Да поможет ему Время...⁠⁠

Роджеру Желязны, с благодарностью

Павел Волевой, писатель с мировым именем и целой планетой поклонников, работал над своей новой книгой. Он не мог сказать, сколько уже продолжается этот процесс. Более того, он в принципе не имел представления о времени, что несётся мимо окружающих. Окутывает их пеленой, сносит ветром, погружает в кисель… Потому что для всех время существовало – а для него нет. Каждому оно приносило боль, радость… дарило новое и возвращало старое – его же обходило стороной, поскольку Павел находился, трудился, жил внутри полностью отгороженной от остальной реальности сферы.

Как долго он сидит там, одинокий, но не позабытый, писатель не помнил. Когда задумывался о вещах вроде этой, на ум приходила лишь мысль, что надо трудиться, чтобы оправдать собственное существование. Павел не забыл, какой недуг привёл его сюда, и в благодарность тем, кто помогал этого недуга избежать, а может, и справиться с ним – в будущем, - продолжал писать.

Сколько ещё секунд, минут, часов, дней… за границей сферы должно пройти, прежде чем к нему войдёт специально назначенный человек и объявит: «Павел Волевой, мы нашли лекарство от вашей болезни». Возможно, ему придётся ждать годы, а то и десятилетия… или века… либо даже больше… Но покуда он сидел в удобном кресле, которое обеспечивало его всем необходимым, ничто не грозило Павлу: ни голод, ни холод, ни болезни, ни внезапная смерть.

Сфера представляла собой камеру соответствующей формы десять метров в диаметре. У Волевого было всё: еда, вода, диагностика и профилактика здоровья, тренажёры, развлечения… Конечно же, их «дарила» ему сфера.

Внутри огромного шара, ближе к стенке, напротив монитора бесконтактного компьютера, возвышалось специальное кресло – почти трон. Посредством проводов, подсоединяющихся к контактам на голове гения, оно внушало нужные впечатления, ощущения, картины, сны… Оно же в итоге стало главным источником вдохновения, как и другие машины – питательная, развивающая (интеллектуально и физически), уборочная и прочие. Однако каждая, в итоге, являлась частью кресла – сделанного из гибкого, но удивительно прочного металла предмета мебели, что заменял сфере сердце, а Павлу – жизнь. Снабжённое саморегуляторами, процессором хай-энд-поколения, бесшумными вентиляторами, «украшенное» разноцветными мигающими чипами и многим иным, кресло являлось средоточием и источником фантазий гениального творца.

Иногда в его чистую, окружённую металлом клетушку заходили техник, или уборщица, или ещё кто-нибудь, чтобы выполнить свои обязанности. Происходило подобное редко, с пересчётом на реальное время. Да и о каких поломках, пыли либо о других привычных для людей помехах может идти речь здесь, в безвременье…

Впрочем, не так ли всё происходило в обычном мире? Может, люди там тоже сидели в суперкреслах и только и делали, что работали, развлекались и ждали – ждали, когда придёт техник, чтобы проверить или усовершенствовать их металлический источник радости, жизни, идей…

Павел не мог сказать наверняка, правда ли это. Слишком давно он покинул родную планету, по сути, оставшись на ней, а по существу, запертый во всесильной камере десять метров в диаметре. Болезнь, высасывавшая из писателя жизненные соки, пожиравшая его изнутри, заставлявшая худеть, утончаться и грозившая не оставить по себе и следа от великого человека, эта болезнь не знала жалости, названия и подобия. Известно лишь одно: болезнь алкала его беспокойства, нервного напряжения, питалась от них, развиваясь и усиливаясь. Доктора и учёные бились над разгадкой, а пока она не была найдена, Павел оставался закрыт в своей камере счастья, в райской темнице, где мог жить, и творить, и мечтать, и любить…

Дорогие ему женщины и поклонницы с горящими глазами входили в сферу, чтобы провести время с кумиром, и он платил им страстью и негой.

