Здравствуйте, уважаемые пикабушники. Я пишу под псевдонимом Анна Штольц. Это мой первый пост на Пикабу, и, если честно, то у меня бешено бьется сердце и в панике дрожат руки... Очень страшно публиковать первый раз на любимом сайте свое творчество, над которым корпела ни одну неделю. Я, просто, предлагаю вам прочесть свой рассказ "Песнь пустоши", если он кому-нибудь покажется интересным, то я с удовольствием опубликую остальные части. Критика приветствуется, даже жесткая.
Сказка старой Вольги.
- Нянюшка, расскажи сказку про Вацлава-мора, - тоненький детский голос прорезал тишину сгустившихся сумерек.
Тяжелое марево жаркого дня спало, словно свадебный покров с лица невесты, и люди вздохнули свободно. Небо облачилось в шелковый наряд цвета азурита с драгоценной россыпью жемчужин. Все притихло, насторожилось в безмолвии, только ветер посмел нарушить покой, затеяв игрища с вереском. Он стучался властной дланью в ставни резные, спутывал лошадиные гривы, словно потешалось дите малое, рвал и метал стяги княжьи, и не было на него управы.
- Ох, княжич, поди Даждьбог уж солнышко в ларец запрятал, а вы все не уйметесь. Княгиня-матушка гневаться будет. - Сухой, словно кусок бересты, голос старушки прошелестел в княжьих покоях, его подхватил легкий сквозняк, поднял высоко над чертогами, закружил, завертел и вынес в открытую дверь. Няня склонилась над оберегом, что плела негнущимися пальцами и слепо прищурилась, нанизывая бусины на нить.
- Матушка уже спит! - голос властный, не по годам мужественный, сразу видно - истинный князь Вольнограда.
В перелеске ухнул филин. Старуха опустила заготовки на костяной столик у княжьего ложа. Ходила молва, что столик этот специально для молодого княжича мастер заморский вырезал из хребта рыбы невиданной величины: ростом - две боярские усадьбы, дыхало на спине воду морскую мечет, цветом - точно лазурит, что в ожерелье княгини вплетен.
Рассыпались по столу яркие бусины, совиные перья разлетелись по палате, зычно брякнули костяшки. Не удержала в скрюченных старостью пальцах няня добро свое. Княжич весело запрыгал по покоям, ловя непослушное пестрое перышко: оно ускользало из его пальцев, словно вода, опускалось и снова взмывало вверх, гонимое сквозняками.
Старуха невольно залюбовалась молодым княжичем: волосы, подвязанные красной тесьмой на челе, струились по плечам, цветом, словно мед, что собрали ранней весной. Густые брови взмывали вверх, оттого казалось, что княже всегда серчает. Прямой породистый нос выдавал в нем потомка знатных вельмож. Очи - горный малахит. Исподняя рубаха, вышитая золотом по подолу, свободно болталась на тонком стане, словно надетая на жердь. Ростом он обошел уже своих сверстников, хотя ему не исполнилось еще и восьми лун.
- Что же, княже, я поведаю вам сказ о Вацлаве-море. - Сдалась няня, понимая, что иначе дитятко в постель не уложить.
Княжич встрепенулся: загорелись два малахита в огне любопытства, мягко зашелестел полог княжьего ложа, навострились детские ушки, прислушиваясь к тихому, бесцветному голосу старухи.
- Некогда правил в землях русских князь Милослав, и было у него два сына - Вацлав и Ивар, - начала свой рассказ няня. - Не сыскать было во всех владениях правителя мудрее. Он разумно распоряжался данной ему властью, мирно делил мед и кров с правителями соседних государств. Ларцы его ломились от богатств, а крестьяне никогда не знали голода. Не теряли при его правлении жены мужей своих, не оплакивали сестры сраженного вражьей рукой братца. Так было, пока не пришел в город Мор! Он окутал черным маревом своим дома и усадьбы, покосил скот и погубил урожай. И не спрятаться от него было ни под каким камнем, ни уберечься в воде студеной, ни схорониться в подвалах темных. Пожирал Мор людей изнутри, гнили и чернели люди, покрываясь гнойными нарывами. Не обошла беда и князя. Приказал он воеводе своему увезти княжичей далеко на север, попросить пристанища у друга его верного. Пропал город: истлели со временем кости предков, пожрало пожарище княжьи постройки, заросли поля плодородные густым бурьяном. - Старуха сухо прокашлялась и отпила водицы из чары. Княжич вжался в перину, будто хотел с ней срастись. Малахитовые глаза его метались по палате, ручонки крепко сжимали покрывало - боязно ему - маленький еще для сказок старухиных.
