После безуспешных попыток дозвониться Шварцу Маруся повезла малолеток обратно, на Ленинский. Они были необычными девчонками, и это обстоятельство все меняло. Даже если их беременности есть и другие объяснения, не заставляющие тайком складывать пальцы и мелко креститься.

Виталя отменит свое решение. Во всяком случае, в расход никого очно не пустит. Может, и деньги девчонкам отдаст.

Чем ближе подъезжала Маруся на своей «ауди» к кирпичному дому на Ленинском, тем страннее себя чувствовала. Это что же, получается, жизнь имеет смысл? И про Марусю напишут книгу, что ли? Блин, вот этого бы не хотелось, конечно. Ну, какая Маруся героиня? Она и на одном гектаре недостойна… Нет. Это ошибка. Девки как-то ее дурят. Как?

Маруся нервничала. «Хорошо, что я их спасла, – думала она. – Могла бы этого и не делать. Только что будет дальше?»

– Так мы все-таки беременны? – радовалась малая Ольга. – Мы ребеночков рожать будем!

«Как она будет рожать? – думала Маруся? – Она же маленькая! Еще в книгу Гиннеса попадет.

Самая молодая роженица. Журналисты набегут, телевидение. А оно нам надо? Мамаша-людоедка их увидит по телеку. Значит, надо просить бандитского гинеколога Шмуля Яковлевича как-нибудь организовать роды подальше от глаз людских. Но, с другой стороны, может, и не надо таиться? Хотя все-таки надо. Если о младенцах, созревающих в чревах двух девственниц узнают, то могут возникнуть и проблемы. К ним потянутся все психи, все маньяки. Это опасно. Так что огласки быть не должно. Вон, братик (если, конечно, действительно, братик) будущих младенцев вообще в хлеву родился. И ничего. Все узнали. Так что на фиг телевидение!»

Уже дома, на Ленинском, Маруся рассадила девчонок за кухонным столом, стала готовить по-быстрому тушенку с картошкой.

– Давайте я вам помогу! – сказала Оксана.

Старшая из сестер поглядывала на нож в руках Маруси. Девчонка хочет умереть – помнила пластмассовая девушка.

– И я! И я помогу! – подхватила младшая.

– Нет, – отказалась Маруся. – Не надо мне помогать. Лучше расскажите, как вас угораздило?

– Ну, когда мы умерли, – сказала Оксана, – моя прабабка (ту, которую съели) отвела меня в лес, сказала искать какого-то мертвеца. И какой-то появился…

– Мертвец? – уточнила Маруся.

– Нет, вроде. Он кричал, что как бы трахает Вселенную.

«Блин!» – подумала Маруся.

– Как он выглядел?

– Ну, толстый такой.

«Толстый?»

Маруся расспрашивала, узнавала подробности. Все это могло иметь значение для будущей истории.

Олина история немножко отличалась. Она тоже оказалась в лесу. Ее тоже отвела туда прабабушка. Но Оле встретились какие-то другие сущности. Их звали Улюль, Булюль и Хиштаки-Саритануль. Оля была с ними знакома и раньше, поскольку весенние галлюциногенные мухоморы, как оказалось, пробовала не в первый раз. Что интересно, Оля утверждала, что все трое стали ее друзьями, и находятся рядом прямо сейчас. Их, конечно, никто не видит, но вот же они – девчонка очертила рукой то ли дугу, то ли синусоиду.

– Да врет она все, – не выдержала Оксана.

– Но факт остается, – возразила Маруся. – Твоя сестра тоже беременна. И что же мне с вами делать?

– Что-что… Пойдем, как в сказке, две сиротки, – буркнула Оксана.

Марусино сердце словно стиснула в кулак холодная рука.

– Нет, – сказала она. – Никуда вы, девчонки, не пойдете. Я вас не пущу.

– А ваш друг нас убьет? – спросила Оля.

– Какой друг? – спросила Маруся, уже понимая, кого девчонка имеет в виду.

– Ну, вот этот, на американского артиста похожий.

– Не думаю, – сказала Маруся. – Пусть только попробует.

– Пусть убьет, – мечтательно сказала младшая девочка.

Маруся решила спрятать опасные предметы.

***

Шварц нагрянул вечером. С ним с ним снова был Клоп.

Хоть Маруся и учила девчонок не бояться бандитов, наука не сработала – Оксана и Оля выглядели насмерть перепуганными.

– Я так и знал, – заявил Шварц.

Он ухмыльнулся, и Маруся готова была размазать эту ухмылку по его физиономии. И еще гаже скорчил рот Клоп. Маруся на секунду зажмурилась, помечтала, как вколачивает зубы в глотку этому гаду. Может, это и случится. А, может, так и останется мечтой. Будь, что будет.

– Ты и пальцем не пошевелила, – сказал главарь. – Как это понимать?

– Я возила девчонок к врачу. В общем, Шварц, ты должен это знать.

– К какому врачу? – глумливо спросил Клоп.

– К гинекологу.

– И что же, что же он сказал? – шутовски проблеял подручный Шварца.

– Я не представляю, что бы могло меня удивить, – пожал плечами главарь ОПГ «Академическая».

– Они девственницы, – сказала Маруся. – Обе. И обе беременны.

Клоп заржал. Но Виталя словно онемел. Кадык на его могучей шее ходил вверх-вниз как гидравлический поршень.

– Доктор отказался от аборта, – добавила Маруся. – Говорит: «Хоть режьте!»

– Да уж, – сказал Шварц. – Ну, а откуда мне знать, что ты – не пиздишь? Что я им – пизденки полезу щупать, что ли?

– Я могу, – ввязался Клоп.

– Сдрисни нахуй, – сказал Шварц.

«1:0 в мою пользу!» – подумала Маруся.

Клоп притих и пошел курить на балкон.

– Я не смогла их выгнать по этой же причине, – добавила Маруся. – Это будут особые дети. Надо быть с ними.

Шварц посмотрел на нее тяжелым усталым взглядом.

– Ну, а ты хоть представляешь себе, какой это геморрой? Мы привлечем к себе внимание, а это никогда ничем хорошим не заканчивалось.

– Их отец выигрывал лотереи, – возразила Маруся. – Кто знает, на что будут способны эти дети?

– Да базару нет, – вздохнул Виталя. – Но это когда будет? Лет через пять, правильно? За это время нас разорвут на сто британских флагов.

– Ты же умный, Шварц, – сказала Маруся. – Придумай что-нибудь.

***

И Шварц придумал. И плоды его мыслительной деятельности Марусе не понравились.

В это время, как галлюциногенные мухоморы после кислотного дождя, расплодились многочисленные секты. Народ был доверчив – верил в набыченный взгляд Кашпировского, заряжал трехлитровые банки с водой во время телесеансов Чумака. Народ уже забыл, что тридцать лет назад он дерзко отправил людей в таинственный космос. И теперь народ верил в любую хуйню. И любая хуйня беззастенчиво народ дурила.

ОПГ «Академическая» имела сомнительные связи с одной из сект. Возглавляла ее мать Эльвира – бывшая продавщица, осужденная в 1983 году на полтора года «химии» за хищения. Мать Эльвира была массивной, ширококостной теткой лет сорока пяти – в буклях, аляповатом макияже, с тяжелым взглядом бульдозерной силы, выдержать который было трудно. С началом демократических времен мать Эльвира наладилась было ездить с чемоданами в Польшу, но было это грязно, хлопотно и опасно. По большому счету прибыль не стоила издержек. И бывшая проворовавшаяся продавщица организовала секту, сплотив вокруг себя бесноватых, изнуренных кризисами, немолодых теток. А дальше вдруг пошел эффект снежного кома. Собрания секты становились все многолюднее. Из лавочек в сквериках молитвенные сходки переехали в котельную на Черемушках. Оттуда – уже в дом культуры. В секту приходили сначала десятки, но потом уже и сотни новых людей – не только теток, но уже и мужиков, которым нужна была опора в новые и стремные времена. Им мать Эльвира проповедовала о конце света, о том, что спасутся только избранные, а для того, чтобы стать избранным, надо было отдать матери Эльвире все свое имущество, избавиться от квартир и домов, идти налегке, неся другим людям свет новой веры, вербуя новых адептов.

А бойцы Витали Шварца крышевали секту. Рядовые парни охраняли собрания сектантов. А сам Виталя с Клопом и Ряхой помогали Эльвире быстро и по приличной цене избавляться от добытых квартир. Задерживать недвижимость не стоило – ведь, как правило, родные и наследники новообращенных были категорически против. Но пока они очухивались, пока приходили в себя, бойкие риэлторы-первопроходцы под крылом Витали Шварца быстро продавали недвижимость. И тут уже было никому ничего не доказать. Тем более, что люди Шварца могли договориться и с судьями.

При появлении матери Эльвиры, Маруся вздрогнула. Ее на мгновение затошнило. Она совсем не хотела бы принимать у себя дома этакую мадам.

Предводительница секты пришла, блестя ярким макияжем, в короткой юбке, выставлявшей напоказ откровенно пошлые ляжки. На пальцах обеих рук сверкали кольца с бриллиантами, образовывавшие достаточно ровный ряд, что наводило на мысль, что свои перстни мать Эльвира может при надобности использовать и как кастет.

– И кто это у нас? – расплылась при виде девочек мать Эльвира в улыбке, фальшивой, как золото ее зубных протезов. – Какие милые девочки!

– Ну, и? – спросил Виталя. – Ты их берешь?

– С какого перепугу? – словно бы удивилась мать Эльвира.

– То есть, как?

– Ты за кого-то не того меня держишь, здоровячок, – сказала Эльвира, похожая на сильно растолстевшую певицу Аллегрову.

– А что тебе не так?

– Во-первых, откуда я знаю, что они беременны.

– У нас целая куча тестов на беременность, можно проверить хоть сейчас.

– Ага, – ухмыльнулась сектантка.

– Есть справка от врача, – продолжал Виталя. – Маруся, она ведь у нас есть?

– Есть, – подтвердила Маруся, желая своему языку отсохнуть. Уж очень не нравилась пластмассовой гангстерше эта баба.

– Врачи могут, что хошь написать, – сказала сектантка. – И вы хотите, чтобы я вам поверила?

– Вот, все доказано! – сказал Виталя Шварц.

– Я хочу взглянуть на их пизды, – сказала мать Эльвира.

Это говорилось при девчонках. Сектантка их совершенно не стеснялась.

– Маруся, организуй, – распорядился Виталя.

Ох, как же это все Марусе не нравилось!

Она пригласила девочек и мать Эльвиру в другую комнату.

– Нам опять будут писю мацать! – обрадовалась младшая Оля.

– Значит, так, девчонки, снимайте штаны и трусы, – сказала Маруся. – Эта женщина вас проверит.

И, повернувшись к провозвестнице конца света, сказала:

– А вы сходите, руки помойте.

Девчонки, по счастью, не особенно сопротивлялись. Первой мацали писю старшей девочке – Оксане. Мать Эльвира схватила девчонку за талию и стала ввинчивать в тугую, юную пизду средний палец. Девочка вскрикнула.

– Порвете целку, я вас урою, – сказала Маруся, решившая не любезничать с этой мадам.

– Не боись, – хохотнула мерзкая баба, разряжая обстановку.

Маруся напряженно наблюдала за танцем трогательной, спрятавшейся в молодых курчавых волосиках, пизды и грубого пальца в свинячье-розовом маникюре. Оксана вскрикнула.