Внутри сферы отсутствовали источники информации, кроме развлекательных, да и те подбирались тщательнейшим образом, дабы случайно не поведать автору ненужного. Его нельзя лишний раз отвлекать, запрещено доставлять ему негативные эмоции… Понятно, дело в болезни и отчасти в невероятном таланте… Но почему тогда любимые девушки и женщины отмалчивались, а когда он задавал вопросы, отводили глаза?.. Конечно, это началось не сразу… если вообще есть «сразу», «потом» и схожие с ними понятия в бесконечном неохватном потоке ирреальности. И всё же…

Вопросы и вопросы… догадки, идеи мучили его – идеи, совершенно не связанные с очередным шедевром, над которым он работал.

И вот Павел принял решение.

Когда книга наконец была завершена – вторая по счёту и очень объёмная, возможно, труд всей несуществующей теперь жизни, - Павел отцепил от контактов на голове провода, поднял с кресла искусственно и искусно натренированное тело и подошёл к металлической двери. Рядом с дверью располагалась кнопка, при нажатии на которую открывался проход на оставленную планету – колыбель людей, природы… и смерти. Его, Павла, грядущей ужасающей смерти. Ему не запрещали нажимать кнопку, но сам бы он никогда не использовал её… по крайней мере, раньше Волевой так думал.

Сейчас же не имелось иного выбора, кроме как надавить на красный кругляш и дать сигнал двери открыться, чтобы выйти и разом разрешить скопившиеся вопросы. В конце концов, никто не запрещал этого.

И он поднял руку творца, мускулистую, здоровую – в безвременье – руку; во всяком случае, не более изъеденную болезнью, чем прежде. И нажал кнопку.

Ничего не произошло.

Изумлённый, испуганный и разозлённый разом, Павел снова вдавил кнопку, сильнее. Однако по-прежнему ничего не изменилось. Тогда он повторил это действие, ещё раз и ещё…

Наконец дверь со скрипом, медленно, будто делая одолжение, отворилась и неторопливо въехала в паз. Что-то настигло Павла, некое весьма навязчивое – и неприятное – ощущение, но знаменитый писатель не понял какое.

Он вышел наружу и осмотрелся. Увиденное повергло его в шок!

Стены были ржавые и покорёженные, в потёках. Всё перевёрнуто вверх дном и поломано: стол, стулья, полки, предметы интерьера… Хрустально-металлическая люстра разбита и валяется на полу. На месте прочнейшей и надёжнейшей двери, ведущей прочь из перемычки, зияла рваная дыра. А дверь в сферу – погнутая с внешней стороны и в следах копоти.

Закравшиеся было недобрые предчувствия усилились стократ.

Павел шагнул вперёд, наступил на задвигавшиеся, захрустевшие, заскрипевшие под ногами обломки. Ещё пара шагов, страха и неизвестности – и он оказался в коридоре.

Сознание Павла, отвыкшее от ужасов подлинной реальности, той реальности, которой управляло время, немедленно погрузилось в кошмар!

Длинный широкий коридор утопал в темноте. Одинокая грязная лампочка мигала из-под разбитого плафона. И повсюду, кругом, везде лежали неподвижные тела! Мёртвые люди в неестественных позах, обезображенные, с потёками крови, с застывшими глазами… Тем страшнее была явившаяся картина, что она увиделась нечётко проступающая в плохо разряжаемом неверным светом мраке. Но все как один умершие сжимали – кто одной рукой, кто двумя – некую книгу.

Павел, ступая сквозь густые отвратительные запахи и мигающую тьму, подошёл к ближайшему трупу, нагнулся и с трудом вынул книгу из крепко сжавших её в предсмертной судороге пальцев. Это стоило огромного эмоционального напряжения и приступа тошноты… Картон и бумага тотчас рассыпались в прах в руках Волевого.

Сердце билось гулко и часто.

Он повторил попытку, приблизившись ко второму мертвецу, и был на сей раз предельно осторожен.

Подойдя с книгой под дырявый плафон с дёргающимся глазом лампочки, Павел вгляделся в печатные строчки. С большим усилием прочитал первые два-три предложения… и в безумном страхе и какой-то неописуемой гадливости, омерзении отбросил книгу. Та разлетелась по коридору горелыми, перепачканными листами.

