user11074522

Меня зовут Сергей. Или Лисман. Зависит от того, кто спрашивает. Мне почти 33, и я официально мертв. Просто мое тело еще об этом не знает.

Сегодня утром я проснулся на кухне у матери. В воздухе пахло вчерашними пельменями и дешевыми сигаретами. За окном шел обычный серый день. И я, впервые за много лет, почувствовал себя почти счастливым. Спокойным. Таким, как они. Как "стадо".

А сейчас вечер. Я сижу в арендованном "Майбахе", припаркованном в темном переулке где-то в центре Москвы. В кармане пиджака — два телефона, которые нельзя связывать друг с другом. На одном из них — баланс криптокошелька, который позволит мне не думать о деньгах до конца года. На втором — сообщение от человека, который хочет меня убить. И я не знаю, кто из них пугает меня больше.

Между тем утром на кухне и этим вечером в "Майбахе" — целая жизнь. И вся она — про голод.

Я знаю два вида голода.

Первый я узнал в детстве. Это простой, животный голод, когда в маленьком городе твоя семья считает копейки, и ты три месяца подряд ешь одну гречку. Этот голод въедается в тебя на клеточном уровне. Он рождает клятву. Простую, как удар ножа: "Лучше умру, чем снова буду унижен бедностью". Эта клятва — единственная молитва, которую я знаю. И она создала Лисмана.

Лисман — это моя броня. Мой инструмент. Мой гений и мое проклятие. Это он научился строить схемы, обманывать систему, зарабатывать деньги там, где другие видят только риск и тюрьму. Это он сидел в тюрьме с личным телефоном и интернетом. Это он выжил на СВО, пытаясь "пропетлять". Это он построил бренд — успешного, циничного, интересного ублюдка, в постели которого всегда были красивые женщины, а в кармане — деньги на еще одну ночь в "Сиксти". Лисман — победитель. Он утолил мой первый, детский голод.

Но он же породил и второй.

Второй голод — это голод Лисмана. Это голод по интенсивности. По драме. По "веселью". Это голод по тому, чтобы чувствовать себя живым, даже если для этого нужно постоянно стоять на краю пропасти. Этот голод не утолить деньгами. Его можно утолить только риском, властью и химией. Белые дороги на стеклянном столике в апартаментах с видом на ночную Москву. Это — его еда.

И вот я здесь. Сижу в Майбахе ", который на самом деле — катафалк. Я сыт. Я богат. Я свободен.
И я умираю от голода.

Потому что где-то между этими двумя видами голода, между клятвой голодного мальчика и пиром Короля-демона, был один короткий момент. Момент, когда я почти не чувствовал голода. Ее звали Катя. Она посмотрела на всю мою тьму и не отвернулась. И рядом с ней я впервые почувствовал не кайф, а покой.

Я сам убил этот шанс. Потому что Лисман не умеет любить. Он умеет только владеть.

И вот теперь я знаю точно. Моя жизнь — это не история успеха. Это — "Долгая прогулка". Гонка на выживание между двумя видами голода. И я не знаю, какой из них убьет меня первым.

Но сегодня я заключил спор. С единственным, кто знает обо мне все. С моим зеркалом.
Я поспорил, что смогу утолить оба голода. Что смогу остаться Королем, но победить своего демона. Я поставил на кон свою жизнь.
Срок — 6 октября 2026 года. Мой 33-й день рождения.

Это — не просто глава. Это — начало моего последнего эксперимента.
И я приглашаю вас стать его свидетелями.
Потому что это будет либо рождение легенды.
Либо самая подробная, самая честная предсмертная записка в истории.

В любом случае, обещаю, будет интересно.

В моей жизни было два зеркала, в которых я видел свое отражение. Одно я разбил сам. В другое — боюсь смотреть.

Первое звали Надежда. Она появилась из ниоткуда, как аномалия, как сбой в системе моего ада. Она была светом. Не тем фальшивым, неоновым светом ночных клубов, а настоящим, утренним. Она посмотрела на меня — не на Хищника, не на солдата, а на того заложника, что сидит внутри — и приняла его. Она знала всю мою грязь, всю мою тьму, и не отвернулась. Она сказала: «Будь собой. Мир привыкнет». Она была моим шансом на искупление.

И это меня смертельно напугало.

Чтобы быть с ней, мне пришлось бы выйти из своей крепости. Снять броню. Стать уязвимым. А мой внутренний солдат, мой Хищник, не мог этого позволить. Он увидел в ее свете угрозу. Угрозу всему, на чем строился его мир — контролю, цинизму, безопасности. И он совершил свой самый страшный поступок. Он ликвидировал эту угрозу. Я сам оборвал с ней связь. Я убил свою надежду, чтобы сохранить свою тюрьму. Я выбрал безопасность вместо спасения.

Теперь у меня есть второе зеркало. Я покупаю его. Оно — безупречно. Идеальная форма, глянцевая поверхность, холодный блеск. Я привожу ее в свою крепость, в свою VIP-зону. Она — мой трофей. Доказательство моего успеха. Я смотрю на нее и чувствую не любовь, а удовлетворение. Удовлетворение от обладания.

Она — идеальный партнер для Хищника. Она не задает вопросов. Она не пытается заглянуть мне в душу. Она просто отражает мой статус, мое богатство, мое величие. Я могу вовлекать ее в свои ритуалы, «нанюхивать» кокаином, превращая ее в соучастницу. Мы создаем идеальную, химическую иллюзию близости. В этом мире нет места боли, нет места прошлому, нет места «Сергею». Есть только блеск, кайф и пустота.

