chomik

Телефонный звонок. Позвонила женщина, зовут её Лариса. Лариса рассказала, что у неё есть дочь, с которой в последнее время возникли трудности. Дочери Ларисы 10 лет и зовут её Лена. Лариса просила меня встретиться с её дочерью для консультации. Я предложила Ларисе, чтобы на консультацию они пришли вместе с Леной и если есть возможность, чтобы папа пришёл тоже. Лариса согласилась и через некоторое время мы встретились.

Семейная консультация – один из самых сильных видов психологического консультирования. Во время встречи работа проходит со всей семьёй, иногда включая бабушек и дедушек, иногда даже семейных друзей имеющих прямое отношение к существующей трудности. Это довольно таки молодой и очень терапевтичный метод работы.

В ситуациях, когда один член семьи просит поработать с другим членом семьи, ссылаясь на то, что именно у другого существенная проблема, я изначально стараюсь встретиться со всей семьёй. И конечно, когда родитель выражает недовольство собственным ребёнком, то корень трудности в большинстве случаев, лежит где-то в семье.

Мы встретились. Лариса рассказала, что с Леной просто невозможно договориться. Ни о чём… Что Лена совершенно не слушается, грубит и хамит. Не выполняет домашние поручения и не уважает труд других членов семьи. Вступил Андрей, так назовём главу семьи. Андрей рассказал случай, когда он сделал уборку и только вымыл полы в квартире, как внезапно Лене потребовалась какая-то вещь и она, не обратив никакого внимания на чистый пол, прошла по нему в уличной обуви. На просьбу Андрея снять обувь, дочь никак не отреагировала. Лариса рассказала, что Лена грубит и огрызается. Я попросила рассказать какой-либо конкретный случай. И Лариса рассказала, как Лена как-то «затупила» и Лариса обозвала дочь соответствующе ситуации. На что Лена не заставила себя долго ждать и отфутболила обзывательства их посланнице, со словами «сама ты …!» Лариса сочла это поведение дочери неуважительным и оскорбительным. Очень осторожно, используя другие примеры из жизни, я попыталась объяснить родителям, что все мы, люди отзеркаливаем поведение, которое нам транслируется. Что если мы в свой адрес слышим негативные высказывания, то это никак не может вызвать у нас положительных ответов. И что если Лена слышит в свой адрес обзывательства, то это стимулирует её вести себя таким же образом. Что это определённого рода научение. Лариса возмутилась, сказав, что ребёнок должен уважать свою Мать, и совсем не позволительно огрызаться и обзываться с собственными родителями. Я напомнила Ларисе, что одностороннее уважение если и существует, то оно совсем не зрелое. Скорее такое уважение больше имеет отношение к страху.

После того, как наша часовая встреча закончилась, встал вопрос, что делать дальше. Довольно-таки часто бывают случаи, когда одной консультативной встречи бывает достаточно. Так называемая экспресс-консультация. Но в данной ситуации наша встреча прошла скорее как интервьюирование и подготовка к дальнейшей работе. Я предложила встретиться ещё несколько раз именно в таком же составе, на что Лариса отреагировала с большими сомнениями. Вот если отдельно с Леной тогда — ДА, а если со всей семьёй, то на данный момент Лариса сомневается и ей надо подумать.

Думаю, что трудность этой семьи заключалась в чём-то более глубоком. Но то, что мы зацепили, тоже играет сильную роль в проблемах этой семьи. Я не могу с уверенностью сказать, что эта работа не закончена, хотя такие мысли не раз меня посетили. Очень надеюсь, что главную суть вопроса я правильно уловила, и мы всё же проработали трудность этой семьи.

Очень часто и у меня, и у моих коллег, психологов-консультантов возникают одинаковые трудности в работе с клиентом. Родители, которые обращаются за психологической помощью, ошибочно думают, что поговорив с психологом, последний сделает так, что проблема волшебным образом исчезнет. Выглядит примерно так: «Исправьте мне моего ребёнка, потому что я сам уже больше не могу». Это такого рода перенос собственной ответственности… В итоге родительские ожидания никак не могут совпасть с результатом.

Автор: Алеся Лисецкая

Взято здесь: http://psiheja.ee/interesnoe/sluchaj-iz-praktiki/perenos-otv...

Примитивная идеализация — психический процесс, относимый к механизмам психологической защиты. Выражается в бессознательном представлении о ком-либо как об идеальном и всемогущем защитнике. Впервые описан психоаналитиком Шандором Ференци.

Согласно Ференци, примитивная идеализация у ребёнка приходит на смену всемогущему контролю. Когда ребёнок разочаровывается в идее собственного всемогущества, он обнаруживает, что его безопасность и благополучие зависят от заботящихся о нём взрослых, и начинает приписывать всемогущество им. Задавая родителям вопросы вроде «почему ветер дует?» ребёнок, зачастую, стремится не столько узнать настоящую причину, сколько удостовериться, что мир действует «правильно», то есть так, как и ожидают его родители. Воспринимая их как тех, кто определяет правила, ребёнок может искренне обижаться, что они «не хотят» пойти ему навстречу и, например, остановить дождь, чтобы он мог пойти гулять.

