При жизни Кафкой мало кто интересовался, а с приходом посмертной славы народы и страны начали спорить за право называть его своим: немцы – потому что он писал на немецком, чехи – потому что родился и жил в Праге, евреи – потому что был евреем. Да и Австрия вставляет свое слово, ведь Прага почти все время жизни Кафки была частью Австро-Венгрии. Но Кафка родной и в Америке, и в России: недаром режиссер Дэвид Линч называет его своим братом, а у нас с советских времен ходит присказка «мы рождены, чтоб Кафку сделать былью».

Тень отца

Франц был старшим ребенком в семье пражского торговца-галантерейщика Германа Кафки. У него было три сестры, а два младших брата умерли во младенчестве, поэтому отец хотел, чтобы Франц продолжил его бизнес, и очень досадовал, замечая в сыне черты характера, противоположные собственным. Герман Кафка был мощным, энергичным, властным и громогласным мужчиной исполинского телосложения. Франц же рос тихим, хрупким, впечатлительным ребенком. Пытаясь воспитать в отпрыске боевые и деловые качества, галантерейщик добивался противоположного результата: сын стал бояться грозного отца и чувствовать себя рядом с ним безнадежным ничтожеством. «Я потерял веру в себя, зато приобрел безграничное чувство вины», – констатировал позже Франц.

Родители Франца Кафки – Герман и Юлия

Один эпизод особо запомнился Кафке: когда он, малыш, ночью попросил у родителей попить, сердитый глава семейства выставил его за это на холодный балкон. Любой психолог скажет, что такой поступок вызовет у ребенка ощущение полной растерянности перед лицом жизни, в которой он в ответ на естественную просьбу получает наказание. Родитель, который для ребенка олицетворяет весь внешний мир, становится в его глазах неумолимым и непредсказуемым карателем.

Драматические отношения с отцом во многом определили взрослую жизнь Франца и его творчество. Окружающая реальность в его книгах полна тревоги, ненадежности и тоски, а его герои живут в ожидании наказания со стороны какой-то высшей силы: наказания непонятно за что – скорее всего, просто за то, что они существуют. Им кажется, что они не могут понять каких-то важных правил, зная которые, можно избежать кары и вообще жить полноценной жизнью. Но понять эти правила, увы, невозможно.

Было бы несправедливо смотреть на Кафку лишь через призму психоанализа, как делают некоторые, но нельзя не учитывать того, чему сам писатель придавал столько значения. Чего стоит одно «Письмо к отцу» – крик души, полный обиды и любви, в который Кафка попытался вложить всё, что не мог сказать главному человеку своей жизни в лицо.

Доктор права

Мать Франца Юлия была образованной женщиной из семьи состоятельных пивоваров, и отношения с ней выглядели намного теплее. Однако большую часть времени она уделяла работе в магазине мужа и трем дочерям. Чтобы развлечь себя, маленький Франц писал короткие рассказы и пьесы, которые вместе с сестрами ставил на семейных праздниках.

В семье Кафки говорили на нескольких языках, но почти не пользовались идишем, обычным для европейских евреев того времени. Герман предпочитал чешский, а Юлия – немецкий, главный язык Австро-Венгерской империи. Его же выбрал для самовыражения и Франц, хотя знал и чешский, и французский. Интерес к национальной культуре проснулся в нем ближе к 30, когда он начал изучать идиш, иврит и Талмуд.

Смирившись с тем, что у наследника напрочь отсутствует деловая жилка, Кафка-старший дал Францу приличное образование: после гимназии тот поступил в Карлов университет, где сначала изучал философию и литературу, но потом в угоду отцу перешел на более практичную дисциплину – юриспруденцию. Получив степень доктора права и отработав положенный год в государственном ведомстве, он всю оставшуюся жизнь прослужил в страховой конторе, занимаясь случаями травм на производстве. В свободное от работы время Кафка писал гениальные произведения.

Дворец страхового общества Assicurazioni Generali, где работал Кафка, 1904

Рукописи, которые не сгорели

Кафка считал литературу главным делом жизни, но публиковал свои тексты неохотно. «То, что я пишу, для меня ничто, мне интересен только момент, когда я пишу», – объяснял он свою позицию близкому другу Максу Броду, может быть, немного бравируя.

Братьями по духу Франц называл Флобера, Гоголя, Достоевского, а также немецкого поэта и драматурга Генриха фон Клейста и австрийца Франца Грильпарцера. Он восхищался Гете, а в поздние годы проявлял особый интерес к философии Серена Кьеркегора.

При жизни Кафка издал всего два сборника рассказов: «Созерцание» (1912) и «Сельский врач» (1919). Неуспех первого укрепил его в желании писать только для себя и для узкого круга друзей, так что второй появился не без уговоров со стороны верного Брода. Помимо сборников отдельные рассказы Кафки публиковались в различных периодических изданиях.

