Капитализм-раскольник (1)⁠⁠

Когда мы слышим, что государство – это зло, мы, как правило, имеем дело с левыми анархистами, такими, как, Дэвид Гребер, про книгу которого я когда-то рассказывал. Но есть ещё один анархизм, правый. Нам он известен под именем либертарианство. Исходя из названия, либертарианцы добиваются свободы. Свобода, однако, бывает разная. Образ светлого будущего, рисуемый идеологами невидимой руки рынка, имеет много интересных особенностей, с которыми и познакомил читателя канадский профессор-историк Куинн Слободян в своей новой книге.

Мир будущего. Каким его можно себе представить? Из скольких стран он может состоять? Будем ли мы вообще жить в государствах? Если присмотреться, то его контуры видны уже сегодня. Современный мир кишит всевозможными свободными экономическими зонами (СЭЗ), в которых действует специальный режим налогообложения. Таких в нашем мире уже свыше 5400. Большинство из них находится в Азии, Латинской Америке и Африке. В одном только Китае их добрая половина от общего количества. Мы увидим, что ярых сторонников подобного подхода хватает и на Западе. Они считают, что утопия свободного рынка может быть достигнута через отделение и фрагментацию. В эти островки свободы потечёт капитал, что вынудит и другие экономики подражать их режиму.

Зона начнёт проявляться в действиях каждого из нас, если мы отдадим своих детей в частные школы, променяем свои деньги на золото и крипту, релоцируемся в страны с низкими налогами, приобретём второй паспорт или переезжаем в офшор. Рыночные радикалы называют это «мягким отделением». Отделяться нас поощряют «герои сегодняшних дней», которые когда-то строили библиотеки, а сегодня строят космические корабли.

После окончания холодной войны рухнули барьеры для товаров, но не для людей. Карта мира продолжала измельчаться на множество зон, которые стали служить не только для экономических целей, но и вдохновляли на реорганизацию мировой политики в целом. А именно задуматься о демонтаже социального государства и  отказе от демократии. В таком режиме уже десятилетиями работают флагманы капиталистического рынка, о которых и пойдёт речь ниже. В таком режиме нам представляют новую утопию: мобильную крепость для капитала для защиты от «загребущих» рук стремящихся к справедливости народов.

Мечта Питера Тиля о тысяче наций – не спекуляция. Это бизнес-план, основанный на долговременном опыте анклавов свободного рынка. Тиль, а также его единомышленники вплоть до Милтона Фридмана, не являются поборниками демократии, которая для них «не ответ». Фридман ещё в 1988 году выразился вполне однозначно:

Я верю, что относительно свободная экономика является необходимым условием для демократического общества. Но я также верю в опыт того, что установившееся демократическое общество разрушает свободную экономику.

Идеальное же в его представлении государство ведёт свою историю от Первой опиумной войны, по результатом которой  Британия получила остров Гонконг. Потом была Вторая опиумная война, война с японцами и прочие события столетия унижений, в результате которых китайский континентальный берег стал напоминать швейцарский сыр из более, чем восьмидесяти специальных портов, концессий и договоров. Иностранцы, жившие в зонах торговых портов и военных баз, имели экстерриториальный статус. Даже за преступления на китайской земле их не имели право судить китайские же власти. Китайский суверенитет был бумажным. Значение имели международные договора, в которых была строго прописана свобода рынка и низкие пошлины.

Мировые державы делят Китай

В этом новом ландшафте Гонконг процветал, начав с порта и диверсифицировавшись в производство для мирового рынка после образования КНР. Они сфокусировались на массовом ширпотребе. Капитал и люди пришли с материкового Китая, прежде всего из коммерческого центра Шанхая. За первое послевоенное десятилетие население выросло вчетверо! К 1972 году Гонконг стал мировым лидером по производству игрушек, а к концу десятилетия – и одежды. В списке мировых экспортёров эта крошечная территория занимала гордое двадцатое место, прирастая экономически по 10% в год. Начиная с семидесятых, стремительно росла и финансовая отрасль. Число банков удвоилось, а их активы выросли в шесть раз. Гонконг стал финансовой столицей Азии.

Условия труда там были нелёгкими, что не помешало Фридману воспевать тамошние потогонные мастерские. Он говорил, что так работала в своё время его мать. Либертарианская пресса хвалила короткие сроки найма и дисциплинированность гонконгских рабочих. Всё это обеспечивалось не чем иным, как отсутствием демократии: ни тебе профсоюзов, ни выборов. Система свободного предпринимательства зависела от колониального статуса, в рамках которого Лондон разрешил автономию в вопросе торговой и налоговой политики, начиная с конца пятидесятых годов. И если в конце семидесятых налог на доход в метрополии мог доходить до 83%, то колония имела плоские 15%. И никаких налогов на прибыль с капитала или наследство! Глядя на успехи капиталистического строительства, некоторые мыслители на Западе укреплялись в своей вере в то, что дело государство – защищать рынок, а не распределять ресурсы или строить инфраструктуру. Они могут быть самых разных оттенков, но эта вера – главное отличие либертарианца от остальных.