Идеализации свойственно безропотное доверие, практически поклонение, где идеализируемому объекту приписывается совершенство во всем. Поскольку никто не совершенен, долго идеализация продержаться не может, и как только объект показал свое несовершенство, это у идеализирующего вызывает сильную фрустрацию и последующее обесценивание. Функция идеализации - опора, создание иллюзии безопасности. То есть как бы идеальный объект не способен причинить боли, всегда будет приносить только счастье. Идеализация возникает как следствие хронической опасности, в которой ни на кого никогда нельзя было положиться.

Обесценивание защищает человека от переживания себя в своей реальности, от чувства беспомощности и бессилия. Например, мужчина, идеализировавший онколога своей жены, с высокой вероятностью захочет подать на него в суд, если врач не сможет победить болезнь.

Так же обесценивание защищает человека от признания себе в том, как сильно он нуждается в защите, в тепле, в принятии себя другим человеком - Типа, "да не очень то и хотелось, и без вас проживу". Долго обесценивание не длится, потому как через какое-то время человек начинает страдать от одиночества и неудовлетворенности и тогда начинает бессознательно искать новый объект для идеализации. Такое можно наблюдать у влюбчивых людей. Обесценивание еще очень близко к негативной проекции, то есть не ценным признается все то, что я считаю плохим, отрицаю в себе и приписываю тогда эти качества другому человеку.

Защитный механизм идеализации выполняет ряд важных для личной стабильности функций: заменяет реальную уверенность человека в свои силы; создает условия для чувства

превосходства, ощущения того, что он лучше, достойнее других; подменяет подлинные идеалы,(при действии защиты человек смутно представляет себе то, чего он хочет; его идеалы не отличаются определенностью, они противоречивы, но идеализированный образ придает жизни некоторый смысл); отрицает наличие внутрипсихических конфликтов (отвергает все, что не входит в созданный им самим образ поведения); порождает в личности новую линию расколов, образовывая барьер к ее подлинному развитию.

Необходимо индивидуально оценить социальные нормы, стандарты, формировать свою точку зрения на мир, окружающих людей, становиться самостоятельным.

Все началось однажды осенним днем с обычнейшего телефонного звонка. Алексей Гаврилович, так представился собеседник, просил проконсульти­ровать его по поводу сложной ситуации с дочкой-старшекласницей. Дого­ворившись о встрече, я почти не возвращался в своих мыслях к этому будничному профессиональному разговору с возможным клиентом до тех пор, пока не подошел оговоренный срок. В назначенное для приема время пе­редо мной предстал немолодой уже человек, сухощавый, с выразительным лицом, обтянутым загорелой кожей, и серыми умными глазами.

Когда мы после взаимного приветствия сели в кресла, я заметил, как быст­ро пульсирует жилка на виске Алексея Гавриловича. Пока длилось молча­ние перед нелегкой для отца беседой, я остро ощутил обеспокоенность со­беседника, тяжелую ношу ответственности, озабоченности, которая нава­лилась на него, пригибая плечи и заставляя ускоренно биться немолодое уже сердце. Еще немного помолчав и, по-видимому, собравшись с духом, Алексей Гаврилович проговорил:

— У нас в семье с дочкой несчастье. Влюбилась она. Что делать?

Кивнув головой, в знак того, что я слышу и воспринимаю сказанное, я, не проронив ни слова, внимательно и вопросительно взглянул ему в глаза. Алексей Гаврилович продолжал:

— Понимаете, какое дело. Татьяна учится в последнем классе. Школа слож­ная, физико-математическая. Она способный ребенок, скромная, ласковая девочка. Через полгода — окончание школы. Пора подумать и о вступи­тельных экзаменах. А она... — отец словно заикнулся. Видно было, что го­ворить ему больно. — Влюбилась...

Он вновь на мгновение умолк. Помолчав, продолжил:

— Вы только ничего такого не подумайте. Я вовсе не против любви. Пусть она будет, любовь эта. Но не так же! Не сейчас, вы понимаете? Да и не та­кая. Что же это за любовь, когда она уроки почти не готовит, школу запус­тила. Поговорить с ней о ее Андрее и отношениях с ним невозможно. Она избегает разговора или просто успокаивает нас с матерью тем, что, дескать, все будет хорошо. Ей об учебе надо думать, об институте, а она? А она, я скажу вам, как взбесилась. Андрей и Андрей! Хоть бы Андрей этот был пу­тевым парнем. Хоть бы студентом там или уже зрелым человеком. А то...

Отец снова запнулся. Было заметно, что каждое слово давалось ему с ог­ромным напряжением и болью.

— Кто бы, вы думали, он? Помощник маляра. Двадцать два года, вернулся из армии, уже был женат. Разведен, значит. Образования нет. Так, подхал­туривает на ремонте квартир. Вы только поймите меня правильно. Я не против маляра. Маляр так маляр. Пусть бы и слесарь. Не в этом дело. А в том, что он в двадцать два года уже разведен... В том, что он — никто! А Татьяна способная же девочка, как ослепла. Как будто съела чего-то. Гово­рит: “Я без него не могу”. Как это так “Не могу”? Я говорю: “Возьми себя в руки! У тебя же есть девичья гордость! Достоинство! Ты же будущая мать, ты же — дочь моя”. А в ответ одно: “Все будет хорошо”. Вы поймите, я те­ряю ребенка. У меня такое ощущение, что она уже не моя. Не мой ребенок. Чужая какая-то...