Обложка философского романа Кафки "Процесс"

Три его романа – «Америка», «Процесс» и «Замок» – это незавершенные рукописи, которые он просил Брода сжечь после своей смерти, не читая. Друг ослушался и опубликовал их – так мир узнал о великом литераторе. Сам же Кафка писал в 1917 году о первых двух романах: «Зачем будоражить старые опыты? Только потому, что я их до сих пор не сжег? Какой смысл копаться в этих работах, не удавшихся «даже» в художественном отношении?»

С 1909 года Кафка вел дневник – всего сохранилось около 30 его толстых тетрадей. Издано также несколько сборников его писем – к друзьям, возлюбленным и сестре Оттле.

В 2008-м отдельной книгой были изданы даже служебные записки, которые Кафка писал на работе в страховой компании.

Образцовый работник

Как и всё у Кафки, тема его работы в страховой компании неоднозначна. Принято считать, что он тяготился ею, а порой и ненавидел, о чем сам неоднократно упоминал в дневнике. Его опыт чиновничьей службы породил знаменитый кафкианский мир канцелярий, сюрреалистической бюрократии, в котором правит невидимое и недосягаемое начальство, мир бесконечных коридоров и кабинетов, присутственных мест, где банальное соединяется с потусторонним.

С другой стороны, очевидно, что Кафка относился к службе очень ответственно, и начальство выделяло его как примерного работника. Начав рядовым клерком, он дослужился до руководителя отдела из семи десятков человек. И начальство, и подчиненные относились к Кафке очень тепло. В 1914 году они уговорили его не идти на войну, хотя Франц уже записался в добровольческий пехотный полк. А когда Кафка заболел туберкулезом, его, вместо того чтобы отправить на пенсию по состоянию здоровья, несколько лет формально держали на рабочем месте, много раз продлевая отпуск для лечения. Таким образом руководство компании материально поддерживало любимого сотрудника.

Кафка в студенческие годы, 1913

В конторе Кафка не ограничивался исполнением того, что положено. Он добросовестно боролся за улучшение условий труда в Богемии, и среди прочего ему удалось повлиять на закрытие асбестовой фабрики, вредного производства, делавшего его работников инвалидами. В дневнике от 1911 года есть такая запись: «Когда я замечаю, что допускаю зло, которое должен бы устранить... я на какой-то момент перестаю чувствовать мускулы моих рук». Это объясняет его философию: делать этот мир лучше там, где возможно.

«Кафка ненавязчиво, но твердо следовал вечным законам любви, разума и доброты», – резюмировал Макс Брод.

Человек без футляра

Многие поддаются соблазну представить нашего героя в виде этакого бледного, тщедушного, навсегда испуганного и подавленного величием отца клерка, семенящего по пражским улицам в контору и обратно. Но не таким Кафку рисует его близкий друг и душеприказчик Макс Брод.

«Кафке была присуща любовь к жизни, он был земным, и его религией была полнокровная жизнь, а не самоотречение и отстраненность от жизни, отчаяние, трагизм», – писал он в биографии писателя «Узник Абсолюта».

Не будучи румяным здоровяком, Кафка тем не менее унаследовал от отца высокий рост и следил за своей физической формой, занимаясь гимнастикой, плаванием, теннисом, верховой ездой и греблей. Он ходил с друзьями в многодневные походы, любил путешествовать по Европе и вообще производил впечатление человека, которому чуждо уныние. Серьезно заболев, он, по словам Брода, «героически переносил страдания, даже с веселым хладнокровием».

Переживаемый им порой экзистенциальный ужас не мешал молодому Кафке тщательно следить за внешностью, быть франтом, много времени проводящим перед зеркалом, прежде чем отправиться на занятия в университет. В компаниях он держался спокойно и невозмутимо, внешне полностью владея собой, остроумно и метко шутил. Не обходил Кафка стороной кинотеатры, кафешантаны и прочие увеселительные заведения.

«Я много катаюсь на мотоцикле, много плаваю, подолгу лежу обнаженным в траве у пруда, до полуночи провожу время в парке с девушкой, которая докучает мне своей влюбленностью», – некоторым трудно представить, что эти слова принадлежат Кафке. Но именно так в письме к другу описывал свой летний досуг 24-летний Франц.

Искать женщину

Дамы и вправду докучали писателю – высокому стройному брюнету, державшему себя немного загадочно. «Что за наваждение с девушками, несмотря на головные боли, бессонницу, седину, отчаяние! Я подсчитал: с прошлого лета их было не менее шести», – писал он в дневнике 1916 года.

Франц Кафка с невестой Фелицией Бауэр, Будапешт, июль 1917

Но отношения с женщинами Франц усложнял своей склонностью к избыточной рефлексии. С Фелицией Бауэр, с которой познакомился благодаря Максу Броду, Кафка пять лет вел роман в письмах, так как она жила в Берлине. Все было очень серьезно, но, когда дело дошло до помолвки, писатель оборвал отношения, сочтя себя недостойным брака.

