Да, я не люблю пролетариат.
Профессор Преображенский
Иногда после публикации новой статьи я получаю упреки, что я не люблю людей. Я знаете ли, и кошек не всех люблю. Собакам всего лишь симпатизирую. И воронам. К коням равнодушен. А вот комаров совсем не люблю. И мух. Откуда взялось предположение, будто людей я обязан любить? Только из-за того, что сам я человек? Так не мой это выбор. Не то, чтобы я был этим обстоятельством недоволен, но не вижу, каким образом оно накладывает на меня обязанности испытывать какие-то конкретные чувства по какому-либо поводу, помимо тех, что заложены в мою человеческую природу.
Допустим, человеколюбие должно быть свойственно человеку. Хотя бы в порядке гуманизма. Оно и логично, человек по своей природе добр, как считал Руссо. Или зол, как считал Ницше. Вопрос в том, какой именно человек.
Много раз писал (и много раз еще напишу), что отношение человека к людям определяется примерно двумя десятками врожденных социальных потребностей, заложенных в него природой. Среди которых, понятно, есть и альтруизм, и желание поддержать слабого, и желание защитить стаю от врага, и тому подобные благородные интенции. Фокус в том, что если говорить о среднем человеке, то у него окажется в среднем одна сиська и одно яичко. А если о конкретном, то таких «средних» практически и не найти.
Конкретному человеку оные социальные потребности выдаются как масти в карточной игре: какие-то из них будут представлены тузами и фигурами, а какие-то – фосками: двойками, тройками и прочей мелочью. И опять же, писал об этом: так и должно быть, чтобы естественный отбор (в той степени, в которой он остается естественным) определил, какие из этих стремлений и их сочетаний оставить в популяции, а какие выкинуть за негодностью.
Любовь к тем, кто на тебя похож, заложена в человеческую природу. И не только в человеческую. Но, во-первых, всем в разной степени этот фрагмент природы выдан; во вторых, любовей разных просвещенные древние греки насчитывали аж семь штук, это в нашей, суровой северной культуре все свалено в одну кучу.
Все же приведу здесь списочек, чтобы было понятно, о чем речь.
Агапе – самоотверженная, отдающая любовь; к Родине, богу или ребёнку, например.
Эрос – телесная любовь.
Сторге – спокойная дружба-благорасположение к членам семьи, коллегам, или соратникам, привычным предметам и домашним животным.
Филия – интерес, привязанность, дружба по сходству душ и мыслей (отсюда разные библио- и прочие филы).
Мания – одержимость, стремление к (отсюда разные пиро- и другие маны).
Людус – игривая лёгкая влюблённость, граничащая с флиртом.
Прагма – любовь по расчёту. Оно соответствует моим таким-то и таким-то идеалам, подходит под такие-то и такие-то мои потребности, следовательно - я его люблю. «Я как раз такое и хотел». Как любимая мобилка, например.
В-третьих, похожесть на тебя тоже может определяться по разным параметрам. Вот, допустим, бобр. Позвоночный, теплокровный, млекопитающий. Четыре конечности, одна голова, два глаза, два уха. Похож? И что, мне его любить? Да? Ну, вы сами-то начните, а я пока со стороны посмотрю.
Это я, конечно, несколько ерничаю. Критерии похожести выписаны этнопсихологами пусть и не исчерпывающе, но достаточно подробно. Позитивное отношение к себе, к членам семьи, к членам стаи, тоже изучается ими как культурный феномен. И вариабельность человеколюбия может быть по некоторым параметрам проанализирована.
В первую голову отметим спектр объектов человеколюбия. Теоретически больше всего индивидуум должен любить себя. Однако, если подумать, то для существования вида, вне которого этот индивидуум существовать не может, это не совсем так. Он должен быть способен к самопожертвованию во имя популяции, что мы и наблюдаем в исторических анекдотах вкупе с воплями восторга по поводу этих беспримерных примеров. Подвиг, ага?
Можно сузить рамки повода для самопожертвования до размеров, скажем, семьи, и жертвенное поведение окажется не столь экзотическим и свойственным даже животным.
Выделим несколько кругов общности:
Я сам
Моя семья
Мое племя (род, деревня и т. п.)
Мои друзья (коллеги, знакомые и т. п.)
Мои соотечественники (по признаку нации, религии, цвета паспорта, территориальному признаку)
Человечество
Млекопитающие
Живые существа
Все вообще
Пусть последний пункт вас не смущает, есть люди, готовые бороться за сохранение совсем неживых природных объектов, обычно со статусом заповедника.
В течение жизни широта охвата любви и заботы может меняться. Многое зависит от ресурсов, доступных особи. О частном случае я писал в статье «Старики как барометр». Если коротко, то чем больше ресурсов (сил, времени, денег), тем о большем числе менее «похожих» человек согласен заботиться.
