oporavmeste

Больше информации на сайте Опоры

Иногда тревога выглядит не как паника или слёзы. Иногда она прячется в теле, в привычках, в мыслях.

Вот как можно её заметить

- Плечи и челюсть напряжены, лоб нахмурен, тяжело сделать глубокий вдох.

- Хочется всё контролировать — кто, когда и что скажет. Контроль даёт иллюзию безопасности.

- Гиперответственность: «Если не я, всё развалится».

- Проблемы с аппетитом — от его отсутствия до переедания.

- Трудно отдыхать: даже в выходной чувствуешь вину.

- Мысли крутятся вокруг «а вдруг…», «а что, если…».

- Настроение скачет — от раздражения до выгорания.

- Нарушения сна.

- Постоянное прокручивание телефона без цели.

- Самокритика и внутренний голос: «надо было лучше», «всё не так».

- Непереносимость неопределённости — тревога, когда нет ясности.

- Раздражение на тех, кто «слишком медленно» реагирует.

- Снаружи человек может казаться спокойным и собранным.Но внутри — целый ураган.

Что помогает справляться?

Первое — замечать тревожные мысли и проверять, насколько они реалистичны. Иногда достаточно скорректировать мышление, чтобы стало легче.

Но бывает иначе. У многих тревога живёт не в голове, а в теле — в нервной системе, которая привыкла к напряжению.

Если корень тревоги — не мысли, а хронический страх, травма или подавленный гнев, то просто «переписать мысли» не сработает.

Например: Человек боится потерять работу. Можно рассуждать логично, искать доказательства, но если внутри живёт детский опыт — «меня любят только, когда я полезна» — аргументы не помогут. Такая тревога — не логическая, а эмоциональная и телесная.

Что тогда делать?

Работать с телом. И идти глубже — в терапию, чтобы понять, почему тревога стала привычным способом жить.

Я работаю именно в этом направлении — в транзактном анализе. Тема тревоги — одна из моих любимых. И у меня много успешных кейсов.

Приглашаю в работу. С тобой — Опора. opora-vmeste.com/

Ире не хочется спорить со школой. Подвиг — это важно. Это часть семьи, это история. Но в какой момент воспоминание становится инструкцией? Почему рассказ о герое заканчивается словами «и вот — мы их убили»?

— Я растила Ясю доброй, — подумала она. — А теперь не уверена, что у нас получится сохранить это.

На следующий день Ира показала дочке старые письма. Прочитали вместе. Прадед писал, как боится не успеть посадить яблоню. Как ему снился дом. Как он хотел мира. Яся слушала внимательно. Вечером снова взяла карандаши. Новый рисунок — цветы, собака, солнечный день и надпись: «Пусть вернутся живыми».

Ира сохранила оба листа. Чтобы не забывать, как быстро детская рука может научиться рисовать не то, что чувствует, а то, что говорят взрослые.

Иногда одно слово, одна история, один рисунок — это уже разговор. Уже выбор. Уже шаг в сторону человечности. Не всё можно объяснить ребёнку. Но можно быть рядом. Слушать. Говорить. И выбирать бережность. Даже когда страшно.

2. Меняешь темп.
В жизни всегда спешишь — замедлись.
Если наоборот живёшь в рутине — встряхнись, добавь активностей.
Это не каприз, а работа нервной системы: переключение с “напряжения” на “восстановление”.

3. Ментальный отпуск.
Отдых — это не “ничего не делать”, а разрешить себе не думать о делах.
Без дедлайнов, задач, бытовых квестов и чужих проблем.
Просто быть “здесь и сейчас”, без чувства вины за то, что ты не продуктивен.

Вот тогда организм реально перезагружается, а мозг такой: “спасибо, наконец-то!”

Так что всем, кто ещё в отпуске или только планирует — пусть он будет настоящим, а не просто сменой локации

Когда говорят о возвращении с фронта, часто вспоминают посттравматический стресс — но не всё так однозначно.

По исследованиям, около 15–20% военных после боевых действий действительно сталкиваются с посттравматическим стрессовым расстройством. Большинство — примерно 60–70% — переживают трудности адаптации, но со временем возвращаются к нормальной жизни. И лишь небольшая часть (3–5%) нуждается в долгосрочной помощи специалистов.

Есть и другая сторона — «посттравматический рост». Люди, прошедшие через боевые испытания, часто становятся более устойчивыми, активными, начинают помогать другим. Это около 15–20% ветеранов.

Основные проблемы у тех, кто не справился, — тревожность, вспышки агрессии, гипербдительность, ночные кошмары и избегание всего, что напоминает о войне. Часто им кажется, что мир вокруг враждебен, и тогда нужна поддержка не только врачей, но и общества.

Ключевое — как общество встречает ветеранов. Там, где им говорят «я тебя туда не посылал», возникают конфликты и отчуждение. А там, где их принимают, дают работу, помогают адаптироваться, они становятся опорой — не угрозой.

В США ветеранов Вьетнама долго считали «психотравматиками», и это обернулось волной самоубийств и разрушенных семей. Позже отношение изменилось: участников Ирака и Афганистана встречали как героев.

От того, как мы сами будем относиться к вернувшимся с войны, зависит, появится ли у нас «потерянное» или «найденное» поколение. Сегодня многие бойцы возвращаются с верой, опытом и желанием быть нужными. Главное — не отвернуться от них.

А как вы считаете, общество готово к возвращению ветеранов?