Затем в его жизни появилась Юлия Вохрыцек, против свадьбы с которой отец Кафки решительно возражал, поскольку она была дочерью сапожника. В поздние годы жизни у писателя были отношения с журналисткой Миленой Есенской, переводившей рассказы Франца с немецкого на чешский.

Наконец, в последний год жизни Кафка встретил молодую девушку Дору Диамант, с которой некоторое время прожил в Берлине и планировал переселиться в Палестину. Это был довольно счастливый союз, но здоровье писателя было уже сильно подорвано. Дора ухаживала за Кафкой и, по одной версии, выполнила, в отличие от Макса Брода, просьбу сжечь все хранившиеся у нее рукописи. По другой – она ничего не уничтожала, но тетради были изъяты гестапо в 1933 году и до сих пор не найдены.

Чужой среди своих

Кафка долго, но безуспешно пытался создать семью, чтобы изжить чувство изгойства, преследовавшее его из-за скверных отношений с отцом. Свои переживания он красноречиво описал в новелле «Превращение», герой которой, скромный и самоотверженный человек, проснувшись, обнаруживает, что стал насекомым, вызывающим у родных неприкрытое отвращение. Внутри он остался таким же добрым и любящим, каким был до метаморфозы, но оказывается в полной изоляции, ведь контакт между людьми и насекомым невозможен.

Отчужденность – одна из основных тем писателя. Даже размышляя о еврейской культуре, к которой его с годами влекло все больше, он замечал: «Что у меня общего с евреями? У меня почти нет ничего общего с самим собой, и я должен стоять очень тихо в углу, довольный тем, что я могу дышать».

До последних дней он надеялся достучаться до отца, наладить с ним отношения – для Кафки это было почти равносильно восстановлению мировой гармонии. Книга «Сельский врач» вышла в свет только благодаря тому, что Франц решил посвятить ее родителю: до того как его осенила эта мысль, он был равнодушен к проекту. Но когда он пришел домой, чтобы преподнести экземпляр сборника Герману, тот, будучи безразличен к литературе, бросил не глядя: «Положи его в моей комнате». Франц был в очередной раз раздавлен.

То-то бы галантерейщик удивился, поняв, что именно его непутевый сын стал тем, кто прославил их фамилию, да не только на всю Прагу, но и на весь мир, о чем он даже и не мечтал, устанавливая над своим магазином вывеску с изображением галки («кафка» по-чешски «галка»).

В 35 лет к различным недомоганиям, скорее всего, психосоматического свойства, сопровождавшим Кафку большую часть жизни (бессоннице, мигрени, проблемам с пищеварением), прибавилась серьезная хворь – туберкулез горла. Писатель лечился, но в 1924 году болезнь обострилась, он лишился способности глотать пищу и умер от истощения 3 июня. Его похоронили на Новом еврейском кладбище в Праге.

Колесница праведной жизни

Макс Брод с биографией Кафки

После смерти писателя Макс Брод начал публиковать предназначавшийся к уничтожению архив. Но опубликовал он не всё, а после смерти Брода в 1968-м в Израиле архив перешел к его секретарше Эстер Хоффе, а та оставила его своим дочерям Рут и Еве, которые не спешили делиться с общественностью прежде не изданными текстами Кафки. Израильские институции много лет судились с ними, желая признать рукописи Кафки «собственностью еврейского народа», но без особого успеха. Со временем объявилась еще одна заинтересованная в архиве Брода организация – Немецкий литературный архив.

Впрочем, и того, что было издано при жизни Брода, хватило человечеству, чтобы основательно пропитаться кафкианством. Прилагательное «кафкианский» прочно вошло в наш обиход: мы вспоминаем его, когда абсурд жизни принимает не забавные, а угрюмые и тревожные формы. Например, когда житель современной цивилизации чувствует себя беспомощным лилипутом перед громадой чиновничьей системы, работающей по какой-то непостижимой логике.

Среди советских диссидентов была популярна фраза «мы рождены, чтоб Кафку сделать былью», чье авторство приписывают художнику-острослову Вагричу Бахчаняну. Казалось, что советская власть воплощает в жизнь самые фантастические кафкианские сценарии. На самом деле этим подражанием Кафке занималась не только советская, а практически всякая власть ХХ века. Кафкианство живет в каждой конторе, каждом государственном аппарате. Кафка лишь научил нас смотреть на это сквозь свои уникальные линзы.

Кафка был ровесником еще одного знаменитого пражанина – Ярослава Гашека. Примечательно, что и умерли они почти в одинаковом возрасте: Гашек – в 39, Кафка – в 40. Их роднит и повышенное внимание к абсурду окружающей жизни, но, с другой стороны, лихая витальная проза Гашека и пессимистические, полные тревоги тексты Кафки – это два полюса.