Он узнал её! Да, он прочитал лишь с десяток-другой слов, однако и этого хватило автору, чтобы распознать в вещи, которую не пощадили жестокие дни и неведомые обстоятельства, собственное произведение. Первый и пока единственный шедевр, вышедший в печать. Кажется, то крупное издательство… как бишь его… выпустило произведение Волевого давным-давно… Хотя можно ли быть уверенным, когда живёшь, думаешь, фантазируешь и трудишься в искусственном мирке, в плену сострадательного и безжалостного безвременья?..

Раздался навязчивый, судорожный скрип.

Павел опрометью кинулся назад… И с испугом, переходящим в отчаяние и панику, обнаружил, что дверь сферы закрыта! Никто, кроме него, не входил в перемычку и не выходил оттуда за последние минуты… если, конечно, он правильно воспринимал время, от которого порядком отвык. Значит, путь был отрезан по воле технической неисправности. Или, кто знает, высших сил.

Павел принялся колотить по металлической двери, сделанной из сплава самых прочных металлов – природных и изобретённых наукой. Пихал руками, бил ногами. А ещё нажимал и нажимал находящуюся снаружи, светящуюся, когда наступала темнота, красную кнопку – сестру-близняшку той, что скрывалась внутри сферы. Только это не приносило результата. Случай, что когда-то спас его, погрузив в автоматизированную пустоту, теперь изгонял и бросал в пасть мира, коий страшнее одиночества.

Обессилевший, напуганный, писатель стоял, облокотившись на дверь сферы – отменённый пропуск в его сверхзащищённый техногенный дом, верное и спасительное убежище. Павел глубоко дышал. И пытался справиться с мыслями…

Когда это более или менее удалось, он понял, что другого исхода нет. Выбора попросту не давали – боги, или люди, или кто бы то ни было.

Тогда он развернулся и немного нетвёрдой, но решительной походкой направился в коридор с лампочкой-глазом.

Мигнув напоследок, устройство освещения погасло, погрузив новый для Павла, жутчайший мир в вязкую темноту. Лишь за спиной маячил бледный овал прохода, ведущего к перемычке, но туда возврата уже не было: так он решил.

Автор ступал осторожно. Вот он коснулся стены и стал двигаться наощупь, стараясь не думать о том, что его окружало. Однако периодически Павел натыкался на трупы, которые вынужден был переступать или обходить.

Наконец впереди замаячило нечёткое пятно света – куда-то вёл этот коридор…

Вдруг раздался взрыв. Коридор содрогнулся. Всё затряслось, заплясало перед глазами!..

Внутри, в животе и груди, на мгновение сделалось больно. Это медленно возвращалось чудовище – казалось, забытый и погребённый в небытии недуг…

А Павел шёл дальше – опираясь о стены, почти вслепую, двигался он навстречу свету, тайне, разгадке. Навстречу гибели или жизни. Но – ответу. Иного выбора не нашлось.

Вторая книга осталась лежать внутри сферы. Он назвал её «Шаг наружу».

А книга первая, та, что написана им неизвестно когда и овеяна уж легендами, валялась на полу в тёмном коридоре в виде разрозненных, обгоревших, полусгнивших листов и их остатков. И истово сжималась пальцами, как теперь понимал Павел, страшных, обезображенных мертвецов. Это было художественное произведение. «Выживание в условиях ядерной катастрофы» - такое имя носил роман-эпопея.

Порой наша слава бежит впереди нас…

…Коридоры продолжались и продолжались – тёмные, светлые, полуосвещённые, перетекали они друг в друга. Каждый новый вырастал из соседа, точно матрёшка, настолько переходы были схожими, однотипными, обезличенными. И повсюду Павел встречал мертвецов: какие-то сидели, прислонившись спиной к стене, иные сползли на пол, а других разорвало на части. Стены и пол «украшали» потёки крови. Сдерживая рвотные позывы, Волевой брёл и брёл вперёд, надеясь, что этот кошмар когда-нибудь закончится. Впрочем, как могло закончиться то, чему он стал хоть и безвольной, но причиной? Нет, подобное просто так не завершается.

