Русских моряков лучше не трогать, лучше не доводить.
Это я точно знаю. И сейчас я вам поясню то, что я знаю на конкретных примерах. Но перед этим скажу: нашему брату - русскому моряку - только дай подраться,
и чтоб за матушку Россию, чтоб за Святую Русь, за веру, царя и Отечество.
II даже если в руках ничего не наблюдается, колами будут крошить, колами, камнями, зубами, клыками, копытами. Уйдя чуть в сторону от основного русла нашего рассказа, скажем, что когда в исторический период нашей флотской истории нашему историческому главному принесли карту обстановки на Средиземном море, то там огромный американский авианосец обеспечивался нашей малюсенькой единицей.
- Что это такое?! - воскликнул главком. - Что это? Что?! - все тыкал и тыкал он в нашу малюсенькую единицу, а штабисты его все не понимали и не понимали.
Наконец, поняли: наша единица очень маленького размера на карте получилась.
И переделали: нарисовали маленький авианосец, а рядом изобразили огромную русскую единицу; нарисовали и тем удовлетворили главкома по самую плешь.
Так вот, вернувшись в основное русло нашего рассказа, скажем: «Да, товарищи! Да! Воздушное пространство нашей с вами горячо любимой Родины нарушается всеми, кому не лень. Да!»
Есть у нас, конечно, кое-что, можем мы, конечно, кое-чем ахнуть и устроить им там всем птичкин базар, но связаны мы по рукам и ногам, связаны, перепоясаны, скованы и перебинтованы. И в таком вот запакованном состоянии мы еще не просто должны передвигаться, как пингвины в стаде, мы еще обязаны предотвращать их вражеское поползновение.
- Наши Вооруженные Силы должны! - орут на всех углах те, кто из всего многообразия лучше всего запомнили то, что им должны Вооруженные Силы.
Должны-должны, кто же против? Конечно, должны. Мы всем должны. Ну конечно. А вот вы скажите: а бодаться нам можно? Нет, нельзя. Не дают нам бодаться. Не разрешают. Вот если б нам разрешили бодаться, то мы бы им показали. Ежедневно б бодали.
А как мы недавно безо всякого разрешения америкосов
боданули? Это ж просто праздник души.
Было так: на Черном море ввалился в наши террводы
их крейсер - тысяч на тридцать водоизмещением, и тут же наш СКР, старый, как причальная стенка Графской пристани, пошел ему наперехват.
Это ж просто песня лебединая, когда наш древний дедушка СКР идет ему - современному, толстому, сытому - наперехват. При этом внутри у дедушки все пыхтит, скрипит, визжит и пахнет мерзко. И дрожит в нем все в преддверии схватки.
- Ну, блин! - сказал командир СКРа, которому
велели пойти, но при этом даже гавкать запретили, и который должен был пойти и сделать что-то такое, но при этом ни-ни, ничего международного не нарушить.
- Ну, блин! - сказал командир СКРа. - Сейчас я ему дам! И он ему дал - въехал в крейсер носом. Просто тупо взял и въехал. Америкос вздрогнул. Не ожидал он, оторопел. А наш не успокоился, отошел и опять - трах!
- Ага! - орал командир СКРа в полном счастье. - Ага! Не нравится?! Звезда с ушами! Не нравится?!
СКР все отходил и бросался, отходил и бросался, а америкос все торопел и торопел. Это был миг нашего торжества.
В конце концов американец решил (пока ему дырку насквозь не проделали) слинять из наших вод. Развернулся он и рванул изо всех сил, а наш махонький СКР, совершенно искалеченный, напрягая здоровье, провожал его до нейтрали, умудряясь догонять и бодать
в попку.
В следующий раз следующий американский крейсер в совершенно другом месте снова вторгся в наши священные рубежи.
И тогда на него пошел кто? Правильно - пограничный катер. Катер подошел и сказал крейсеру, что если тот сейчас же не уберется ко всем чертям, то он, катер, откроет огонь.
На катере даже развернули в сторону крейсера свою пукалку, которая в безветренную погоду даже бронежилет не пробивает, и изготовились.
- Вой с ней, с карьерой, - сказал тогда командир катера, напялив поглубже свой головной убор, - сей» час я им устрою симпозиум по разоружению, хоть душа отдохнет.
Но душа у него не отдохнула. Крейсер, передав по трансляции: «Восхищен мужеством советского командира!», - развернулся и убыл ко всем чертям.
А еще, дорогие граждане, корабли наши, надводные и подводные, в открытом море облетают самолеты вероятного противника прямо через верхнюю палубу; объезжают, гады, как хотят, да так здорово объезжают, что зубы наши в бессильной злобе скрипят о зубы, а руки сами ищут что-нибудь, что сможет заменить автомат, - гайку, например.
Знаете ли вы, что палуба нашего корабля - это святая святых и наша с вами родная территория? А воздушное пространство над ней вверх до ионосферы, не помню на сколько километров, - это наше с вами воздушное пространство. А враг лезет в наше воздушное пространство и зависает над нашей родной территорией, да так близко зависает, что может нам по морде надавать.
И зависает он, как мы уже говорили, не только над надводными кораблями, но и над подводными лодками, идущими в надводном положении.
Раз завис над нашим атомоходом иноземный вертолет, прямо над ракетной палубой завис, открылась у вертолета дверь, и вылез какой-то тип. Сел этот тип в дверях, свесил свои ножки, достал «лейку» и давай нас фотоаппаратить.
- Дайте мне автомат! - кричал командир. - Я его сниму. Он у меня рыбок покормит.
Долго искали автомат, потом рожок к нему, потом ключи от патронов, потом открыли - оказалось, там нет патронов, потом патроны нашли, а рожок куда-то дели.
Кэп выл. Наконец кто-то сбегал и принес ему банку сгущенки и кэп запустил в него этой банкой.
Вертолет рванул в сторону, фотограф чуть не выпал. Он орал потом, улетая, благим голландским матом и грозил кулаком, а наши непристойно смеялись, показывали ему банку и кричали:
- Эй! Еще хочешь?
А что, запустить мы можем. Особенно если пас пытаются так нахально увековечить.
Однажды наш противолодочный корабль шел вдоль чуждого нам берега, и вдруг катер их береговой охраны отделился от береговой черты - и к нашим. Пристроился и идет рядом. И на палубе у него сразу же появляется тренога, неторопливо, без суеты эта тренога налаживается, фотоаппарат появляется с метровым хлеблом, и фотограф уже начинает по палубе ходить, как в театре, примеряясь, чтоб изобразить наших в полный рост.
Пока он готовился, на верхнюю палубу наш кок выполз, некто мичман Попов удручающих размеров.
- Ишь ты, насекомое, - сказал мичман Попов, наблюдая противника.
Потом он сходил на камбуз и принес оттуда картофелину размером со шлем хоккеиста,
- Ну, держи свои линзы, - сказал кок и, не целясь, запустил картофелину.
До катера было метров тридцать-сорок. Картофелина летела как из пушки и разбилась она точно об затылок фотографа.
Тот рухнул носом в палубу и лежал на ней долгодолго, а катерок быстренько развернулся и помчался к берегу. Повез своей маме наше изображение.
У кока потом очень интересовались, где это он так кидаться научился.
- В городки надо играть, - сказал кок, авторитетно пожевав, - и тогда сами будете за версту лани в глаз попадать.
Я, когда услышал эту историю, подумал: может, действительно научить весь флот играть в городки - и дело с концом. И будем попадать лани в глаз. Хотя, наверное, в глаз попадать совсем не обязательно. Нужно попасть по затылку, и от этого глаза сами выскочат.
Александр Покровский
