Вдохнул морозный воздух и вздрогнул. Эх, надеть бы сейчас поверх рубахи кафтан, недавно привезенный дядей из столицы, но было банально жалко ненароком испортить такую вещь. Не каждый в селе мог позволить себе столь дорогую обновку. И я не мог, но дядя был купцом и после смерти тятьки присматривал за мной, да за сестрами. А хотелось выскочить со двора в кафтане, чтобы девки ахнули, да к ногам моим сразу падать начали. Эх. Висит сейчас в сенях, весь такой красный, с орнаментом заморским, так и манит. Мои мальчишеские думы были грубо прерваны старческим шарканьем. Опять он. И чего ему не сидится у себя в избе? Опять ведь бедного камнями закидает детвора. Я покачал головой и спрыгнул с ветки раскидистого дерева, на котором сидел весь день, размышляя "о вечном", покуда конечно фантазия доставала.
Не хотелось мне встречаться со стариком, поэтому я быстро пересек соседский двор и оказался у своего дома. Покосившийся сарай и добротный дом с просторными сенями – все, что осталось у нас от тятьки. Он сгинул в суровых лесах. Большего я и не ведаю.
- Да брешешь все, не мог он на голове танцевать. Он же старый, – звонкий голос младшей сестры застал меня в дверном проеме.
- Правду говорю. Все уже знают. Одна ты, глупая, не знаешь да мне не веришь, - уверял слегка хрипловатый голос старшей сестры.
- О чем опять спорите, бабы? Заняться больно нечем? Так я найду вам задание, чтобы языки свои не чесали попусту.
А это мой дядя. Пузатый с сединой в бороде и волосах, уважаемый человек в селе. Он теперь глава нашей семьи, своей-то не обзавелся так до сих пор.
Сестры быстро умолкли и убежали в свою комнату, только сарафаны и мелькнули.
- Доброго дня, дядь, - лучезарно улыбнувшись, молвил я.
- А, Сенька, опять весь день маялся? Ух, стыдоба. Вот отец твой мужиком был, а ты что же выбрал себе? Какое будущее? Писерь.
Последнее слово дядька специально выделил с очень неприятным выражением лица, что самому стало стыдно. Но чего стыдиться? Да, я писарь при церкви. А что тут такого? Нормальная профессия. Ну не уродился я воином. Вон, други мои все высокие, да плечистые, а я… ну.. не уродился я.
Дядька постоянно ворчит на меня и сестер. На меня-то понятно, но на них чего кричать? Они у меня красивые. Скоро старшую замуж выдадим и совсем хорошо жить станем.
- Темный ты, дядька, - привычно огрызнулся я и понуро побрел в свой угол.
Холода все подступали. Староста таки испугался за урожай, что всю неделю мужиков да баб гонял по полям, чтобы те работали не покладая рук. А-то ведь никакого праздника Жатвы не будет, покуда урожай весь не выйдет. Мне, как писцу все надобно фиксировать. Слово-то какое подобрал: фиксировать, любо-дорого читать. Так, на чем это я остановился? Ах да, воздух становился все холоднее и холоднее. Уже было ясно, что часть ярицы не спасти. Ох, чую, ждут нас голодные деньки. Только на дядьку вся надежда.
Выпустив кольцо дыма, я отодвинул от лица сигарету и пристально посмотрел на своего собеседника. Арсений производил впечатление интеллигентного молодого человека со слегка затравленным взглядом и всегда поникшими плечами, от чего он казался меньше, чем был на самом деле. В общении с такими людьми легко чувствовать себя выше и смелее, если не сказать высокомернее. Я уже заранее знал, чем закончится его рассказ, но было любопытно услышать все из уст современника тех событий.
- Арсений, вам нечего бояться. Я хочу вам помочь, но как мне это сделать, если слова из вас приходиться вытягивать клешнями? – говорил я тихо, корпусом слегка подавшись вперед, сверля его взглядом.
Сделав глубокий вдох, мой собеседник все же продолжил…
- Да правда это! Вон, у Митьки Косого спроси. У него вся живность подохла.
- А на речке что твориться, видела? Ох, не любит нас Бог, наказывает. Где ж мы так нагрешили?
- Рыбаки рассказывали, будто рыба вся брюхом кверху всплыла. Это что ж, получается, проклял нас кто-то?
