Чарли Паркер совершил революцию в джазе и стал ролевой моделью для многих современных музыкантов, художников, писателей. Одних вдохновляла его тотальная одержимость творчеством, других интриговали саморазрушение и ранняя гибель.
Добрый бог
«Чарли Паркер был нашим богом, нашим пророком», – говорил Сонни Роллинз, один из известнейших джазовых саксофонистов. «В моих глазах он был кумиром, который никогда не разочаровывал», – вторил ему трубач Рэд Родни.
Паркер примечателен не только музыкальным новаторством, но и тем, что он стал совершенно новой фигурой в культуре ХХ века. До него черные джазмены в Америке воспринимались как работники сферы развлечения. Паркер вызывал к себе иное отношение: в нем видели личность, серьезного художника.
«Сейчас это кажется странным, но то, что на сцене Чарли держался просто и с достоинством, было необычным. Посмотрите на ужимки Диззи Гиллеспи. Для того времени это было характерно», – говорит Роллинз.
В жизни Чарли был милейшим человеком, в нем не было ничего пафосно-возвышенного, демонического или хотя бы претенциозного, как в Гиллеспи. Его знаменитое прозвище Bird («Птица»), в котором некоторые усматривают чуть ли не Сирина или Гаруду, тоже имело вполне приземленное происхождение: однажды Паркер практично предложил коллегам подобрать и съесть случайно сбитого гастрольным автобусом цыпленка. И вот этот вот скромный и дружелюбный человек, будучи немногим более 20 лет от роду, перевернул с ног на голову джаз, самую крутую музыку своего времени.
Унижения
До появления Птицы в джазе царил свинг – музыка больших оркестров (бигбендов) – динамичная, танцевальная, мелодичная. Та самая «музыка толстых», которую клеймил Горький. Законодателями мод в ней были Луи Армстронг, Лестер Янг, Бенни Гудмен, Дюк Эллингтон.
Конечно, юный Чарльз тоже начинал со свинга. Альт-саксофон подарила ему мать, решив таким образом утешить подростка, когда его отец ушел из семьи. Чарли увлекся и вскоре стал упражняться на заднем дворе дома по 11–15 часов в день. Неудивительно, что соседи Паркеров потребовали от них съехать куда-нибудь. Жили они в Канзас-Сити, штат Миссури.
Паркер не был вундеркиндом, мастерство пришло к нему после долгих лет упорного труда. Поначалу он был очень неуклюжим, его не раз выгоняли из оркестров за плохую игру. Старшие музыканты издевались над ним и его потрепанным саксофоном, который разваливался на части и держался на каких-то резинках. Чарли называли деревенщиной.
В 16 лет его с треском прогнали со сцены, когда Паркер набрался смелости выступить на сцене авторитетного в Канзас-Сити клуба «Рено», где устраивались джем-сейшены (многочасовые сеансы совместного музицирования и импровизации). От волнения Паркер так сбился с ритма, что Джо Джонс, барабанщик оркестра Каунта Бейси, запустил в него медной тарелкой. Все эти унижения заставляли Чарли тренироваться с удвоенной силой. Музыка стала главным смыслом его существования. Но в 16 лет к ней добавилась другая страсть – наркотики.
Темная сторона
По официальной версии, Паркер подсел на героин после автокатастрофы: Чарли сильно повредил позвоночник, и врачи снимали ему боль морфием. Сам Паркер в интервью журналу Downbeat говорил, что впервые ему дал попробовать наркотики какой-то незнакомец в школьном туалете.
Но каким бы безумным ни был аппетит Паркера к наркотикам, музыка манила сильнее. Он принимал стимуляторы, чтобы после вечерних концертов продолжать играть ночь напролет. Он готов был носить что угодно, есть что угодно и спать где угодно, лишь бы только музицировать круглые сутки. Даже играть он мог на чем угодно: на легендарном концерте в Мейси Холл в Торонто в 1953 году он вышел на сцену с дешевым пластиковым саксофоном (свой он заложил в ломбард), и все равно звучал, как бог.
Саксофонист Фил Вудс вспоминал: «Я был недоволен своим инструментом. Мне казалось, что он неудобный, плохо звучит. Но однажды на нем сыграл Паркер, и я понял, что дело совсем не в инструменте».
Юный Чарли выступал со всеми оркестрами, какие только мог найти в Канзас-Сити и его окрестностях. Очень внимательно следил за игрой Бастера Смита, саксофониста, который любил экспериментировать с темпом, ускоряясь в два раза. Его приемы оказали большое влияние на технику Паркера.