– Больно? – нахмурилась Маруся.

– Нет, – густо покраснела Оксана.

Палец вдруг остановился.

– Так, а что это у нас? Целочка? Похоже на то, – бормотала бабища-сектантка.

Она вытащила палец из пизды, вдруг облизала его. Это было так неожиданно и гнусно, что Марусю чуть не вывернуло.

Потом она при помощи мизинца осматривала Олю.

А дальше мать Эльвира долго и умело торговалась с Виталей Шварцем.

– ТЫ сколько квартир отожмешь, – убеждал ее Виталя Шварц. – Ни хуя себе, у вас такие девственницы есть!

– А толку-то, – цинично ухмылялась мать Эльвира. – Это я, ладно, в пизды к ним залезла. А как лохам это доказывать? Вот как?

– Да я тебя знаю, ты докажешь.

– Ладно, – сказала мать Эльвира, закуривая тонкую сигаретку More с ментолом. – Я, так и быть, их у тебя возьму.

– За процент с квартир.

– Не выкручивай мне яйца, – пыхнула дымом провозвестница апокалипсиса. – Просто возьму, и все. Избавлю тебя от геморроя.

– Слушай, я тебе такой подгон делаю, а ты соглашаешься всего лишь взять девчонок задаром?

– Можешь доплатить, – фыркнула мадам.

– С какой это стати? Доплачивать должна ты!

– А я с хуя ли? – прищурилась мадам. – Ты переваливаешь на меня головную боль, а я тебе должна еще и платить?

– Это не головная боль! Это чудо!

– Вот сам с этим чудом и трахайся.

– Ты пойми, что оно идет к тебе в руки.

– У меня и так все нормально, – фыркнула мать Эльвира. – Это не зрелищное чудо. На фиг не нужное, по большому счету.

– Я всего-то миллион у тебя прошу!

– Чего?! – заржала сектантша. – Сто долларов – красная цена.

– Ну ты, совсем берега попутала! – ругался Шварц. – Сто тысяч.

– Пф! – Мать Эльвира затушила первую сигаретку и тут же прикурила вторую.

В итоге сошлись на трех тысячах долларов.

***

Тоскливые взгляды этих девочек Маруся запомнила надолго. Их уводила в неизвестность отвратительная баба-аферистка. А Маруся, получается, помогла продать девочек в рабство? Блин! Она не могла на них смотреть.

– Обещайте, что с ними все будет хорошо! – сказала Маруся матери Эльвире.

Пластмассовая девушка сама понимала, как жалко звучали эти слова. Ей было стыдно за себя.

– До свидания, тетя Маруся! – сказала младшая из сестер, Оля.

– Прощайте! – сказала Маруся.

Она подумала, что вряд ли когда-нибудь увидится с этими девочками.

Впоследствии она не раз видела девочек во сне. И всякий раз эти сны становились для Маруси кошмаром.

Ей казалось, что девушки – уже умерли, стали жертвами лихолетья.

Но через пять лет Маруся встретилась с ними вновь.

Маруся тогда только вернулась из странствий по миру, решила обосноваться в Москве и искала самого уродливого мужчину. В его поисках она устроилась в аттракцион уродов, которые живьем разыгрывали в подмосковных промзонах игру Doom. Когда аттракцион был близок к разорению, его спонсором вдруг стал олигарх Гавриил Глебович.

Маруся никак не ожидала встретить девочек, которых когда-то продала сектантам в загородном доме одного из самых богатых людей новой России.

Это было настолько странно, что лишило Марусю всякого покоя. Девочки наверняка узнали Марусю, но держались отстраненно, не подавали вида.

До поры.

А Маруся задумалась – не могла не задуматься. Кто им олигарх? Отец? Но ведь отца съели? Или он спасся? Кого эти девочки родили? И где дети?

Любой из этих вопросов способен был надолго лишить спокойного сна. И главное, Маруся-то вернулась в Россию не столько из-за какой-то там ностальгии. И не просто в поисках подходящего для любви урода. Она хотела узнать и судьбу этих девочек. Она не знала, где их искать. А девчоки сами пришли в руки.

С ними надо было поговорить. И однажды Маруся решилась на разговор.

Продолжение следует...

Все в комнате смотрели на лужу мочи в околожопной вмятине вокруг Оксаны. И в этой луже двухпалубными корабликами из игры «Морской бой» плавали тесты на беременность – одну палубу от другой отделяли парные полоски. Мужики пока не очень-то понимали ситуацию, а Маруся чувствовала, что победила.

– Она беременна! – крикнула пластмассовая гангстерша, указывая на Оксану.

Виновница торжества сидела багровая, хоть прикуривай.

– Я не специально! – принялась оправдываться старшая сестра.

Оправдывалась она, конечно, за то, что обмочилась. Это ведь был позор!

– Хуясе, – сказал Виталя Шварц, хрустя пальцами. – А где ж ты залетела, а малявка?

– Я не малявка! – пробормотала Оксана.

– И я, и я тоже залетела! – вмешалась Оля – младшая сестра.

– Ты-то как могла? – удивилась Маруся.

– Могла! – запищала Оля.

– Да врет она все, не слушайте ее! – перебила сестру Оксана.

– От кого ты залетела? – спрашивала у старшей из двух сестер Маруся. – Кто этот ублюдок? Витас? Стас-Экстаз? Валера? Кто?

– Никто, – бубнила Оксана, ерзая жопой в луже мочи. – Можно я вообще штаны поменяю?

Она встала и направилась к уборной.

– Ша! – опомнился Виталя Шварц. – Сначала туда сходят старшие дяденьки, которым наблевали на хуй.

Санузел в квартире на Ленинском был, увы, совмещенный. И этот закуток с ванной умывальником и унитазом стал местом всеобщего паломничества. Сначала там мыл мудя Виталя Шварц, потом то же самое делал Клоп. Мыл долго, нудно, всех заебал своей чистоплотностью. Тем более, все понимали, что чистоплюйство это мнимое, что понтуется Клоп.

Маруся в бешенстве пыталась дознаться у Оксаны – кто ее обрюхатил. Девка не сознавалась. Мельтешила ее мелкая сестра.

– Я тоже! Тоже беременная!

– Отвали, шмакодявка! – отшивала ее старшая сестра.

– Ты просто не можешь быть беременной. Твой организм для этого не приспособлен, – объясняла младшей из сестер Маруся. – У тебя даже месячных нет еще. Ведь нет?

– Нет! – пискнула малявка.

– Ну, вот видишь. Или с тобой тоже взрослые дядьки?.. Не выдумывай, девочка.

– Я не выдумываю! – возмущенно запищала Оля. – Я тоже ебалась!

– Она все врет! – поспешно сказала Оксана.

Но Маруся вдруг поверила. Сначала она представила картину, как кто-то из ублюдков-охранников, в глухой избушке, трахает маленьких девочек. Хотя старшая, допустим, уже не такая маленькая. Но младшая! «Это же пиздец!» – поняла Маруся.

– Так вот почему вы решили суициднуться, – сказала Маруся. – Просто эти мрази, задачей которых было вас охранять, вас же насиловали. Да? Шварц, я хочу отстрелить этим мразям яйца.

– Никто нас не насиловал! – испуганно лепетала обоссанная Оксана.

– И еще запугали, – добавила Маруся. – Пиздец! Шварц, я убью их нахуй!

– Не надо никого убивать, – бормотала Оксана. – Охранники ни при чем!

– Не ври мне! Просто не ври! От кого ты беременная?

– Я тоже! Я тоже беременная! – лезла к Марусе, дергала ее за рукав куртки младшая из сестер. – Пописайте меня! Увидите.

– Пошли, – сказала Оксана.

Из санузла как раз вывалил Клоп, вытирая свой вонючий хуй Марусиным полотенцем для лица. Платмассовую девушку передернуло. Она пообещала себе немедленно выкинуть это полотенце.

– Ты что, блядь, мудями светишь? – заорала она на Клопа. – Ты совсем ебанутый?

Маруся, все больше ощущая себя хозяйкой ситуации, оттолкнула Клопа в сторону. Провела мелкую девчонку в санузел, дала бумажку с тестом.

– Писай на него.

Конечно, врет все шмакодявка. Она повторяет все за сестрой, не хочет ни в чем ей уступать, наговаривает на себя. Ну, сейчас мы пописаем и успокоимся.

– Ни одной полоски! Что это значит? – спрашивала девчонка.

– Подожди, – сказала Маруся. – Результат не сразу проявляется.

– А когда?

– Пошли в комнату, – сказала Маруся. – Не надо твою сестру с этими парнями бросать.

Виталя Шварц стоял, мимикой изображая самую поганую рожу из своего реперутара, играл отобранной у Маруси «береттой». Он пыжился и тужился, он пытался делать вид, что все под контролем. Но никакой самоуверенности в нем сейчас не было. Маруся это видела.

– Ну, и чо? – спросил Виталя.

Маруся показала ему тест.

– Бля, – сказал Шварц.

– Кто-то из тех, кто охранял малолеток, трахал их, – произнесла Маруся. – Это мог быть один ублюдок. А могли и все трое.

– Пиздец, – произнес Шварц. На его лице играли желваки.

– Что? Не нравится, блядь? – спросила Маруся. – Просто представь, как это выглядит со стороны. И вы тоже с девчонками чуть это не сделали. Это зашквар, Шварц. Теперь понимаешь? Где будет твой авторитет, если пацаны узнают, чем ты хотел с малолетками заняться? Теперь ты понимаешь, от чего я тебя спасла?

– Заткнись нахуй, – сказал Шварц.

– Прочувствуй, – не могла остановиться Маруся.

– Кто с вами спал? – мутно и зловеще спросил Шварц у малолеток.

– Никто, – ответила Оксана.

– Никто, – повторила Оля.

– Это пиздец, – сказал Шварц.

Он все-таки был, был человеком. Как ни убивал он в себе свой гуманизм, как ни стремился превратиться в скотину, тот все равно иногда пробивался к свету, как росток сквозь толщу асфальта.

– Педофилы в бригаде – это зашквар, – сказала Маруся.

– Никто не узнает. Я с ними поговорю.

– Ты сможешь работать с этими людьми? Они ведь говно. Потом ведь не отмоешься! А если в других бригадах узнают? Это катастрофа, Шварц!

– Да что ты ее слушаешь? – начал было Клоп. – Она – баба. Она драматизирует. Никого это не е…

– Заткнись нахуй! – рявкнул Шварц.

Главарь думал. За время в ОПГ «Академическая» Маруся хорошо изучила Шварца. То, как он напряженно смотрел перед собой, скользя по поверхности вещей мутным взглядом, свидетельствовало, что он – думал. Вращал в голове тяжелые зубчатые колеса мыслей.

– В общем, так, – сказал Шварц через сто девяносто пять секунд (Маруся считала). – Девки идут отсюда нахуй. Пусть живут, но при условии того, что не попадаются мне на глаза.

Это уже был успех.

– Деньги остаются у нас, – продолжал Шварц. – Это не обсуждается.

Маруся яростно сверкнула на него глазом.

– Не обсуждается, – повторил Шварц. – На сборы даю сутки. Через двадцать четыре часа их здесь не будет. Тем или иным способом. По-хорошему или по-плохому.

– Ладно, я дам им свои деньги, – сказала Маруся.

– Нет, Маруся, – произнес Шварц. – Твои деньги я тоже изымаю в общак.

– Ты специально так делаешь? – спросила Маруся.