«Ядерная катастрофа…» - пронеслась в голове ужасающая мысль-предположение, и самым страшным казалось то, что эта писательская выдумка, каковая появлялась на свет сотнями, если не тысячами вариаций, скорее всего, стала правдой. Чистой и неизбежной.

Катастрофа, бедствие, апокалипсис… армагеддон… А значит, нет надежды на возвращение, обращение, восстановление… Люди сами себе вырыли могилу, да настолько глубокую, что выбраться из неё невозможно. Никому ещё не удавалось одолеть смерть, воскресить погибшего, повернуть время вспять. Это невероятно, немыслимо! И противоестественная сфера Волевого, источник его жизни и умирания, - лишнее тому доказательство.

Шаги человека, последнего из выживших, гулко отдавались в абсолютной тишине, которая давила на сознание хуже громогласного шума. Глаза Павла щурились, когда он высматривал дорогу в темноте, и жмурились, стоило вновь выйти на яркий свет. Всё тот же однообразный путь, и всё такой же коридор впереди… Такой же, да не совсем: Волевой увидел, что прямо по середине металлической тропы, той самой, которой он брёл последние… сколько? полчаса? час?.. по центру этой тропы расположена массивная металлическая дверь.

Без всякой надежды он подошёл к ней и нажал кнопку открывания. К его удивлению, дверь медленно, с неохотой, поскрипывая, отворилась. Павел зашёл внутрь.

Тотчас его виска коснулось что-то холодное – упёрлось больно и неотвратимо. И чей-то голос – женский – сказал:

- Как долго я ждала этого момента.

Павел медленно обернулся, и взгляду его предстало две вещи, одна поразительнее другой. Вещь первая: к виску ему приставили пистолет; приставили с явным намерением застрелить. Это помогла определить вещь вторая: женщина, красивая и стройная, что стояла перед ним в напряжённой позе. Весь вид её – от вспотевших пальцев, сжимавших пистолет, до сузившихся в ярости глаз – говорил, утверждал, кричал: «Я тебя ненавижу и хочу убить!» Как и любой писатель, Павел был достаточно восприимчивой натурой, а кроме того, ситуация представлялась ему совершенно однозначной.

Дальше поразглядывать и порассуждать ему не дали: пистолет ещё сильнее упёрся в висок.

- Ну, что скажешь, Дон Жуан? – зло проговорила незнакомка. – Даю тебе право на последнее слово.

- Кто ты? – только и смог сказать Павел.

Его охватила внутренняя дрожь; столь сильного страха он не испытал даже тогда, когда врачи вынесли ему смертельный диагноз-приговор. Он не настолько испугался и разразившейся атомной катастрофы. Всё-таки боязнь за себя, за собственное существование – наиболее сильная.

- Значит, ты не помнишь моего имени? – В голосе женщины с пистолетом прозвучали издевательские нотки.

- Я тебя впервые… - начал было Павел, но остановился.

Что-то нечёткое, какой-то смутный, размытый образ, на краешке памяти, старался ворваться в сознание. Павел закрыл глаза, чтобы лучше сосредоточиться.

- Молишься? – презрительно хмыкнув, спросила женщина. – Зря: тебе это точно не поможет… Хотя – кто знает. Говорят, Бог дарит мир и покой каждому, в том числе и ублюдкам вроде тебя…

Павел не слышал её оскорбительных речей, они проносились где-то на кромке восприятия. Сейчас перед мысленным взором писателя представали старые, давно, казалось, забытые, поглощённые временем образы: страстные поцелуи… разгорячённые тела… жаркие объятия… ритмичные движения… громкие стоны… слова нежности…

- …А ведь ты говорил мне, что любишь, - прорвался сквозь пелену забытья звук женского голоса. – Уверял. Клялся. Слышишь?! Клялся! Там, на этом уродском кресле-раскладушке!..

Павел открыл глаза; краешком зрения он увидел, что пистолет в руках угрожающей ему дамы задрожал.