Пытаясь разгадать Кафку, исследователи обращаются к его дневникам и письмам и видят, что в них он предстает немного иным, чем в художественной прозе. Здесь уже нет однозначного пессимизма Кафки, так пленившего экзистенциалистов и других писателей и философов ХХ века. Разговаривая с собой и с друзьями, писатель не смиряется с представлением о мире как о ловушке или тупике. Надежда поймать неуловимый смысл существования, сбросить пелену абсурда с механики мироздания не покидает писателя. Мир Кафки полон тайны, в нем может произойти всё что угодно, но происходит в основном что-то невеселое. Абсурд этого мира не в отсутствии смысла, а в неспособности его уразуметь.

Как считал писатель и философ Юрий Мамлеев, «трагедия героев Кафки в том, что они пытались понять с помощью логики и человеческих представлений то, что надприродно и лежит за пределами такого убогого инструмента познания, как логика, годного только для нашего среза реальности. Совершенно ясно, что их усилия должны были кончиться катастрофически и привести их к ощущению абсурда мироздания».

Передвижная вращающаяся скульптура "Голова Франца Кафки" работы Давида Черного в Праге

Но в дневниках писатель был более мистичен. «Нам дана колесница, Божья колесница, и мы видим, как эта колесница праведной жизни минует нас», – говорил он. Кафка сравнивал свое творчество с молитвой. В состоянии, которое с религиозной точки зрения можно назвать богооставленностью, подобно библейскому Иову, он не прекращал искать ответ на вопрос «почему»: почему всё так.

Подозрение, что он не улавливает что-то, находящееся почти под носом, заставляло Кафку отрекаться от уже написанных вещей. Уж кто-кто, а Кафка не писал для того, чтобы «расставить все точки над i». Он хотел уничтожить свои рукописи, потому что они были свидетельством того, что он искал – и не нашел, и колесница промчалась мимо. Но люди сохранили его работы и теперь дорожат ими, возможно, потому, что чувствуют, как колесница ускользает и от них.

Автор текста: Александр Зайцев
Источник: https://profile.ru/culture/process-idet-140-let-so-dnya-rozh...

Другие материалы:

• Сериалы июля — новые сезоны «Ведьмака», «Пищеблока», «Чудотворцев», «Благих знамений» и много чего ещё, в том числе новинки

• Мамины дочки в Голливуде — краткий обзор главных женских архетипов в кино

• Из чего сделаны Malchiks — два «Заводных апельсина»: Кубрика и Бёрджесса

• Стартовали съемки фильма «Волшебник Изумрудного города» — доступны первые кадры

• «Тот самый Мюнхгаузен» — отрывки из биографии немецкого барона

• Какие проблемы Америки распиливает «Техасская резня бензопилой» — в классической франшизе и новом фильме Netflix

• Кир Булычёв — человек, проживший три жизни

• Недооценённая Нина Агапова — мастер эпизода, не исполнившая ни одной главной роли в кино

• Милош Форман — как начать смотреть его фильмы

• Жизнь как антиутопия — биография и творчество Джорджа Оруэлла, к 120-летию со дня рождения писателя

• Анита Стриндберг — шведская королева итальянских ужастиков

• Генеалогия капитана Врунгеля — ко дню рождения Андрея Некрасова, автора приключений знаменитого морского волка

• Генри Райдер Хаггард — писатель, мистик, общественный деятель

• Коротенько о книге Эдвара Бульвер-Литтона «Грядущая раса»

• «Трансформеры» — какие из них лучшие?

• Комиксы по «Терминатору» — как они расширяют его вселенную

• Инопланетянин — кто придумал этот термин в СССР

• Вышел тизер сериала «Задача трех тел» — адаптации романа Лю Цысиня от шоураннеров «Игры престолов»

• Сверхъестественный ужас — в «Смешариках»: Лавкрафт, Лем, Карпентер, Стивенсон

Процесс – произведение такого рода, когда комментарии к нему читать интереснее, чем сам роман. Единственное сильное место книги - притча о привратнике, которая несёт в себе смысл произведения.

Роман оставляет гнетущее впечатление, в нём нет положительных героев. Главный герой, вызывая вначале сочувствие постепенно начинает терять его, становится гротескным недоразумением, как все действующие лица книги.

В одном все эти мастера сходятся: кино для них — магическая материя, к своему ремеслу они относятся как к чему-то диковинному, а на мир смотрят как инопланетяне. Из дневников Франца Кафки мы знаем, что он ходил в кино и даже там плакал. Впрочем, к технологическому прогрессу писатель относился с подозрением — своим механистичным равнодушием его пугала даже фототехника. Заметив при встрече у знакомого фотоаппарат в руке, он воскликнул: «Вы фотографируете? Вообще, это несколько жутковато».

«Бразилия» (1985), реж. Терри Гиллиам

Если бы Макс Брод уничтожил по воле своего друга все его тексты, кто знает, в каком бы мире мы сейчас жили? Как сам Кафка поставил своим завещанием под удар собственное наследие, так и компания Universal едва не зарубила американский прокат фильма «Бразилия» — шантажом требовала изменить трагический финал на позитивный. Только когда Ассоциация кинокритиков Лос-Анджелеса провозгласила его фильмом года, продюсерам пришлось выпустить режиссерскую версию.