Я понимал, что Алексею Гавриловичу прежде всего следовало помочь успо­коиться. Но как это сделать, когда человек в таком состоянии? Да и чем я мог быть полезен сейчас? Предложить сигарету? Унизительно. Панибрат­ство в духе бесед со следователем. Стакан холодной воды? Но он же не женщина, а мужчина. Не годится.

В глаза бросались посеревшее лицо, покрасневшие глаза, руки едва замет­но дрожали. Облик Алексея Гавриловича даже отдаленно не ассоциировал­ся с употреблением алкоголя. Наоборот, собеседник производил впечатле­ние серьезного, обстоятельного человека, привыкшего все взвешивать, об­думывать, а затем принимать решения. Я рискнул опереться именно на эту личностную черту клиента.

— Погодите, Алексей Гаврилович, — я жестом попытался успокоить его. — Если можно, сориентируйте меня, пожалуйста, в том, что, собственно, слу­чилось, произошло у вас с дочкой. Влюбилась — это состояние. А вот кон­кретная ситуация...

— Ситуация, ситуация... — как эхо повторил собеседник. Видно было, что состояние аффекта, в котором пребывал этот немолодой мужчина, препят­ствовало сосредоточению на нужных мыслях и чувствах, заставляло коло­титься сердце, предательски вызывало дрожь узловатых, привыкших к труду рук.

— Ситуация такая, что между нашим телефонным разговором и сегодняш­ней встречей прошло три дня. За эти три дня случилось вот что... Татьяна не пришла ночевать домой. Мы с женой поехали к родителям Андрея. Че­рез подружек узнали, где живут они. Там нам сказали, что Андрей поехал на дачу. Мы — туда. Они — там. Спят. В одной постели... — Алексей Гаврилович сжал кулаки. — А дальше случилось то, что я стащил его, стащил ее с кровати, да так врезал обоим, что ладонь заболела. И знаете, что меня поразило? Что Анд­рей даже не пытался Татьяну оборонять. Любовь, значит, свою... Ну, что мы с женой? Посадили дочку в машину и — домой. Мать с ней дома. А я вот у вас... Стыд и срам... Позор... Позор... — он снова сжал кулаки. — Что делать?

— Значит, сейчас ваша Татьяна дома с мамой, — четко и громко прогово­рил я, впечатывая каждое слово в сознание собеседника.

— Да, Татьяна дома с матерью, — Алексей Гаврилович выговорил эти слова медленно, словно еще раз осознавая их смысл.

— Вот и хорошо, что дома, — я попытался подкрепить это осознание, под­черкивая слово “дома”. Ведь “дома” означает в “безопасности”.

— Дома-то дома, — с горечью отозвался Алексей Гаврилович. — А если сбежит?

— Погодите, погодите! Давайте сначала останемся в настоящем време­ни, — предложил я. — Она же с мамой.

Пришло время вывести клиента из состояния аффекта.

— Главное сейчас, что Татьяна дома, с матерью. А вы — выжили, и вот здесь, сейчас со мной. Когда можно все спокойно обсудить, обмозговать, — я произносил эти слова как можно более рассудительно и спокойно. Алек­сей Гаврилович именно теперь нуждался в психологической поддержке, и я пытался найти нужные слова.

— Скажу вам прямо, — начал я, — если у вашей дочери такой отец, как вы, за нее можно быть спокойным. Вы отстояли ее достоинство. Вы защищаете ее, переживаете за нее. Она же ведь ваша дочь, ваша? — переспросил я. Он утвердительно кивнул головой.

—Значит, не сегодня, так со временем непременно все оценит. И оценит правильно. Ведь насколько я уловил, Татьяна— девушка умная, одаренная, ведь так?

— Да, — согласился отец.

— Ну, а если и умная, и одаренная, да еще и в вас, наверное, пошла. Ведь решительная же? — продолжал я.

— И азартна к тому же, — отозвался отец.

— Значит, в жизни не пропадет. — Я попытался расширить жизненное пространство травматической ситуации.

— А теперь, — продолжал я, — расскажите, пожалуйста, немного о себе. Мне важно понять вас как человека, и тогда, возможно, нам легче будет личностно анализировать и ваше поведение в ситуации, и возможные ре­акции дочери.

Алексей Гаврилович как будто немного отошел. Не спеша начал рассказы­вать о себе. О том, как работал на оборонном заводе, о своем позднем бра­ке. О позднем ребенке. Рождение дочери было для него настоящим счасть­ем. Воспитывали ее — уважением. Он посвящал ей все свое свободное вре­мя. Зимой — лыжи, заснеженные леса Карпат. Летом — походы, речка, рыбная ловля на рассвете. Всегда — интересные концерты, совместные чтения и обсуждения книг. Бесконечные споры... Алексей Гаврилович рос вместе со своим ребенком.