В конце 1930-х Чарли начал играть в оркестре Джея Макшенна, с которым впервые попал на гастроли в Нью-Йорк – город, который станет родиной нового джаза.
Бибоп
В Нью-Йорке он познакомился с трубачом Диззи Гиллеспи. Их тандем стал экспериментальной лабораторией, в которой родилось новое направление в джазе, названное бибопом. К делу были причастны пианисты Бад Пауэлл и Телониус Монк, трубачи Фэтс Наварро и Джо Гай, барабанщики Макс Роуч, Арт Блейки и множество других музыкантов. Бибоп вызревал несколько лет, пара из которых пришлась на период забастовки профсоюза американских музыкантов (с августа 1942-го по ноябрь 1944-го). Записаться на студии в это время было практически невозможно, выпустить пластинку – тем более. Поэтому, когда в 1945 году звукозаписывающая индустрия заработала во всю силу, могло показаться, что бибоп грянул, как гром среди ясного неба. Это совпало с окончанием Второй мировой войны, что усилило эффект «новой музыки для новой эпохи».
Чарли Паркер и Диззи Гиллеспи (в центре)
Музыкантам старшего поколения бибоп казался сущим издевательством. Шумный, быстрый, бешено меняющий аккорды и тональности, несущийся непонятно куда. «Здесь нет ни мелодии, ни ритма», – жаловался Луи Армстронг. Танцевать под бибоп было невозможно, угадать мелодию тоже: Паркер брал популярные стандарты и менял их до неузнаваемости, ускоряя в несколько раз, наполняя их неожиданными ходами и поворотами.
Кажется, что намерением Паркера и его коллег было усложнить джаз, сделать его более «завернутым». Телониусу Монку приписывают высказывание: «Мы хотели сделать музыку, которую другие не могли бы скопировать». Это был намек на то, что свинг успешно освоили и коммерциализировали белые музыканты, что, конечно, задевало черных. Но Паркер, по собственным словам, не хотел никакой «эзотерики». «С самого начала я считал, что музыка должна быть очень чистой, очень точной. Она обращена к людям, ее красота должна быть понятна им», – говорил он.
Чарли не столько нарабатывал технику (сам себя он не считал виртуозом), сколько вдумчиво исследовал материю музыки, разбирая ее на атомы. Работая над той или иной композицией месяцами, он создавал собственный стиль. Всего через несколько лет уже его собственные записи будут изучать «под микроскопом», пытаясь разгадать секрет паркеровского гения.
В потоке
Паркер не любил термин бибоп. Он мыслил в масштабе музыки в целом, а не какого-либо отдельного стиля, пусть и очень модного. Он также не считал себя реформатором. «Мне не казалось, что я делаю что-то радикально новое, – говорил Паркер. – Объяснить свою музыку я не могу. Просто мне казалось, что она должна быть именно такой».
Но Птица играл совсем не так, как играли до него Джонни Ходжес, Бенни Картер и другие джазмены. Его саксофон говорил на каком-то новом языке. Одни понимали этот язык, другие нет, и их это раздражало. А третьи ничего не понимали, но все равно были в полном восторге.
Паркера критика не смущала. «Мне все равно, нравится ли кому-то моя музыка, платит ли за нее кто-нибудь. Если бы все мерилось этими критериями, Моцарт никогда бы не написал «Дон Жуана», а Чарли Паркер не играл бы ничего, кроме свинга», – утверждал он.
Хипстеры и битники
Если свинг был музыкой для масс, то ценителями бибопа стали в первую очередь «прогрессивные слои населения»: белые интеллектуалы (в том числе писатели-битники – Джек Керуак, Ален Гинзберг), черные и белые хипстеры.
Хипстеров 1940-х не следует путать с хипстерами современными. Это были модники, которые слушали джаз и вели образ жизни джазменов, не являясь таковыми. Одежда играла немалую роль. Паркер был к ней безразличен, но ему прощалось. А вот Гиллеспи тщательно культивировал свой имидж: берет, эспаньолка, очки в тяжелой оправе. Иногда в джазовых клубах все зрители были как один в беретах и очках. Даже дамы рисовали себе эспаньолки на подбородке.
Керуак не раз упоминал Птицу в своих книгах, а также посвятил ему поэму («Чарли Паркер выглядел, как Будда»). Ему казалось, что этот музыкант не только уловил дух времени, но и проник в высшую реальность:
«Именно это говорил Чарли Паркер своей игрой: всё хорошо.
Это чувство, которое бывает ранним утром,
Радость отшельника».