- Клялся, что не оставишь! Что я единственная и неповторимая! Что другой такой нет и не будет, и… и…

Дуло пистолета заходило ходуном. Наблюдая боковым зрением, как оружие выписывает кривые, касаясь его кожи, Павел действительно молился – о том, чтобы женщина случайно не выстрелила. Однако зачем жизнь здесь, в униженном, погребённом, прОклятом мире? Мире, который отправился в небытие по его собственной воле…

- …Ненавижу тебя! Ненавижу! Я хочу, чтоб ты сдох! – И без того высокий, голос незнакомки зазвучал совсем пронзительно. – Сдох, слышишь?! И я… я…

Рука женщины дрожала, будто у больного Паркинсоном.

«Вот сейчас», - понял Павел и приготовился принять неизбежное.

- …я… Не могу этого сделать! – выкрикнула женщина.

Она убрала пистолет от его виска и приставила к своему.

Надо было действовать стремительно, что Павел и сделал.

Он бросился на сходящую с ума даму. Грянул выстрел!..

Волевой и женщина рухнули на пол. Павел отбил себе весь бок о металлическую поверхность; боль усилил постепенно возвращавшийся страшный недуг. Но обращать на это внимание было нельзя. Он выкрутил женщине руку, и пистолет вывалился из ослабевших пальцев и упал со звонким стуком. Подняв его, писатель ещё раз взглянул на неудавшуюся убийцу.

- Не смотри на меня… - Говоря прерывисто, проглатывая звуки и слоги, она отвернула от него заплаканное лицо – истерика не отпускала ни на миг. – Не смотри… Уходи… Уходи же!..

- Я правда не помню, - сказал он, просто чтобы хоть что-нибудь сказать. И, со странным, непонятным ему до конца чувством, добавил: - Извини.

- Уходи… - Женщина затихла, однако её тело всё ещё сотрясали беззвучные рыдания.

Павел встал и огляделся.

- Это ты сделала? – спросил он, сам не зная, что конкретно имеет в виду.

Женщина что-то пробормотала в ответ, но он не разобрал слов.

«Конечно, она не могла стать причиной катастрофы, - размышлял Павел. – По крайней мере, сознательно. Зато могла…»

А что? Что она могла? Кто знает…

Тогда Павел решил сосредоточиться на помещении, в котором находился.

Итак, это некая комната управления; повсюду взгляд замечал экраны и кнопки. БОльшая часть оборудования выворочена и разбита, но центральный монитор, на котором вначале, ввиду обстоятельств, Павел не заострил внимания, цел. Только пара недлинных трещин сбегала вниз, к краю экрана.

Волевой подошёл ближе, со смесью самых разных чувств рассматривая то, что предлагал монитор. Писателя захлестнули изумление, радость, неверие…

- Доволен?.. – донеслось позади него. – Теперь ты… доволен, Павел Волевой?..»

«Разумеется, ей известно моё имя, - подумал Павел, - но она произнесла его так, словно бы нас связывает нечто бОльшее, чем простое знакомство. Да, наверняка эта женщина – одна из моих бесчисленных любовниц. Одна из сотен поклонниц и доброжелательниц, которые приходили в сферу. Жаль, что я её совсем не помню…»

На экране главного монитора с разных камер демонстрировалась сфера, ставшая Павлу пристанищем и спасением на долгие, несуществующие годы.

Приблизившись к пульту управления, Волевой, не рассчитывая ни на что, неторопливо оглядел выдранные с корнем кнопки.

«Не починить и, возможно, не восстановить…» - с грустью подумал Павел.

Однако всё-таки несколько кнопок сохранилось, и внимание мужчины привлекла та, под которой белыми буквами было написано «Заблокировать/Разблокировать». Не веря собственному счастью, Павел нажал на небольшой металлический квадрат. Не раздалось ни звука, и картинка на мониторе не изменилась, однако Волевой надеялся, что произошло именно то, чего он ждал, во что верил, на что надеялся. Надежда – единственная сохранившаяся в его жизни вещь. Надежда неясная, туманная, почти несуществующая; надежда на фантомы и призраки. Действительно, стоит ли забивать голову какими-либо фантазиями и планами, когда не сегодня-завтра тебя или убьёт собственная неизлечимая болезнь, или прикончит радиация, а может, и бомба, если война ещё идёт…

- Жди меня здесь, - сказал он женщине и повернулся, чтобы уйти.

