Автор: marusin0214

Напротив моего дома есть недостроенный коттедж, в который на лето приезжает жить азербайджанка. Как она меня задалбливает - то ей леску на катушку бензокосы накрути, то водяной насос почини. Хоть и делает мне подношения в виде всяких арбузов и прочей травы. Ну а я же - добрая душа - все остальные её уже давно послали, так сказать, в долину реки Урубамба. Она даже услышала где-то, как меня по отчеству и мне всё говорила: я всем говорить, чьто Станиславович хорошый, остальной сосед - плохой.

Весной она у меня обычно воду брала, чтобы поливать там какие-то свои мандарины в теплице.- ворота у меня всегда открыты и она уже привыкла делать это без спросу. Да и мне то пофиг - мне что воды со скважины жалко?

Но этой зимой я поставил автоматику на свои ворота, а калитку закрыл на ключ.

Ну и позавчера отдал машину в ремонт, припёрся домой, весь задолбанный, достал из холодильника литр пива (жена в роддоме, ребёнок в планшет играется) и включил себе на телевизоре фильм.

Сижу, смотрю, идёт эта азербайджанка с канистрами для воды. То что моей машины нет (то есть по логике хозяина дома в самом доме нет) её не смутило (как обычно). Но беда - ни ворота, ни калитка не открываются.

Ходила, ходила, дергала то ворота, то калитку. Потом кричит:

- Станиславович!

Я взял пультик и нажал на кнопку "Открыть ворота".

Она прошла, начала стучаться в дверь.

А я так сегодня не хотел видеть людей... Звук телевизора сделал потише и дверь ей не открыл.

Она сделала две ходки за водой. В конце второй решила таки опять меня позвать:

- Станиславович!

Я молча нажал на кнопку: "Закрыть ворота".

Схватилась за канистры, еле выскочить успела.

На следующий день иду с автобуса с ребёнком. Подбегает азербайджанка:

- Хароший ты ворота поставил. Только плоха работать. Я сегодня час пыталась гаварить "Станиславович", а ани не работать.

Я говорю:

- Это потому что Вы неправильно говорите. Надо говорить не СтаниславовиЧЬ, а СтаниславовиЧ. Вот скажите "Ч".

Она говорит: "Ч".

Я говорю:

- Нет, Вы сказали "ЧЬ". Не спешите, скажите по слогам "Ста-ни-сла-во-вич".

Она: 

- "Ста-ни-сла-во-вич".

Я в кармане на кнопочку нажал и ворота открылись. Говорю:

- Ну вот видите, а жаловались, что по-русски Вам сложно говорить.  Всё Вы можете, если постараетесь.

И она, счастливая и гордая своими успехами побежала за пустыми канистрами. А я пристроился с пультиком на кухне, откуда у меня обзор на всю улицу.

Ну не разочаровывать же азиатскую женщину (хотя открывал не всегда. Только тогда, когда не слышал акцента).

-

Легенду о золотой ящерице Илюша услышал еще до того, как научился говорить. Каждый вечер матушка баюкала его, напевая-наговаривая разные истории, сказки и небылицы.

— Есть около нашей деревни гора, зовется по-ученому Дикой, ну а мы по-простому кличем, Ящеркой, — нашептывала она сыну, прижимая его к себе крепкими мозолистыми руками крестьянки. — А всё потому, что ящериц в той горе — тьма тьмущая, чуть на гору ступишь, в разные стороны прыснут, хвостами по ногам мазнут. Юркие, не разглядеть толком, не то что поймать. В голодный год пытались, да толку: покуда хотя бы одну словишь, вконец уморишься. А какой с нее одной толк? То ли дело, если золотую словить...

Илюша слушал, таращил темные свои глаза, ни в одном сна не сыщешь, так интересно.

— Ведь золотая ящерица, сынок, дай Бог, раз в сорок лет на глаза попадается. Маленькая, а на солнце блестит, как огнем облитая, аж ослепнуть можно. Но ты не гляди, что кроха: поймаешь — век тебе богатым жить. Она за свою свободу тебя богатством осыплет, каменьями драгоценными из самого нутра горы. Человеку-то туда нипочем не пробраться, а вот служки ее-ящерки все тропы-дороги знают, вмиг корзинку насобирают.

