forever8pus

Вкусы, запахи, ощущения, колебания и, главное, звуки. Я пока еще не могу опознать зеленый цвет, но я прекрасно знаю запах травы. А ее запах чудесно похож на ее звук. Упругое поскрипывание. Жесткое, сочное, свежее - в точности как запах. Что удивительно, они движутся по времени в едином поле вместе друг с другом и окружающим миром. Сорвешь травинку и подержишь в руках - она станет терпкой, размоченной, смятой - будет пахнуть немного кофе, немного потом, немного лаком с трости - примет частичку жизни рук. Положишь на теплый напитанный солнцем подоконник и травинка начнет превращаться в чистое разогретое руно. Волокна распадаются, ощериваются наружу мириадом обрывков колючек. Пропадает сцепление, улетает запах, исчезает жизнь.

Клавиши же под моими пальцами, упругие, скрипучие, полированные - пахнут искусственной слоновой костью искусственного, никогда не жившего слона - отдаются со звуком глубоким таким же плотным и упругим. И хотя клавиши - почти близнецы штампованные на конвейере - у каждой своя история прикосновений, а значит и текстура поверхности. Местное кабачное пианино - старенькое и простенькое. Потому не каждая клавиша звучит в унисон своему молоточку и своей струне. Это не идеально, но не страшно.

Холодок на мочке уха, легчайший толчок по волоскам на затылке обозначает чье-то приближение. Я угадал бы чье по запаху, но не здесь, не в этой тесной прокуренной кафешке в которой я работаю приходящим тапером. Следом уже плотная мягкая женская ладошка моем на плече, два шелестящих удара пальчиком по ворсистой ткани пиджака. Это знак мне что стоит сделать перерыв, пересесть за столик с приготовленной чашкой кофе и тарелкой чего-то аппетитного, но не сильно обремененного специями. Повар никогда не говорил мне, но я чувствую что для меня он всегда старается особенно, знает, что только я могу полностью оценить его необычайный талант. И очень странно что при его таланте у него, в отличии от меня, еще и прекрасное зрение.

Я прекращаю играть, аккуратно поднимаюсь со старой скрипучей табуретки. Так же аккуратно, пользуясь мышечной памятью, сажусь за свой столик. В моем поле ощущений образуется пятнышко пустоты, пропадает один комочек запахов. Это официантка, дождавшись пока я пересяду, уходит. Спасибо. Никогда не скажу тебе этого и даже не подам виду что замечаю. Но, спасибо. Здесь работают хорошие люди. И сюда приходят хорошие люди. Некоторые каждый день. И одну из некоторых я жду.

В первый раз я заметил ее не сразу. Просто сначала стало вдруг тревожно, а потом я обнаружил, что со мной разговаривают. Удивительно. Ни колебания воздуха, ни запах не выдали ее, только исключительный голос проникающий в самое сердце. Я по своему обыкновению делал вид, что не замечаю ее, но она продолжала говорить. Рассказывала о себе, расспрашивала меня. Приходила каждый день в одно и то же время, всегда одинаково здоровалась. Говорила "Привет, сонц. Ну, как у тебя дела, рассказывай". Я стал отвечать по мелочи. Сначала лаконичными кивками, потом жестами. Стал узнавать стук ее каблучков, даже первый раз надетой обуви. Затем жестами же стал спрашивать сам.

Забавно, она отвечала невпопад почти всегда, постоянно перебивала, иногда молчала подолгу, но мы всегда прекрасно друг друга чувствовали. Я успел рассказать ей почти обо всем. Чем не делился даже с теми кого мог назвать друзьями.

О своем имени, которое мать произносила дикой мерзкой скрипучей интонацией. О том как навсегда закрыл глаза в двенадцать лет, когда краски мира полностью потеряли связь с его цветом и запахом. О том как к шестнадцати окончательно потерял зрение. О том что так и не смог научиться говорить. О том что теперь не улавливаю имен. Просто не могу их повторить, понять, запомнить. О том как прекрасен мир вкусов, запахов, ощущений, колебаний и, главное, звуков. Не рассказал только об одном. Что уже месяц как я возвращаю себе зрение. Я открываю глаза каждое утро и учусь различать детали в той мусорной мешанине что каждый раз вижу. Сейчас я почти умею отличать цвета. Различаю формы. Даже практически научился ориентироваться в пространстве при помощи одних только глаз. Я гляжу на фотографии тысяч лиц и представляю какая она. Каждое утро в течении месяца. А сегодня я просто уберу очки когда она придет и посмотрю.