Чем больше я слушал рассказ Алексея Гавриловича, тем отчетливее выри­совывался вопрос, который я, наконец, задал:

— Скажите пожалуйста, Алексей Гаврилович, — я несколько засомневался, а затем все же произнес: — А в каких отношениях Таня с мамой?

Алексей Гаврилович задумался. Дело в том, что, рассказывая о себе и о до­чери, Алексей Гаврилович ни разу не вспомнил о матери Тани. Это и в са­мом деле было удивительно, поскольку, когда речь шла о самой ситуации, мама Тани в рассказе упоминалась. Было очевидно, что некую роль во всем этом фигура матери играет. Но какую?

— Отношения вроде бы неплохие, — отозвался наконец Алексей Гав­рилович.

Время нашей встречи истекло. Мы договорились, что в следующий раз на прием придет мама, Зинаида Степановна. Татьяну решили пока не трогать.

На следующий день в назначенное время передо мной предстала осанис­тая, строгая женщина, с властным выражением лица и встревоженным взглядом. Она молчала.

— Вы, наверное, Зинаида Степановна, мама Татьяны, — начал я беседу.

— Да, — женщина снова замолчала.

Я посмотрел на часы. Прошло около четверти часа. Нашего времени оста­валось минут 35—40. Я так и сказал об этом клиентке, которая все еще си­дела молча.

— Если вы захотите что-нибудь сказать, — вновь прервал я молчание, — можете говорить все, что придет в голову, не выбирая, что главное.

Женщина кивнула в знак согласия. Но молчание продолжалось. Наконец, она вздохнула, и я понял, что беседа, по всей вероятности, у нас не полу­чится.

— Что ж, Зинаида Степановна, — я взглянул на часы. — Приятно было увидеться с вами. К сожалению, время нашей беседы приближается к концу...

— А о чем здесь беседовать? — вдруг отозвалась Зинаида Степановна. — Если бы отец был мужчиной да по-отцовски всыпал бы ей ниже спины ремнем, да так, чтобы неделю ни сесть, ни встать не смогла, тогда можно было б говорить. А так — о чем здесь говорить? Стыд один! Связалась с ка­ким-то бедолагой, от родителей отреклась, из родного дома сбегает... О чем здесь говорить? Без ножа зарезала.

И без паузы женщина продолжала:

— Я бы тех, кто показывает по телевидению секс этот, приказала бы ве­шать на столбах за ноги, чтоб у них кровь от секса да в голову бы ударила. Что делают! Наших детей от нас отлучают. Голыми, прошу прощения, зад­ницами да титьками весь свет заслонили. А вы — говорить... Что ж тут го­ворить? Стрелять надо. Стрелять!

Лицо и глаза женщины вспыхнули такой ледяной ненавистью, что на мгно­вение стало жутко, я немного помолчал, затем, словно про себя, произнес чуть слышно:

— Так ведь уже стреляют...

— Не в тех! — громко и решительно ответила Зинаида Степановна.

Я попытался проникнуть в бурю чувств клиентки. В чем-то я даже был со­гласен с ней. Но сейчас моя профессиональная задача состояла не в под­креплении или опровержении ценностных симпатий или нормативов кли­ентки, а в том, чтобы за время, которого почти не оставалось, хотя бы то­неньким лучиком осветить отношения матери с дочерью. Не отстраняясь от темы (действительно болезненной) средств массовой информации, а, на­оборот, как бы продолжая ее, я спросил:

— Кстати, скажите пожалуйста, на ваш взгляд, Татьяна много времени тра­тит на телевизор?

— На телевизор? — Зинаида Степановна взглянула на меня с таким выра­жением лица, будто я только что свалился с высокой башни, но при этом не только не ушибся и ничего не сломал, а еще и вопросы задаю.

— Да разве они теперь телевизор смотрят? Они же закроются где-то и ви­дики без конца крутят. Такое, что...

— Правильно ли я вас понял, что Татьяна редко бывает дома? — уточнил я.

Женщина снова посмотрела на меня с неприкрытым интересом. По ее гла­зам уже было видно, что все психологи — немножко того... и надо поско­рее распрощаться, не то и самой можно повредиться в уме.

— Да с чего бы это мне к психологам ходить, если бы мой ребенок дома сидел! Да она родной матери не всегда и “здрасьте” скажет. А вы вопрос задаете...

Настало время прощаться. Картина прояснялась довольно отчетливо. Не хватало разве что небольшого штришка. Собственно говоря, далеко не все­гда подробности важны, но в этой ситуации мне показался такой штрих не­обходимым.

— Зинаида Степановна, создается впечатление, что вы в самом деле теряе­те дочь, — я посмотрел на нее.

Суровое лицо. Уверенность и решительность. Отчуждение и непреклон­ность. Молчание.

— Но это еще, возможно, не самое главное, — продолжал я. Ни одна чер­точка не дрогнула на ее лице. — Страшнее то, что, кажется, ваша дочь уже потеряла вас. А вы ведь ее мать...

Не прощаясь, Зинаида Степановна вышла. На следующий день Алексей Гав­рилович пришел с Таней. Обычная старшеклассница. Спортивный стиль в одежде. Спортивная сумка через плечо, тяжелые черные ботинки на ногах. Пока Татьяна работала на компьютере с диагностической программой, мы обменялись мнениями с отцом.

— Была Зинаида Степановна, — начал я как можно более нейтрально.

— Знаю, что была. Сами же видели, какая она, — вздохнул Алексей Гаври­лович. — Позавчера, когда вы спросили, какие у нее с Таней отношения, я подумал, что, собственно говоря, никаких. Но как-то неловко было гово­рить так. А вообще-то она тяжелый человек. Начальник цеха. Все время с людьми. Работа, знаете ли, такая.

— Татьяна с матерью не контачит, — перебил я Алексея Гавриловича.

— Общий язык они давно уже потеряли. Впрочем, я не могу сказать, что они ругаются, знаете, как бывает у дочерей с матерями. А у них... Так... Каждая сама по себе.

— Вы... — я не успел вымолвить и слова, как Алексей Гаврилович продол­жил, словно предугадал мои мысли.

— Я пытался помочь им наладить отношения. И на дачу вместе ездили, трудились вместе, и гостей приглашали, и всей семьей в театр... Не полу­чилось. Что-то в них то ли сломалось, то ли... Не понимаю. Хотя, думаю, характер Зины здесь виноват. Она у меня — сержант в юбке. А Танюша...

Как раз в этот момент в комнате появилась Татьяна в сопровождении мое­го сотрудника, державшего в руках психограмму. Я взял листок с психо-граммой. Стало ясно, что именно хотел сказать отец. Личностный про­филь Татьяны действительно был типичен для сензитивных, т.е. чувствен­ных, тревожных, совестливых натур, правдивых, склонных к глубоким переживаниям, из тех, что болезненно реагируют на душевную черствость и равнодушие.

Беседа с Татьяной дополнила впечатления, обрисовав картину, которая по­неволе ассоциировалась у меня с образом астрономической черной дыры, центром которой была Зинаида Степановна, а юная планета Татьяна пыта­лась вырваться из объятий черного карлика, и именно притяжение Андрея, если оставаться в пределах этой метафоры, служило как бы такой вспомо­гательной несущей системой.

Но метафора метафорой, а жизнь есть жизнь. Спустя минут двадцать после начала нашей с Таней беседы, пока отец нервно листал страницы популяр­ных журналов в соседней комнате, оказалось, что девушка в свои непол­ные семнадцать лет удивительно реалистично ориентируется и в своей се­мейной, и в своей житейской ситуациях. Несмотря на влюбленность и эмо­циональное увлечение Андреем, Татьяна спокойно сообщила, как о давно решенном для себя деле, о том, что “дома” жить невозможно.

— Я вообще не понимаю, как отец столько лет выдерживал с мамой. Сей­час же я его прекрасно понимаю. Я была для него психологической отду­шиной. Может, на мне-то все и держалось. А теперь... Теперь я его поки­даю. Но что делать? Такова жизнь... Вы не думайте, что я уцепилась за Ан­дрея, чтоб сбежать из дому. Нет. Но мне кажется, — Татьяна помолчала, — мне кажется, сама судьба послала мне это спасение. Вы же видите, я не су­масшедшая. Я не играю в любовь. Я хочу закончить школу, поступить на... (Татьяна даже назвала факультет), а осенью, если все будет благополуч­но, мы поженимся.

— Где же вы собираетесь жить? — задал я сакраментальный вопрос.

— Родители Андрея достраивают себе дом под Киевом. Мы будем жить в их квартире.

— Тебя не беспокоит, что у Андрея нет образования?

— Он собирается поступать в строительный техникум, колледж то есть. Будем вместе готовиться.

Через несколько минут, когда к нам присоединился приглашенный мною Алексей Гаврилович, мы договорились о том, что отец с дочерью придут на консультацию еще, по крайней мере, несколько раз. Но каждый уже по сво­ему, отдельному расписанию.

Прошло еще две или три недели. Я встречался со всеми тремя клиентами: дочерью, отцом, матерью. Динамика психических состояний каждого уди­вительно точно соответствовала ожидаемой: Татьяна становилась все спо­койнее и доброжелательнее; Алексей Гаврилович все грустнел и грустнел, хотя его грусть пропитывалась нотками примиренности и какого-то про­щального просветления. Никаких перемен не происходило только с Зинаи­дой Степановной.

С Андреем встретиться не пришлось. То ли он не захотел прийти, то ли Та­тьяна не пожелала склонить его ко встрече с психологом.

Примерно месяца через два Алексей Гаврилович пришел на последнюю встречу. У него теперь был вид спокойного и сосредоточенного человека, который принял решение.

— Что ж, — сказал он на прощание, — жизнь есть жизнь. Дети вырастают. Жаль только, очень жаль, что так рано приходится прощаться с дочкой. Не такой бы судьбы хотелось для нее. Но что ж... Ничего не поделаешь. Я не всесилен. Жаль, что девочка так ломает свою судьбу. Но самое страшное, что наша семья не стала для нее уютным гнездом, настоящим родитель­ским домом. Слишком рано вынуждена она искать место для собственного гнезда. А хватит ли сил построить? Слишком рано...

