Франциск Майер, большую часть жизни называющий себя Францем, стоит на широком перроне центрального вокзала большого города, города который так и не стал родным. На плече - ремень дорожного саквояжа, за плечами - тридцать три года жизни, впереди - вынужденный путь домой. Франц терпеливо и обреченно ждет свой поезд маршрута Дрезден-Прага, бережно достает потрепанные отцовские часы на хлипкой цепочке, сверяет время с большим циферблатом на стене и думает “а не шагнуть ли с платформы, когда чей-то чужой паровоз наберёт ход?”. Думает об этом скучно, буднично, прагматично, без всякого пыла и куража, наравне с мыслями “не отобедать ли клецками и светлым лагером, до посадки в вагон?” и “не пора ли заплатить пару геллеров мальчишке у входа, чтобы тот почистил мои туфли?”.
В теплом летнем воздухе, минуты текут медленней обычного. Франц проверяет билет, напечатанный на дешевой картонной карточке, разглаживает складки на скромном коричневом пиджаке из грубой шерсти, поправляет нелепый светло-бежевый, почти белый ремень брюк - подарок бывшей жены, которая три года как переехала в Ниццу и вышла там замуж за молодого аптекаря по фамилии Штальц или Шульц, точно уже и не вспомнить. Все письма от неё, а переписка была обильной и состояла, в основном, из взаимных обид, горечи и обвинений, остались в столе-секретере, в съемной квартире, которую он навеки покинул этим утром. Сейчас, на перроне, в ожидании вот-вот прибывающего поезда, Франц жалеет, что не сохранил самые лучшие из этих посланий - наполненные доброй грустью, ласковой усталостью и воспоминаниями о былой нежности. Франц думает о странном наборе в его саквояже, о том, что он забирает с собой, кроме разочарования: пару светло-синих рубашек, комплект белья, черно-бордовые перчатки, золотую лента для волос - подарок соседской девчушки, которой он помог деньгами, когда ее мама болела, скромный золотой перстень с малахитом - подарок неизвестного, тайного (и единственного) поклонника его произведений, с литературного симпозиума в Берлине, блокнот с голубой обложкой, с переписанными стихотворениями Эдгара По, украденный из кафе подсвечник, с того самого дня, когда он провел замечательный вечер в компании двух немолодых поэтесс из Бордо, открытка с добрыми пожеланиями от бывших коллег и бог знает какая всякая всячина, единственная цель которой дублировать светлую память. А еще письмо, одно-единственное единственное письмо - от брата. Широкоплечий, светловолосый, улыбчивый и громогласный, Карл - во всем противоположность невысокого, болезненно-худого Франца. Лет десять назад он женился на очаровательной пухленькой и голубоглазой польке, откуда-то из Нижней Силезии, и они отправились в свадебное путешествие в Португалию, да так и остались там. В единственном письме, в том самом что лежало сейчас в саквояже, брат в пяти строках пишет о том, что у них всё хорошо: две белокурые дочери, лет пяти, дом небесно-голубого цвета и свой виноградник. На плохеньком фото, что было приложено - вся их семья: в светлых одеждах и соломенных шляпах, босиком, в руках корзины с апельсинами и виноградом, все как один - улыбчивые и лукаво щурящиеся на солнце. Франц прочел письмо лишь раз - порадовался за брата, который в новой стране сменил имя с “Карла” на “Карлоса”, ехидно заметил, что живот у братца куда масштабней, чем у него самого, а потом убрал письмо в стол и больше никогда его не доставал. Наверное потому, что иногда Францу хотелось верить, что некоторые истории могут заканчиваться хорошо.