Только ящерки хитрые, себя берегут. Ты ее за хвост схватишь — а она его вмиг отбросит и поминай как звали. С обычными ящерками на этом и разговору конец: что тебе с хвоста этого? Золотая же хвост свой бережет не меньше, чем мордочку. Береги его, если раздобудешь, да хозяйке верни по первому зову. Не забудет она доброты, отблагодарит, вовек не будешь ни нужды, ни горя не знать.

Склонял голову убаюканный Илюша, и во снах приходили к нему ящерицы разноцветные с камушками блестящими, с дарами из самого нутра горы Дикой...

Став постарше, он сам просил матушку вновь и вновь рассказать эту легенду. Слушая, морщил лоб, глядел в задумчивости на гору, подступившую к самой деревне.

— А что, — спросил однажды, — знаешь ли ты кого, кто ящерицу эту ловил?

— Да кто ж в таком признается, — ответила мать. — Большое богатство если получил, так его лучше в тайне держать, завистников много...

— Ну, вот еще, — передернул Илья плечами. — На кой оно нужно тогда, богатство это? Нет уж, я, если поймаю, в подполе сундук держать не стану, в дело вложу, хозяйство такое отгрохаю...

Годы шли за годами. Мать Ильи умерла по очередной весне — тихо, благообразно, как и полагалось старушке. Илья похоронил ее чин по чину, поминки справил достойные, всей деревней три дня хмелели, как и полагается.

А, один оставшись, все чаще на гору смотрел. Не давала ему покоя детская сказка. Да, было свое хозяйство, и дело даже было собственное, да такое, что гордиться впору: свиней выращивал. Но разве ж на свиньях далеко уедешь? О другом Илья мечтал, о конях статных, о доме в три этажа, о том, что в городе с ним ручкаться будут да в лицо узнавать. Только где ж денег таких взять, чтобы лицо запомнилось? Не иначе, как на Ящерке.

Через год после смерти матери, как следующая весна разгорелась да в силу вошла, совсем не спокойно Илье стало. Пометался, подумал, да и решился — пойдет на гору, вдруг да улыбнется удача? На своем веку про счастливцев таких, что разбогатели, он не слыхал — так, может, аккурат сороковой год настал, и самое время счастливцу этому появиться?

В первый день излазил Илья кусты да тропки у самого подножья. Толку никакого, только птиц распугал. Видать, без толку внизу горы рыскать, там и без него ребятня все обшарила.

На второй день забрался Илья повыше, туда, где уже ветер гуляет, волосы ерошит. Ящериц — только успевай головой вертеть. Да только не мелькает в траве ничего золотого, лишь зеленое да коричневое в крапинку.

На третий день поднялся Илья так высоко, что камней вокруг больше, чем деревьев, оказалось. Ветер уши глушит, дух захватывает. Зябко, хоть и шпарит солнце, кожу обжигает.

Повертел Илья головой, всматриваясь. Глядь — у самой расщелины что-то так блеснуло, что аж слезы на глаза навернулись. Метнулся туда, на колени рухнул, руку протянул. Хвать! Дернулось что-то в руке и оборвалось.

Илья, от страха обмирая — высоко! — руку из расщелины вытащил, а в ней золотая лента искрится, ладонь греет. Крепко сжал Илья свою добычу, молитвы шепча. Не сорваться бы теперь на дрожащих ногах с высоты такой, не упустить счастье свое...

Обошлось, без приключений в деревню спустился. Едва Илья под ногами твердую землю почуял, как бросился по дороге бежать, от радости крича и хвостом размахивая.

Народ на крик из окон выглянул, на пороги выскочил, от дел оторвался. Сипя от пережитого, поведал Илья свою историю, хвостом в доказательство потряс перед собравшимся. Те только ахнули — кто изумленно, кто с недоверием, кто с завистью. Баба Клава вот разве что никакого удивления не выказала, обидно даже. Хотя, сто лет без малого проживешь — тоже перестанешь золотым хвостам удивляться.

Остальные же к чудесам оказались не привыкшие. Попросить просили, потрогать. Илья соглашался, но неохотно. И крепко добычу свою держал, а то, не ровен час, решит кто-то вырвать...

Баба Клава тоже подошла, но не за тем, чтобы на хвост поглядеть.

— Зря ты, милок, про удачу свою людям болтаешь, — прокряхтела она, неодобрительно головой качая. — Упустишь.

— Вот еще! — пуще прежнего вцепился Илья в золото. — С чего бы это? Я держу крепко!