Раздается знакомый стук каблучков. Я уже снял очки, на выдохе открываю глаза. Взрыв красок грязного задымленного помещения. Темного как подвал. С плесенью на потолке. Пьяные синюшные отвратительные морды, слюни, плевки, хмельное презрение в глазах. Это страшно, но идеально в своей завершенности. Я отчетливо вижу ее красное платье, но не могу различить лица. Странно, она вовсе не блондинка. Куцый мышиный хвостик. Она подходит ближе. Присаживается за соседний, неубранный столик. Кивает официантке, видимо сигналя стандартный заказ. Поворачивается спиной, достает телефон. Подносит его к уху: "Привет, сонц. Ну, как у тебя дела, рассказывай"

Свете лениво. Света лежит на диване. Она гладит серьезного, толстого кота и щурится льющимся в окно лучикам летнего солнышка, разбивающимся о гладкую поверхность стола.

На столе перед Светой блюдце с яблоками. Одно яблоко красное, спелое, глянцевое, прямо кричит своим внешним видом: "Ешь меня". Второе скромно притаилось чуть позади и ждет своей очереди, блеклое и невзрачное.

Света еще не знает, хочет ли она яблоко. Особой нужды в них нет, но для чего то же они лежат на блюдце, ярко освещенные солнечными лучами. Света протягивает руку, кладет тонкие, изящные пальцы на красивое, затем, передумав, на блеклое. Раскручивает его, смотрит на его неуклюжий танец. Крутит второе, сравнивает. Впереди долгий день, сегодня Света никуда не торопится, и может позволить себе забавы.

Света понимает, что вкусное стоит оставить на потом, но знает также, что это исключительно ее яблоки и подчиняться какой-то там глупой логике сегодня она совершенно не обязана. Вдруг, внезапно отвернувшись, но уже зная где какое яблоко лежит, она хватает яркое и соблазнительное, подносит ко рту, замирает на секунду. А затем резко откусывает большущий кусок. Приторно-сладкий сок льется по зубам в рот, падает на вкусовые сосочки языка. Проникает в мозг смешиваясь там с электрическими сигналами фоторецепторов жадно впитывающих летнее солнышко.

Яблоко сладкое до излишности. Яблоко прячет за первой ударной дозой сахара неожиданную кислинку. Это слегка разочаровывает. Но Света принимает. Света взрослая и понимает уже, что даже такая сочность, такое воплощение витальности наделено изъяном от природы. - "Это жизнь и тут уж ничего не поделать".

"Коварное яблоко", - думает Света. Кладет его обратно на блюдце и, теперь уже полностью осознанно подбирает неоткусанное. Смахивает с него прилетевшую мушку, не спеша и не торопясь, откусывает небольшой кусочек. В этот раз Света получает ровно то, на что и рассчитывала. Сладковатое, суховатое, немного ватное, не горькое-не кислое. Скучное. Возьми Света это яблоко первым, она бы спокойно и даже с удовольствием доела бы его до конца, получив свою капельку положенного удовольствия и даже с некоторым уважением к матери природе. Но сейчас единственное его достоинство - размер - оно слегка больше красивого, что, однако, полностью нивелируется его монотонным вкусом.

Света делает еще пару надкусов почти не надеясь уже на изменения. Потом не выпуская блеклое из рук, пальчиком подкатывает к себе красивое испытывая легкое недовольство тем что за ним всегда приходится тянуться. "Ах если бы все яблоки были одинаковы, тогда прекрасной деве не пришлось бы отдавать себя на волю этого злодея - слепого выбора" - игриво рассуждает Света, уже почти механически получая положенное ей удовольствие от красавца.

В левой руке сок жизни и такая земная сладость. В правой - никаких разочарований.  Света пытается есть оба по очереди, но наклонившись в очередной раз к правому неожиданно ощущает во рту что-то странное, еще непонятное. Некий остаток левого-красивого уже почти привычного. Света языком на ощупь пытается определить форму этого нового. Предположение что это может быть кусочек кожуры оказывается неверным. Языком Света явственно чувствует правильную округлую форму и острый кончик семечки. "Ой", - думает Света, - "ну какие же могут быть семечки. Яблоки только недавно начались и уже семечки". Света кладет семечку между белых, крепких зубов. Нажимает челюстью. Разгрызает содержимое и выплевывает ее жесткую несъедобную кожуру на блюдечко. "Ая-яй-яй, яблоко. Постарайся больше так не делать, яблоко. Семечки это, конечно, очень хорошо, но всему же свое время".