Разговоры то там, то сям о делах наших не радужных уже набили оскомину. Я все записывал, так священник наш, отец Вениамин, наказал. «Надобно, чтобы люд простой знал и помнил времена, стало быть, непростые да значимые!» - дословно вспомнил я слова святого отца.
Не только холода да напасти разные накинулись на нас, но еще и народ стал злее. Одно конечно из другого произрастает, но я не очень много думал на этот счет. Как-то все быстро завертелось, а я и не заметил общих настроений на селе. Только от дядьки и узнал, что люд наш затеял. Богом клянусь, знал бы, чем все закончится, убёг бы раньше. Да хоть в ту же столицу.
Небо было серым, как и мое настроение, когда я, наконец, узнал, что все село задумало. Дядька весь прошлый вечер вилы точил. Говорил, пойдем колдуна ловить. Я сначала посмеивался. Ишь, какие грозные. Колдуна они искать вздумали. Совсем неразумные. Понятно, что легче ярмо на одного человека навесить, чем в своих бедах рациональное зерно найти. Не стал я с дядькой спорить, а сразу в церковь потопал. Уж кто, как не отец Вениамин должен народ вразумлять, а-то ведь соседи наши тех же мыслей, что и дядька. Стало быть, подхожу я, значит, к церкви, а там тьма тьмущая народу уже собралось, аж внутрь не пробраться. Однако слышать святого отца это расстояние не мешает. Глотка у отца нашего, который Вениамин, луженая. Да и в церкви самой всегда слышно было хорошо. Что-то там с а-кус-ти-кой. Да, с ней, окаянной. Да и сама церковь наша не чета всяким там маленьким да косым церквушкам, что в разных деревнях на отшибе стоят. Эта-то красавица почти в центре села. Еще мой дед с другами своими ее строил. Самый лучший сруб на нее пошел, священник царский приезжал, благословлял. Окна с мозаикой в человеческий рост. И купол еще, измазанный чем-то желтым в ясный день аж светится. Только сейчас не восхищение вызывает то место, а страх и презрение.
- Я глас Божий. И я говорю вам, что нечисть эту юродивую истребить надобно, тогда и хмарь серая, неурожай да болезни уйдут. Бог любит своих детей! Но детям тоже надобно показать свою любовь к отцу их Всевышнему.
После подобных слов только глухой или шибко тупой не понял бы посыл святого отца. Сельчане, конечно, те еще… уникумы, но даже до них дошло, что колдуна надо найти и… А вот, что делать дальше мнения разделились. С одной стороны жалко человека, мучается – одержимый ведь, очистить его надо песнопениями да святой водой, а с другой – нечистого надо бы и убить тогда и тварь обратно в преисподнюю уйдет. В общем и целом, если собрать по крупицам все, что довелось мне узреть и услыхать, то получается колдун этот – старик тот злосчастный, что шаркает по селу да бормочет всякое непонятное. Нет у него ни семьи, ни друзей, даже соседи его пятой дорогой обходят. Неудивительно, что именно на него пал их «глаз Божий». Тяжко на сердце стало, как увидал его. Сначала непонимание отразилось в его глазах, когда мужичье за руки и за ноги его вытягивать из избы начали, потом он кричать стал. Ох, дыхание так и перехватывало от крика этого, больше на вой похожего. А что я делал, спросите вы? Я только записывал да помалкивал, ибо пусть я и не был с ними согласен, да что сделать мог?
Я все еще пребываю в ужасе от тех событий. Я никогда не забуду его глаза! Он смотрел только на меня. Своими яркими, не смотря на старость тела, глазами он будто хотел прожечь во мне дыру. И хотелось бы не смотреть на него, но я не мог. Мне не давали. Что дядька, что соседка наша, что отец Вениамин – все хотели, чтобы я записал это деяние. И я их понимал. Приедет кто из города властью обремененный и доказывай потом, что от старости подох. Не скрыть. При стольких-то свидетелях не скрыть. Вот и пишу я теперь о бедном старике, которого бесчестные люди в колдовстве обвинили. Пишу и пытаюсь сдерживать слезы.
- Думаете, у меня и в правду был выбор? – спросил Арсений, натолкнувшись на мой осуждающий взгляд.