- Куда ты?

Он не ответил…

…Однообразные, однотипные коридоры чёрно-белыми секциями, как у шахматной доски, мелькали мимо и уходили в небытие. Утекали в неизбывность и фигуры – размётанные по пространству, мёртвые фигуры пешек, офицеров, королей: целые и разбитые на части. Павел бежал изо всех сил; в руке он до побелевших костяшек пальцев, до боли сжимал пистолет.

«Только бы она не сглупила и не заблокировала дверь снова… - думал он. И ещё: - Почему радиация до сих пор не добралась до нас? Может быть, меня неким образом охраняет моя неведомая болезнь? Не исключено. Но как насчёт этой женщины? Неужели изобрели защиту от радиоактивного излучения в виде каких-нибудь таблеток, и их она и выпила? Или нам повезло, и заражение здесь пока не настолько сильно?.. Что вообще произошло в мире, что поменялось?..»

Эти и многие другие мысли сменяли друг друга со скоростью калейдоскопа в его голове, пока Павел нёсся по бесшумным, безликим коридорам.

Но когда он отдышался и подошёл к сфере, то понял, что на сей раз ему повезло – если, конечно, можно говорить о везенье в подобных обстоятельствах. Павел нажал на кнопку, дверь открылась. Мужчина поспешно зашёл внутрь.

Разгорячённый, полный решимости, он окинул взглядом помещение, с которым сроднился в течение безвременья. Уверенная рука подняла пистолет.

Павел не отрываясь смотрел на соединённый с креслом, беспроводной центральный компьютер. Устройство продолжало функционировать, в настоящий момент блокируя подачу безвременья, чтобы оно не вырвалась наружу, в реальный мир.

Волевой подошёл ближе и направил дуло пистолета на прикреплённый к чудо-креслу, бесшумно работающий миниатюрный системный блок.

«А вот это мы сейчас поправим. У человечества должен быть шанс!»

И он выстрелил. Затем снова; и снова…

И тогда наконец взорвалось!.. И разлетелось осколками – повсюду!.. И повалился на пол «умершей» сферы человек… И пистолет откатился, выпав из безвольной руки…

И другой человек, в комнате управления, зарыдал пуще прежнего, когда главный монитор показал, как всё произошло…

У человечества должен быть шанс!..

И практически одновременно со случившимся яростный, бушующий, неостановимый поток безвременья вырвался на свободу и понёсся по коридорам, лестницам, шахтам лифта – чтобы выпрыгнуть в окна, дыры в стенах, дверные проёмы – и постепенно, неотвратимо, агрессивно подчинить себе этот мир, спеленать его, завоевать – весь, целиком, без остатка…

Планета погружалась в нечто без времени, в трансцендентальный кисель, с каждой секундой всё глубже и безысходнее. Невидимая, неощутимая, однако беспощадно-непререкаемая волна охватывала собой всё – мертвецов и их имущество: личные вещи, транспортные средства, дома… Улицы городов и сами города, разрушенные, истлевшие… Сгинувшие в небытии страны… Выжженные леса, испарившиеся озёра, реки и моря, отравленные океаны… АБСОЛЮТНО ВСЁ…

Но где-то же должны быть живые… где-то, должны быть… Как и шанс, шанс для всего человечества. Возможно, найдутся те, кого не коснулась рука всеобщего ментального и физического уничтожения. Может быть, они вернут всё на круги своя…

…Неизвестно, сколько это продолжалось, ведь осуществить подсчёт было невозможно, - однако вдруг что-то закрутилось, завертелось и ударило в безвременной поток. Волна без часов, минут, секунд сопротивлялась, пыталась взять напором… Тщетно. Неясная мощь продолжала наседать и наконец выдавила «замораживающую» силу из её цитадели. И закинула куда-то на задворки действительности, а может, и вовсе аннигилировала, разметав по Вселенной и низведя в ноль.