Прошло еще некоторое время, снова наступила осень. Совершенно случай­но я узнал, что Татьяна успешно закончила школу, поступила в универси­тет, а в ноябре состоялась свадьба.

Кто знает, как сложится супружеская жизнь Татьяны и Андрея. Они ведь в самом деле еще слишком молоды. Но хотелось бы надеяться, что в их но­вой семье каждый из них (и, конечно, дети, которые родятся) будет чув­ствовать себя именно дома, в любви, в безопасности и согласии. Чтобы не пришлось кому-нибудь из них искать спасения от собственного дома в друзьях, в вине или даже в любви, как Татьяна.

из книги А.Ф. Бондаренко "Психологическая помощь: теория и практика"

В большущих синих глазах Женьки стоят слезы. За руку его держит мама — женщина с приятным лицом и внимательными серыми глазами.

Солнечный весенний день, радостное чириканье воробьев никак не соот­ветствуют опечаленному детскому лицу и тревожным глазам матери.

- Что-то случилось?.. — мой голос звучит полувопросительно.

- Да вот, — Женькина мама растерянно улыбается. Не знаю, как и сказать.

Воцарилась тишина.

- Вот, к психологу пришли...

- Вот и хорошо, что пришли к психологу, — успокаивающе проговорил я.

- Когда не работает телевизор, мы обращаемся к телемастеру. Поломка в часах — к часовщику. А если неприятности в отношениях, тогда уж к психологу. Ведь так?

- Так, — согласилась Ирина Степановна (так звали маму мальчика).

Вот уже несколько лет я веду прием родителей с детьми, и почти каждый раз у мам и пап, которые впервые переступают порог психологической консультации, возникает одна и та же реакция тревоги, а то и просто пред­взятости: “Да что мой ребенок ненормальный, что ли, чтоб его вести к психологу?”; “А не возьмут ли дитя на спецучет?”

Поэтому почти каждая такая встреча начинается со своеобразного просве­тительного монолога. Дескать, психолог — не психиатр, он специалист в межличностных отношениях и проблемах человека: его эмоциональных состояниях, конфликтах, особенностях поведенческих реакций. Психолог оказывает помощь клиентам в осознании скрытых причин собственных конфликтов, мотивов поведения, настроений. Это профессионал, подготовленный к поиску и стимулированию внутри- и межличностных ресурсов человека на разных этапах жизни и в различных житейских ситуациях.

Но возвратимся к Женьке и его маме.

- Так что же произошло?

Ирина Степановна на мгновение как бы запнулась.

- Мой сын... вор.

Я взглянул на мальчишку. Женька сидел ссутулившись, словно придавлен­ный невидимой тяжестью. А когда прозвучало это страшное слово, он вздрогнул.

- Погодите, погодите! — остановил я женщину. — Давайте с самого на­чала.

- Вы понимаете, — Ирина Степановна заговорила нервно, но не сбивчиво. Было видно, что она давно уже решила, что и как расскажет психологу.

- Прихожу я вечером с работы, а тут звонок. Поднимаю я трубку и слышу голос учительницы Женькиной: “Ваш сын украл деньги!”. Я спра­шиваю: “Как украл? Какие деньги?”. А она: “Забрал деньги у детей, те, которые родители дали им на обед”.

Из ее рассказа я понял, что на прошлой неделе, когда все ученики Женькиного класса отправились на урок физкультуры, а Женька в тот день чувствовал себя неважно и остался один в классе, оказалось, что у нескольких детей из портфелей исчезли деньги. Первой заметила пропажу Оля, девочка, сидящая с Женькой за одной партой.

- Оксана Петровна! — громко сказала она. — А у меня деньги пропали.

- И у меня, и у меня! — раздались голоса детей.

Оксана Петровна обратилась к Женьке, который на протяжении урока находился в классе.

- Женя, ты никого из посторонних здесь не видел? Женя помотал головой: мол, нет, не видел.

- А ты не брал деньги? — спросила Оксана Петровна.

- Нет, — ответил Женька и густо покраснел.

- Честное слово? — переспросила учительница.

- Не брал, — повторил Женька и покраснел еще больше.

Учительница осмотрела Женькин портфель, проверила карманы. Денег не было. На том и разошлись.

В тот же день Оксана Петровна позвонила Женькиным родителям. Взволно­ванная Ирина Степановна ничего не сказала мужу и решила сама доискать­ся до истины.

Однако беседы с Женькой заканчивались ничем. Он стоял на своем: не брал, и все тут. К чему только ни прибегала Ирина Степановна. Она упра­шивала сказать правду, уверяла сына, что так будет лучше, угрожала... На­конец сказала: “Если ты сам не желаешь сознаться, я отдам тебя в мили­цию. Мне такой сын не нужен!”

Услышав эти слова, Женька вначале разрыдался, а потом еле выговорил сквозь слезы: “Ладно, мама, отдавай меня в милицию. Я не боюсь, потому что денег не брал”.