Хотя Гиллиам и собирался сначала назвать фильм «1984 », но он также и говорил, что «Бразилия» — это когда «Кафка встречает Уолтера Митти» (герой рассказа автора юморесок Джеймса Тербера «Тайная жизнь Уолтера Митти»). Лучшее и главное в фильме Гиллиама — не его антиутопический пафос (хотя система подавления, неуклюжая и неумолимая, безжалостная и слепая, разворачивается там во всей красе), а выразительные средства, юмор приговоренного к казни, почти карнавальное великолепие, в котором предстает распадающийся мир.

Как Уолтер Митти, непутевый подкаблучник, втайне проживает жизнь секретного суперагента, так и герой «Бразилии» Сэм Лаури (Джонатан Прайс) ведет жизнь мелкого клерка, за которого по службе хлопочет влиятельная мамаша, а настоящую жизнь живет во сне — где он ангел в сверкающих доспехах, сражающийся за белокурую красотку. Невольный свидетель фантазий Сэма Лаури не в силах решить: не более ли они чудовищны, чем реальный мир, в котором обитает герой? И если в реальном мире добро представлено такими бесхитростными остолопами, может быть, он и заслуживает ада?

Внешне благожелательные, но на деле изуверски докучливые «помощники» явно позаимствованы из кафкианской вселенной. Они приходят к Сэму под видом водопроводчиков, которые, вместо того чтобы устранить неисправность, создают хаос. Таковы помощники землемера К. из «Замка» и практиканты Блюмфельда из рассказа «Блюмфельд, старый холостяк». Эти вестники выселяют героя из собственного дома; одержимая омоложением мать принимает его за кого-то другого; а на работе заваливают бумагами, пока он пытается перетянуть на себя столешницу, которая оказывается общей с соседом за стеной.

Маленькому человеку, комичному простофиле из «Монти Пайтона», в мире тотального контроля не положено даже грезить. Босс из отдела информации с издевательской фамилией Хэлпман говорит ему, уже пойманному и брошенному в застенки: «Уверяю тебя, Сэм, я делаю все, что в моих силах. Но правила игры уже установлены. И все по ним играют, даже я». Это оказывается ключом: Сэму заведомо была уготована роль жертвы, и он на нее добровольно соглашается. Сердцем он остается в собственных мечтах, пока бывший друг пытает его все более изощренными способами. Похоже на несколько вульгарный, но в целом подходящий образ самого Кафки — мир испытывает его на прочность, пока писатель спасается в часто далеко не уютных, но все-таки личных фантазиях. Это можно было бы назвать спасением, но ни сам Терри Гиллиам, ни компания Universal не сочли такой финал хеппи-эндом.

«Твин Пикс» (1990–2017), реж. Дэвид Линч

«Твин Пикс» признан как опус магнум Дэвида Линча, хотя на этом месте мог бы быть и любой другой его фильм. Например, вопиюще кафкианский «Голова-ластик» — этот полнометражный кинодебют вышел почти сразу после того, как режиссер впервые прочитал «Превращение» Кафки. «Сюрреалистическая история внезапного превращения человека в насекомое очаровала юного режиссера своим потаенным ужасом, черным юмором и тем, как в физической форме воплощаются переживания», — пишет кинокритик Грег Олсон в своей книге «David Lynch, Beautiful Dark».

Линч некоторое время спустя носился с идеей экранизировать «Превращение» и уже решил перенести действие из Праги начала XX века в американские 50-е, но на этом дело и застопорилось. Не нашлось ни продюсера, ни художника, который бы смастерил подобающего жука. Стоит поклониться провидению — вместо прямой экранизации Кафки Линч будет заниматься его переосмыслением. Первым и самым радикальным шагом в эту сторону и стал «Голова-ластик». Бедолага Генри Спенсер (Джек Нэнс) влачит обыденное существование, ходит в магазин, ужинает с семьей своей супруги, нянчит ребенка. Но эта банальная жизнь разворачивается в декорациях жуткой индустриальной дистопии: за окном квартиры Генри мрак, скрежет и завывания, вместо продуктов домой он приносит перегной, а вместо ребенка у него рождается человекообразный головастик.

«Генри абсолютно уверен: что-то происходит. Но совершенно не понимает, что именно. Он внимательно рассматривает вещи, очень осторожно, потому что пытается их постичь. Он может изучать угол вот этой коробки от пирога просто потому, что она попала в его поле зрения, и удивляться, почему он оказался там, где сейчас должен вот так сидеть», — объясняет режиссер. Герой «Головы-ластика» передвигается осторожно и внимательно, так, как будто впервые попал в этот кошмарный мир, но ничем не выдает своего недоумения.

Как Генри бродит по руинам и лабиринтам кошмара, так Вальтер Беньямин советует бродить по мирам Кафки: «В сокровенных недрах этих текстов надо продвигаться вперед с предельной осторожностью, на ощупь, с оглядкой и недоверчиво». В этих мирах не только предметы, образы, но и слова — не то, чем кажутся. Они несколько раз в рамках одной истории могут менять значения. В точности те же законы действуют во вселенной «Твин Пикс», и особенную разнузданность они обретают к третьему сезону, вышедшему спустя 27 лет после первого. Линч тут решил не скрывать источник своего вдохновения: в кабинете шефа ФБР Гордона Коула, которого играет сам режиссер, висит огромный портрет Кафки, а напротив — фото ядерного взрыва.

Кафку для Линча хочется счесть праотцом, каким был, например, Достоевский для Сартра и Камю. Как «Тошнота» и «Посторонний» — это отблеск «Записок из подполья», так и мир «Твин Пикс» существует по кафкианским законам. Главный из которых — это эффект постоянного дежавю, установленный Теодором Адорно: «Каждая его фраза говорит: истолкуй меня — и ни одна из них этого не потерпит. Каждая фраза вызывает реакцию: „Вот так оно и есть“ — и вопрос: „Я это знаю, но откуда?“». В «Твин Пикс» легко угадывается и «Замок» (герой отправляется в таинственные земли, чтобы выполнить заведомо невыполнимое поручение), и «Процесс» (чувство страха и чувство вины как механизмы тайных движений души). Вряд ли случайно исполнитель роли агента Купера Кайл МакЛоклен спустя три года снимется в британской экранизации «Процесса» в роли Йозефа К.

Но не будем ходить далеко и просто предъявим Даму с поленом (Катрин Э. Колсон): чудачка в городе, все жители которого только прикидываются благообразными, не скрывает своей связи с загадочным. Именно она говорит Лоре Палмер (Шерил Ли): «Совы — не то, чем кажутся». Ее полено — это как танцующий карлик, называющий себя рукой однорукого человека: «Мое полено видело кое-что той ночью. Когда-нибудь оно расскажет». Персонажи Кафки легко приняли бы Даму с поленом за свою: для них тоже жест важнее смысла. Жесты персонажей Кафки «слишком чрезмерны для обычного нашего мира: они пробивают в нем прорехи, сквозь которые видны совсем иные пространства», пишет Беньямин.

«Единственный автор, который мог бы стать моим братом, — это Франц Кафка. <...> Я серьезно в него врубаюсь. Некоторые его вещи — это самые берущие за душу сочетания слов из всех, что я читал», — говорил Линч в беседе с режиссером Крисом Родли еще по поводу «Головы-ластика». Очевидно, этот гениальный сновидец черпал вдохновение из одного с Кафкой источника.

«Шизополис» (1996), реж. Стивен Содерберг

Стивен Содерберг снимал «Кафку» в 1991 году уже в статусе прославленного автора, лауреата Гран-при Каннского фестиваля за фильм «Секс, ложь и видео». Авторский кинематограф как будто предполагает, что у режиссера есть свой собственный почерк, свой мир. Но Содерберг, давший волю целой волне американского инди-кинематографа 90-х, в каждом последующем фильме как будто отрицал себя предыдущего.

«Люди заранее вообразили мне целую карьеру, благодаря успеху „Секс, ложь и видео“. Я решил, что лучше разочаровать их сразу», — говорит Содерберг. После камерного артхауса о половой жизни американских богемных буржуа режиссер отправился в Прагу, чтобы снять там мрачный нуар, черно-белую экранизацию сразу нескольких произведений Кафки, куда сценарист Лем Доббс вплел и историю самого писателя.

Протагониста «Кафки» (Джереми Айронс) с героем самого успешного фильма Содерберга роднит чувство разочарования миром, отчужденность. Они оба прячутся: один — за камерой, другой — за социальной маской. Только герой Джеймса Спэйдера из «Секс, ложь и видео» все-таки проявляет волю, в то время как Кафка из «Кафки» оказывается как бы загипнотизирован абсурдной реальностью, будто в кошмарном сне. Тексты писателя сопротивляются экранизации всем своим существом, в них почти всегда отсутствует кульминация, полагает Содерберг. Даже в фильме Орсона Уэллса «Процесс» есть слабые места. Всеобщий, почти обязательный пиетет интеллектуала к Кафке режиссер не разделяет, но свою работу над фильмом объясняет очень кафкианским образом: «Я знал, что съемки второго фильма будут для меня как переход улицы с уверенностью, что меня непременно собьет машина. Так что я решил выбрать самый оживленный перекресток».

Как герой текстов Кафки никогда не достигает цели, а на пути к ней несколько раз теряет свой собственный облик, так и Содерберг снимает фильмы не ради высказывания или совершенствования собственной эстетики, а из авантюрного духа, желания ввязаться, возможно, в более рискованную борьбу.

Пика самоотрицания он достиг в абсурдном до издевательства «Шизополисе» — пощечине общественному вкусу такой силы, что приготовившиеся было рукоплескать баловню артхауса зрители на Каннском кинофестивале в 1997 году покидали зал еще на середине фильма. В этом фильме Содерберг намеренно пренебрег всеми правилами приличия. Отказался от открывающих и финальных титров и заменил собой почти всю съемочную группу: он был не только сценаристом и режиссером, но также выступил монтажером, оператором, композитором фильма, а еще сыграл две главные роли.