Света откладывает красивое яблоко обратно, прямо на стол. Поглядев в окно на секунду задумывается о чем-то очень отвлеченном. Переводит взгляд на правое яблоко. И начинает спокойно, размеренно, целенаправленно грызть его. "Как говориться - если удовольствие не идет к Магомеду, Магомед должен сам научится получать удовольствие или же вымереть от скуки".

Пока Света с некоторым даже увлечением пережевывает единственное оставленное яблоко, брошенный на столе красавец покрывается рыжими пятнами коррозии. Свете плевать у Светы есть цель, к тому же Света уже добралась до середины и ей пришло самое время распробовать радость семечек. Ведь даже у добротного скучного яблока семечка вполне может оказаться если не вкусной, то хотя бы приятной. Укус, еще один - семечки нет. Последний уже уверенный в неудаче кусь - но семечек не прибавляется.

"Хмм", - думает Света - "Это уж точно не моя вина. Тем более что яблоки вообще-то природой и созданы для семечек. Ну и еще немного для моего удовольствия". Света отводит от лица руку с погрызанным яблоком. Игривым прищуром смотрит на уже серьезно порыжевшего бывшего красавца. И, не дождавшись пока красавец подкатиться к ней, тянется сама, неуклюже от долгого сидения на месте. Задевает стол. Пытается поднять катящееся к краю яблоко. Промахивается. Смотрит разочарованно на красавца на полу, на его смятый от удара бок, на муху неожиданно бросившуюся к убегающему от Светы угощению. Смотрит на яблоко крепко зажатое в правой руке: - "Ну и посмотри что ты наделал. Ох, ох, ох, нет мне счастия в этой жизни". - и с разочарованным - "Отвали от меня зануда" швыряет его от себя.

Встает на колени перед побитым ее нелепостью героем. Поднимает его на ручки, несет в ванную комнату и нежно моет его в раковине. Пальчиками стряхивая все возможные его пылинки, пытаясь выправить его вмятину. Идет на кухню, аккуратно вытирает яблоко новым чистым теплым полотенцем, секунду раздумывает стоит ли взять нож и срезать окисленное красное железо с мякоти яблока, передумывает. Возвращается в зал, тянется положить яблоко на блюдце, передумывает снова и крепко зажав его в правой уже ладошке, откидывает с окна занавески. Солнышко зависло чуть дальше центра небесного равновесия. Пока еще прекрасно себя чувствует, но уже ощущает на себе неумолимую тягу горизонтного притяжения. Света поднимает яблоко перед глазами, сглатывает набежавшую слюну и медленно, хищно, с упоением вгрызается в сочный кусок.

Она разочарована. Она больше, чем разочарована - она почти расстроена. Она не понимает что произошло - может удар об пол повредил такую твердую и в то же время хрупкую структуру яблока, может пресная вода перебила и забрала с собой всю яблочную изюминку, может кислород воздуха разложил его плоть, проникнув через разорванные раны надкусов. Может она сама устала. Света почти сердясь проглатывает плохосжеванные большие куски яблока, выгрызает из него одну милую семечку, вторую. Аккуратно кладет их с ладошки на блюдце и выбрасывает непозволительно большой для огрызка кусок прямо в открытое окошко.

Света в какафонии разбуженных чувств озирается в поисках оставленного брошенного недояблока. Находит его треснутого почти пополам от удара о ножку стула. Брезгливо, двумя пальчиками поднимает его за хвостик, придерживая второй рукой опасаясь как бы яблоко не развалилось по пути. Несет его к кухонному мусорному ведру. На секунду глядит на раковинный кран. Но со скептической гримаской выбрасывает в ведро начинающего подтекать, съеденного чуть больше чем на половину, ватного фрукта. Закрывает ведро. Моет руки. Выпивает стакан воды. Возвращается к оставленным на окошке на блюдечке семечкам. Берет блюдечко в руку, а другой небрежно смахивает семечки в окно. Кладет блюдце. Достает рокс для виски. Наполняет его, как и положено, на два пальца. Закуривает. Одним глотком выпивает жгучую смесь. Во рту остается вкус размокшего, пропитанного спиртом дерева и заморского, далекого, романтичного яблока. Солнышко клонится к закату. Солнышко разливается по жилам Светы. Света гладит подскочившего на подоконник кота. Свете лениво.