– Таковы обстоятельства. Надеюсь, что скоро я тебе их верну.

Обычно Шварц разговаривал матом. В таком виде он был грозен, но не особо опасен. Гораздо хуже было, когда он не матерился. Это значило, что он – зол, как весь пиздец. И достаточно любой искорки, и Виталя натворит самой безумной хуйни. Которую потом придется очень долго разгребать. К тому же у него – Марусин ствол. И наверняка еще свой есть. И у Клопа – тоже.

Маруся отдала им свою заначку – миллион четыреста. Она понимала, что ее фактически грабят. В душе ярость скребла когтями, как разъяренная кошка. Но что тут поделать? Уже то, что Маруся осталась жива – дорогого стоило. И девчонки тоже. А деньги – это хуйня, по большому счету.

Шварц швырнул Марусе пачку тысячных.

– Это чтоб с голоду не умерла.

Маруся знала, что не отомстит ему. Знала, что Шварц и сам все поймет. А, может, и понимает. Может, действительно обстоятельства настолько неприятны.

«Ну, вот, я его уже оправдываю», – заметила Маруся.

– Пошли, Клоп! – сказал Виталя.

И уже в дверях развернулся и сказал:

– Увидимся завтра в это же время.

***

Сначала Маруся и девчонки хорошенько проревелись.

– Все нормально будет, – пыталась Маруся убедить их (и особенно саму себя). – Мы что-нибудь придумаем.

– А что нам делать? – спросила старшая из девочек. – Аборт?

– О! Аборт! Хочу аборт! – сказала младшая.

– Никаких абортов! – строго сказала Маруся. – Вы что, не понимаете, что у вас потом может детей не быть? К тому же в клинике вам аборт не сделают. Будут выскребать без наркоза, в каком-нибудь гараже. Это очень опасно! Вы и сами можете помереть.

– А что нам делать, если мы действительно беременны? – спросила Оксана.

– Рожать, – сказала Маруся.

– Но мы же еще не нагулялись, – сказала Оксана.

– А по-моему нагулялись, – возразила Маруся. – Так что нет, девчонки.

– Нам пофиг, – сказала Оксана. – Мы хотим умереть.

– Вы не имеете права, – перебила Маруся. – Вы уже не одни.

– Насрать нам, – зевнула Оксана. – На том свете лучше.

– Это уже не тебе решать. Эти ублюдки вас запугали…

– Тетя, ты ничего не понимаешь, – сказала Оксана. – Ничегошеньки.

***

Девчонки переночевали у Маруси. Около шести драгоценных часов было потрачено на сон. И то – Маруся еле продрала свой единственный живой глаз.

С утра у нее сложился план действий. Они позавтракали яичницей из перепелиных яиц с беконом. Девчонки лопали с бешеным аппетитом. Но, конечно, им и надо сейчас за двоих питаться. А они тоже придумали – «жить не хотим». Соски малолетние, дуры.

План действий уже появился. Первым делом они съездят к Шмулю Яковлевичу.

Шмуль Яковлевич был «своим», прикормленным Марусей, врачом-гинекологом. У каждой преступной группировки были свои врачи. В те времена люди в белых халатах обычно с удовольствием поступали к кому-нибудь на службу. Они зашивали и перевязывали колото-резаные раны, разбирались с огнестрелом, подписывали нужные заключения, выводил гангстеров из запоя и алкогольных психозов. Денег им не платили, а выживать было надо.

Востребованы были в основном хирурги, чуть реже психиатры. Гинекологи, в основном, держались за счет абортов и были отлучены от большого бандитизма. Но все-таки шансов войти в движуху у них быоо больше, чем у патологоанатомов. Так что Шмулю Яковлевичу, можно сказать, повезло.

Когда Маруся с девчонками приехала в поликлинику, Шмуль Яковлевич принял их не сразу. Маруся бесилась. Но в кресле у бандитского гинеколога сидела какая-то толстая баба, и согнать без скандала ее не было никакой возможности.

Прошел почти час, прежде, чем доктор освободился.

– Что случилось? – спросил Шмуль Яковлевич у Маруси.

– Эти девочки, мои родственницы, предположительно беременны, – сказала пластмассовая гангстерша, кивая на сестер.

– Ну, в одну я еще поверю, – пробормотал доктор. – Пойдемте, девочки.

Он завел сестер в кабинет. Марусю не позвал.

Обследование длилось даже не целую вечность, а две целых вечности. Маруся почему-то нервничала, чувствовала, как утекают драгоценные минуты.

Наконец, Шмуль Яковлевич выглянул из кабинета, поманил Марусю.

– Заходите, – сказал он.

Маруся никогда не видела своего гинеколога в таком состоянии. Он морщил лоб, на котором были отчетливо видны капельки пота.

– Они беременны, – сказал Шмуль Яковлевич. – Да, обе. В случае Ольги это вообще противоречит законам природы. Срок – примерно два месяца. Ярко выраженный токсикоз.

– Что с этим делать? – спросила Маруся.

– Не знаю, – ответил доктор.

– Может, действительно, аборт? – задумалась Маруся.

Она знала, что противоречит тому, что с пафосом говорила вчера. Но, может, так, действительно, будет лучше? А Шмулю Яковлевичу в таких вопросах можно доверять.

– Нет, – отрезал доктор. – Никакого аборта не будет.

– Вы даже мысли такой не допускаете?

– Категорически, – мрачно отрезал врач.

– Но это же молодые девочки. Им еще жить да жить!

– Вы что, ничего не понимаете? – прищурился врач. – Или не знаете?

– Чего я не знаю? – удивилась Маруся.

– Девственная плева не нарушена, – тихо сказал доктор.

– Что?

– Ни у одной, ни у другой. Они девственницы. Обе.

– Но как же они…

– Не знаю, – прошептал доктор и вдруг перекрестился. – Наука здесь бессильна. И делать такой аборт (и тем более два) я не стану ни за какие деньги мира.

– Значит, их никто не насиловал? – спросила Маруся.

– О чем вы? – усмехнулся доктор. – Конечно, нет.

***

Маруся сразу бросилась звонить Шварцу. Ближайший телефон автомат был здесь рядом, на Каменщиках, на Таганке.

Но было уже поздно. Шварц уехал убивать педофилов.

Сегодня утром всех трех охранников собрали за городом, в одном из цехов раздербаненного акционерами бывшего мясокомбината в Подмосковье.

Сначала занялись Витасом-Унитазом. Его раздели догола и повесили на крюк за скованные наручниками запястья. Хуй с яйцами ему смахнул бритвой лично Клоп. Унитаз орал, извивался. Саня затолкал ему в рот его же причиндалы. После чего Витаса оставили на крюке истекать кровью.

Затем Клоп занялся остальными двумя. Стас-Экстаз низко и протяжно выл. Когда Клоп резал ему хуй, поднял крик, который, казалось был слышен даже в Москве. А вот семьянин Валера снес муку практически безмолвно. Лишь несколько слезинок выкатились из его глаз, когда и он повис на крюке, истекая кровью, с глумливым кляпом из собственной плоти во рту.

Тела прокрутили в огромной мясорубке и бросили фарш собакам, которых по старой памяти вокруг бывшего мясокомбината бродило много.

Продолжение следует...

Отношение Маруси к Витале Шварцу претерпело изменения. Когда она была жалкой мутанткой, которую посылали просить милостыню в общественном транспорте, она Виталей восхищалась. Он казался ей далеким и недосягаемым. Да, это была любовь – но совершенно безнадежная. Так юный дрочер любит картинку в журнале. Так западает на рок-звезду девочка-подросток. Максимум чувства при полном нуле шансов на взаимность.

Потом случилось чудо, и Маруся вырвалась из касты отверженных. Этого рывка бы не произошло, если бы не безнадежная любовь. В болоте абсолютного ноля возможностей каким-то чудом, в силу своей легковесности, наверное, не тонула соломинка статистической погрешности. Хлипкий шанс – один из миллиона. Маруся ухватилась за него, и он сработал.

Виталя стал доступней, понятней. И однажды ответил взаимностью. Но странная вещь – при более близком рассмотрении он не стал прекрасней. Нет! Теперь Маруся видела в нем недостатки. Самый главный – Виталя полюбил натягивать на себя маску подонка. Конечно, ему это было необходимо, учитывая то, что ему приходилось иметь дела и терки с опасными людьми.

Даже под самый благовидный поступок (такие Витале случалось делать) глава ОПГ «Академическая» умудрялся подвести совершенно чудовищные основания, придумать отвратительные мотивы и озвучить их. В результате даже самые хорошие, добрые дела начинали пованивать говнецом.

Наедине он был другим. Маруся знала, что он мог быть даже нежным! Но только наедине. Когда рядом с ним возникали дружки-бандиты, гнусная маска подонка снова несдираемо прирастала к Витале.

У Маруси тоже случались праздные мечты. Она любила вообразить себе, как она спасет Виталю Шварца, вытащит его из порочного круга. Они уедут куда-нибудь на Багамы, Канары или вообще в какую-нибудь дальнюю страну. В Тайланд, например. Туда, где ни одна пакость из прошлой жизни до них не доберется. Маруся решила, что как только важные дела более-менее устаканятся, возьмет отпуск и съездит в Тайланд, посмотрит, что там да как, и можно ли обосноваться там отошедшему от дел предводителю бандитов.

Виталя Шварц был красив. Этот факт не подлежал никакому сомнению. Но, в то же время, Маруся открыла странный закон жизни. Красота связана с расстоянием. Чем она дальше, тем более потрясает. Если же красоту рассматривать в близком приближении, неминуемо открываются изъяны – замазанные прыщики, плохие зубы, морщины. Образно, конечно, выражаясь. Сходным образом и уродство тоже пугает на расстоянии. Но если рассматривать его ближе, оно предстает уже не таким страшным. Скорее, любопытным, даже милым. Сулит открытия. Уродство становится при приближении столь же привлекательным, насколько отталкивающа при пристальном рассмотрении красота.

«Красота – это фальшь, – понимала Маруся. – Она не спасет мир. Фальшивка может быть эффективна лишь в умелых руках шулера. Не сказать, что ее не бывает. Среди животных она встречается. Бывают красивые звери. Но красивые люди – это иллюзия. Мир спасет уродство».

***

Виталя Шварц продолжал погано усмехаться. Давил пакостную лыбу и Саня Клоп.

Маруся старалась не волноваться. Но девчонки – она это чувствовала – напряглись, съежились, прижались друг к дружке.

Маруся заметила, что гости мало того, что накурили, так еще и намусорили вокруг дивана и непосредственно на нем. Они зачем-то вскрыли коробку с тестами на беременность. Мало того, незваные гости испортили еще и упаковки, и теперь по кожаному дивану были разбросаны полоски бумаги.

– Зачем вы это сделали? – спросила Маруся, кивая на безобразие.

– Мы хотели понять, что это за хуйня, – заржал Шварц.

Глаза у него были стеклянными, удолбался. В последнее время Шварц делал это все чаще. Клуб, который они однажды взяли под свой контроль, снабжал Виталю химией. Амфетаминами, ЛСД. Маруся ненавидела это дерьмо. А вот Виталя придерживался другого мнения.

– Это тесты на беременность, – сказала Маруся, стараясь не выходить из себя.

– А мы это поняли, – влез в базар Клоп. – Мы не поняли только – нахуя они нам в таком количестве?

«Охуела мразь, – подумала Маруся. – Надо ли давать ему отчет?»

– Мне отвечать? – спросила Маруся у Шварца.

