Вчера в ленте новостей появилось необычное известие. В дачном поселке под Мурманском местная чиновница Лилия Хоруженко ехала по узкой асфальтовой дорожке на своем Тигуане. Вдруг с прилегающей тропинки ей наперерез выехал на велосипеде 12–летний мальчик Генрих Ширшов, ударился об ее автомобиль, поломал себе челюсть, выбил зубы, сотряс мозг, покорежил бампер и зеркало, поцарапал крыло и дверь, разбил лобовое стекло. Вызвали ГИБДД, в порядке административного разбирательства установили виновность велосипедиста. Через два года владелица Тигуана отсудила в районном суде у родителей мальчика возмещение нанесенного автомобилю ущерба в размере 120 тысяч рублей. Вот тут можно прочитать судебное решение, в котором история изложена довольно подробно.
Хотя решение было вынесено в марте, до СМИ оно дошло только в последние дни. Поднялась волна справедливого возмущения. Варламов, вполне мной уважаемый, по этому поводу отозвался в следующем тоне (link): «Если вы думаете, что знаете о наших чиновниках всё, что в процессе своего морально–нравственного падения они не только достигли дна, но и пробили его, попрошу вас не торопиться с выводами», «сбил ребенка на велосипеде – заработал денег». В принципе, вообще везде событие освещалось приблизительно в таком же тоне.
Напомним всем, кто ранее прочитал эту новость и повозмущался вместе с Варламовым и его многочисленными единомышленниками, следующие простые правовые идеи:
1. Гражданский суд восстанавливает нарушенные права лиц, а не широко понимаемую социальную справедливость. Перед судом не стоит задача создать своими решениями совершенный справедливый мир, в котором всякий добрый гражданин счастлив и утешен, добродетель вознаграждена, имущественное положение бедняка улучшено и т.п. Если права лиц по каким–то причинам вошли в противоречие с широко понимаемой моральной справедливостью, суд защищает права лиц, игнорируя справедливость. Генеральная общественная польза суда проявляется лишь статистически, в то время как отдельные решения (правосудные!) могут давать вознаграждение алчному богачу за счет трудолюбивого бедняка, мерзавцу за счет порядочного человека, здоровому за счет умирающего больного и т.п.
2. Имущественные права лиц не имеют никакой связи с их симпатичностью, моральным обликом, заслугами перед обществом, социальным положением и уровнем благосостояния. Если героический дед Запобед, живущий в нужде, нарушил правила дорожного движения и повредил машину депутата–единоросса–миллиардера, и теперь ему за поцарапанную дверь роллс–ройса надо выплатить свою двадцатилетнюю пенсию, то так тому и быть. Общественность, если ей жаль ветерана, может скинуться. То, что у депутата есть еще несколько сот миллионов долларов и эти деньги для него копейка, а равно и то, что он ехал в бордель прикупить кокаина, и то, что ветеран был изранен во время штурма Рейхстага, для суда значения не имеет.
Предположим, что в нашем случае автомобиль бы принадлежал не бывшей чиновнице Минобра (вот мерзость какая, даже выговаривать такое противно). Он принадлежал бы серийному убийце–педофилу, отбывающему пожизненный срок за убийство 138 маленьких девочек. А дама за рулем была бы его родственницей, управляющей автомобилем по доверенности. Знаете, что бы должен был сделать в таком случае суд? Присудить возмещение ущерба убийце–педофилу.
3. Гражданский суд может присудить лишь то, что стороны ищут, а рассматривает лишь то, что стороны суду сообщили. То, что стороны не донесли до понимания суда, суд не интересует. То, в чем стороны согласны, суд принимает как данность без исследования. Гражданский процесс состязателен, и суд оценивает то, кто лучше доказывает свое требование. Задачи понять и раскрыть дело до полнейшей глубины, если стороны не предоставили ему к тому достаточных сведений, суд не имеет. Разумеется, эти принципы дают преимущество красноречивым, умным, знающим законы, а также тем, у кого есть деньги на найм приличного адвоката. Бедолаги, одновременно обделенные и умом, и деньгами, часто не могут доказать в судах даже вполне законные требования. К сожалению, придумать более толковую альтернативу человечеству не удалось. Впрочем, определенная компенсация существует: прокурор может участвовать в гражданском процессе как бесплатный государственный адвокат в интересах частных лиц, если те больны, стары, недееспособны и т.п. Но в нашем случае родители мальчика не попросили прокуратуру защитить их интересы.
Всё вышесказанное является азами гражданского права. Наверное, было бы полезно объяснять такие вещи уже в старших классах школы. Однако же, общественная реакция на нашу новость показывает, что данные азы категорически не уложились в уме даже у таких взрослых и почтенных инфлюенсеров, как Варламов. Правовой нигилизм в нашем обществе зашкаливает. По существу, обвиняя современный суд в сословном правосудии, прогрессивная общественность требует суда, действующего на основании революционного правосознания, а не истинного права. Вместо суда, подсуживающего чиновникам, невзирая на законные права лиц, мы хотим видеть суд, засуживающий чиновников, по–прежнему невзирая на законные права лиц.
Заметим, что подобный суд мы уже однажды имели – это были старые добрые революционные трибуналы, учрежденные в 1917 году вместо царского суда, и действовавшая без законов (которые тоже отменили), по принципу революционно–классовой целесообразности. Без всякого сомнения, если бы сын революционного матроса врезался бы на велосипеде в автомобиль бывшего царского чиновника, то такой трибунал постановил бы конфисковать автомобиль у недобитого буржуя, потому как он классовый враг, не принимая в рассмотрение, кто кого должен был пропустить на дороге. Неужели именно такой суд мы желаем видеть в Прекрасной России Будущего?
В данном конкретном случае именно судья Свиридова в задрипанном Октябрьском районном суде Мурманска выступает как носитель идеи права. Судья плохо владеет пером, ее решение коряво и не демонстрирует высокую правовую культуру, но базовый принцип права она понимает правильно – нанесший ущерб должен его возместить.
Меня всё это наводит на грустные мысли. Как, черт возьми, мы можем надеяться хоть на какое–то усовершенствование суда, если сам суд, пребывающий в глубоком упадке, совершенствоваться не желает, а никакого внешнего носителя идеи права мы не видим? Как давление общественности, требующей от суда классового произвола (только не в его нынешнем варианте, а «правильного»), может помочь суду стать лучше?