В третью очередь (после интенсивности и спектра) отметим формат любви. Одно дело – агапе, и совсем другое – сторге или даже прагмэ.
А отсюда уже достаточно легко вывести и избирательность. К примеру, если даже ресурсов какого-то человека хватает только на семейный круг, то формат филии вполне может распространяться на доброго друга, строго говоря, в семью не входящего.
Есть и внешние, довольно формальные по сравнению с предыдущими, факторы. Язык, на котором человек говорит. Лидер, которому он подчиняется и поклоняется (например, в форме религии). Манеры и повадки. Особенности внешности. Ценности его картины мира.
Интересно, что если эти факторы отличаются от собственных в достаточной степени, то дружелюбное отношение меняется на противоположное, враждебное. Ксенофобия называется.
Разделение на своих и чужаков. Еще интереснее, что границы признаков, разделяющих дружелюбие и ксенофобию, также переменчивы в рамках «кругов общности».
Грубо говоря, рамки понятия «свой» определяются способностью человека этим понятием руководствоваться, внутренним вектором отношений (свойственным ему форматом любви), ресурсностью ситуации и набором внешних признаков.
Чтобы было понятно: есть, скажем, некто человеколюбивый. И ресурсов ему хватает, чтобы это его свойство проявлялось. И он даже ратует за то, чтобы ближнего любить. Но четко понимает, что ближний – это тот, кто говорит на понятном языке и поклоняется тому же богу. А остальные – не ближние, их можно и нужно убивать и угонять в рабство. Вполне себе человеколюбие, разве нет?
Или, скажем, есть некто, чей круг общности распространяется на зверушек. И он не в состоянии ковырять ножом и вилкой труп коровы с трогательными глазами, с которой он предпочел бы дружить. А тех, кто с ним не согласен, он будет поносить, бить сумочкой по морде и поливать кетчупом.
Или наоборот: некто, радостно встречавший вас и демонстрировавший обожание, внезапно отворачивается и пропадает из виду после того, как вы теряете доход и общественное положение. И никакого лицемерия, между прочим, попросту его формат любви был не филией, а прагмэ. Мы же понимаем молодого человека, разлюбившего девушку после того, как она поправилась на сто кило? Потому что его формат любви – не агапе, а эрос.
И да, есть люди, которых любить трудно. Скажем, если взять какой-нибудь очевидный отброс общества: народного депутата какого-нибудь, спесивого священнослужителя не вашей религии, росгвардейца, или попросту любого подлого и примитивного жулика, то, несмотря на формальную принадлежность к роду человеческому, вашу любовь он не вызовет. И не вижу в этом ничего страшного, и не считаю правильным по этому поводу расстраиваться и сетовать.
Такой алгоритм человеколюбия в вас заложен.
Можно, впрочем, работать и с этим алгоритмом, меняя практически все его факторы: и круг общности, и ощущение ресурсности, и формат любви. Буддисты этим вполне практически занимаются, а христиане по крайней мере имеют представление о том, что это в принципе возможно. Другое дело, что поведение, проистекающее из этой антропогенной любви, также может отличаться от привычного вам набора автоматизмов. Скажем, искренне любящий вас буддист вовсе не обязательно даст вам по этому поводу денег, и его любовь от этого никак не пострадает.
Впрочем, я уже перешел к деталям.
Да, я не особенно люблю людей вообще. Некоторых – очень даже. А остальных... С чего бы? Зачем бы? Если кому-то лично нужна от меня любовь, ну так он вправе что-нибудь для этого сделать. А если не готов сделать, так и не очень-то она ему нужна. Уж точно не настолько, чтобы меня в ее отсутствии упрекать.
Примерно то же самое и с уважением, которое тоже можно считать форматом любви. Скажем, политики и депутаты, наивно именующие себя «элитой», сенаторами (где они сенат-то в России нашли?) жаждут народной любви или хотя бы уважения. Но не настолько, чтобы вести себя достойно или хотя бы прилично. Как максимум, согласны утрудиться издать закон, чтобы их не ругали плохими словами. А то, понимаете, обидно. Увы.
Поэтому и в обратную сторону: если я не заслужил чьей-то любви и уважения, я не буду страдать, я признаю право любого человека ограничить пределы его любви и уважения рамками, в которые я вмещаться не согласен. Не выпью я столько. И денег ему не дам. И поклоняться его богам не хочу. И за его любимую команду болеть не буду.
И даже более того: есть люди, уважение которых – худшее оскорбление. От них хочется дистанцироваться, отсесть подальше, не разговаривать, руки не подавать, чтобы никто не подумал, что вы отвечаете его критериям «своего», что принадлежите к одному с ним кругу.
И нормально, и естественно.
Из всего написанного начинают следовать очень интересные выводы, но ограничусь пока этим, а остальное – как-нибудь потом.
Источник