Франц Майер стоит на перроне, скучает, достает бумажный короб с то ли румынским, то ли венгерским табаком, просит спички у молчаливого, серьезного и немного величественного, в своем сизом мундире, станционного смотрителя, закуривает и выдыхает кольцо дыма. Медные поручни и балки вокзала кое-где позеленели от времени, но те, что сохранили свой блеск отражают картины прошлого, будто безмолвные движущиеся картинки в модном нынче синематографе. Впрочем, в центральном театре вряд ли бы показали такую ленту: Франц видит смерть матери, день, когда его первый роман был отвергнут издателем, день, когда его десятый роман был отвергнут издателем, день, когда жена смотрела на него глазами, в которых не было любви - лишь молчаливый укор и разочарование, день, когда он впервые посетил грязный опиумный притон, что содержал отставной британский военный, день, когда он нехотя согласился приехать в этот город, чтобы быть клерком в страховой фирме - ведь всем нужна работа, не правда ли? День, когда его бог-знает-какой роман отвергнут очередным издателем с просьбой более не присылать рукописи, день, вчерашний день, когда он был уволен, когда ему сказали “ну, вы должны понять, такое время…”. Франц понимал Время лучше прочих, и там, на перроне, под аккомпанемент мрачных мыслей, Франц считает себя его побратимом, он думает, что всё к чему он прикасается превращается в пыль и прах. Франц никогда не верил в Бога, в лучшее и тем более исправленному, поэтому он просто стоит на перроне и ждет своего поезда, проклиная себя за сделанное и несделанное, горько посмеиваясь над своими внутренними монологами. Ждет, курит, сверяется с большими часами и смотрит по сторонам.
Минуты идут своим чередом, перрон заполняется разношерстной толпой, Франц смотрит на других пассажиров и провожающих, работников вокзала, носильщиков, грузчиков, машинистов. “Своих” узнает по глазам, моментально считывает страх, как культурный код. Дама в черном - потеря супруга, мужчина в потемневшей от дыма кожаной куртке - потеря работы, низкорослый черноволосый школяр-художник в зеленом берете - потеря вдохновения, джентльмен в синем сюртуке, от которого тянет спиртным - потеря себя. Франц думает о них, других на перроне - ждет ли их тоже, что и его: путь домой, в вагоне третьего класса, скромная комната, больше похожая на монашескую келью, с окном, выходящим на глухую стену, еще более скромный рацион, будто бессрочный Великий пост и длительное паломничество по всем возможным святым местам, в надежде найти пустое рабочее место? Франц искренне надеется, что каждому из них… “нет, каждому из нас, из “своих” - поправляется он, повезет, и искренне верит в то, что в отсутствии вины, им улыбнется удача. Он неплохо разбирался в чувстве вины, правда довольно скверно - в удаче. Стоя на перроне, мучимый внутренней болью и чувством стыда от того, что недостаточно тверд и силен, Франц Майер теперь думает о неудаче. В эту минуту ему хочется, чтобы произошло что-то плохое: травма или болезнь, ведь во-первых он этого заслуживает, говорит он себе, а во-вторых, это бы внесло элемент неизбежности, которая пугала его куда меньше, чем перемены внутри и снаружи. Он понимает, что это желание - лишь сорт трусости и попытка избежать ответственности, от очередного шага вперед, назад или с перрона и от этого ему становится еще хуже. Франциск Мйер стоит на перроне и ждет поезда больше, чем средневековый монах ждал второго пришествия - потому что поезд - это мир в себе, мир, где не бывает дурных и верных решений. Что-то бы ни происходило вокруг, с тобой, с близкими, с миром, пока паровоз мчится ты всё равно не можешь ничего сделать.
Вот - бой часов, короткий свист, длинный гудок, оживленные возгласы - в клубах дыма и пара, как ангел средь облаков, со стуком и лязгом большой паровоз, конструкции прошлого века, подходит к перрону. Франц шумно выдыхает, поправляет светлый галстук, ждет своей очереди к дверям, демонстрирует билет импозантному железнодорожнику в строгой форме, медленно, будто крадучись, проходит по составу и занимает свое место у окна.
Паровоз отойдет со станции ровно через двадцать две минуты, Франц сверяет карманные часы, в момент гудка.
Светит солнце, в приоткрытое окно дует теплый ветер, спустя полчаса после отбытия, паровоз уже мчится меж зеленых лесов и желтых лугов. Потрепанный томик Амброуза Бирса лежит на коленях, мерный ход вагона позволяет читать, но «раздвинутый мир должен где-то сужаться» и для него весь белый свет сужается до размеров вагона и собственной черепной коробки. Франц прикрывает глаза, прислоняется виском к окну.
Стоит погожий день и Франциск Майер дремлет под стук колес и шелест ветра.
Понедельник, двадцать седьмое июля тысяча девятьсот четырнадцатого года.
Завтра начнется первая мировая война.