Но бабка лишь еще раз головой покачала.

— Крепко держишь, да не удержишь, — проговорила она, и, повернувшись, пошла по улице, тяжело на клюку опираясь.

— Ну ее, брось, — вмешался мельник, не отводя глаз от рук Ильи. Уж больно искрилось в них. — Завидует старая, ей-то откуда золотишко взять? Слушай, может, поменяемся? Я не жадный, не обману: ты мне — хвост, я тебе — половину мельницы. Половинный доход навсегда твой будет!

От такого наглого предложения Илья вмиг про бабу Клаву забыл.

— Ишь, какой! — напустился он на мельника. — И половину мельницы тебе оставь, и целую корзинку камней драгоценных?! Поди, про легенду-то не только я слышал!

Обиделся мельник, отступил:

— Можно подумать, к тебе прям явится ящерица твоя, меняться с тобой вздумает! Да и не золото это, поди. Выбил с Ящерки кусок покрасивше и ну людям мозги пудрить!

— Ты на Илюшу не гони! — вступилась за него внезапно крикливая Агафья, первая по части сплетен да огорода в деревне. — Правильно рассуждает мальчонка, зачем ему твои половины? Половину мельницы не продашь, не заложишь, что ты с нею делать будешь?

Она подмигнула Илье, тот неуверенно кивнул, чуя подвох.

— То ли дело — руки умелые, плечо верное, жена надежная, — потекла елеем речь Агафьи. — Чтобы дома всегда ждала, чтобы еда горячая к приходу хозяина готова была, чтобы убрано да чисто...сколько ж можно бобылем ходить, а, Илюша? Не пора ли свадебку справить? Вона какой у тебя для невесты подарок имеется...

Илья попятился. Агафью, ждущую его дома, он желал еще меньше, чем половину мельницы.

Верно истолковав его метания, баба вперила руки в бока:

— Что ж тебе, сосунку, — визгливо начала она, — и бабы красивой уже не надо?!

— Ты, Агафья, красотой-то даже в детстве Илюшином не блистала, — хмыкнул местный коневод. — Теперь-то уж прекрати парня пугать!

Он подцепил Илью под локоть и решительно потянул в сторону.

— Пять голов, — шепнул коневод. Илья непонимающе на него уставился:

— Чего?

Коневод закатил глаза:

— Уговорил. Шесть. Семь, если отдашь хвост прямо сейчас. Племенные, одну жеребую кобылу отдам.

Истертая от поводьев рука закачалась перед лицом Ильи. Уяснив наконец, чего от него хотят, он с возмущением отпихнул ладонь.

— Я этот хвост себе добывал! — заорал он, да так, чтобы все услышали. — Никому его не отдам, и не продам, не обменяю! Ни на хлеб, ни на коня, ни на бабу!

— Да и пожалуйста, — отодвинулся оскорбленный коневод. — Твой этот шнурок даже одного моего коня не стоит, я лишь по доброте душевной...

— Не нужно мне ничьей доброты, — отрезал Илья, пряча хвост в карман. Крепко сжал его там в кулаке — не дай Бог выпадет. — Сам применение найду!

Прошагал Илья мимо бурчащей толпы, до дома своего дошел да дверью хлопнул. Посудачив, люди стали расходиться.

Вечерело. Илья сидел в доме, вздрагивая на каждый стук. А стучали к нему немало.

Зашли кузнец и плотник. Помялись, предложили сделку: Илья им — хвост, а они ему телегу справят с железной осью. Илья так удивился, что даже возмущаться не стал. Спросил только, зачем им хвост один на двоих. Кузнец с плотником смешались окончательно, забормотали что-то. Отказал им Илья.

Лавочник местный пожаловал — самая важная после старосты фигура. Чаще прочих в городе бывает, знакомства полезные водит. Знакомствами и предложил откупиться — свести с кое-кем в городе, наладить торговлю мясом и шкурами свиными.

— Большим человеком станешь, — соблазнял он Илью. — Каждая собака в городе знать будет!

Дрогнул Илья, но устоял. Не для того он колени о камень на горе бил, чтобы лавочнику добычу свою уступить. Лавочник поругался да ушел.

Даже староста, и тот в дверь постучался. Этот без прикрас лишних деньги предложил, да такую сумму, которую Илья не то что в жизни не видал — не произносил никогда.

— Откуда ж у вас деньги такие? — едва оправившись, поинтересовался он.