Тут Ирина Степановна спохватилась. “А если и вправду ребенок не брал эти деньги? — подумала она. — И что я мучаю собственного ребенка, доп­рос устраиваю?”.

Ирина Степановна решила посоветоваться с учительницей. На следующий день, когда после уроков она зашла в класс, Оксана Петровна молча достала из ящика стола небольшой пакетик, свернутый из листочка ученической тетрадки. В нем было 19 рублей.

- Деньги взял Женька, — грустно констатировала учительница.

- Сегод­ня, проверяя домашнее задание, я заметила, что в Женькиной тетради по математике не хватает двух страничек. Они вырваны как раз с серединки. А пакетик этот уборщица вчера нашла в школьном туалете. Она принесла его в учительскую. Утром я увидела на столе этот пакетик и сразу же тет­радку проверила. Что будем делать?

Ирина Степановна почувствовала, как где-то под сердцем холодной гадю­кой зашевелился страх. Ладони покрылись липким потом, ноги ослабели — она вынуждена была сесть за детскую парту. Под веками сделалось горячо, по щекам потекли слезы.

“Боже милостивый, — молнией пронеслось в голове, — что же это? За что?”

- Ирина Степановна, успокойтесь. Прошу вас! — учительница сочув­ственно прикоснулась к ее руке. — Давайте обдумаем наши дальнейшие действия.

Тут только Ирина Степановна заметила, что Оксана Петровна совсем еще молоденькая, вероятно, ей не больше 24—25 лет. Скромная прическа и учительское поведение делали ее старше. К Ирине Степановне сквозь стыд, страх, отчаяние, сквозь пелену слез доносились, словно издали, слова учительницы: “Успокойтесь, пожалуйста! Очень обидно, что так случилось. Но это еще не беда. Еще можно найти выход из ситуации. Ведь воспитание ребенка — дело очень непростое. Тут полно подводных рифов”.

- Да стыд-то какой! — ужаснулась Ирина Степановна. — Узнают дети, по домам разнесут...

- Ирина Степановна! — учительница твердо и спокойно глядела в заплаканные глаза женщины, — еще раз говорю вам: возьмите себя в руки. Никто ни о чем не узнает. Это же ребенок! Семь лет. Как вы могли подумать, что мы, учителя, будем делать из этого какую-то уголовную историю? Не об этом надо думать! Давайте вместе подумаем, как нам быть.

- Что вы советуете? — Ирина Степановна с надеждой взглянула на молоденькую учительницу.

- Я знаю вашего Женю уже почти два года. Ни разу ничего подобного не было. Способный мальчик, аккуратный, правда, на мой взгляд, несколько слишком уж серьезный как для семи лет. Настойчивый. Как захочет чего, так уж добьется, будьте спокойны. Для меня, скажу откровенно, — Оксана Петровна на минуту задумалась, — для меня этот поступок Жени полней­шая неожиданность. Я полагаю, было бы полезным обратиться за консуль­тацией к нашему школьному психологу. Думается, это и в ваших, и в моих, а главное, и в Женькиных интересах. Ведь у меня в классе их 30, а психолог часто работает с одним-единственным ребенком. Разбираться в душев­ных состояниях — его хлеб. Я убеждена, что вам будет полезно поработать с психологом. А за Женьку и за свою репутацию не волнуйтесь. Деньги я возвращу детям. И никто не будет поднимать шума. Ведь главное — сберечь душу ребенка, а не травмировать ее, вы согласны?

Ирина Степановна молча кивнула. В тот же день, узнав расписание работы психолога, она, возвращаясь домой, едва ли не впервые за последние несколько лет задумалась о своей жизни. Так ли она живет, как следовало бы? На то ли, на что надо, тратит время?

Дома она вновь ничего не сказала мужу, а тот за газетой да за телевизором и не заметил, что супруга чем-то встревожена. На следующий день она зашла за сыном и направилась в психологическую консультацию.

- Давайте сделаем вот что, — сказал я. Сегодня вы, Ирина Степановна, слишком взволнованы, вас поглотило само событие, это понятно, и мы не смогли как следует поговорить. Событие — это всего лишь внешнее выражение глубинных течений, скрытых пружин поступков. Я бы попросил вас с Женей к нашей следующей встрече выполнить небольшое домашнее задание.

При этих словах на лице Женьки промелькнуло любопытство, а у его мамы — непонимание.

- Домашнее задание? — переспросила Ирина Степановна.

- Да, именно так, — подтвердил я. — Начнем с тебя, Женя. Ты мне нарисуй на завтра, пожалуйста, вашу семью. У тебя же есть цветные карандаши дома?

Женя кивнул.

- Ну вот, — продолжал я. — Ты один у родителей?

- Нет, — помотал головой Женя. — Сестричка у меня есть. Она уже большая.

- Учится в техникуме гостиничного хозяйства, — добавила Ирина Степановна.

- Так вот, — продолжал я. — нарисуй мне цветными карандашами всю вашу семью, хорошо?

- А Володю рисовать? — спросил Женька. Я посмотрел на Ирину Степановну. Она смутилась.