В первой сцене «Шизополиса» Содерберг выступает с речью перед пустым кинозалом, очевидно, предугадывая реакцию достопочтенной публики на это кино: «Дамы и господа, дети и пенсионеры! Возможно, это покажется странным — обращаться к вам перед тем, как начнется фильм, но у нас тут довольно необычный случай. Это самый важный фильм из всех, что вы когда-либо увидите в своей жизни. Я говорю это исходя не из финансовых интересов, а из твердой уверенности в том, что та тонкая материя, которая соединяет всех нас, порвется, если каждый мужчина, женщина или ребенок в этой стране не увидит этот фильм и не заплатит полную стоимость билета». Он уверяет зрителей, что если какие-то идеи или сцены фильма покажутся непонятными, то им его придется пересматривать снова и снова: «Это ваша вина, а не наша».

Перед лицом «Шизополиса» зритель оказывается по умолчанию виноватым, как герой притчи Кафки «Перед вратами закона». Содерберг показал, куда заводит слепое потворство так называемому артхаусу: мы оказываемся в идиотском положении умника, утомляющего многозначительными намеками на содержимое выеденного яйца. Содерберг, как раввин Нахтнер из «Серьезного человека», который рассказывает Ларри Гопнику притчу о зубах гоя. Однажды стоматолог увидел, как на зубах пациента проступает надпись на иврите «Помогите». Он бросился искать разгадку этого знамения, но сдался, не обнаружив никакого на нее намека. В сказанном нет ничего сверхочевидного, а искать подоплеку — только мутить воду.

Сам Кафка, как и Содерберг, желая сохранить свою независимость, принимает облик хитреца, ускользающего от попытки быть разгаданным. Сняв фильм по мотивам текстов и судьбы Кафки, Содерберг, очевидно, утвердился в своей творческой и жизненной стратегии, а «Шизополис» — намек, что всякие попытки навесить на него бейджик или поймать с поличным обречены.

«Быть Джоном Малковичем» (1999), реж. Спайк Джонс

Возможно, кому-то это покажется возмутительным, но Кафку можно принять за юмориста — сценарист Чарли Кауфман признается, что именно так его и читал. Более того, он уверен, что Кафка сам считал себя автором юморесок. Однажды он зачитывал друзьям отрывки из «Процесса» и не мог сдержать душивший его смех. Тем более странно, что Кафка у нас проходит по разряду мрачных предсказателей тоталитарного ужаса — осмельтесь прочитать, например, Оруэлла как анекдот.

«Юмор Кафки отнюдь не невротический, как раз наоборот – антиневротический и героически разумный», — пишет автор «Бесконечной шутки» Дэвид Фостер Уоллес. С ним согласны философы Жиль Делез и Феликс Гваттари, юмористическое и политическое они считают главными полюсами у Кафки: «Это автор, который смеется, глубоко счастлив, жизнерадостен, несмотря на свои шутовские заявления или благодаря им, кои он расставляет, как ловушки или как цирк».

«Быть Джоном Малковичем» заостряет проблему идентичности: что это значит — быть собой? Готов ли ты отказаться от самости ради достижения сиюминутной цели или удовлетворения страсти? Что, если ты все это время был марионеткой, жил в буквальном смысле чужую жизнь? В фильме Кауфмана и Джонса — в точности как у Кафки — абсурдная нелепость лишает человека покоя и заставляет его броситься на поиски, которые только ухудшают ситуацию.

Неудачливый режиссер театра марионеток Макс (Джон Кьюсак) устраивается на работу офисным клерком. Он занят бесполезной возней с бумагами в офисе, где потолки чуть ниже человеческого роста. Все сотрудники вынуждены передвигаться скрючившись — так метафора бремени бессмысленного труда становится буквальной. У Кафки в рассказе «Описание одной борьбы» рассказчик решает сгорбиться из симпатии к собеседнику, чем того только сердит.

Макс тоже сначала пытается быть услужливым, но это никого не впечатляет и наименее всего — его насмешливую и по-макиавеллиевски властную коллегу Максин (Кэтрин Кинер). Необоримая страсть к ней пронзает героя с первого взгляда. Мучимый неразделенной любовью, Макс мечтает как-то заинтриговать Максин. Внезапно в стене офиса он находит кроличью нору, падая в которую наконец-то получает возможность перестать быть собой и становится (пусть ненадолго) актером Джоном Малковичем.