Тот кивнул.

– С нами расплатилась аптека, – сказала Маруся.

– Вот этим вот? – брезгливо спросил Виталя.

– Да, – невозмутимо отвечала Маруся. – Это американские тесты. Товар нужный. Я знаю, кому их сдать и продать с выгодой. Деньги обесцениваются, а эти штуки всегда будут нужны.

– Ты попутала, Маруся, – сказал Виталя. – Нам нужны деньги. А не вот эти пиздячьи бумажки.

– Может тебе они и нужны, не знаю, – вякнул Клоп, захихикал. – Но не нам.

– А нам нужны бабки, Маруся, – продолжал Шварц. – У нас сейчас сложное положение. Много расходов. Собираем активы наличности.

– Ты решил забашлять мэрии?

– Ну, предположим, – усмехнулся Виталя.

Что ж, не известил о планах. Бывает. Хотя и хуевый признак.

– И вот когда мне нужны деньги, я застаю у своей не правой… левой руки вместо денег резаные бумажки, которые годятся только на то, чтобы затыкать ими пизду!

Он накручивал себя, вводил в градус истерики. Плохи дела.

– Ими не затыкают пизду, – сказала Маруся.

– А что с ними делают? – спросил Клоп.

– Ты действительно не знаешь?

– С чего бы мне это знать?

– На них писают! – завопила младшая девочка – Оля. – И там потом две полоски появляются.

Шварц заржал.

– А ты умная, – сказал он, адресуясь к Оле.

Младшая девочка чуть зарделась, кивнула.

– И богатая, – сказал Виталя. – Это мы – глупые и бедные. А кто-то богатый.

Маруся поняла, куда клонит Виталя. Он покушался на деньги из чемоданчика. Неужели он докатился до того, что решился ограбить сирот-беглянок?

– Виталя, – укоризненно сказала Маруся. – Зачем ты это делаешь?

– Да затем, что у нас все хуево!

– И теперь давай грабить сирот?

– У нас не остается другого выхода. Мы выйдем на новый уровень. Перестанем заниматься мелкой хуйней, ага. Попадем под крышу. А работать под крышей – совсем другое дело. Понимэ?

– Я могу вложиться своей долей, – сказала Маруся.

– Конечно, можешь. И вложишься. Но этого мало! Мало! Нам помогут вот эти крошки. Они отдадут дядям свои денежки. Да, девочки? Взаймы. Отдадим когда-нибудь. Может быть.

– Виталя, это нечестно, – сказала Маруся.

– А скажи мне, Маруся, что ты делаешь в нашем бизнесе с такими понятиями о жизни?

– Людьми надо оставаться, Шварц, – ответила Маруся. – Не скотиной. Все под удачей ходим. А скотам она не улыбается.

– Тебе в монастырь с такими понятиями надо, – принялся хохмить Клоп. – Прикинь, Шварц, пластмассовая такая будет монашка. Черт, круто, блин! А там и до игуменьи дорастешь. Ты девочка пробивная. У тебя все получится.

– Ты закончил? – брезгливо спросила Маруся.

Она знала, что если ее ненависть к Клопу, к этой мрази, не удастся сдержать, она вырвется, выйдет из берегов. Она смоет нахуй все вокруг.

– Оу, детка! Тебя заботит – кончил ли я? – гнуснейше осклабился Клоп. – Я еще и не начинал. А кончить мне поможешь не ты. А одна из наших крошек.

– Что вы задумали? – уже не сдерживаясь заорала Маруся. – Вы ебанулись, парни? Вы что творите? Вы чем удолбались?

– Тихо! – рявкнул Шварц. – Тихо, нахуй! Эти шалавы нас чуть не подставили. Мы к ним – по-человечески, а они суициднуться решили. Это же подстава? Подстава!

– У тебя никогда не было несчастной любви, – сказала Маруся.

– Только счастливая, – ухмыльнулся Шварц. – А эти ебанашки нам решили подговнить. Ты не хотела вводить меня в курс дела.

– Откуда ты знаешь?

– Не пизди. Не собиралась. Ты держала меня за лоха.

– Нет, – вздохнула Маруся.

– Тебе хочется поспорить?

– На самом деле, да.

– Так вот, ты дважды накосячила. С тестами-хуестами. И с ебанашками.

– Есть и еще эпизодики, – гавкнул Саня Клоп.

– Об этом мы тоже поговорим, – сказал Шварц.

– Говори, – сказала Маруся. – Я слушаю.

– Поговорим мы потом. Чуть позже. Буквально через пять минут. А пока мы с девочками сходим к тебе в спальню. А ты пока посиди здесь, посмотри телек, книжку почитай. Подумай о своем поведении.

– Что вы творите, уебаны? – сказала Маруся, чувствуя, как на единственном живом глазу набухает слеза, мешает обзору, размывает отвратительной акварелью все вокруг.

– Сиди тихо. Закончим, выйдем, и у нас будет разговор. Пойдемте, девочки!

Оксана и Оля пошли. Шварц облапил Оксану. А Клоп, хихикая, схватил за тощую жопку крохотную Олю.

– Вы уроды, вы что – действительно собрались их ебать? – спросила Маруся. – Вы понимаете, что это – зашквар по всем понятиям?

– А кто узнает? – хитро спросил Шварц.

– Они же молодые! Блядь!

Шварц улыбнулся и потащил Оксану в спальню. Следом туда вошли Клоп с Олей. Девочки не сопротивлялись. Это было, несомненно, чудовищно.

***

«Ура! – думала Оксана. – Я, наконец, поебусь! И с кем? С самим главарем банды! Жалко только, что малявка тоже поебется. Вот не надо бы ей этого делать!»

Оксана оглянулась на Олю. Сестра как раз смотрела на Оксану.

«Нас убьют!» – прошептала она одними губами, без звука.

«Так это же хорошо!» – обрадовалась Оксана.

«Да вообще супер!» – радостно проартикулировала Оксана.

То, что происходило, было слишком заебись, чтобы исполниться полностью. Во-первых, Оксана сейчас поебется. А, во-вторых, умрет. А там, с той стороны, ее ждет любовь, толстый мальчик. «Привет! – скажет ему Оксана. – Вот и я! Ты скучал?» А толстый мальчик ответит… Что же он ответит?

Шварц швырнул Оксану на кровать, стал расстегивать джинсы. Оксана увидела трусы – спортивные, клевые. Под ними бугрился хуй.

***

Маруся оцепенела. Похоже, карьера в ОПГ «Академическая» для пластмассовой девушки подошла к бесславному концу. Клоп переиграл ее на поле интриг.

Но хуй с ним! И насрать даже на все деньги мира.

Потому что сейчас в Марусиной спальне, на Марусиной кровати творилось худшее из блядств.

Пока еще не творилось. Собиралось произойти.

«Ну на хуй! – решила Маруся. – Я этого не допущу».

Она развернулась, направилась в туалет. Там, за бачком, был прикреплен на скотче тайник с пистолетом «беретта-92».

Пистолет был на месте. Маруся на всякий случай, для пущей конспирации спустила воду.

Вышла в коридор, зашла в комнату, потом в спальню.

В двойном магазине – пятнадцать патронов. Хватит на всех.

***

Это был живой, манящий хуй!

Оксана обалдела от восторга. Перед нею, наконец, возникла ее мечта. Сейчас, прямо сейчас этот чудо-хуй вонзится в ее трепетное тело. Ахх!

На другом конце кровати возились и хихикали Клоп с Олей.

«Надо быстрее ебаться! – поняла Оксана. – Пока эта малявка меня не обогнала».

Время растянулось. И стало происходить странное. Оксана смотрела на трусы, восхищенно угадывая очертания крепкого, упругого хуя. Но совершенно невообразимым образом видела только трусы. И эти трусы воняли.

Воняли они чуть меньше, чем у Поноса на выпускной вечеринке. Но столь же гадко. Застоявшимся в тепле кефиром они смердели. И почему-то несвежими носками.

В горло ударила сильная, как кулак боксера, струя.

А в следующее мгновение Оксана уже блевала на хуй всемогущего бандита Витали Шварца.

Кашляющие звуки раздавались и с другого конца кровати. Оксана повернула голову и увидела, что Оля тоже блюет в промежность Сане Клопу.

«И тут собезьянила, сучка!» – возмущенно подумала Оксана.

– Ы, бля! – сказал Клоп.

– Что это за нахуй?! – заорал Шварц.

И тут раздался еще один голос. Сильный, спокойный. Женский.

– Руки подняли, быстро! Педофилы херовы!

В дверях стояла пластмассовая женщина и целилась в Шварца из пистолета, который красиво, как в фильме, держала двумя руками перед собой.

«Одни обломы!» – с отчаянием подумала Оксана.

***

Маруся провела обоих гангстеров в прежнюю комнату, где был диван и воняло дымом.

– Девочки, садитесь на диван, – распорядилась она. – А вы двое – выметайтесь нахуй.

Сестры сели прямо в кучу бумажных полосок.

– Ты хорошо подумала? – погано ухмылялся Виталя. – Ты действительно хочешь войны?

– Я не допущу у себя блядства, – рявкнула Маруся.

– И что, ты в меня выстрелишь?

– Если надо будет, то да.

– Ну стреляй! – заорал Шварц и шагнул прямо на Марусю.

Оксана болела за него. Ей хотелось, чтобы пластмассовой кайфоломщице дали по морде.

Что и произошло. Маруся не выстрелила. А Шварц отобрал у нее пистолет и ударил по лицу. Пластмассовая женщина пошатнулась, но устояла на ногах.

И тут в Оксану вошел страх. Необъяснимый, противоестественный.

«Ведь меня сейчас убьют!» – поняла она. Но эта мысль почему-то уже не радовала.

Стало невыносимо. Навалившаяся жуть стала сотрясать дрожью тело девушки. Страх раскачал маятник некотнтролируемой истерики. Оксана завыла, затряслась и обмочилась.

Такое с Оксаной случалось – до восьмого класса, во сне. Но чтобы так вдруг – прямо на людях?

Успела заметить, что так же заобезьянила и сестра. Она тоже тряслась, скулила.

Шварц свирепо посмотрел на девочек.

Уставилась на них и Маруся.

– Что это? – спросила она.

Смотрела она куда-то в сторону.

– В смысле? – Оксане стало так любопытно, что на какое-то время она перестала бояться.

– Кто из вас беременная? – спросила Маруся.

– В смысле? – с возрастающим недоумением вопросом на вопрос ответила Оксана.

– Тесты, – сказала Маруся.

На промокших полосках бумаги прямо под Оксаниной попой проявлялись парные полоски. А это значило, что…

– Мамочки! – пискнула старшая сестра.

Продолжение следует...

Витас ничего не заподозрил. В лес сестрам ходить не запрещалось. Надо было только оставаться в поле зрения. Оксана волновалась. Ей казалось, что никаких ядовитых грибов они не найдут. Но Оля была поразительно спокойна. Они зашли в лес. Витас был похож на полицая, охраняющего пленных пионерок-героинь. И в кармане куртки у него был ствол.

Прибалту, похоже, тоже нравился лес как он есть – мрачный, страшный, местами иссохший, местами гнилой. Чем-то резонировало это место с угрюмыми струнами души Витаса-Унитаза.

– Здесь гуляйте! – показал охранник на полянку.

Оксана посмотрела на сестричку, та еле заметно покачала головой.

– Мы здесь уже гуляли! – капризно заявила Оля.