Староста посмурнел.

— То мое дело, — кратко ответил он. — По рукам?

И ему отказал Илья. И со злости староста так дверью хлопнул, что кувшин на столе подпрыгнул.

Измучился Илья за день, проклял уже язык свой длинный сто раз, да деваться некуда. Зло взяло — сколько ж можно к нему шляться да предлагать всякое?! Ей-Богу, следующего с лестницы спустит!

И только он так подумал, как еще один стук в дверь раздался. Тихий, будто чужой кто дверь тронул. Деревенские-то знают, что стучать громко надо, не таясь, чтобы сразу было ясно — по делу человек.

Распахнул Илья дверь, набрал воздуха, да осекся. Незнакомка стоит на пороге. Одежда странная, рваная, серая, ноги босые, ногти грязью заросли. Волосы острижены неровно, губы сухие да потрескавшиеся. Нищенка нищенкой, таких в каждой деревне собаками травят. И такому-то чучелу наглости хватило к нему постучаться?!

— Чего тебе? — рявкнул Илья.

Нищенка на него глаза подняла, а те светлые, будто соты медовые.

— Отдай мне хвост, добрый человек, — нараспев произнесла она. — А я тебе камни из самого сердца горы подарю.

Илья от возмущения аж сразу слов подобрать не смог. Добром, значит, с ним договориться не вышло, так решили обманом хвост выпросить?

— Так, может, ты на эти каменья одежку себе нормальную купишь? — окинул он брезгливым взглядом нищенку. — У меня свиньи, и те лучше выглядят!

Нищенка стояла, будто не слышит.

— Отдай мне хвост, добрый человек, — повторила она, будто заговоренная. — А я тебе камни из самого сердца горы подарю.

— Ты глухая, что ли? — разозлился Илья. — Откуда у тебя, убогой, драгоценности?

— Отдай мне хвост, добрый человек, — в третий раз произнесла нищенка. — А я тебе камни...

Терпение у Ильи кончилось.

— Вон пошла! — скомандовал он. — Нет тут для тебя хвоста, лгунья, цыганщина!

Нищенка только вздохнула, отвернулась да пошла, куда велено. Илья поскорее дверь захлопнул, засов еще задвинул, чтоб надежнее было.

— Ишь, — пробормотал он, — хвост ей подавай...

Сунул руку уже по привычке в карман, достал сокровище свое драгоценное, да обомлел: хвост на глазах чернеть начал, будто углем присыпали. Где пальцы коснутся, там золото блекнет.

Сообразил Илья, кто в гости к нему приходил, да хвост обменять предлагал. Выскочил на улицу, глядь-поглядь, темень уже кромешная, не видать нищенки, только собаки на краю деревни лаем заходятся, будто черта вспугнуть пытаются.

Бросился Илья к горе, как одержимый. Ночью по склонам лезть — последнее дело, да только об этом он и не думает. Все выше забирается, пытается в темноте разглядеть расщелину ту самую.

Уже так высоко забрался Илья, как и днем-то не всякий долезет. Холодит ветер спину, руки мурашит. Одна и вовсе онемела — так крепко черный хвост Илья в руках сжимал.

Услышал он пение негромкое, на звук устремился. Глядит — сидит нищенка та же самая на камне, волосы свои короткие частым гребнем чешет. Обнаженная, что та чертовка, в глаза ему смотрит, прикрыться не пытается. Только злые те глаза — не медком, холодком уже от них веет.

— Ты, — сказала она, — хвост мой добром не отдал, хоть и просила по-хорошему. Новый же мне сорок лет растить, срок немалый. Ну, так я с тебя его и возьму!

Плюнула на землю, обернулась ящерицей бесхвостой да нырнула в щель меж камней. Илья было следом дернулся, да сперло дыхание, в груди заболело, руки затряслись. Поднес он ладонь к лицу, а та морщинами изрезана, кожей сухой обтянута. От хвоста один уголек остался, только руку Илья разжал, тот в прах и рассыпался.

К утру в деревню спустился старик, белый, будто метелью занесенный. Добрел, шатаясь, до дома Ильи, да и испустил дух на пороге.

Так в деревне и не узнали, откуда тот взялся и куда везунчик Илья пропал. Баяли, что сама золотая ящерица его к рукам прибрала.

Паблик с моими рассказами в вк: https://vk.com/samopisanina