Однако Гонконг нельзя было назвать чистой моделью либертарианского общества. Массовый приток населения побудил власти инвестировать и в жильё, и в образование, и в здравоохранение в тех же семидесятых годах. Будущее колонии было всё же туманным в свете мировой деколонизации и истечения договора аренды в 1997 году. На фоне этой неопределённости либертарианцы позаимствовали у Че Гевары его лозунг о «двух, трёх, многих Вьетнамах» и стали призывать к «двум, трём, многим Гонконгам». В процессе переговоров с КНР Маргарет Тэтчер выдвинула идею разделения собственности и управления. Она упирала на важность Гонконга, который был для КНР торговыми воротами в остальной мир. В итоге китайцы согласились сохранить как можно больше капиталистических свобод при новом управлении, а саму систему законсервировать на полвека после передачи. Китайские коммунисты, а также бизнес-сообщество Гонконга обнаружили в себе нечто общее с Милтоном Фридманом: приоритет экономической свободы над политической. Простых граждан никто не спрашивал. В Основном Законе, вступившем в силу в 1990 году, были прописаны бездефицитный бюджет и низкие налоги, что позволило некоторым комментаторам называть его «выдержками из Фридмана». Для неолибералов было откровением, что КПК подписалась под манифестом акул капитализма с властью закона, банковской тайной, слабым трудовым законодательством, безопасностью контракта и стабильной валютой. Последующие годы продемонстрировали взлёт экономики КНР посредством превращения страны в созвездие, нет, галактику мини-Гонконгов.

Специальный административный регион Гонконга

Получилась интересная модель: автономный Гонконг вынужден было полагаться на Пекин во многих внешних вопросах, начиная с безопасности. Они сохранили свою валюту, свои налоги, свои визы, но не имели статуса независимой страны.

Уже в январе 1979 года на материке появились первые клоны Гонконга в рамках свободных экономических зон, начиная с приграничного Шеньженя, который тоже смог похвастаться корпоративным налогом в 15%. Там, за колючей проволокой, рабочий получал контракт, а не гарантированную «железную чашку риса» в рамках коммунистической политики полной занятости. Там же под давлением гонконгских инвесторов была восстановлена частная собственность на землю. После этого Шеньжень пережил невиданный приток мигрантов из остального Китая. К 2000 году город получил официально 300 тысяч новых жителей. Неофициально – десять миллионов. С тех пор население там выросло ещё вдвое. «Зонификация» Китай пошла семимильными шагами. Кто обеспечил при этом две трети прямых иностранных инвестиций? Гонконг, конечно. В 1990 году, глядя на крах системы социализма в Европе, Фридман сказал, что моделью на будущее должны быть не Штаты, но Гонконг. Путь успеха должен вести через зону.

Милтон Фридман не уставал прославлять успех «пятидесятилетнего эксперимента», не упоминая того, что он базировался на уникальном положении Гонконга в качестве окна Китая в остальной мир. Даже во время многолетнего «раздельного проживания» он оставался интегрированным в материк. Неолибералы не желали этого видеть и кричали на всех углах о пятнадцатипроцентной налоговой шкале и бездефицитном бюджете. Пройдут годы – и немецкий Основной закон включит в себя положение о «долговом тормозе», не позволяющем государству резко нарастить инвестиции. Фридман с единомышленниками придумали Индекс экономической свободы, который они называли «фетишем демократии». Правда, трудно сказать, что их определение свободы хорошо сочеталось с демократией. Налоги в их глазах – неприкрытое воровство, а право на еду, кров или образование – требования рабочей силы. Два десятка лет первую строчку рейтинга занимал Гонконг. В верхних строчках были также Сингапур, Маврикий и прочие офшоры. А также диктаторская Гватемала... А что вы хотели, когда политические свободы и демократия не входят в число параметров для расчёта? Кого волнует, что средний житель Гонконга не имеет права выбирать своего лидера, в отличие от глав местных корпораций?

Развитие Китая побуждает думать многих, что государственный капитализм без демократии – это формула успеха. В то же время мир меняется от империй в сторону национальных государств и далее в сторону измельчения их на зоны. При этом социальное неравенство растёт. Десять богатейших гонконгцев потянут на добрую треть его ВВП, а экономика управляется тесной компанией бюрократов и плутократов. В конце концов, сутью Гонконга остаётся не экономическая свобода. Это законодательное отделение территории с минимумом демократии и тесным сотрудничеством бизнес-элит и правительства. Они получают прибыль с рынка посредством экономической открытости и со спекуляции дефицитной землёй.

Как только я прочитал про «утопию свободного рынка», сразу догадался про левую ориентацию автора. Что ж, кому не критиковать либертарианцев, как левым. Однако в первых главах существенной критики я не увидел. Скорее это похоже на основательный исторический очерк. Кроме отсутствия демократии, упрекнуть гонконгские власти автору по сути нечем: работа в потогонных мастерских на олигарха всё-таки имела больше преимуществ по сравнению с прозябанием в китайской глубинке. Об этом говорит и успех китайских СЭЗ. Благосостояние гонконгского рабочего класса неуклонно росло из десятилетия в десятилетие. Так что если не сравнивать его доход с доходом хозяина – вполне себе история успеха. Однако этот успех –не для каждого.

Автор справедливо указал, что важную роль сыграло стратегическое положение Гонконга на стыке двух систем. Когда через твой порт проходит львиная доля транзита одной из крупнейших стран мира – грех не извлечь из этого выгоду. Второй фактор успеха Гонконга – это офшор. Здесь у него нашлось много подражателей, некоторые из которых нашли описание на страницах книги.