Взбивая вод тугую пену
В чернильно-гулкой мерзлоте,
Не поддаваясь ржи и тлену,
Уснул драккар на стылом дне.
Был втоптан в землю, смят, изрублен
Железный старый датский шлем.
Песком, ветрами, солью дублен,
В пустых глазницах вьется тлен.
Тревожима лишь хладным ветром,
Впилась в дубьё стальным клыком...
Все так же цепко держит, и зимой и летом...
Стрела...пробитый череп под древком.
Не тронет ржа клинок из блёклой стали,
Хоть и остался среди праха он лежать.
На нем застыл узор из капель алых,
И кости, кажется, сжимают рукоять...
Наш след запомнит каждый новый берег.
Нелегким бременем дадутся нам эти следы.
Пока мы дышим - и они не стлеют...
Оружье, бронь, драккары и щиты...
- Воюют... - Человек положил свиток с рунами на стол корчмы и натянул капюшон. - Против половины мира воюют и умирают...
Совершенно неприметное, обычное лицо под капюшоном словно и не двигалось, когда он говорил, впрочем - в шуме корчмы вечернего Орхуса никто и не заметил бы этого.
- Давно ли шумели, как дети... - он затушил свечу над самым дальним столиком, и еще раз провел пальцами по свитку. Затем встал, и двинулся на выход, в снежный и промозглый вечер.
Серый плащ сразу же пропал в уличной серости готовящегося к обороне города, а снег завертелся еще гуще...
А в жаркой корчме, полной людей, на столе лежал свиток со странной печатью и ждал, пока его кто-нибудь найдет...