- Вольга, почему замолкла? Продолжай! - не стерпел гордый мальчик жалостливого взгляда, на себя обращенного. Отбросил покрывало, словно надоевшего щенка, подобрался на ложе, грозно взглянул на старуху. Щеки его пылали жаром, стан прямой, словно струна, трясся в бессильной злобе. Никто, никто не смеет жалеть княжича Олешку, сына князя Радомира: ни матушка, ни воевода и уж тем более, не дряхлая старая ведьма.
- Почто серчаешь, княже? Водицы я испить решила, дабы горло промочить, - Вольга хитро взглянула на княжьего сына, с прищуром, будто пытаясь заглянуть в самые недра, выведать самое сокровенное, но Олешко и так виделся ей, словно берестяная грамота - бери и читай. И сейчас он боялся... Нет, не сказа про Вацлава-мора, а именно ее, он ощущал в ней силу - силу, что даровали ей пращуры степных полей, поэтому не пререкался, а тихо исходил злобой, зубоскаля от каждого старухиного взгляда. Вольга погодя продолжила:
- Двадцать зим прошло, воротились князья на землю родную. Поделили между собой владения: старшему - Ивару, по праву наследования достался главный город, младшему же - земли на востоке. Стали поднимать братья из пепла города, возрождая их былое величие. Множество лун разлетался по полям стук плотника, пела пила под руками мастера, разнося свои песни по вересковым пустошам, бил по наковальне кузнец, раздувая меха в жаровне. Восстали города из праха, наладились торговые пути, зажили прежней жизнью крестьяне. Да только не сиделось на престоле старшему сыну, жаждал он завоеваний, походов славных и битв кровавых. Грезились ему дальние страны: со своими богатствами, смуглыми девами да рабами, чья кожа черна, словно смоль. Не мог князь Ивар ни спать, ни есть. Ходил чернее тучи да думы думывал.
- Негоже, нянюшка, великому князю в покоях просиживать! - подскочил Олешко на перине, руку вверх взмыл, будто мечом путь соратникам указывал. Унеслись далеко мысли его, туда, где степь широкая под копытами коня гнедого стелется. Туда, где воины славные стяги княжьи гордо несут, чеканя шаг, подминая сапогами траву высокую. Всхрапнул конь и заржал протяжно, почуяв дух басурманский. Насторожились ратники, подняли пики копий. Встали на одно колено лучники, натянули тетиву и запела стрела, разрезая густой воздух, насыщенный ароматом степных трав. Пал басурманин, пронзенный стрелой, не знающей промаха. Возрадовался князь, поднял меч свой к синему небу и наотмашь рубанул воздух. Подстегнул коня, вонзил шпоры в бока, понесся с кличем боевым на войско вражье...
- Так-то оно так, княже, - вырвала старая ведьма Олешку из грез детских, - да только не подумал Ивар о том, что соратников у него мало-мальски, а преданных ему - и вовсе нет! Обратился он тогда с просьбой к брату Вацлаву, дабы тот воинов ему выделил. Посмеялся тогда Вацлав зло, жестоко, позором покрыл чело братца при воеводе его. "Куда же тебя нечистая сила несет, княже? Неужто во граде родном покоя тебе нет? Сидел бы ты на престоле да бояр с ложки кормил!" - так говаривал Вацлав. Покинул тогда Ивар чертоги брата опозоренным, да злобу в душе затаившим. Прошли года, собрал старший сын наемников, облачил их в латы, выдал по мечу и отправился славы искать за тридевять земель, оставив править за себя наместника. Три зимы провел Ивар в боях вдали от дома. Много за это время воды утекло: князь Вацлав посватался к купеческой дочери. Говорят, она была красавица писаная: коса - вороново крыло, брови - соболиный мех, станом стройна, что осинка, руками бела, устами красна. Но не успели колокола свадебку отзвонить. На Ивана Купалу прискакал к Вацлаву гонец, с вестью от брата. Слезно молил в письме Ивар прислать подмогу на запад, туда, где река Ворошка огибает водами Царь-гору. Закручинился Вацлав: собрал он подле себя всех добрых молодцев, и, не теряя времени, двинулся на выручку брату. Да только обманул его подлый Ивар: дождался, пока дружина город покинет - да захватил братский престол. Поздно спохватился Вацлав. Воротился он к вратам города родного, но был разбит наемниками. Стоял Ивар на стене княжьей усадьбы, да наблюдал, как пало войско младшего брата, как скинул его конь, стрелой пронзенный, да похоронил под собой. И спал тогда камень с души старшего сына, легко на сердце его черном стало - теперь он оставался единственным правителем всего княжества.
- Но ведь Вацлав не пал в бою, правда, нянюшка? - малахитовые очи налились слезами горючими. Княжич утер их рукавом - не дай боги, ведьма заприметит. Покоя ему тогда не будет - сказала отцу, али нет? Князь-батюшка гневался, видя жемчужины слез на щеках сына. Негоже княжескому отпрыску реветь, словно девка. Вольга заприметила, но виду не подала. За долгие лета она набралась мудрости и опыта, они ей всегда были верными соратниками. Что стоит подмечать, а что нет - когда можно молвить, а когда лучше промолчать.
- Ваша правда, княжич, - согласилась старуха. - Перебил конь ноги княжьи, да не выбил дух и стана крепкого. Схоронили люди добрые Вацлава в избе своей. Отпоили отварами целебными, вознесли молитвы за здравие богам могущественным, и встал князь. Отблагодарил он людей добрых и двинулся на север. Но не стало больше того Вацлава, о котором песни слагали, не таким помнили люди правителя своего. Надломилось в нем древо жизни. Утекла водой студеной былая удаль. Чернее тучи очи его сделались. Засел в сердце змий злобы кровожадной, точил клыки свои о душеньку молодецкую. Пришел тогда князь Вацлав к лукнесу Алтан Шагаю, сложил свой меч в ногах его и поведал о доле своей нелегкой.
- Ууу, предатель, - всполошился Олешко. - Лукнес поганый деревни русские жжет, от собак его ненасытных спасу нет, а он пришел морде шакальей в ножки кланяться! - смотришь и диву даешься, как переменчива душа молодая, словно ветер в мае. Сам же слезы лил, сам и проклятьями осыпает. Вольга беззубо улыбнулась и погладила княжича по волосам, дабы пыл его молодецкий остудить. Не скинул руки старушечьей со своего чела ретивый Олешко, притих на перине и продолжил внимать.
- Алтан Шагай решил вознаградить Вацлава за преданность его. Собрал он шаманов степных на капище, произвел над князем обряд черный. Заключил он в тело его силу, что неподвластна даже богам могущественным. И стал с тех пор Вацлав служить лукнесу: по велению его сжигать поселения, грабить города и похищать девиц. Ходит молва, что куда ни придет Вацлав - там темень опускается на землю, черное марево обволакивает деревню, расползаясь по всем окрестностям, словно кисель густой. Чахнет и дохнет скотина в хлевах, теряют силушку мужи, спадает краса с девиц молодых. С тех пор прозвали князя Вацлав-мор, решив, что шаманы заключили в нем ту напасть, что некогда город его родной сгубила. И по сей день Вацлав-мор верно служит лукнесу Алтан Шагаю, и нет на него управы, - закончила свой сказ старуха.
- Ох, нянюшка, боязно мне, - голосочек дрожит, словно тетива тугая на ветру. Олешко задвинул полог ложа, укутался в покрывало байковое, смотрит на лучину да глаз малахитовых не отводит. Взвыл ветер во дворе пуще прежнего. Громко заржали кони в стойлах. Пес цепной задрал морду к небу да протяжно завыл, будто пытаясь до Перуна песни свои донести. С болота потянуло сырым ветерком, и звездную синеву заволокло клочьями редеющего дыма. Пахнуло сырой землей и свежестью летней ночи.
- Ничего, княже, Вацлаву ни в жизнь не пройти мимо дружины княжеской. Не пересечь врат Вольнограда. Будьте покойны: боги охранят вас от силы его темной, - запричитала старуха. - Закрывайте очи: утро вечера мудренее. - Тихо зашелестело покрывало, вздулся полог, словно парус - и тут же опустился - княжич задремал.
У окон
Бродит дрема
Возле дома.
И глядит –
Все ли спят?
Раздень меня, разуй меня,
Уложи меня, укрой меня,
А засну я сам.
Песня Вольги разлетелась по палате, мягким шелестом пронеслась мимо чертог княжеских, вылетела с легким ветром во двор и растаяла в ночной синеве.