Это парень, с которым встречается Оксана.

- Ты нарисуй всех, кого хочешь, но только тех, кто живет в вашей семье, понял? — уточнил я.

- А вы, Ирина Степановна, пожалуйста, найдите время и дайте ответы вот на эти вопросы.

Я подал ей брошюрку личностного диагностического опросника.

- Если заинтересуется ваш супруг, для него я тоже припас брошюрку, — и я рассказал, как надо заполнить листок ответов.

- Завтра приносите ответы, а с Женей мы встретимся отдельно. Я буду ждать вас...

На другой день, как мы и договорились, Женька принес мне свой рисунок. На нем в разных углах листа были нарисованы: огромный черный дядька с широким ремнем и длинными руками (“Это — папка”, — объяснил ребенок), красного цвета девочка (“сестричка”), маленькая женская фигурка с растрепанными волосами и сумкой в руке (“мама”) и маленький домик, в окне которого виднелось чье-то лицо (“это — я”).

- А отчего же ты в домике? — поинтересовался я.

- Когда я вырасту, — сказал Женя, — построю себе домик и буду там жить.

- Ты хочешь жить сам? Отдельно от всех? — уточнил я. Женька кивнул.

- Буду себе там жить. Кого захочу, впущу. А кого не захочу, — он посмотрел на черного дядьку, а потом перевел взгляд в окно, — не впущу.

Тест Ирины Степановны (супруг, конечно, отказался от подобных “глупостей”) показал: повышенная тревожность, эмоциональная напряженность, склонность к поверхностным контактам, чрезмерная уступчивость, слабость собственного “Я”.

Постепенно картина прояснялась. Деструктогенная семья, где каждый — сам по себе. Отец рано утром уходит, приходит поздно вечером, не всегда трезвый. Воспитание детей понимает просто: не голодный, отец есть, мать есть, что еще надо?

Несколько раз дело доходило до развода. Ирина Степановна даже второго ребенка родила, чтобы удержать мужа. Разговоры дома одни: где что давали, что почем, и — деньги, деньги, деньги. Мать в семье ощущает себя беспомощной. Контакта с дочерью нет. Та живет своей жизнью. В голове только мальчики. Теперь вот с Женькой...

- А почему ты не сознался тогда, что взял деньги? — спрашиваю Женю.

- Боялся, — коротко отвечает мальчуган.

- И выбросил их, потому что страшно было? — спрашиваю я дальше. Женька кивнул, потом, чуть погодя, добавил:

- Отец узнал бы, убил бы.

- А зачем тебе было брать чужие деньги? — расспрашиваю дальше спокойно и доверительно.

- Чтоб много было, — серьезно отвечает мальчишка.

- У родителей не хотелось просить?

Женька отрицательно машет головой.

Вот в чем, возможно, коренится причина поступка: отчуждение ребенка от родителей, родителей от ребенка...

- А зачем тебе много денег?

- Я вырасту, заработаю денег и куплю себе квартиру.

- А кем же ты хочешь быть?

- Таксистом. У них всегда деньги есть.

Я смотрю на Женьку, внимательно слушаю его и думаю: “Боже правый, с кого же нам спрашивать, что детская душа в семь лет хочет идти в таксисты, чтобы заработать себе на квартиру! На кой черт создавать такую семью, больную, в которой должен страдать маленький невинный человек?”

Мне грустно, но работа есть работа.

- А кто тебя любит больше всех? — спрашиваю я Женьку.

- Бабушка, — улыбается мальчуган.

- А ты ее любишь?

- Люблю.

- Давай вот что, напишем ей письмо, хочешь? — говорю я Женьке. Глаза ребенка вспыхивают. Письмо! А ведь верно, здорово же!

- Но я не умею, — тут же звучит сомнение и неуверенность в голосе ребенка.

- Я помогу, — поддерживаю я Женьку. Маленькая искра любви, не гаснущая в детском сердце, — едва ли не самое ценное сокровище души челове­ческой.

- О чем будем писать? — спрашиваю я ребенка.

Женька задумывается.

- Я пятерку по арифметике получил! — вдруг радостно восклицает он.

Через полчаса крупным детским почерком выведено:

Дорогая бабуся! Здравствуй!

Я тебя люблю. Я получил пятерку по арифметике. Целую.

Женя.

Мы сговариваемся с Женькой, что завтра, когда придет мама, они вдвоем допишут письмо, положат его в конверт, заклеят, напишут адрес и Женька сам опустит письмо в почтовый ящик. И поезд повезет его далеко-далеко в село, к бабушке.

Каждый раз, когда ко мне приходит Женька, я радуюсь. Я вижу, что и он рад нашей встрече. Мы с ним говорим про все — про все. И у нас есть свои секреты. И мы давно уже не вспоминаем о тех деньгах. Надеюсь, детское сердце, в котором живут любовь и дружба, не позволит проникнуть в себя обману или соблазну.

Для Женьки я — просто старший друг. Для его матери — психолог. Для учительницы — помощник. Жаль только, что для отца Женьки я пока еще никто...

из книги А.Ф. Бондаренко "Психологическая помощь: теория и практика"