В силу своего малолетства она имела над прибалтом какую-то власть. Он ее почему-то слушался.

Витаса сестры не боялись. При нем можно было немножко и пошалить. Иногда и поболтать. Остальные и того не могли.

Пошли дальше. Следующая полянка тоже Оле не нравилась.

– И здесь мы были! Были! – топала ножкой сестра.

– Ты что-то ищешь? – спросил Витас.

– Корень мандрагоры! – сверкнула глазами Оля и шутливо потрясла над головой скрюченными пальцами. – В полночь полнолуния я тебя заколдую. Ты превратишься в бревно, и я брошу тебя в печь, ха-ха!

– Мы слишком далеко ушли, – сказал Витас.

– Ну, пожалуйста! – канючила сестренка. – Ну, вон туда.

Оксана подумала, что если бы не знала целей сестры, то огрела бы ее по шее. Потому что реально сестренка доставала выебонами. Стоп! А если Оксана не будет реагировать на просьбы Оли, как на выебоны, то это как раз и будет подозрительно. Прибалт поймет, что они о чем-то сговорились.

– Ты достала! – простонала Оксана. – Туда пойдем, сюда пойдем! Сейчас заблудимся по дурости твоей.

Конечно, Оксана не имела в виду буквально того, о чем говорила вслух. Настоящий смысл ее фразы был: «Давай, сестренка, разувай глаза! Где тут ядовитые поганки?»

Третья полянка тоже Оле не нравилась. И вот тут Оксане уже по-настоящему захотелось огреть сестрицу по башке.

Лишь четвертая не полянка даже, а проплешина в лесу удовлетворила Олю.

– Будем гулять здесь! – решила она.

И тут же затеяла игру. Совершенно тупейшую. Называлась она «Три поросенка». Оля громоздила из веток и мелких камешков какое-нибудь строение, а Оксане надо было, как серому волку в одноименной сказке, сдуть хлипкую постройку. И вот Оля дула и сдувала сестричкины шалашики, как пушинки.

– Ну, сейчас я построю такое, что ты никогда не сдуешь! – бормотала сестренка.

Она явно маялась хуйней, и тем бесила Оксану. В какой-то момент старшая сестра стала беситься еще и из-за понимания того, что младшая забила на их уговор, и теперь просто играется, блядь! Играется! Оксана стала строить Оле зверские физиономии. Все, в общем, было, как обычно.

И Витас расслабился, перестал бдительно смотреть за девчонками.

– Я на свете всех умней, дом я строю из камней! – пела Оля за поросенка Наф-Нафа и действительно начала переть из начала чащобы каменюки. – Вот их-то ты и не сдуешь, гнусный волчара!

– А по башке? – разозлилась Оксана.

И тут сестрица ей подмигнула. Ох, Божечки, неужели она не была тупой? Оксана-то ее всю жизнь дурочкой считала, а сестренка умеет хитрить? И как это понимать? Чего еще Оксана о ней не знает?

Но устраивать разборки было не с руки, тем более, что играли сестры в одной команде. Оксана решила, что разберется с нею позже. А когда позже? Если они сейчас наедятся поганок или что там можно найти ядовитого в лесу весной, когда им выяснить отношения? На том свете, что ли?

Оксана хихикнула. Сестренка забралась в осклизлую тень, что-то там подбирала, какой-то лесной мусор, ветки. Оксана не приглядывалась. Она успокоилась.

Потом Оля построила халабуду из камней и палок. Оксана и пытаться не стала ее сдуть, а просто врезала по постройке ногой, та зашаталась и посыпалась.

– Так нечестно! – завопила Оля.

Оксана глумливо захохотала в ответ. В общем, как обычно.

От их срача Витас начал беситься и повел Оксану и Олю в избушку.

Когда сестры оказались одни в комнате, сестра задрала юбку и стала вытаскивать из трусов какие-то комки буро-белой субстанции, смешанной с грязью.

– Грибы, – беззвучно сказала Оля. – Бери себе.

Оля выкладывала и выкладывала все новые и новые комки. Потом, видимо, они закончились, и Оля разделила кучу но столе на две неравные части. Ту, что побольше, подвинула к Оксане.

– Должно хватить.

И тут сестренка задумалась и сказала:

– Нужна вода. Я побегу, только надо спрятать грибы.

Оля проворно смахнула свою кучку со стола и затолкала под грубое одеяло на своей постели. То же сделала и Оксана.

– Я сейчас принесу воду, – сказала Оля.

Вода была из колодца. Вкусная, холодная и остопиздевшая.

Оля побежала на кухню, где сидел прибалт, пытаясь что-то рассмотреть среди мелькания помех на экране черно-белого телевизора. Оксана услышала, как грохочет металлическая кружка о стенки ведра.

Снова топот ног. Сестра вернулась с водой.

– Давай, жри быстрее! – быстро прошептала Оля. – И запивай водой. Всю не пей. Мне оставь.

Оксане стало страшно. Неужели сделать умереть – так просто? А вдруг не хватит? Вдруг Оля умрет, а Оксана останется одна? Или наоборот – Оля решила ее обмануть, сама выживет, а Оксана умрет. И все потому, что младшая ее, наверное, ненавидит.

Но вслух Оксана спросила совсем о другом:

– Это больно?

– Ну, поболит, потом перестанет, – сказала Оля. – Что ты как малявка, Ксюх?

– От малявки слышу! – возмутилась Оксана.

– Мы будем умирать или ты передумала?

– Вот еще! – возмутилась Оксана.

– Ну, так жри!

Грибы были на вкус, как холодное говно, воняли пиздой. Все Оксанино существо противилось тому, чтобы их глотать. Оксана икнула.

– Запей! – строго сказала младшая.

– А что это за грибы такие весной? – вдруг спросила Оксана.

Действительно было странно.

– Мухоморы, – ответила сестра.

– Так они же осенью…

– Жри! И запивай!

Разжевывая холодные грибы, Оксана старалась держать язык подальше. Но все равно гадкий вкус давал о себе знать. Такой, от которого деревенел рот.

Наконец, Оксана проглотила все. Оля жадно выхватила у сестры кружку, и стала деловито лопать свою порцию.

«Если бы эта малявка кашу также кушала, с таким же аппетитом!» – подумала Оксана.

– И скоро? – спросила она вслух.

Оля лишь пожала плечами.

«А ведь это все я вижу в последний раз, – подумала Оксана. – И избушку эту, и стол, и кровать, и коврик с оленями, и застывшие ходики, и печку, и сестру. Где мы окажемся? Вдруг нас разбросает по разным концам вселенной?»

Полагалось бы заплакать, но почему-то не плакалось. Ну, сестра. Да и хрен бы с ней. Достала уже.

А вот чего было жалко – ну, прямо до слез – так это того, что Оксана при жизни не поебалась. И уходит она дура дурой, неёбанная! И вот тут-то слезы брызнули. Как у клоуна в цирке, чуть ли не такими же струями.

«Неёбанная дура! Пиздец!» – вот что думала Оксана.

Но от горя Оксану отвлекла Оля. Вдруг вперлась в пространство умирания и стала обниматься.

– Мне тебя тоже жалко, Оксана! – прошептала Оля. – Не переживай! Может, мы встретимся.

«Она что – и в последние минуты жизни будет меня доставать?» – возмущенно подумала Оксана.

Потом она подумала, что с кем бы ей хотелось встретиться, так это с папой. Только вот в каком виде он перед ней предстанет, если его мама съела? Наверное, в виде бифштекса. Или такого мясного человека, из кусочков. Или в виде кучи говна.

И вот Оксана – такая милая девочка – идет себе по облакам, топ-топ! А навстречу ей – куча говна.

– Здравствуй, доченька, я твой папа!

Ну уж нет!

Оксана огляделась в осточертевшей сырой комнате. Ну, и что теперь делать? Никакой слабости и вообще приближения смерти она не чувствовала. Но что-то странное происходило на гнусном фиолетовом коврике с рыжими оленями. Они качали головами и рогами.

– Увезите меня отсюда, олени! – сказала Оксана.

– И куда же тебя увезти?

– В свою страну Олению.

– Нечего тебе там делать, – сказали рыжие. – Иди нахуй!

– А что вы ругаетесь? – возмутилась Оксана. – Пиздец, вы наглые!

– Сгинь, малявка. Вырастешь – приходи.

– Да нужны вы мне!

– Ну, и все. Вон, вообще, тебя зовут.

Оксана огляделась. Кто мог ее звать? Оля? Но сестренка зачем-то полезла под кровать.

– Что ты делаешь? – спросила Оксана.

– Мне страшно! – ответила сестренка. – Если я умру на кровати, меня она заберет.

– Кто? – удивилась Оксана.

– Да Она же. Сзади стоит!

Оксана оглянулась и чуть не заорала. Прямо позади нее стояла старуха. Серая, ужасная.

Девушка отшатнулась и больно треснулась головой о спинку кровати.

Оксана знала эту старуху. Это была Вера Юрьевна. Прабабка. Которую убили папа и мама. Оксана не убивала. Только ела старухино мясо. Мама пожарила. И попробуй откажись от ее еды!

Вера Юрьевна манила рукой Оксану.

«Может, не меня она зовет? – подумала девушка. – Наверное, Олю. Я-то к ней не хочу!»

Но как бы то ни было, вопреки всему нехотению, сопротивляться зову старухи Оксана не могла. Она встала с кровати и, проклиная себя за мягкотелость, направилась к прабабке.

– Тело стремится к праматери, – сказала Вера Юрьевна.

– Я тебя не специально ела, бабуля, – жалобно прошептала Оксана. – Меня заставили.

Прабабка равнодушно смотрела на Оксану.

– Тело стремится к праматери, – повторила старуха.

И поманила скрюченной рукой – пошли.

Схватила Оксану за руку и повела.

Они прошли мимо кухни, где варил пельмени нелюдимый Витас. Он помешивал ложкой в кастрюле, глядя на экран черно-белого маленького телека. Там действительно иногда проскакивали какие-то изображения. Жуткие младенцы, похожие на инопланетян. Бесформенное тело очень толстого человека. Весы с чашами.

– Витас, помоги мне! – окликнула охранника Оксана. – Витас! Унитаз, ёб твою мать! Что же ты?

Прибалт-охранник словно почувствовал что-то, заозирался. Но он не видел Оксану. Не мог почему-то увидеть. Смотрел прямо на нее и не замечал.

– Пошли, – проскрипела Вера Юрьевна.

И они пошли.

Идти оказалось недалеко. В лес прямо за домом. Они шли как-то очень быстро, миновали мухоморную полянку, пришли еще куда-то.

– Иди, – сказала Вера Юрьевна, внезапно остановившись.

– Куда, бабуля? – испугалась Вера.

– Ищи.

– Кого?

– Мертвее себя ищи.

– Но как? – спросила Оксана.

– Ищи, дура, мертвее себя.

Да уж, не особо-то прабабка была разговорчива.

И Оксана пошла сама. Естественно, она направилась домой. В избушку. Компания бабки ее заебала.

«Я сейчас вернусь, – думала Оксана. – Я заставлю Витаса меня увидеть. А то что это такое? Он меня увидит! Никуда не денется! Он уже почти меня увидел. Мы с ним сумеем договориться!»

Оксана сначала шла, потом побежала. Вроде бы, она направлялась к избушке, но совершенно не узнавала местность. Вокруг был совсем не тот лес, что в деревне. Этот был какой-то глухой, затхлый, безвыходный.