Я смотрю на нее, и мне «по кайфу».
А потом, ночью, когда она уснет, я смотрю в окно на огни чужого, спящего города.
И понимаю, что променял единственный настоящий луч света на тысячу красивых, но холодных, как лед, лампочек.

Я разбил зеркало, в котором видел свою душу.
И теперь смотрюсь в то, в котором вижу лишь свою маску. И это — цена моей безопасности.

Из всех людей, оставшихся в моей жизни, есть только один, кто говорит со мной на одном языке. На языке тьмы. Мы познакомились там, где люди теряют имена и становятся функциями. Он был комендантом этого ада. Я — независимым игроком. Мы были равными хищниками, и он единственный, кто видел меня в моей «кристально чистой» форме — сильным, трезвым и эффективным.

Теперь он — мое единственное зеркало. Мой единственный друг. Но наша дружба — это не про поддержку. Это — про войну. Он смотрит на то, во что я превратился, и видит не трагедию, а слабость. Он презирает мою боль, мою рефлексию, моего внутреннего заложника. Для него все это — «нытье».

Его мир прост. Он адаптировался. Взял всю свою тюремную жестокость и завернул ее в обертку легального бизнеса. Он — успешный «Царёк» в своей идеальной крепости. А я, в его глазах, — тот, кто сдулся. Тот, кто позволил своей боли победить.

И он пытается «лечить» меня единственным известным ему способом — языком молотка. «Ты тряпка». «Возьми себя в руки». «Хватит гонять хуйню». Он не пытается понять. Он пытается привести меня в чувство. Заставить меня снова стать тем безжалостным солдатом, которого он знал и уважал.

Сегодня я снова попытался доказать ему, что я — не слабак. Я придумал сложную, многоходовую схему. Идеальную партию, чтобы поставить его на место, показать, что я — его ровня. Я стал его судьей, обвинил его в том, в чем он всегда обвинял меня — в безответственности. И на мгновение мне показалось, что я победил. Я почувствовал пьянящий вкус триумфа.

Но он — гроссмейстер. Он принял удар, а потом ответил с ледяной иронией, которая мгновенно поставила меня на место. Он выполнил мою просьбу, но так, что я почувствовал себя капризным ребенком, а не победителем.

Я остался один на один с горькой правдой. Я могу быть гением в своих схемах, я могу зарабатывать огромные деньги. Но в его глазах я — все еще тот, кто проигрывает главную битву. Битву с самим собой.
И эта его оценка, это его молчаливое презрение — ранит сильнее любой ломки. Потому что он — единственный, чье мнение для меня еще что-то значит.

Моя крепость защищает меня от всего мира. Но она не может защитить меня от его взгляда. Взгляда, в котором я каждый раз вижу отражение своего собственного провала.

Моя жизнь — это фильм. Не та серая, унылая документалка, которую крутят по кругу для 90% населения. Моя — это блокбастер. Жестокий, яркий, с плохим концом, который я сам для себя режиссирую. Они смирились со своей скукой. Я — нет. В этом все дело. В этом мое отличие и мое проклятие.

Я сижу в своей новой крепости. Высокий этаж, панорамные окна с видом на воду. Идеальный пейзаж для человека, у которого внутри — выжженная пустыня. Это мой главный трофей. Доказательство того, что я победил в своей самой первой и самой главной войне. Войне с нищетой.

Где-то глубоко внутри меня все еще сидит тот маленький, голодный мальчик. Он — мой единственный бог. Вся моя жизнь, вся эта сложная система из риска, денег и власти — это храм, который я построил, чтобы защитить его. Чтобы он больше никогда не знал, что такое унижение и голод.

Для служения этому богу я создал идеального солдата. Назовем его Хищник. Он — не я. Он — моя функция. Он — тот, кто прошел через ад тюрьмы и войны, и не сломался. Он эффективен, безжалостен и хладнокровен. Он — идеальный инструмент для выживания в этих бетонных джунглях. Он тот, кто зарабатывает деньги, чтобы стены этого храма становились все выше, а позолота на них — толще.

А где же я? Тот, настоящий, который еще помнит свое имя? Он — заложник. Заложник этого Хищника. Это он плачет по ночам. Это он помнит лицо той единственной женщины, которая назвала его своим «светом». Это он чувствует боль и вину за каждую разрушенную жизнь, которая стала кирпичиком в стене этого храма. Хищник презирает его за эту слабость. Считает его сбоем в системе.

И чтобы система работала без сбоев, у Хищника есть инструменты. Стимуляторы — чтобы дать себе силы и заглушить шепот совести. Транквилизаторы — чтобы после боя усыпить истерзанную душу, погрузить ее в тишину. Это не зависимость. Это — техническое обслуживание машины.

Сегодня я снова победил. Я провел блестящую партию против своего единственного равного соперника. Система признала меня. Начальство дало добро на повышение. Я стою на пороге создания своей маленькой, почти безопасной империи. Триумф.

Я сижу здесь, в тишине своей новой крепости, смотрю на серую воду. Машина работает безупречно. Хищник — у руля. Душа — надежно заперта и обезболена. Голодный мальчик — в безопасности.
Все идеально.
Все под контролем.

Так почему же эта тишина так оглушительно звенит?
И почему мне кажется, что в отражении панорамного окна я вижу не только свое лицо, но и призрак той, которая была моим единственным шансом на спасение?

Кажется, в моей идеальной крепости все-таки есть одна трещина. И через нее отчаянно сквозит холодом.