Сельские жители Алтая полагали, что мать являлась проводником между внешним миром и находившимся в ее утробе ребенком. Старожилы считали мать ответственной за душу ребенка, умершего до крещения. Духовная связь отца с ребенком в отличие от матери устанавливалась в течение жизни. Эта духовная связь родителей и ребенка была двусторонней. У старожилов и переселенцев Алтая детям запрещалось выносить гроб родителей и бросать землю в их могилы, чтобы души покойных их не беспокоили или не «утянули» с собой. Есть и другая информация, согласно которой у кержаков, когда умирала мать, ее гроб от дома до кладбища должны были нести сыновья, на руках, т.к. «она их носила».
Символика материнства в народном сознании наделялась магическими свойствами, способными исцелять недуги, блокировать опасность, страх. Самым распространенным персонажем-покровителем матери и ребенка в заговорах на Алтае во второй половине 19 - начала 20 в. выступала Богородица. У староверов же Солонешенского района бытовала поговорка: «Первая мать - Пресвятая Богородица, вторая мать - крёстная, третья мать - роженица, четвертая мать - сыра земля».
Материнская любовь представлялась старожилам наиболее сильным и постоянным чувством, что отразил фольклор «поляков», бухтарминцев и бергалов: «Мать-то плачет, как река течет; сестра плачет, как ручей течет; жена плачет, как роса падет». Вероятно, материнская любовь считалась чувством, рождавшимся вместе с ребенком. Отец в отличие от матери не обладал врожденной любовью к своему ребенку, он ее приобретал, в том числе через ритуальную практику: у русских Алтая, приняв новорожденного, повитуха заворачивала в рубаху отца, чтобы тот больше любил ребенка. Особенно часто это проделывали с девочкой. Связи маленького ребенка с отцом были ограничены, у старожилов отцу не полагалось даже брать его на руки. Материнская же любовь подкреплялась постоянными контактами с ребенком, который большую часть времени проводил в женской части дома - в кути. Первые год-полтора младенец спал в колыбели - «зыбке», «люльке», которую, чаще всего, располагали недалеко от печи. Первый раз в колыбель ребенка укладывала мать.
Чужого ребенка были не обязаны любить мачеха или отчим, им, как правило, в вину не ставили отказ от воспитания пасынка или падчерицы и плохое с ними обращение. В народе говорили: «Чужие дети - есть чужие дети». Дети в такой семье достаточно рано уходили из дома для самостоятельной жизни или их отдавали на воспитание в семью родственников.
Смерть ребенка, как и его рождение, связывалась с божьей волей. Современный человек назвал бы такое отношение к судьбе своего ребенка равнодушием. Однако считается, что детей, выживание которых было маловероятным, матери мысленно выделяли в категорию «старые», т.е. «находившихся между землей и небесами». Это была своеобразная забота: Поместить ближе к Богу, и возложить ответственность... на силы, превосходящие их собственные». Таким образом, женщины эмоционально дистанцировались от возможного несчастья, перекладывая ответственность на Бога. В царское время в Алтайском горном округе до пятилетнего возраста доживало только около половины детей. В целом по Сибири около 60-70 % умерших составляли дети до пяти лет. Как описал свои детские воспоминания Г. Д. Гребенщиков: «То и дело видишь: опять на могилку чей-то отец несет под пазухой игрушечный гробик». Полевые материалы также свидетельствуют о высоком уровне детской смертности. По сообщению прессы начала XX в., особенно остро данная проблема стояла у переселенцев, т.к. женщина не могла освободиться от работы для частого кормления детей и соблюдения гигиены. К тому же новоселы, прибыв на Алтай, первые годы нередко жили в сырых землянках. В быту старожилов, особенно старообрядцев, отмечают большую чистоту и опрятность. Переселенцы и бедные старожилы, не имевшие теплых помещений для молодняка и птицы, содержали их в доме.
В 1930-1940-е гг. уровень младенческой смертности постепенно снижался, как и число деторождении, это должно было привести к переоценке восприятия смерти ребенка, к переходу из категории «обыденного» в ранг «исключительного» события. Мать считалась для ребенка главным человеком на свете. В фольклоре она олицетворялась с красным «солнышком», «сизокрылой голубкой», т.е. наделялась некой символикой. Ее потеря для ребенка считалась большей бедой, чем смерть отца. В то же время, в обществе существовал стереотип, что дети, выросшие без отца, ущербные, особенно если они были рождены вне брака.
На Алтае родителей называли, обычно, «мама»/«тятя», «мамынька»/«тятенька», «тятя молодой», бабушку и дедушку - «мама стара» и «тятя старый», казаки и чалдоны - «мамаша»/«папаша», тамбовские переселенцы -«маманя»/«папаня». К родителям также часто обращались на «Вы».