И еще в этом лесу раздавались шаги.

К Оксане приближалось что-то большое. Великан!

– Мамочки! – прошептала девушка.

Перед ней появился парень – по виду ее ровесник. Голый, всклокоченный, с огромным брюхом, нависавшим над причинным местом.

– Ты кто? – тонко пискнула Оксана. – Может, это ты мертвее меня?

– Я ебу вселенную! – прорычал толстяк.

***

Совсем в другой точке пространственно-временного тыквоида, который на самом деле представляет собой наша Вселенная, жирный Саня ощущал злость, ярость и клокотание темных сил души.

Здесь на улице Пруд-Ключики, Жирный только что прогнал мерзкую старую тварь с собачонкой. И сейчас метался в ярости. Новая темная сила в блеске и грохоте молний наливала Саню странной дурной силой. Жирный метался и снова начал дрочить. Он дорвался.

– Я ебу Вселенную! – орал он, перекрикивая гром.

С мирозданием стали твориться странные вещи. Оно вдруг все превратилось в линии, но не прямые, а вытянутые такие буквы «О», с остриями вверху и внизу. Такие вот кольца не кольца, похожие на складки в пизде (как Саня их представлял).

Линии, образующие пизду мира, расступались перед ним. И Саня куда-то шел, раздвигая их руками, как Джон Рэмбо лианы во вьетнамских джунглях.

Жирный таранил пизду мира. Хуй его жадно дыбился. Саня шел сквозь время и пространство. Путь лежал в прошлое, но он не знал об этом.

В какой-то момент пиздолинии сменились деревьями сырого сумрачного леса.

«Наебали! – подумал Саня. – Где пизда мира! Что я буду ебать?!»

Он несся по лесу, топоча, как слон. И вдруг, на случайной проплешине в лесу увидел телку.

Девушка была, в принципе, симпатичная. С такой бы Саня познакомился. Базару нет.

Жирный замер, шевеля крыльями ноздрей, как хищник, почуявший добычу.

– Ты кто? – спросила девушка. – Может, это ты мертвее меня?

– Я ебу Вселенную! – рявкнул Жирный.

– А можешь выебать меня? – вдруг спросила девушка.

И вот тут-то Жирный смутился. Это что – ему давали, что ли? Но кто эта телка? Жирному стало страшно. А вдруг она его засмеет? Вдруг скажет: «А где твой хуй? Почему не вижу?» А если найдет, то вдруг ей размер не понравится? Слишком много этих вдруг! Саня попятился, понимая, что лучше просто подрочить, чем увязать в этих неразрешимых проблемах.

– Я что-то сложное спросила, ты, ебатель Вселенной?

– Нет, наверное, – пробормотал Саня, чувствуя внезапную беспомощность. Только что он шатал основы мироздания, но теперь снова стал девственником-идиотом. – Ну, понимаешь, мы совсем не знаем друг друга!

– Ты дебил! – заорала Оксана. – Я умираю. Я, может, уже умерла. И я ухожу хуй знает куда, ни разу не поебавшись. Ты понимаешь, что это такое?

– Понимаю, – сказал Саня.

– И?

– Я не знаю, как…

– Я тоже.

– Ну, давай тогда не сегодня.

– Нет! – завопила Оксана. – Нет, нахуй! Нет, блядь! Еби меня немедленно, жирное чудовище.

Оксана упала на спину, раздвинуда ноги, обнажила трепетное лоно.

– Давай, трус! Еби! Ну!

Саня почувствовал, как управление его телом словно бы перехватывает автопилот. Этот автопилот, как насос, накачал силой Санин хуй. И Саня устремился в бой. Его тяжелый хуй врезался в складки пизды.

Теперь, кажется, настоящей.

– Я ебусь! – подумал Саня.

Где-то неподалеку ткань неба взрезала молния.

– Я ебусь! – орал Жирный.

И его крик сливался с криком Оксаны.

– Я ебусь! О, мамочки! Ебусь! Я ебусь!

Блаженство электрическими искрами разливалось по телу. Пизда горела сладким огнем. Каждый толчок хуя открывал дверцы блаженства в глубине влажных складок.

– О да! Да! Я поебался! – ревел Саня, изливая семя в податливую пизду мертвячки.

– Я поебалась! – блаженно стонала Оксана.

Блаженство переполняло ее. Оно лилось через край. Оксана уже не могла держать его в себе. Она понимала, что сейчас счастье просто разорвет ее на части. Счастье было жидким и плескалось внутри.

Оксана разжала стиснутые зубы, открыла рот и стала блевать счастьем.

Лес вокруг растаял. Оксана лежала на полу избушки, ее тошнило желчью и комками грибов.

«Что? – подумала она. – Я живая? Я не умерла? И я поебалась или нет?

Продолжение следует...

Советский паспорт горел плохо. Он упал в огонь кверху обложкой. И ту – багровую, с серпом, молотом и земным шаром – словно бы и не брало ничего. Она только вздувалась, как раз в районе земного шара, словно сквозь этот глобус пыталось прорасти что-то – какой-то наглый, дерзновенный росток, огненный бамбук!

– Не горит, – сказала Оксана.

– Сгорит, куда денется, – ответила Маруся, вороша угли кочергой из арматуры.

Глобус, наконец, лопнул, взорвался,вспыхнул иссиня-оранжевым пламенем. Словно цветок. Небывало прекрасный, затмевающей все своей пиздатостью.

«Я больше не Оксана, – думала девушка. – Меня не найдут».

По новому паспорту Оксану звали Ириной. Ей уже было восемнадцать лет. Паспорт стоил 60 тысяч. Вообще дешево. Чуть больше, чем они проебали в автобусе в первый день побега.

Маруся настояла на том, чтобы обзавестись аттестатом зрелости. И действительно, старый аттестат Оксана взяла с собой в побег, но какой от него был толк, если по паспорту у нее получалось другое имя? Пластмассовая девушка рассказала сестрам, что паспорт обычно берут в комплекте с аттестатом. Потому что без него совсем уж никуда. Вот и Оксана взяла паспорт как все – вместе с документом о среднем образовании. Тот оказался троешным, а ведь Оксана в школе была твердой хорошисткой с тремя пятерками. Она, конечно, возмутилась, а Маруся объясняла, что какая, в принципе, разница? Главное, мол, своя голова на плечах. Но с этим Оксана согласиться не могла. Со своим прежним аттестатом она могла поступить в вуз, а с этим фальшивым позорищем – куда пойдешь? Пиздец!

Старый аттестат тоже полетел в огонь. Его Оксане было жальче, чем советский паспорт.

На Ольгу тоже пришлось потратиться. В сорок пять тысяч обошлось свидетельство о рождении. И теперь она была Людмила. Пятнадцать тысяч пришлось накинуть за то, чтобы фамилии совпали. Еще пять тысяч ушло на какие-то говняные документы для школы.

– Мне что, в школу придется ходить? – возмутилась Оля. Она тоже была недовольна.

– Ну, конечно, – ответила Маруся.

– Блин! Ради этого я сбегала из дома, чтобы снова попасть в школу?! – негодовала младшая.

Жизнь на воле разочаровывала. Она была не такой пиздатой, как представлялось. Вместо бурного веселья сестры рухнули в болото унылого, вязкого отстоя.

Их выселили в деревню. Они жили в деревянной развалюхе в какой-то жопе Московской области. В деревне, кроме них, жили две или три бабки и иссохший старый алкаш в фуфайке на тельняшку и отвратительных, никогда не знавших стирки, штанах.

Оксане хотелось ебаться. Но здесь сделать это было совершенно не с кем. Оксана изнывала и по ночам остервенело натирала пизду. Терла так мощно, что девушке казалось, что вот-вот произойдет возгорание. Что пизда брызнет искрами, как бенгальский огонь.

В первые дни Оксана отчаялась и захотела соблазнить кого-нибудь из охранников. Тех было трое. Один был похуистического вида прибалт Витаутас. В банде его называли Унитаз. Сам себя их охранник называл Витасом.

Оксана вертелась перед ним, крутила попой, на что-то надеялась. На четвертое его дежурство, забыв о приличиях, бросилась в атаку.

– Хочешь меня, Витас? – спросила Оксана.

– Чего? – оторопел прибалт.

А девушка уже летела на него, словно нырнула в море с пирса. Она стала его неловко обнимать, попыталась обвить его ноги своей. Вышло как-то неловко, неуклюже, как проход пешеходов по лужам под крокодилью гармошку.

Витас оттолкнул ее. И Оксана рухнула на деревянный пол. Стало очень обидно. Она заревела. Олька тоже заревела за компанию.

– Ты меня ударил! Ударил! – верещала Оксана.

– Не лезь ко мне, дура! – разозлился Витас.

– Ты пидор! – поняла девушка.

Витас замахнулся на нее.

– Я не пидор! – сказал он. – Просто яйца мне в Афгане оторвало, на Саланге.

– Да ладно? – удивилась Оксана.

Витас как-то странно провел рукой по горлу. И Оксана поверила. А что было делать?

Охраняли их еще здоровенный Стас-Экстаз. Но он был совсем пизданутый. Сестры его боялись. Не говорил ни о чем. По ночам стонал. Не спал и стонал.

Зато с третьим, Валерой, шанс, кажется, был. Оксана набросилась и на него – под вечер, в то самое невыносимое время, когда в деревне становилось совсем тухло. Да, у Валеры было кольцо на пальце. Ну, да Оксана ведь и не собиралась уводить его из семьи.

Но и Валера оказался неласков – он отшвырнул Оксану прочь. В отличие от Витаса, Валера не стал сдерживаться, а залепил девушке пощечину – да такую, что онемела щека и заныли зубы.

– Не смей больше, блядешка! – сказал он, зловеще зыркая. – Никогда не смей.

– Ты импотент! – завопила Оксана.

И снова выхватила обидную оплеуху.

– Я ебусь только когда сам этого хочу, – заявил Валера. – И не с малолетками.

Жизнь в деревне была каким-то колоссальным невезением. Оксана чувствовала, что просирает молодость. В деревне они отсиживались, пока пластмассовая Маруся делала им в городе документы. Сестры охуевали от скуки.

Зима сменилась холодной весной. Потом потеплело, настал апрель. Оксана изнывала от бешеного желания. В ней бурлили весенние соки. Она стала как мартовская кошка.

Оксана чувствовала, что дичает. Ей уже казалось, что нет на свете никакой Москвы, что весь мир кончается на пороге вон того леса. И все – дальше нет ничего. А если кажется, что и есть что-то, так это, скорее всего, приснилось.

Весна вокруг клокотала соками, как чайник, свистела трелями влюбленных птиц, но никакого шанса побурлить вместе с природой, посвистеть вместе с пернатыми у Оксаны не было. Такое положение дел представлялось ей чудовищным.

«Ебаться! – каждую ночь загадывала она у природы, огромной зеленой волшебницы. – Я так этого хочу! Ну, пожалуйста, милая природа! Пошли мне хоть кого-нибудь, хоть горбатого, хоть жирного!»

И в полусне, когда начинает уже мерещиться всякая сюрреалистическая хуйня, природа-мать будто бы стала показывать ей кандидатуры, как сваха Гундарева фотографии мужиков из любимого маминого фильма «Одиноким предоставляется общежитие». На этих фотках были сплошь уроды. Один сутулый, скрюченный. Другой гадостный – с густой россыпью прыщей. Третий – с торчащими зубами и диким взглядом. Четвертый – милый такой толстячок. Правда, толстячок – слабо сказано. Брюхо у этого парня изрядно так, на полметра, наверное, нависало над ремнем. Но морда, вроде, милая. По сравнению с прочими.

