Возвращение. Глава 2. Новый мир. Часть 8
- Как и полагается любому горожанину Сарства, я родился в образцовой семье, - с пренебрежительным вздохом начал Ергад свой рассказ. – Мать занималась моим воспитанием и участвовала в общественной жизни дома, улицы, школы жен и, конечно же, моей школы, а до того детского питомника. Отец, как полагается истинному горожанину, отдавал свои силы ради процветания нашего славного города, уделяя мне внимание ровно в той мере, что предусмотрено регламентом. И ровно столько тепла, сколько полагается книгами по воспитанию сыновей.
Тебе, с твоей историей, наверное, будет сложно понять, что мне этого, естественно не хватало. Вечная спутница мать, товарищ, но никак не близкий, родной человек. И отец, приветствующий трехлетнего сына рукопожатием, как на людях, так и дома.
Вот и выходит. Поглядишь со стороны – образцовая семья, будто с социального плаката срисовали. А души ни грамма, роботы, а не люди. Ровно такие обездушенные роботы у них в последствии и вырастают, чего цесари и добивались.
А я, видать, где-то сломался. Неисправность во мне что ли с питомника случилась. Но удовлетворения базовых материальных потребностей было явно мало. Одногруппники, а потом и одноклассники в голос твердили, что мне очень повезло с семьей.
Наверное, по меркам большинства так оно и выглядело. Как какие сборы, так моя мать на передовой. Все задания сделаны, все взносы внесены, форма выглажена, тетрадки в алфавитном порядке сложены. По вечерам чтение заветов цесарей, по утрам проверка знаний и домашнего задания, а потом законный завтрак и карманный купон на обед в школе.
И так десть лет без передышки. Какое-то ощущение, что не в семье живешь, а в обществе рабов социального мнения и устоев. Все должно быть по правилам. А там ни слова об объятиях, поглаживании по голове или искренней улыбке. Даже жалели как-то механически, бездушно.
Но, это я чего-то отвлекся.
- Давно не рассказывал никому свою историю, - тактично пояснил мне Лемер и улыбался. – Вот и начал переживать все снова.
- Верно, - согласно кивнул Ергад и сморщился, будто палец занозил. – Каждый раз, как вспоминаю, становится обидно. Впрочем, - он скользнул по мне беглым взглядом и снисходительно заметил. – Тебе и такого общения не досталось.
Я лишь пожала плечами, думая, что такого-то точно не досталось. Леран носился со мной, как с собственным младенцем. И будь его воля, следил бы за всеми исследованиями, даже дружественной лаборатории, составляя отчеты о моем утреннем стуле и времени заживания очередного пореза с фиксацией раны в сантиметрах и степени покраснения.
Он-то как раз и был той матерью, о какой, судя по всему, мечтал этот длинноволосый парень.
Но вместо того, чтобы возразить или рассказать о собственном опыте, я просто напомнила:
- У нас не так много времени, чтобы делиться детскими впечатлениями.
- Ты права, - без всяких обид согласился Ергад и вернулся к рассказу. – По окончании школы меня отправили на профтестирование, после которого определили в училище технического обслуживания маломощных бытовых машин, - он скривился и фыркнул. – Мечта каждого парня. Стабильная работа, еженедельные сборы, заседания и прохождение повышения квалификации каждые полгода. А через три года женитьба на хорошенькой горожанке с равным статусом, еще через год – первенец. Все, как по нотам. Ни одного самостоятельного шага.
Когда на первом собрании мне этот «примерный» план-пятилетку накидали, я и понял – надо что-то менять. А после задумался – как?
Начал с простого – с изучения уставов, правил и регламентов. Чтобы найти хоть какие-то намеки на самостоятельный выбор и свободу воли. Но каждый документ, как глухая стена, закрывал мне любой горизонт.
Потому-то пришлось искать другие лазейки. Пошёл по клубам, кто, что готов предложить. У кого какие идеи есть для смены генерального плана, называемого у нас судьбой.
- Тебе-то хорошо. От тебя ничего не ждали. Жила бы до самой смерти в своей лаборатории и иногда сдавала анализы. Что с тебя стребовать можно?
Я приподняла бровь от негодования на подобное замечание, но возражать не стала. На это пока не было времени.
- Клубы, слеты, летучки, лагеря и кружки тоже оказались бесполезны – у них все по линии цесарей. Никакой свободы и самодеятельности. Пропаганда общественной полезности, строй песни и пляски, а заодно прославление политического уклада, - Ергад дернул плечом от воспоминания, но тут же вернулся к повествованию. – В общем, то же училище и работа, только в свободное время, да еще и с взносами с твоей стороны.
Вступил я тогда в местную газету, которую у нас в училище выпускали. Вызвался работать корреспондентом, мол, чтобы людей просвещать, находить примеры для подражания и гордости. А сам тихо прощупывал каждого активиста, кто и вправду по линии цесарей, а у кого есть крамольные мыслишки.