О детях судили по их родителям: «Родители хороши, значит и дети». В первую очередь на них переносились характеристики матери, о чем свидетельствуют пословицы старожилов Алтая: «Не родится у свиньи бобренок, а тот же поросенок»; «Ворона сокола не принесет». Данный взгляд был характерен для общерусской традиции, вспомним народную поговорку, дошедшую до современности: «Яблоко от яблони не далеко падает». Выбирая жену, мужчина должен был смотреть, чтобы она могла быть хорошей матерью. Обязательным критерием брачного выбора были хорошие родители, «порода»: «Если родители хорошие, рабочие, невеста будет хорошая».
Связь между матерью и дочерью считалась особенно тесной, поскольку девочка олицетворяла ее продолжение. Говорили: «Мать да дочь - темная ночь». У орловских переселенцев, чалдонов и кержаков именно после рождения дочери женщина приобретала статус «бабы»: «Как маленький народится, еслиф пацан - молодуха, а еслиф девочка родится, это уж баба»; «Если она родит первого сына, она так молодухой и остается, а если девочку, то женщина... Если девочку родит, она старше становится, а мальчика, так молодой и остается».
Сообщения же о предпочтении рождения мальчика, особенно первенца, продолжателя рода, как в Европейской России, так и на Алтае, могли отражать мужскую точку зрения - внешнюю: «Как обычно сына больше ждали... род сохраняется». Этот стереотип подкреплялся законами Российской империи, поскольку земельный надел полагался только лицу мужского пола: «У кого много парнишек народилось, у того много и земли, на мужскую голову только давали землю, а на женскую-то нет». С распространением коллективного хозяйства женщина становилась такой же рабочей единицей, как и мужчина.
Уважение к старшим, особенно к родителям, считалось важнейшей составляющей воспитания. Брань в адрес матери в русской традиции считалась смертным грехом. Существовал и приоритет родительского слова и поступка по отношению к ребенку, каким бы взрослым он не был. У старообрядцев Алтая ослушаться старшего считалось большим грехом наравне с нарушением поста.
Функции матери по отношению к ребенку были более разнообразны, чем у отца: приласкать, приголубить, научить, на ум наставить, прижалетъ, направить, накормить, спотешить, быть опорой, поверенным в личных делах и переживаниях и т.д. Отец задавал форму семейному бытию, определял роль и функцию семьи в общекрестьянском миропорядке, а мать же следила за исполнением этой формы, осуществляла ее поддержку, наполняла ее эмоциональным содержанием.
В народном сознании отец олицетворял страх и наказание. Этот образ ребенок проносил через всю жизнь. Физические меры воспитания не являлись большой редкостью, их могли применять и к уже взрослым детям. Особое пристрастие к рукоприкладству имели бергалы и сибиряки, у них слово учить употреблялось в значении бить. В большинстве семей бергалов дети получали от родителей гораздо больше побоев, чем ласки. Строгость отмечают и в семьях кержаков: за шалость во время обеда отец мог ударить ребенка ложкой по лбу. Казаки так же могли физически наказывать детей. В то же время у «поляков» по отношению к детям не было принято применять насилие.
В больших семьях за детьми присматривали «бабонька», реже «дедонька». В малых семьях, где была одна взрослая женщина на семью, старшая дочь, реже сын нянчили своих младших братьев и сестер. Девочки восьми-десяти лет нанимались в няньки в зажиточные семьи односельчан. «Нянькой», «няней» называли обычно лицо женского пола, присматривавшего за ребенком во время отсутствия матери.
Новшества советской власти в виде детских садов были восприняты крестьянками по началу настороженно, так на Бийском уездном съезде работниц и крестьянок в 1920 г. вопрос о детских яслях вызвал много споров и заявлений: «Никаких яслей нам не надо». К тому же детских садов было недостаточно, их работа часто носила сезонный характер, на время страды. На 1 ноября 1929 г. в Барнаульском, Бийском и Рубцовском округах действовало всего пять детских садов на сто тридцать восемь мест. Поэтому серьезно повлиять на традиционную систему воспитания они не могли.
Старшие сестры или тетки (сестры матерей) становились воспитательницами детей в случае болезни, смерти или вдовства матери. В связи с этим большое значение имел выбор крестных родителей как возможных преемников. Как правило, в крестные приглашали близких родственников, у старожилов чужого человека не брали ни в коем случае. Считалось, что крестная - это вторая мать крестника. В обязанности крестной матери входило приготовление полотенца для обряда крещения и ткани, использовавшейся в похоронном обряде в случае смерти крестника.
Поведение детей контролировалось всеми взрослыми села. Если кто-то из детей вел себя неподобающим образом, об этом могли сообщить родителям, которые должны были принять меры. В семьях самым эффективным средством воспитания был собственный пример, а также пословицы, былички, сказки, заговоры. Было не принято, чтобы дети присутствовали на гуляниях взрослых, сидели с ними за общим столом.
Источник: Женщина и мужчина в русской деревне Алтая. Бийск, 2015. С. 45-63.