«Вот этого, матушка! – попросила Оксана у природы. – Дай мне вот этого, пожалуйста! Любить его буду!»

И мигнула мать-природа своим зеленым глазом, и Оксана усвистела по бобслейной трассе молодого сна.

***

На исходе апрельского томления, переходящего уже в майскую безнадегу, в деревню приехала пластмассовая Маруся, показала девочкам новые документы. Тогда-то юные беглянки и узнали, как их отныне будут звать, а Оля еще и подобломалась со школой.

У младшей сестренки на природе тоже ехал крышняк. У нее завелись какие-то воображаемые друзья. Она с ними хихикала, шепталась, называла пупыпами. Пупып было не то двое, не то трое. Звали их Улюль, Булюль и Хиштаки-Саритануль.

«Вот бы мне так счастливо пиздануться, – думала Оксана. – Так ведь нет. Пизда в огне, душа в пламени. Сгорю заживо!»

– У вас осталось чуть больше четырехсот тысяч, – сказала Маруся.

Деньги лежали у Маруси, в городе. Так целее будет. К тому же Маруся их как-то прокручивала.

– Но четыреста, – продолжала она, – это ваш депозит. А поскольку я пускала ваши деньги в оборот, вам полагается доля с прибыли. Пятьдесят тысяч.

Сестрички не обрадовались. Эти заботы были далеко от них.

– Нам надо подумать, как вам жить дальше, – сказала Маруся.

Хорошо, хоть Маруся умела готовить и сварила сестрам борщ. И в то же время она ворчала и наезжала.

– Чем вы тут питаетесь?

– Пельменями из сельпо, – пожаловалась Оля.

Это была истинная правда. Пельмени покупали им охранники. Сами девочки мечтали хоть одним глазом увидеть то сельпо. Мечтали об этом, как о поездке в Диснейленд.

– Это ужасно, – сказала пластмассовая девушка.

– Мы привыкли, – вздохнула Оля.

Борщ оказался неимоверно вкусным. Только он оказался способен примирить Оксану с постылым существованием.

– Что ж, девочки, – сказала Маруся, когда сестры наелись. – Давайте подумаем, кем вы хотите быть.

– Проститутками, – выпалили Оксана и Оля почти одновременно.

– Нет, – ответила Маруся. – Проститутками вы не будете.

– Почему? – закричала Оксана. – Почему вы лишаете нас всех радостей жизни? Почему мы дуреем от скуки в этой жопе мира? Может быть, наше призвание – быть проститутками?

– Во-первых, это не ваше призвание, – сказала Маруся. – А во-вторых, я видела настоящих проституток. Такого и врагу не пожелаешь. Не стоит идти по этой дороге.

– Но мы же ничего больше не умеем, – вздохнула Оксана. – Да что там, мы, наверное, и в проститутки не годимся. У нас никогда ничего не было.

– Когда-нибудь это изменится, – подмигнула Маруся живым глазом.

– Поскорей бы.

– Я понимаю, – сказала пластмассовая девушка. – Я тоже хочу того же, что и вы.

– Вы?

– Конечно. Все этого хотят, на самом деле.

– И у вас это было? – жадно спросила Оксана (теперь уже, впрочем, Ира).

– Было.

– У вас? Вы же…

– Я умею добиваться своего.

– А меня научите?

– Может быть, – усмехнулась Маруся.

***

На следующий день они поехали в Бирюлево. Маруся сидела на пассажирском сиденье. За рулем был Марат – страхолюдный бандит со свирепой рожей. Один глаз Марата был затянут пленкой, отчего взгляд этого человека становился реально невыносимым.

– Девчонки! – сказала Маруся. – Мы едем к вашему папе, который выигрывает деньги.

– Мы к нему не вернемся, – сказала Оксана.

– Никто от вас этого и не требует, – успокоила пластмассовая девушка. – Мы просто не отдадим ему вас. Но мы скажем… Точнее, Марат скажет, что вас убьют, если ваш папа не выиграет нам джек-пот.

– А вдруг он не выиграет? – испугалась Оксана.

– А мы попробуем, – подмигнула Маруся. – Зачем думать о плохом? Но вы должны сделать вид, что боитесь, и желательно разреветься. Понимаете?

– Я разревусь без проблем, – заявила Оксана.

Москва, от которой она отвыкла в деревне сейчас кружила своей вонючей грязной каруселью. Но как же увлекателен был этот хоровод! Вот и знакомое до дрожи сумрачное Бирюлево – щерится зубьями помоек, таращится конъюнктивитными глазами пятиэтажек.

Вот и родной дом.

– Сидите в машине, – сказал девочкам Марат. – Какая, говорите, квартира?

Оксана чувствовала, что цепенеет от ужаса. Сейчас появится мама. Безумная, страшная. Как с ней разговаривать? Разреветься быстрее, лишь бы только избавиться от этой проблемы.

А вдруг папа? Как смотреть в глаза этому бесхребетному убийце. О чем с ним говорить, если Оксана его презирает? Остается только реветь.

Марата не было долго. Вышел он злым.

– Поговорил с соседями, – доложил он. – Короче, что говорят. Дочки пропали на новый год – это про вас. Потом, говорят соседи, пропал и муж. Вот был-был, а потом куда-то делся. Но он такой тихий, незаметный был, что его и не хватился никто.

– Съела, – упавшим голосом пробормотала Оксана. – Мама съела папу.

Оля разревелась.

– А где их мама? – спросила Маруся.

– В дурдоме.

– Блядь! – сказала Маруся. – Простите, девочки!

Весь путь обратно, в деревню, девочки проревели. Никакого притворства в этих слезах не было.

Мысль о том, что папу съели, была Оксане невыносима. Это какая же жуть! Мамаша, получается, затолкала его в себя, превратила в говно. Как же так? От этих мыслей тошнило. Какой же кошмар пережил папа в последние часы жизни? Но, собственно, этим и должно, наверное, было закончиться.

Маруся привезла девчонок в деревню, сдала Витасу. А сама вместе с Маратом уехала.

– Я хочу умереть, – сказала Оксана сестре, когда они лежали в спальне темной и холодной избы.

– Я тоже, – ответила Оля.

– Жаль, что это произойдет не скоро, – вздохнула старшая. – Впереди ведь у нас – целая ебаная жизнь!

– А давай умрем завтра? – сказала Оля.

– А как? С курятника броситься? Тут же даже машины не ездят, в этой перди!

– Я знаю как, – сказала Оля. – Мы отравимся грибами. Завтра пойдем в лес, уговорим Витаса. Он все равно тупой, так что мы наберем поганок и мухоморов, налопаемся их и помрем.

– Это, наверное, больно, – предположила Оксана.

– Не знаю, – хихикнула Оля. – Хотя Улюль, Булюлю и Хиштаки-Саритануль говорят, что это весело.

– Весело?

– Ну, конечно! Ты умрешь в мультиках. А вокруг тебя будет как в фильме «Кто подставил кролика Роджера». Всякие звери веселые.

– Ты пробовала эти грибы! – догадалась Оксана.

– Ну, конечно! Не все же с тобой в избе изнывать.

– Ах ты, маленькая шмакодявка!

– Ну, так как? – спросила Оля.

– Я за, – ответила Оксана. – Мы встретимся там с папой.

– Ура! Мы завтра сдохнем! – обрадовалась Оля.

Настроение у сестер вдруг улучшилось, и они скатились в сон по бобслейной трассе.

Продолжение следует...

За те несколько секунд, что отделяли смерть лысого от дальнейших событий, разум Оксаны успел не один раз проехать по американским горкам своего адского, тошнотворного существования. Вся жизнь промелькнула перед Оксаной – жизнь, как оказалось, совсем недлинная. И отстойная. Единственное, что было в ней ценного – это вот эти вот 736 тысяч в чемоданчике. Минус пятьдесят (примерно) тысяч. Значит, остается 686 тысяч. Плюс-минус. Эти деньги могли бы стать трамплином для захватывающего полета в небеса. Но, получается, не стали. А почему? А потому что Оксана – тупая, отстойная корова, проебавшая свое счастье.

Участь у нее такая – счастье проебывать. Оксана вдруг вспомнила, что у нее были шансы лишиться невинности. Было три-четыре сложных шанса, которые требовали каких-то действий. Их Оксана проебала, потому что вообще не стала никак действовать. Не стала хватать свое счастье, разрешила ему уйти. Удача, по мнению Оксаны, должна была прилипнуть к ней сама. Потому что Михаил Булгаков учил: «Никогда ничего не просите». Оксана и не просила.

А однажды счастье подошло совсем близко. Ну, просто ближе не бывает. Полгода назад это было. На шашлыках после выпускного. К ней привязался Вова. Бывший сосед по парте. Он считал себя хиппи, ходил в буром вельветовом пиджаке, от которого разило блевотиной, отрастил жидкие сальные волосы, которые очень редко мыл. Вова слушал непонятную музыку и не умел ржать. Все пацаны вот – ржали. Да, противно, с козлиными модуляциями. Но открыто. А вот Вова – хихикал в ладошку.

Во втором классе, когда они сидели за одной партой, Оксана Вову от всей души презирала. Он Оксану почему-то сил нет, как бесил. Однажды она за что-то отпиздила Вову пеналом. Лоб ему рассекла. А Вова ее тут же заложил Марь Степановне. И Оксана поимела неприятности. Матушку в школу вызвали. Дома мамаша потом орала на Оксану, больно и обидно отшлепала ее по жопе. Под звонкие хлопки ладони Оксана дала клятву мщения.

Между Оксаной и Вовой началась холодная война. Они типа не замечали друг друга, не разговаривали. Когда Вова тянулся списать, Оксана прикрывала тетрадь ладонью. И Вова пару раз схватил «банан». Но это была еще не месть.

Примерно на вторую неделю холодной войны Оксана придумала, как доставать Вову, не нарушая обет молчания. Она стала показывать ему язык. И Вова бесился. В драку лезть боялся, потому что Оксана была сильнее и отчаяннее. Вова ее опасался. Язык, показанный в правильный момент, выбивал соседа из колеи, заставлял его терять равновесие. И снова сосед получил несколько пар. Оксана ликовала. Но и это была еще не месть.

Настоящая расплата случилась на третью неделю противостояния. На математике Вова сидел с зеленым лицом, один раз схватился за живот, страдальчески морщился, вдруг подпрыгнул, как будто в жопу его ужалила оса. И тут же стал тянуть руку, привлекая внимание учительницы.

– Что тебе, Панасенко? – спросила Марь Степановна.

– Можно выйти? – жалобно проблеял Вова.

А Марь Степанна терпеть не могла, когда с урока отпрашивались. После того, как Глазков с Арутюняном отпросились типа как в тубзик, а сами чуть рекреацию на втором этаже не сожгли, в туалет во время урока ходить возбранялось. И Вова об этом знал. Но сейчас, видимо, был исключительный случай. Вова страдальчески кривился, словно у него болели все зубы сразу.

– Зачем тебе выходить? – спросила учительница.

«Он же срать хочет!» – сообразила Оксана. И адский план настоящей мести родился в голове.

– Ему подрочить надо, – громко сказала Оксана.

Тогда еще не существовало понятия информационной войны. До его появления оставалось почти сорок лет. Поэтому Оксана и не могла знать о том, что нанесла дезинформирующий удар.