Но и тут оказался полный провал. Им всем будто мозги провентилировали, ни одной своей, свободной мысли. А все желания и стремления только по регламенту, - он поморщился, придвинул к себе кружку, отхлебнул кофе, бросил Портняге. – Я все еще жду хороший кофе. Ты мне проспорил.
- Тебе и двух пайков хватит, - совершенно спокойно возразил мужчина.
- Так ты не держишь слова?
- За сроком давности ставка снизилась, - насмешливо пояснил светловолосый и вернулся к своим записям.
Ергад осуждающе покачал головой и продолжил:
- В общем, оказалось, что всех устраивает вот такой бездушный строй. А тут на втором году работы в газете обнаружилось, что за мной наблюдают трое. Ну, и еще трое добровольно по мне отчеты писали, как по корреспонденту от общественности. И тут до меня дошло, что люди бы и рады что-то поменять, но боятся.
А кто бы ни боялся, когда над ним возвышается огромный дядька в серой куртке? Вот они и говорят, что положено. Живут, как завещано. И радуются всему, как указано в наших правилах и указах. В общем, жуть.
Мне тогда подумалось, что надо людям открыть глаза. Поднять их на восстание, отучить бояться и оглядываться за спину и вверх. Если объединится сотня-другая, то наблюдатели не смогут с нами справиться. Не подавят наше движение, не хватит сил.
- Про оружие и многомощную военную технику ты тогда не очень задумывался? - поинтересовалась я, чуть наклонив голову правым ухом к плечу.
- Вот все такие умные, когда рассуждают. А как до дела доходят то у вас то понос, то радикулит, дети сопливые, в лазарет срочно надо. И вообще цесари – наше все. Славься Сарство на всю планету, назидай свой режим на чужие города, - обиженно фыркнул парень. – Я же работал с тем, что имею.
Сначала партизански заменял статьи перед самой печатью, подкладывая вместо одобренных свободные. Но после пяти выговоров и угрозы уволить по несоответствию (а ты должна знать, что после такого работу не найти) пришлось успокоиться и начать новые поиски.
Снова потекла вялая и тихая жизнь с редкими всполохами. Опять все встало на цесарские рельсы. Только душа к такому не лежала, бунтовало все внутри.
И я решился на новый шаг. Раз начальство боится потерять место или что-то еще. Да и мне оказалось не под силу выстоять перед такой угрозой. Я пошел на новые меры – на листовки.
Подпольных, свободолюбивых и даже просто лояльных к инакомыслящим типографий в Сарстве не нашлось. Поэтому пришлось учиться искусству наборщика, пробираться в газетную и по ночам верстать свои собственные плакаты и листовки с призывами начать думать своей головой.
Все было предусмотрено, ночной сторож споен, чернила и бумага закуплена и хранилась в моем личном столе. Догадаться, кто расклеивает по ночам антицесарские лозунги, было не так-то просто.
- Но они все равно тебя нашли, - подвела я итог.
Ергад сморщился, как от лимона, и нехотя кивнул:
- Сторож, скотина, сдался. Когда стали выпытывать, откуда у него ненормированный спирт, он ткнул в меня пальцем. Ну, а дальше, и додумывать не пришлось. Проверили температуру оборудования после ночного покоя, сравнили с нормативами. Выпотрошили мой стол, нашли личные запасы. И все сложилось в общую картину.
На заседание меня забрали прямо с типографии. Не дали даже привести себя в порядок. А оттуда на изоляцию, пока председатели принимали решение.
Может, я бы так и отделался месяцем принудительного одиночества, но кто-то из предыдущих наблюдателей напомнил мои первые интервью и отказ от участия в каких бы то ни было клубных мероприятиях. В общем, обложили.
И через неделю меня привезли сюда. И знаешь, что самое странное? – Ергад искренне улыбнулся. – Здесь можно думать, что хочешь, говорить, о чем думаешь, делиться эмоциями, ругаться, злиться и выглядеть так, как тебе удобно. И всем на это на-пле-вать. Вот так лишив меня общественной свободы, эти шишки и прыщи дали мне свободу духа.
- Окруженную стенами разваливающейся фабрики, - добавила я.
- И пусть. Зато здесь воздух чище и люди приятней. Правда, когда меня сюда привезли с матрасом в обнимку, тут жил только Портняга. И он уже утроил себе угол со своими машинками, столами и шкафами для булавок. А до моего освоения в новой жизни ему никакого дела не было.
Светловолосый поднял голову, осознав, что говорят о нем, окинул нас спокойным взглядом и злорадно улыбнулся. Но так ничего и не сказав, вернулся к записям.
А Ергад подытожил:
- Все равно это лучше, чем там. Здесь мы такие, какими хотим быть сами. А не какими нас хотят сделать другие. Так что после недели обустройства своего угла я начал прикидывать, как скоро пополнится наше общество. И ошибся лишь на месяц, - он спохватился, бросил быстрый взгляд на часы, выложенные в центр стола, и сменил тон. – Но тебе уже пора возвращаться. Так что эту историю мы оставим на следующий раз.