Хаос и порядок
Вскоре после триумфа бибопа тандем Паркер-Гиллеспи распался. Братья по разуму в музыке, в жизни они были слишком разными людьми. Паркера смущали надуманность и позерство Гиллеспи. Аккуратный Диззи не мог принять хаоса, в котором существовал Птица. Порядок, точность, чистота – Паркер так тщательно следил за этим в своей музыке, что, казалось, на упорядоченный быт уже не хватало сил.
В 1946-м, отыграв несколько концертов с Гиллеспи в Лос-Анджелесе, Паркер сдал билет до Нью-Йорка, чтобы выручить деньги на наркотики, и в итоге застрял в Калифорнии на несколько месяцев. Лос-анджелесский период закончился попаданием в психиатрическую клинику. С тех пор бывшие друзья виделись редко, хотя в 1952 году записали совместную пластинку Bird And Diz, а в 1953-м играли вместе на уже упоминавшемся концерте в Торонто.
Поразительно, каким заразным оказался героин для многих джазовых музыкантов. Они серьезно думали, что наркотики помогут им стать такими же гениальными, как Птица. Поняв, что его пример соблазняет окружающих, Паркер многократно пытался объяснять им, что героин не имеет никакого отношения к хорошей игре. «Я жертва обстоятельств. Когда ты начинаешь это дело в юности, ты еще не соображаешь», – говорил он. Но джазмены младших поколений – Майлз Дэвис, Джон Колтрейн, Ред Родни, Чет Бейкер, Джек Маклейн и сотни других – не верили кумиру на слово, так что им пришлось научиться всему на собственном горьком опыте.
Иногда Паркер во время студийных сессий был настолько плох, что продюсеру приходилось поддерживать его, чтобы он не упал во время игры. Такова была сессия для лейбла Dial летом 1946-го, на которой, в частности, была записана композиция Lover Man. Позже Паркер досадовал, что эта запись была издана. Как бы его ни заносило, он обычно не позволял наркотикам портить музыку. Но даже эту неудачную запись другой великий джазмен, Чарли Мингус, превозносил как одну из лучших в истории.
Теория струн
В 1949 году Паркер с командой отправился на джазовый фестиваль в Париж, где им устроили королевский прием. При всей популярности, на родине с Птицей обращались попроще. По возвращении он воплотил свою давнюю мечту и записал пластинку со струнным оркестром, Charlie Parker with Strings (1950). Она должна была стать началом большой работы по совмещению джаза и европейской академической музыки. Паркер внимательно изучал Стравинского, Бартока и планировал развиваться именно в этом направлении.
Но над Птицей постепенно сгущались тучи. В 1951-м, после опубликованной в журнале Ebony статьи известного певца Кэба Кэллоуэя о том, как наркомания губит выдающихся джазменов, в обществе поднялся шум по этому поводу. Оживилась и полиция: Паркер и ряд его друзей (Бад Пауэлл, Телониус Монк) были арестованы за хранение наркотиков. У Птицы отобрали лицензию на выступление в нью-йоркских клубах, практически лишив дохода. Как раз в это время тяжело заболела его маленькая дочь При от гражданской жены Чен Берг, с которой он жил в последние годы. На лечение были нужны деньги, Паркер пытался зарабатывать, гастролируя. Его состояние ухудшалось, наркомания и алкоголизм давали о себе знать. После отчаянной просьбы лицензию на выступления ему вернули, но трехлетняя дочь умерла весной 1954-го. Паркер впал в депрессию, дважды пытался покончить с собой, причем один раз диким способом – выпив флакон йода.
Он снова очутился в психиатрической клинике. Когда его выписали, Чарльз выглядел так скверно, что его не пустили в Birdland, клуб, в 1949 году названный в его честь. С женой они уже не жили вместе – Паркер ночевал в гостиничном номере Панноники де Кенингсватер (она же Ника Ротшильд), британской аристократки, покровительствовавшей джазменам. В этом номере он и скончался от сердечного приступа 12 марта 1955 года, сидя перед телевизором, по которому показывали музыкальное шоу братьев Дорси. Прибывшие врачи по внешним признакам определили, что умерший был на шестом десятке. На самом деле Птице было 34.
За год до смерти саксофонист и композитор Пол Дезмонд взял у Паркера интервью. Выслушав дифирамбы в свой адрес, Чарли скромно признался, что он по-прежнему учится играть и в скором времени собирается в Европу, чтобы там продолжать учебу. Трудно себе даже представить, какой была бы сегодня музыка, если бы он не ушел так рано.
Другие материалы:
