#comment_98598277

UPD.: #comment_98620275

Константин Симонов, «Красная звезда» от 7 марта 1943 года.

На Кубани стояли дождливые дни прошлогодней осени. Дороги, по которым прокатилось неисчислимое количество колёс, стали почти непроходимыми, машины то буксовали в грязи, то с треском подпрыгивали на кочках и колдобинах. Армия отступала. Шли бои, но немецкие танковые, колонны каждый день прорывались, то на одну, то на другую дорогу, и обозы, тыловые учреждения, госпитали каждый день меняли свои места, откочёвывая всё глубже и глубже на юг.

В пять часов вечера на передовых позициях у разбитого снарядом сарая остановилась старенькая санитарная летучка — дребезжащая, расшатанная машина с дырявым брезентовым верхом. Из летучки вылезла её хозяйка — военфельдшер Маруся, которую, впрочем, никто в дивизии по имени не звал, а все называли Малышкой. Она и в самом деле была настоящая малышка — 17-летняя курносая девчонка с тонким детским голосом, руками и ногами такими маленькими, что, казалось, на них во всей армии не подберёшь ни одной пары перчаток или сапог.

Малышка соскочила с машины и, как всегда, торопливо и отчётливо, стараясь придать своему хорошенькому курносому лицу максимально строгое выражение, спросила:

— Ну, где раненые?

Санитар отодвинул разбитую створку двери и повёл Малышку внутрь сарая. Там на грязной соломе лежали семеро тяжело раненых. Малышка вошла, посмотрела, сказала:

— Ну, вот сейчас я вас отвезу.

Потом она добавила ещё что-то ласковое, что всегда говорила раненым, а в это время её привычный взгляд незаметно скользил с одного раненого на другого. Лица у всех были бледные, солома местами промокла от крови. Трое лежали с перебитыми ногами, трое были ранены в живот и в грудь, один — в голову. Малышка физически, всем телом, вдруг ощутила ту дорогу, которую она только сейчас проделала, — двадцать километров страшных рытвин и ухабов. При этой мысли она даже на секунду поморщилась, словно от боли, но сейчас же вспомнила свои обязанности, как она их понимала, и на её лицо вернулась обычная добрая улыбка, с которой она вот уже полгода вытаскивала раненых, перевязывала их, увозила в тыл.

Сначала они с санитаром перенесли тех, кто был ранен в ноги, — их положили в кузове впереди, ближе к кабине. Потом перетащили ещё троих. Теперь в летучке уже не оставалось места, и седьмого некуда было положить. Он лежал у стенки сарая и то открывал глаза, то снова закрывал их, словно впадая в забытье. Малышка в последний раз вошла в сарай. Этого седьмого раненого приходилось оставить до следующей летучки. Но когда она вошла и сделала шаг к нему, он, видимо, подумал, что его сейчас тоже возьмут, и, пытаясь приподняться, потянулся навстречу. Малышка встретила его взгляд — мучительный, терпеливый, ожидающий…

— Вы можете сидеть в кабине, а? — спросила она. — Сидя ехать можете?

— Могу, — сказал раненый и снова закрыл глаза.

Малышка вдвоём с санитаром вывела его из сарая, просунув голову ему подмышку, дотащила до машины и усадила в кабине на своё место.

— А вы, товарищ военфельдшер? — спросил шофёр.

И раненый, почувствовав в этих словах шофёра упрёк себе, тоже тихо спросил:

— А вы где?

— А я на крыле, — сказала Малышка весело.

— Свалитесь, — угрюмо заметил шофёр.

— Не свалюсь, — ответила. Малышка. В доказательство этого она немедленно захлопнула за раненым дверцу и легла на крыло, вытянув ноги на подножку и крепко схватившись одной рукой за кабину, а другой за край крыла.

— Товарищ военфельдшер… — начал снова шофёр.

Но Малышка крикнула, чтобы он ехал, тем строгим, не допускающим возражений голосом, который появлялся у неё, когда дело касалось раненых и кто-нибудь не понимал, что она, Малышка, лучше других знает, как поступать, чтобы раненым было лучше.

Летучка тронулась. С полудня дождь перестал, и дороги с чуть подсохшей грязью были особенно скользкими. На рытвинах летучка, как утка, переваливалась с боку на бок, вылетала из колеи и подпрыгивала с треском, который болью отдавался в ушах Малышки. Она чувствовала, что в этот момент раненых приподнимало в кузове и ударяло о дно машины. Два или три раза она сама чуть не свалилась на ухабах, но все-таки удержалась, уцепившись за крыло.

К хуторку, где располагался санитарный батальон, подъехали уже перед самой темнотой. Малышка, соскочив с крыла, подбежала к знакомой хате, но около хаты, к её удивлению, не было ни одной машины, не было заметно обычной суеты. Она вошла в хату: там было пусто. В следующей было тоже пусто. Только хозяйка безучастно стояла у кровати, перевёртывая то на одну, то на другую сторону промокший от крови тюфяк.