Я достаю из духовки,
поливаю соусом с ложки
и осторожно делю по кусочкам
нежное сочное мясо
_с прелестнейшей женской ножки.
И ожидаю что блюдо мое
с интересом,
стремлением разобраться будет здесь встречено.
Мне очень важны ваши отзывы -
Я
только недавно
начал готовить ужины из человечины.

Чей же
это
ку-сочек
мне самому может быть еще неизвестно -
может одной из гостий,
может принцессы из сказок - бывшей русалки, ныне бесхвостой,
или же ведьмы древней,
С мясом зеленого цвета,
слегка перченым от злости, 
или Лолиты с набоковских строчек
Важно,
_чтобы вышло приятно, полезно, а, главное, интересно
принуждало к сомнениям,
противоречиям,
обсуждениям.

и

Я
только для тех кто как друг явился сегодня готовлю ужин
если между тобой и едой встают не кулинарный изыск, психическое расстройство или каприз,
а
стремление поучить находится в обществе, зависть, мораль, глупость или религия,  
прости,
я вынужден встать извинится, открыть перед тобою дверь, и сказать
Доброго вечера -
ты нам сегодня не нужен

Шел 37 год оккупации Берлина. В полночь 10 ноября Дед Василич, принявший, после смерти от болотного туберкулеза три года назад комвзвода Николай Андреича, на себя командование диверсионным разведотрядом, завершал последние приготовления перед выходом на плац. Василич смыл проточной водой остатки самовзбитой из меда пены для бритья, вытер лицо лопухом и повесил его как занавесь в окне укрепточки шалашного типа. Застегнул китель, выровнял буденовку встал на колени и трижды прошептал выгравированные в памяти золотом за годы повторения святые слова:

"Лет до ста расти нам без старости.

Год от года расти нашей бодрости.

Стачка армий пусть грозно грянет:

Строй из малых и крупных народностей!
Аминь!"

Неторопливо поднялся, притушил лампадку и вышел к ждущему его на плацу отряду.

— Здравствуйте товарищи бойцы! — в первый раз за много лет звучным хриплым голосом произнес Василич. Напуганный его внезапным громким обращением, ардьегард боевых белок рассыпался по близлежащим кустам, но практически мгновенно вернул боевой порядок. Десятки лет муштры и искусственного отбора делали свое дело.

— Я благодарю вас за то что вы появились на поле битвы.
Сотни лапок бронированных кроликов согласно уставу начали медленное, тихое, но отчетливое, ритмичное постукивание по поляне.

— Я присягнул Советской Армии. И если это не ваша армия, почему вы здесь?
Кротонесущие совы прекратили равнение направо. Их фасеточные глаза теперь были направлены прямо на Василича. Они жадно ловили каждое его слово.

— Сыны Интернационала! Я - Василий Волосов.
Перископы змей-наблюдателей из каждого трехметрового гусеничного муравейника мерно покачивались в такт постепенно ускоряющемуся топоту кролов.

— Все мы помним нашего отца, нашего командира Николая Андреевича. Он убивал врагов сотнями. И если бы он был здесь, то он бы испепелил взглядом фашистов. И послал бы в них молнию из задницы.
Бурые восемнадцатикилограмовые медвежьи осы белко-летяжного батальона, любимое детище Николая Левши, добавило свое сочное, наполненное обертонами жужжание в строевой гимн лесной дивизии.

— Я - Василий Волосов! И я вижу целую армию моих соратников, решивших сразится с тиранией. Вы пришли драться, как свободные люди. Вы и есть люди. Без свободы вы никто! Вы будете сражаться?!
Управляемые жуками короедами, плотнико-механические рободеревья замигали миллионом вживленных в листья лазерных светлячков. Вышагнули вперед. Вознесли к небу могучие ветки манипуляторы, наполняя дивной разноцветной аурой весь плац и освещая Первую Гвардейскую Объединенную Армию Возмездия имени Левши Николай Андреевича.

— Дерись и можешь умереть. Убегай и возвращайся. Через короткое время. И через много лет, умирая в своих постелях в освобожденной Советской Германской Автономной Республике, вы будете готовы отдать все эти годы за возможность вернуться, вернуться сюда и снова сказать врагам, что они могут отнять у нас наши жизни, но они никогда не отнимут нашу свободу. Свобода! Интернационал! Свобода!