Павел не понял, что изменилось вокруг: просто в один миг он, умирая, лежал на полу техногенного супер-устройства, источника безвременья, а в другой – не было ни ран, ни боли, ни болезни, ни сферы, ни безвозвратных разрушений и заражённой природы… НИЧЕГО!..

Он сидел у себя дома, за ноутбуком, и оторопелым взором глядел на безразличные чёрные буквы, усеивавшие яркий белый фон.

- Ты кричал? Что случилось?

На пороге комнаты стояла стройная, красивая женщина.

Павел помотал головой: всё случившееся казалось таким… нереальным. Но ведь оно было. Чёрт возьми, было! Это ему не привиделось! Это не галлюцинация, не сон, не выдумка какого-нибудь фантаста.

Или…

Он повернулся к ожидающей ответа женщине, мягко улыбнулся. Что-то внутри подсказало: это – его жена, и живут они вместе, в радости и горе, уже довольно давно. Воспитывают двух прекрасных детей.

«Мальчика и девочку», - подумал Волевой.

Ещё немного, и он вспомнил бы их имена. Но…

- Всё в порядке, дорогая, - нежно молвил он. – Просто у меня родилась новая, очень хорошая идея, и я безмерно счастлив.

- Не пугай меня так больше, - произнесла жена – или та, кого Павел за неё принял, - и, покачав головой, скрылась в коридоре.

Когда дверь затворилась, Волевой опять повернулся к ноутбуку. Вопросы и вопросы, сбивая друг друга, роились в голове, однако он должен был сосредоточиться на совершенно определённой задаче.

Экран компьютера утверждал, что новое произведение закончено – вот уже и дата написания стоИт. Осталось книгу озаглавить.

«Что касается названия, с ним давно всё ясно, - подумал Павел. – Если только происходящее не чьи-нибудь шутки или не какой-нибудь сверхъестественный заговор. Но я ведь помню и сферу, и катастрофу, и свои ощущения, и мысли, и ту женщину… мою жену?!.. И остальное… Помню предельно чётко!..»

Он мог бы рассуждать долго. Например, о природе, которая, по только ей вЕдомой причине, сначала позволила разрушить планету и утопить её в безвременье, но после взбунтовалась и повернула события вспять.

Коснулись ли изменения только времени? А может, и пространства? В любом случае, Вселенная не хотела или не могла допустить того, что происходило с Землёй, позволить безвременной силе вырваться в космос. И она нивелировала её, обнулила события, и всё возвратилось туда, где история ПОКА ЕЩЁ могла пойти иным путём… По чьей же воле это произошло? Бога? Инопланетян? Людей? Самой природы?..

Или мир, поступками людей и его, Павла, стремлением, на самом деле оказался безвозвратно разрушен? И реальность, которую он сейчас якобы зрит – мимолётное сновидение умирающего, последний сон перед всемирным, вселенским забытьем? Мельчайшая частичка времени – или безвременья? Всего лишь отголосок правды?

Однако ЧТО есть правда?..

У него не получалось отыскать ответ. Да и был ли он?..

Это не столь важно. Как и то, ктО стал источником ОБРАЩЕНИЯ. Гораздо важнее другое…

Пальцы легли на клавиатуру и застучали по чёрным квадратикам, выводя на экране название:

«Выживание в условиях ядерной катастрофы».

Сохранить…

И да, он прекрасно знал, как назовёт следующую книгу. Безусловно, «Шаг наружу».

Но о таких вещах – о будущем – рассуждать пока рано. Сейчас надо спешить, нужно ещё раз прочитать набранный текст и отредактировать, если понадобится. А после писАть второй роман, третий, четвёртый… сопротивляться занесшему меч над его головой безжалостному року. Року, который не удовольствуется только им одним – который жаждет заполучить и уничтожить человеческое общество без остатка. Либо даже больше… Следует что-то делать, чтобы успеть; бороться и творить вещи, события, мысли, кои под силу создать.

Ну а дОлжное обязательно придёт – со временем…

Глубоко вздохнув и сосредоточившись, Павел Волевой вернулся к работе – к тому, чем умел заниматься лучше всего: рассказывать.

На этот раз он попробует не допустить ошибки. И да поможет ему Время…