– Что? Она врет! – неубедительно завопил Вова.

Пацаны в классе глумливо заржали, захихикали девчонки.

– Ты сам говорил, – возразила Оксана.

– Да я с тобой вообще не разговариваю, ябеда! – взвыл сосед.

– А сейчас ты что делаешь? – срезала Оксана.

– Ты дура совсем? – перешел противник к оскорблениям.

– Так, Панасенко! Почему обзываешься?

– А что она? – заныло это ничтожество. – Можно мне выйти?

Он был настойчив. Оксана внутренне хохотала. Время было на ее стороне. Следовало его потянуть.

– Невтерпеж, – ядовито заметила Оксана.

– Пустите его подрочить! – издевательски проверещали с задних парт.

Марь Степанна была старой. Ей было тридцать шесть. Но и она покраснела и базхнула указкой по столу.

– Так, класс, тихо!

– Только здесь не дрочи! – раздался сзади еще один голос.

– Так! Сейчас из класса выгоню! – брякнула Марь Степанна.

И тут же пожалела о сказанном, когда все хулиганское охвостье принялось тянуть руки.

– Меня выгоните! Меня!

– Меня! – стонал Панасенко. – Пожалуйста!

В глазах у него замерцали слезы. Он стискивал зубы. Его, судя по всему, разрывало изнутри.

И до Марь Степанны, наконец, стала доходить серьезность положения.

– Так, все тихо! Панасенко, выйди!

Роскошная месть срывалась. И Оксана решила броситься на амбразуру. То есть, ничего не делать. Она просто сидела за партой. И перекрывала путь к проходу. А со стороны Панасенко край парты вплотную примыкал к стене.

Сосед робко потыкался и вдруг с ужасом осознал, что соседка вовсе не намерена его выпускать.

– Пусти меня! Мне же разрешили выйти!

Время работало на Оксану. Еще чуть-чуть. Соседа пучило так, что сразу было видно, что больше минуты он не продержится.

– Тебе разрешили, ты и выходи! – заявила Оксана.

Этот гнус и ябедник ощутимо запаниковал. Он попытался было сдвинуть тяжелую парту. Не получилось. И тут Панасенко совершил ошибку. Он ударил Оксану. В плечо. Почти не больно.

– Панасенко! – заорала Марь Степанна. – Сел быстро на место. Никуда не пойдешь. Ты почему с девочками дерешься? Девочек нельзя…

Остаток нравоучения утонул во внезапном грохоте.

Рвануло!

Удар был такой силы, что Панасенко подлетел над партой. Ощутимо, на весь класс, завоняло говном.

И весь второй «Б» взорвался радостным ревом. Как будто забила гол канадцам хоккейная сборная.

– Аааа!!! – ревело два десятка маленьких глоток. – Обосрался! Фу! Со штанов говно течет!

Это был миг наивысшего торжества. Главным же в нем было, как поняла Оксана многие годы спустя, открытие победной тактики. Ничего не делать. Уже в старших классах она увидела похожий образ действий у Кутузова в эпопее «Война и мир». Еще чуть позже – в действиях махатмы Ганди в Индии, когда тот, совершенно ничего не предпринимая, умудрился выгнать из огромной страны английских колонизаторов.

***

Опытная старуха, Марь Степанна провела разбирательство после уроков и признала виноватой стороной Оксану.

– Надо было выпустить мальчика, понимаешь? – говорила училка.

– Нет! – отвечала гордая Оксана. – Он меня ударил.

– Как нет? Если бы ты его выпустила, он бы не обкакался! И не ударил бы.

– Надо было попросить, и «пожалста» сказать! – возражала девочка.

Вызвали родителей. Матушка, когда услышала, что дочь обвиняют в срыве уроков, взвилась на дыбы и переполнилась яростью.

– Моя дочь ни в чем не виновата! – кричала матушка. – Нечего ее со всякими засранцами сажать!

Понимания не возникло. Более того, матушка стала писать в гороно, потом в облоно – жаловаться на Марь Степанну. Та легла в больницу. Гнусный срач продолжался до тех пор, пока не закончилось обучение в начальной школе.

Но победа свершилась. Репутация Панасенко была погублена окончательно – до самого выпускного. Его быстро прозвали Поносом.

– Эй, ты! Понос! Иди сюда! – доебывали его в коридорах и во дворе.

Его пиздили. Не особо сильно, но регулярно.

Оксане было даже его жалко.

***

Понос подкатил к ней на даче, куда весь класс выехал отпраздновать выпускной. Без родаков.

Казалось, что бывшие школьники просто выехали побухать на природе. Но это было не так. Побухать, действительно, были настроены три-четыре дегенерата. Но основная масса хотела ебаться. Мальчики и девочки выискивали себе пару.

Оксана поняла, что ей ничего не светит еще в электричке. Девчонок в классе было больше. Нормальных парней расхватали. Ненормальных тоже.

«Тогда напьюсь», – решила Оксана.

И вместе с тремя-четырьмя дегенератами принялась хлестать противное винище «Анапа» из бутылки с грязно-зеленой этикеткой. Во рту было противно, желудок бунтовал, а мир вокруг раскачивался.

И в какой-то момент из качки этого бултыхающегося мира вынырнул Понос. Это ничтожество, оказывается, тоже поехало. Оно было в своем вельветовом пиджачке, истертый воротник которого был усыпан чешуйками перхоти с сальных волос. Гнусным и жалким казался Понос.

– Как дела? – спросил он, прихихикивая.

– Нормально, – осторожно ответила Оксана.

– Давай мириться? – сказал Понос.

Был он Оксане глубоко отвратителен. Но она же сама, если разобраться, его подставила. Всю репутацию ему сгубила. А он долгие годы терпел. А все она. Зачмырила чувака. Блин, неудобно-то как!

– Давай! – сказала Оксана.

Понос протянул ей скрюченный мизинец. Палец был гнусен. Оксану стало подташнивать от одного только вида этого пальца – обгрызенного, в кровавых заусенцах. Но она переборола себя и сунула в полукольцо поносова мизинца свой палец – ухоженный и с ногтем в розовом маникюре.

– Мирись-мирись, и больше не дерись, – затряс Понос скрещенные руки.

«Вот же, блядь, долбоеб!» – подумала Оксана.

– Если будешь драться, я буду ебаться, – сказал Понос и захихикал в ладошку.

А Оксану ошпарила внезапная мысль. Ебаться! Ведь это, действительно, был шанс! Пусть даже и с Поносом! Но она может обогнать всех на виражах. Сегодня-то, понятно, все со всеми переебутся. За исключением дегенератов. Ну, и она тоже. Наконец-то! Поебется! Какая, в принципе, разница. Ну, зашквар. Но кого это ебет, когда закончилась вся эта школьная хуйня? Зато Оксана шагнет в другую вселенную. Что-то поймет о мужиках. Пусть даже и через Поноса. Он же тоже, наверное, мужик.

– А кто-то и не против, – сказала она, дерзко прищурившись.

Как кубанская казачка из одноименного кинофильма.

Минуя пьяных и целующихся, Оксана с Поносом направились на чердак. Там было, как ни странно, свободно.

«Я самая первая поебусь! – думала Оксана. – Всех обгоню. Давай, Понос, не подведи!»

В руках побулькивала полупустая бутылка портвейна «Анапа».

Оксана уселась на пыльную табуретку. Девушка была напряжена, волновалась.

«Не совершаю ли я ошибки? – размышляла она. – Не стану ли я девушкой Поноса? Вдруг он окажется настойчив?»

Нет. Такой вариант Оксану, конечно, не устраивал. Ну, да она придумает, как отшить это чудовище. Сейчас, в конце концов, ей надо всего лишь поебаться!

Понос примостился рядом.

– А ты Joy Division слушала? – завел этот задрот светскую беседу.

– Нет, – ответила Оксана.

– Э, деревня! – сказал Понос, чувствуя превосходство. – А Swans? А Ника Кейва?

Блин! Этот урод унижал ее.

– Да пошел ты! – вспылила Оксана, встала и уебалась головой в потолок.

Девушка рухнула обратно, на скамейку, обхватив пострадавшую часть тела.

– Больно, блин! – стонала она.

– Ты жива? Не убилась? – извивался и суетился Понос.

– Не дождешься! – рявкнула Оксана, думая, какая она неловкая дура.

И тут Понос обнял ее за плечи. В тот же миг Оксана его зауважала. Прожило это уважение примерно полторы секунды. Пока Понос не захихикал – отвратительно, с привзвизгиваньем и прочмокиваниями. Оксана попыталась скинуть его руку. Но Понос вцепился в ее плечо. И не просто вцепился. Он оборзел! Он обнимал ее за талию!

Оксана стала отцеплять его обкусанные пальцы. Ей было противно. Но Понос держался. И не переставал хихикать.

Ладно. Оксана попыталась расслабиться.

«Действительно, что я делаю? – подумала она. – Этак я не поебусь. Пусть, ладно, обнимает. Сейчас, вроде, должен полезть целоваться».

Она пыталась осмыслить тот факт, что сейчас эти бледные тонкие губы будут ее слюнявить. Это надо будет перетерпеть. Ну, давай же!

Но Понос и не думал приступать к поцелуям. Он сидел, вцепившись в ее талию, хихикал.

Оксана поняла, что сейчас сбывается жаркая сексуальная мечта этого уебка. Это было очевидно. У него стоял хуй. В джинсах топорщился кол.

В горле пересохло. Похоже, этот хуй сейчас окажется в Оксане. Стало стремно. А вдруг она залетит? От Поноса! Придется выйти за него замуж. Оксана залила панику глотком чудовищного портвейна.

Впрочем, стало еще хуже.

И Оксана совершила ошибку. Она взяла инициативу в свои руки. Дура! Дура!

Она положила ладонь Поносу на хуй и принялась его поглаживать. Кол в штанах напрягся еще больше.

Оксана нащупала язычок молнии на Поносовых брюках, потянула вниз.

– Осторожней, халупу защемишь! – сказал Понос.

Оксана икнула. К горлу подступал вонючий поток изнутри.

– Дай я сам, – сказал Понос.

Он суетливо, с кудахтающим хихиканьем расстегнул молнию.

И на Оксану обрушилось облако удушливой вони. Это воняли Поносовы трусы. Сука, блядь! Ебаный кончитос! Он же не меняет трусы! Исподнее бывшего соседа по парте не просто воняло – оно смердело скотомогильником.

Оксану бросило к Поносу, она открыла рот, и извергла прямо на хуй бывшему соседу содержимое своего желудка.

***

Не сказать, чтобы с тех пор они не виделись. Виделись. Но, заметив бывшего одноклассника на улице, Оксана старалась его обойти.

Она думала, что после школы станет легче. Но стало хуже. Навалилось одиночество. И девушка стала ловить себя на мысли закрутить с Поносом. Может быть, в следующий раз не обходить его дальней стороной, а подойти? Спросить как дела?

Можно представить, до какой степени низкопадения дошла в своих мыслях Оксана. Но она знала, что первой к нему не подойдет. Нельзя проявлять инициативу. Всякий раз, когда Оксана это делает, происходит катастрофа.

Так что они больше и не общались.

И сейчас Оксане было странно – отчего в последние секунды своей жизни, в машине, за рулем которой труп с лопнувшей башкой, она вдруг вспомнила Поноса?

А к машине кто-то подбежал, и рванул дверцу.

«Ну, вот и пиздец!» – подумала Оксана.

Продолжение следует...