своему ужасу Гриша заметил, что и зубы, и борода извращенца тоже покрыты кровью.

С хлюпающим звуком, будто вода уходила в слив раковины, дьякон выдернул ладонь из Кхамали, и та вскрикнула раненой птицей. Поднеся окровавленную пятерню к лицу, дьякон с причмокиванием облизал каждый палец.

— Божие святый, божие благостный, — скрипуче затянул дьячок, обратив лучистые, кукольные глаза куда-то в потолок. — Да избави нас от фарисеев да язычников, презри с небес раба твоего Влада, да расточатся врази его, отвори жилы их, да пролей кровь их во славу твою, Владыко!

Потом, переведя взгляд на вошедших, будто только их заметив, дьякон по-уличному сплюнул сквозь зубы и уже совершенно иным голосом, хриплым и злобным, скомандовал:

— Кончайте фуфелов. Лоха кто двинет — урою. Он мой. Ну что, фраерок, потанцуем?

Со всех сторон послышалось шипение, а следом окружающая бродяг темнота зашевелилась, забурлила, извергла из себя гнилостный вздох. Только сейчас Гриша понял, что попал в ловушку.

На бродяг со всех сторон обрушились толпы бруколаков. Сами похожие на бомжей, вонючие, грязные, в лохмотьях, они быстро смешались в единую массу. Дьякон же нападать не спешил. Сняв с шеи цепь с огромным золотым анкхом с косой перекладиной, он принялся наматывать её на кулак, зажав символ в ладони.

— Ты, сучонок, зря сюда пришкандыбал, — тягуче и глумливо скрипел священнослужитель. — Я не буду тебя убивать, не волнуйся. Просто сломаю тебе все конечности, а потом засуну тебе их в жопу по очереди. Пробовать твою кровь я не собираюсь — наверняка она отдаёт дерьмом.

Речи дьячка доносились до ушей Гриши словно через густую вату. Казалось, голову наполнила тяжелая ртуть, что беспорядочно перекатывалась по черепной коробке, сдавливая то глазной нерв, то позвоночный столб. Не в силах пошевелиться молодой человек замер посреди кипящего сражения неподвижной статуей.

Ленивец ловко орудовал когтями, пошатываясь, будто пьяный, вспарывал глотки и вздутые животы бруколаков. Те в ответ отчаянно булькали, брызгали во все стороны ядовитой желчью и зловонными полуразложившимися внутренностями. Трусливо тыкал будто бы «стекший» на левую сторону кровосос длинным куском арматуры в сторону Форшмака. Покрытый «корой» Форшмак не обращал внимания на виснущих у него на руках упырей и пробивал черепа тяжелыми ударами своих покрытых костяными пластинами кулаков. Вот он дернул локтем, и один из вампиров свалился на пол с окровавленным ртом, выплевывая неровные, крупные клыки. Велосипедная цепь чиркнула по черепу одного из бомжей — уродливая опухоль в пол-лица теперь служила крепкой броней, так что бруколак вскоре захлебнулся собственной гнойной кровью, когда грязная рука залезла тому в пасть. Бывший туберкулёзник выплёвывал клубы едкого чёрного дыма, дезориентируя противников. Хлестал во все стороны лапой-кнутом бывший однорукий, разрезая гнилую податливую плоть бруколаков, не позволяя никому приблизиться на расстояние укуса. Метался в панике одинокий кровопийца, зажатый в угол, и обречённо размахивал из стороны в сторону короткими, гнойными когтями, надеясь задеть хоть кого-нибудь. Бомж с паучьими лапами резко вскочил на потолок и теперь, свесившись вниз головой, душил подвешенного за шею упыря.

— Твоя шлюха-мамочка научила тебя Страху Божьему? — с усмешкой спросил дьякон, прежде чем ринуться в атаку.