— Уехали? — спросила Малышка.

— Да, — сказала хозяйка. — Вот уже час, как уехали. Сообщение какое-то к ним пришло: они всё сложили быстро и уехали.

Малышка вернулась к своей летучке и, откинув брезент, заглянула внутрь кузова.

— Что, выгружаемся, сестрица? — спросил усатый казак, раненый в голову и в лицо и перевязанный так, что из-под бинтов, казалось, торчали только одни его лохматые усы.

— Нет, милый, — ответила Малышка. — Нет, пока не выгружаемся. Уехал отсюда медсанбат. Мы прямо в госпиталь поедем.

— А далеко это, сестрица? — спросил раненый в живот, лежавший навзничь, и застонал.

— А ты зря языком не болтай, — сердито сказал ему усатый. — Сколько будет, столько и поедем.

И Малышка поняла, что усатый рассердился не на вопрос «далеко ли», а на то, что раненый стонет при ней, при Малышке. У неё дрожали руки не от холода, а от усталости, от того, что всю дорогу приходилось так крепко цепляться за крыло, чтобы не упасть.

— Замёрзли, сестрица? — спросил усатый.

— Нет, — сказала Малышка.

— А то мы потеснимся, садитесь к нам в кузов.

— Нет, — сказала Малышка. — Я ничего… Поедем поскорей.

Она снова легла на крыло, и машина двинулась. Было уже совсем темно. До госпиталя осталось ещё 20 километров. Дорога шла всё хуже и хуже. Где-то далеко слева виднелись вспышки орудийных выстрелов. Мотор два раза глох, шофёр вылезал и, чертыхаясь, возился с карбюратором. Малышка не слезала с крыла во время этих остановок: ей казалось, что вот так, как сейчас, она продержится, а если слезет, то онемевшие пальцы уже не смогут снова ухватиться за крыло. По её расчётам, машина проехала километров пятнадцать, когда начался дождь. Ветер был навстречу, и дождь валил сплошной косой стеной, заливая лицо и глаза. Крыло стало скользким, и ей много раз казалось, что вот-вот она свалится.

Наконец, они добрались до села. Когда шофёр выключил мотор, Малышке почудилось что-то недоброе в той тишине, которая стояла в селе. Она соскочила с машины и, по колено проваливаясь в грязь, побежала к дому, где она как-то была у начальника госпиталя. Около дома стояла доверху нагруженная полуторка, у которой возились двое красноармейцев, пытаясь ещё что-то втиснуть в кузов.

— Здесь госпиталь? — спросила Малышка.

— Был здесь, — сказал красноармеец. — Уехал два часа назад. Вот последние медикаменты грузим.

— А куда уехали?

Красноармеец назвал село, отстоявшее на сорок километров отсюда.

— Никого тут? Ни врача ни одного, никого? — ещё раз спросила Малышка.

— Нет. Вот нас задержали тут, чтобы направляли мы, кто будет приезжать.

Малышка побрела к летучке. Пять минут назад ей казалось, что вот-вот сейчас всё это кончится, сейчас они приедут. Ещё вот пригорок, ещё поворот, ещё несколько домов, — и раненые будут уже в госпитале. А теперь ещё 40 километров, — ещё столько же, сколько они проехали.

Она подошла к летучке, посветила внутрь фонариком и произнесла:

— Товарищи…

— Что, сестрица? — сказал усатый казак тоном, в котором чувствовалось: он понимает, что придётся ехать дальше.

— Уехал госпиталь, — сказала Малышка упавшим голосом. — Ещё сорок километров до него ехать. Ну, как вы? Ничего вам, а? Потерпите?

В ответ послышался стон. Теперь застонали сразу двое. На этот раз усатый уже не прикрикнул на них. Видимо, он почувствовал, что у них нет уже больше сил человеческих.

— Дотерпим, — сказал он. — Дотерпим. Ты откуда сама-то, дочка?

— Из-под Каменской, — сказала Малышка.

— Значит, песни казачьи знаешь?

— Знаю, — сказала Малышка, удивлённая этим вопросом, который как будто не имел никакого отношения к делу.

— «Скакал казак через долину, через манджурские края»… знаешь песню? — спросил усатый.

— Знаю.

— Ну, вот, ты вези нас, а мы её играть будем сейчас, пока не довезёшь. Чтобы стонов этих самых не слыхать было, песни играть будем. Поняла? А ты нам тоже подпевай.

— Хорошо, — сказала девушка.

Она легла на крыло, машина тронулась, и сквозь всплески воды и грязи и гудение мотора Малышка услышала, как в кузове сначала один, потом два, потом все голоса затянули песню:

«Скатал казак через долину,

Через манджурские края.

Скакал он, всадник одинокий,

Блестит колечко на руке...»

Дорога, становилась просто страшной. Машина подпрыгивала на каждом шагу. Казалось, что вот сейчас она перевернётся и рухнет в какую-нибудь яму. Дождь превратился в ливень, перед фарами летела сплошная стена воды, но в кузове продолжали петь:

«Она дарила, говорила,

Что через год буду твоя.

Вот год прошёл. Казак стрелою

В село родное поскакал...»

Незаметно для себя она тоже начала подпевать. И когда она запела тоже, то почувствовала, что, должно быть им в кузове действительно легче от того, что они поют, а если кто-нибудь из них стонет, то другие не слышат.

Через десять километров машина стала. Шофёр снова начал прочищать карбюратор. Малышка слезла с крыла и заглянула в кузов. Теперь, когда мотор не шумел, песня казалась особенно громкой и сильной. Её выводили во весь голос, старательно, словно ничего другого, кроме песни, не было в эту минуту на свете.

«Навстречу шла ему старушка

И стала речи говорить...», — заводил усатый хриплым, но сильным голосом.

«Тебе казачка изменила,

Другому счастье отдала...», — подтягивали все остальные.

Малышка снова засветила свой фонарик. Луч света скользнул по лицам певцов. У одного стояли в глазах слезы.

— Загаси, чего на нас смотреть, — сказал усатый. — Давай лучше подтягивай.

Заглушая стоны, песня звучала всё сильнее и сильнее, покрывая шум барабанившего по мокрому брезенту дождя.

— Поехали! — крикнул шофёр.

Машина тронулась.

Глубокой ночью, когда на окраине станицы санитары вместе с Малышкой подошли к летучке, чтобы наконец выгрузить раненых, из кузова всё ещё лилась песня. Голоса стали тише, двое или трое совсем молчали, должно быть, потеряв сознание, но остальные пели:

«Напрасно ты, казак, стремишься,

Напрасно мучаешь коня.

Казак свернул коня налево,

Во чисто поле поскакал...»

— До свидания, сестрица, — сказал усатый, когда его клали на носилки. — Значит, под Каменской живёшь? После войны приеду сына за тебя сватать.

Его осторожно положили на носилки. Он был весь мокрый, даже усы, намоченные дождём, по-запорожски обвисли вниз. Но в последний момент Малышке показалось, что его забинтованное лицо улыбнулось, озорной, почти мальчишеской улыбкой.

… Она заснула, не раздеваясь, присев на корточках на полу у печки, в приёмном покое. Ей снилось, что по долине скачет казак, а она едет в своей летучке и никак не может догнать его, а летучка подпрыгивает. И в эти минуты она вздрагивала во сне.

— Замучилась, бедная, — сказал проходивший врач.

Вдвоём с санитаром они стащили с неё промокшие сапоги и, подложив под неё одну шинель, накрыли её другой.

А шофёр, который был настоящим шофёром и, уже приехав, все-таки не мог успокоиться, не узнав, что такое с проклятым карбюратором, сидел в хате вместе с другими шофёрами, разбирал карбюратор и говорил:

— Восемьдесят километров проехали. Ну, Малышка, ясно — она и чёрта заставит ехать, если для раненых нужно. Одним словом, сестра милосердия!..

ЮЖНЫЙ ФРОНТ.

Живу уже три года в США, Колорадо, город Денвер. Вот что из особенностей американского менталитета постоянно мне бросается в глаза. Не знаю хорошо ли всё это или плохо, судить не мне, но до вас донести хочу следующее:

Американцы всегда и везде заводят непринужденную беседу. Невозможно купить цветы в магазине, чтобы тебя продавец не спросил по какому поводу ты это делаешь. Обязательно расспросит и даст свой совет. Потом идя с этими цветами до машины с вероятностью 95% тебе кто-то еще что-нибудь скажет по этому поводу. Невозможно проехать в лифте с американцем и чтобы он молчал (исключение мексы и афро). Невозможно рассчитываться на кассе и уйти не услышав что-то от кассира. Один раз покупал несколько колод карт и маринованые огурцы нарезаные кружочками. Американцы эти огурцы называют (chips) с английского это переводится так же как и фишки для покера. Так вот кассир не удержался и юморнул, мол у вас намечается крупная партия в покер (намекая на мои маринованые «фишки»). Примеров еще куча, но всё не уместиться. Факт в том, что молчат они с трудом.

Американцы страшно боятся снега. И это несмотря на то, что я живу на горе (город находится на высоте миля над уровнем моря) и снег здесь не что-то неординарное. Если синоптики передали снег на завтра (который к слову через день растает, такой тут климат), то они прутся в супермаркет и запасаются едой, будто передали новости о надвигающейся ядерной войне. А то, что они ездить не умеют по заснежанной дороге, это вообще тема для отдельно поста. Можете просто глянуть ролики на ютубе.

Все нарушают пдд. ВСЕ, поголовно. Двойная сплошная? Две двойных? А что это такое? Им надо тут повернуть - повернет. Ограничение 65 миль.. никто не едет 65, все едут 75-85. Единственное исключение - «платные светофоры» (с камерами). Там все послушные, как один.

Но есть в этой бочке и ложка мёда: уступать дорогу спецстранспорту. Это у них у всех в крови. Все съезжают в право к обочине и останавливаются. Они готовы повредить свою машину чтобы пропустить скорую или пожарную. Лезут на бордюры, в отбойники, лишь бы пропустить. За это у меня всегда к ним просыпается чувство гордости за их понимание ситуации. Молодцы.

К слову о спецтранспорте. Попал ты, например, в мелкое дтп. Помяли бампера. Второй участник не хочет просто обменяться страховками и звонит 911. И знаете что, приезжают все, кучей. Пожарные, скорая, полиция. В любой ситуации, если ты позвонил 911, то приедут все. Мало того, пожарники еще станут так, что перекроют всю улицу своей машиной.

И да, будете в США, обязательно спросите у кого-нибудь местный номер отделения неотложки. Если вам вдруг станет плохо и вы позвоните 911, то ребята приедут все дружно, а потом еще все дружно и счет пришлют. Каждый по отдельности. А если еще и госпитализируют, то лучше из больницы сразу проситься домой. Цены на медицину - это тоже отдельная тема. Сломаная нога, без страховки, стоит около $40к.

Еще немного о спецслужбах. Полицейские тут - это такие же участники движения как и все. Им и бибикают когда надо, и в потоке они себя ведут не выпендриваясь. И фарами моргнут, что пропускают. И рукой помашут приветствуя тебя.

Так же большинство американцев помешано на беге. Бегают, бегают, и еще раз бегают. Везде и вся. Особенно в парках. Благо парков здесь много и они хорошо оборудованы. Тоже тема для отдельного поста.

Американцы очень терпеливы к иностранцам (товарищи из соседней страны не всчет) и всегда готовы помочь. Они из кожи вон вылезут и на картинках и рисунках будут объяснять тебе, лишь бы ты понял и не остался в беде. По приезду сюда, мы пошли сим-карты подключать. Так работник нам реально рисовал схемы и картинки на бумаге, объясняя на пальцах, что он хочет нам донести. Это приятно.

Американцы все разные. Я не про геев сейчас. Они реально не похожи друг на друга. Это не серая масса. Наверное имеет место быть фактор того, что америка это многонациональная страна.

Так же американцы раскрепощенные. Хочет идти в наушниках по улице и петь - он так и сделает. Ему хорошо - будет танцевать. И это не пьяные или наваленые, это обычные люди. Просто они знают, что на них никто не будет пялится или пальцем показывать.

Американцы помешаны на рождестве, дарят подарки всем и вся. Вплоть до почтальёна, который письма привозит. Это тоже отдельная тема и очень обширная. Единственное, что меня напрягает в рождестве у них – неработающие магазины 25го декабря. Ни одного! Печаль.

Очень здесь нравится отношение к покупателям. Был случай, я хотел купить экран для GoPro. Нашел в магазине – цена $35. Это было несоизмеримо низко с ценой в $100 на сайте GoPro. Я взял, пошел на кассу. Кассир пробивает и оглашает мне сумму около $90. Я говорю я не я, там цена 35. Он говорит покажите. Я показал и он пробил мне за 35. Приятно.

Новорожденные везде. Это очень странно, но так и есть. Ощущение, что женщины здесь рожают и с разу после родов берут ребенка в охапку и прутся в магазины, торговые центры, кафе. Ребенок еще красный и глаза открыть не успел, а они с ним уже выперлись в магазин. Странные.

Голые дети зимой это тоже норма. Ну не совсем голые, плохо одетые. Мама в теплой куртке и папа в пуховике плюс дети в майках в минус 5-10 – это норма. Зарабатывают, наверное, на государственной страховке детей.

Так же встретить людей в халатах или полотенцах на улице в пределах нормы. А нафига переодеваться в бассейн и из бассейна?

Так же естьстранность у них, что если в магазине кто-то заблокировал проход, то они ждут пока его освободят молча. Стоят и ждут.

Всё почтой. Да, почта тут очень развита. Всё, кроме паспорта, шлют почтой. Все документы, все покупки, карточки банковские, да что угодно – они шлют почтой. Благо тут это не сильно дорого и очень быстро. Без дополнительной платы обычно это 3-4 дня в любую часть сша. За доп плату можно отправить вечером в одном конце США и днем следующего дня уже получить в другом.

На этом пока всё. Сорри, что так много вышло, но я иначе не умею =(