Зануда Макс обрушивает на коллегу восторженную тираду, что полученный опыт поднимает «экзистенциальные вопросы»: являюсь ли я собой? а сам Малкович — Малковичем? Деловая Максин находит соломоново решение: монетизировать эти мучения, предложив всякому желающему за 200 долларов побывать в голове у актера. Дальше один за другим следуют головокружительные повороты в истории, теперь в нору падает уже Малкович и переживает травматический опыт, попадая то ли на ярмарку тщеславия, то ли в психотронную тюрьму, где сплошные Малковичи говорят друг другу: «Малкович, Малкович, Малкович». Вскоре актер потеряет управление собой — в него надолго поселится Макс, чтобы воспользоваться его популярностью для реализации своих амбиций.

За чередой абсурдных комических ситуаций легко не заметить зияющий провал, который скрывает в себе фильм Кауфмана и Джонса, начиная с самого названия. Никто на самом деле не переживает этого опыта: никому не удается быть Джоном Малковичем, и меньше всего — самому Джону Малковичу. Точно так же Кафка стал собой только после своей смерти. При жизни же он страдал от невозможности подлинным образом проявиться для самых близких людей, начиная с отца и заканчивая друзьями и возлюбленными. Так и мучимые проблемой самопознания персонажи фильма сталкиваются с ее тотальной неразрешимостью.

«Серьезный человек» (2009), реж. Итан Коэн и Джоэл Коэн

Профессора Ларри Гопника (Майкл Стулбарг) преследуют неудачи: жена ушла от него к другу семьи; один из учеников в школе попытался его подкупить; из дома не спешит съезжать приехавший погостить брат, который часами занимает ванную и рисует в тетради таинственные письмена; телеантенна барахлит, а тут еще и соседка повадилась загорать топлесс. Кажется, дух всего мира ополчился против него и строит мелкие козни, как шкодливый мальчишка. Ларри — ответственный, принципиальный и честный человек — недоумевает, чем он прогневал Всемогущего и как искупить свою вину. За советом герой бросается к раввинам, каждый из которых в ответ на его стенания пожимает плечами.

Братья Коэн смеются над теми, кто стремится искать всему рациональное объяснение. Такой человек рискует быть облапошенным внезапными проявлениями чуда — только вот чудеса эти не всегда (или почти никогда) не благоволят человеку. «Легко вообразить, что каждого окружает уготованное ему великолепие жизни во всей его полноте, но оно скрыто завесой, глубоко спрятано, невидимо, недоступно. Однако оно не злое, не враждебное, не глухое. Позови его заветным словом, окликни истинным именем, и оно придет к тебе. Вот тайна волшебства — оно не творит, а взывает», — эта запись в дневнике Кафки кажется ключевой для понимания загадочного шедевра братьев Коэн. Писатель и мыслитель Морис Бланшо обращает внимание на то, что тексты Кафки в равной мере пронизаны мрачной безнадежностью и в то же время готовы перемениться, «обнаружить некую крайнюю возможность, некую незамеченную победу, свечение недоступного притязания». Каждое новое испытание может быть провалом, но может быть и ступенью.

«Серьезный человек» начинается с притчи, в которой в гости к добропорядочной еврейской семье под видом старого друга является диббук, живой мертвец. Хозяйка дома вонзает ему нож в сердце, но тот не умирает, а медленно уходит за дверь. Муж в замешательстве — только что этот человек спас его на дороге в ночной метели. Никакого прямого ответа притча не дает — это борьба чувства против разума. В мире Кафки, как пишет культуролог Михаил Рыклин, метафора ни к чему не отсылает, она оказывается самой реальностью: обезьянничающий превращается в обезьяну, живущий как собака — в собаку, ничтожный коммивояжер становится насекомым. Привычный способ понимания мира утрачен — притчи были созданы для тебя, но ты даже не знаешь, как к ним подступиться. Ларри Гопник и сам в курсе — своим студентам он читает лекцию о принципе неопределенности Гейзенберга.

Философ и друг Вальтера Беньямина Гершом Шолем советовал любое рассуждение о творчестве Кафки выводить из библейской Книги Иова — тогда он будет понятнее. Точно так же стоит поступить и с «Серьезным человеком», которого критик Роджер Эбер назвал переложением библейского сюжета в декорациях тихого пригорода Миннеаполиса.

Купить книги Франца Кафки

Источник: КиноПоиск

Другие интересные материалы:

• «Дитя тьмы» — беременность как боди-хоррор

• Всем Спок — как «Звездный путь» привел гуманоидов на телевидение

• «Ковбой из Копенгагена» Николаса Виндинга Рефна — Wanna Fight?

• Машина отличий — «Муха» Дэвида Кроненберга

• Вслед за Линчем — Ларс фон Триер. «Королевство: Исход»: Мы снова встретились через 25 лет

• Джессика Джонс — всё о героине Marvel

• К 90-летию Кинг-Конга — «Обезьяний» хоррор: почему гигантские приматы вожделеют белых женщин?

• «Конан-варвар» — апология фашизма или история о победе Добра над Злом?

• Запрограммируй это — 8 современных фильмов о хактивизме и технологиях

• Будущее DC — 13 проектов, которые мы скоро увидим

• Как в Нэвермор — 7 сериалов про самые странные школы в стиле «Уэнсдэй»