Я промолчал. Я прекрасно его понимал, и мое якобы осуждение было направлено не на него, а на всю ситуацию в целом. Причина, по которой я все еще разговариваю с этим недочеловеком, предельно проста: мне нужны ответы. Нет, немного не так. МНЕ. НУЖНЫ. ОТВЕТЫ! Кажется, что-то такое отразилось у меня на лице, что заставило беднягу Арсения вздрогнуть. Успокоив расшалившиеся нервишки еще одной сигаретой, я, наконец, откинулся на спинку кресла и кивком головы попросил моего собеседника продолжить его занимательный рассказ.
Будь я посмелее, записал бы правду: что старик не виновен, что селяне с ума сошли да отец Вениамин был больше на беса похож, чем на служителя Господа Бога. Но я банально струсил. Перо дрожало, но выводило красивые буквы, что складывались в отвратительные лживые слова.
Ветер поднялся такой силы, что главная площадь в центре села, прям за церковью, быстро опустела. Торговки сложили все свои товары, блаженные собрали пожитки и посеменили во дворы, скрывшись от глаз.
Очищение огнем. Эти два слова никак не укладывались в моей голове. Ежели вина старика будет доказана, душу его надобно огнем очистить. Но вину еще доказать надо. Всегда есть шанс, что люд добрый одумается да совесть у них проснется.
- Ох и за что мне такое горе? Кто мою кровиночку загубил?
Рыдания и причитания старухи Марьи прерывались крайне грубой бранью:
-Будь проклят этот старый хрыч – колдун проклятый. Убить душегуба! Сварить в огне и …
Дальше сын ейный прижал старуху к груди, и оставшиеся слова заглушила его рубаха.
- Так, а что случилось-то?
- Ой, да кто ж теперь разберет. Была детинка здорова да румяна, а потом раз, и все, – развела руками дородная баба.
- Что все? Ну не томи! – чуть ли не верещала от нетерпения ее товарка.
- Померла девка ее младшенькая. Вся язвами вмиг покрылась. Вчера еще бегала-прыгала, а поутру все.
Дальше слушать было невмоготу. Разговор двух сплетниц проходил у того дома старухи, чей ребенок умер сегодня. Я стоял позади и пытался ухватить мысль за хвост. Это конец. Если до этого и был шанс спасти старика на общем собрании, то теперь всякое обвинение будет смертельным для него. Все на него повесят. И болезнь эту неизвестную тоже. Людской страх он такой. Ни в жизнь не понять, как оно все обернется, если разум страхом объят.
- Я думал, будет суд. Всей душой надеялся на это. Но, - тут голос Арсения дрогнул, и рука вновь потянулась к переносице поправить несуществующие очки.
Я не торопил его, терпеливо ожидая продолжения. За окном уже глубокая ночь и свет ламп отражался в окнах, намекая уже задернуть шторы. Эти русские любят тюли и шторы. Я и сам уже начинаю привыкать к их быту. По крайней мере, британский акцент у меня почти исчез.
- М-мартин, вы мне верите? – вывел меня из задумчивости тихий голос.
- Верю? Во что вы хотите, чтобы я поверил, Арсений?
Мне искренне было любопытно. Неужели за столько лет он все еще испытывает стыд? Ха, это смешно.
- Я не хотел, чтобы все так обернулось. Это толпа…
Моя поднятая рука прервала его тираду. Мне не было дело до его оправданий, я хотел слышать только факты. Но ему это все говорить не стал. Спугну еще. Хоть парню и под тысячу лет, но в душе он все тот же трусливый летописец. Зря он, конечно, начал про толпу задвигать, но не суть. Вдох-выдох, продолжим.
- Прошу вас, Арсений, я хочу услышать про ваши злоключения. Я помогу вам, если вы мне все расскажете, - уже в который раз уговаривал я его собраться с мыслями.
Часто закивав и даже как мне показалось, успокоившись, бывший церковный писарь продолжил.
Костер все разгорался. Крики людей слились с криками старика. Местный люд обвинял его во всех своих грехах. То тут, то там раздавались обидные упреки и оскорбления в сторону несчастного старика, что уже был объят пламенем. Отец Вениамин что-то вещал на латыни или мне только так казалось, ведь слов я не разбирал. Но злой смех вдруг прекратил этот невыносимый гомон. Это смеялся старик. Казалось, он совсем не чувствовал боли. В глазах отражалось пламя. Он смеялся и смотрел прямо на меня. Перо выпало из моих дрожащих пальцев. Я чувствовал, что задыхаюсь, и стал судорожно открывать рот, пытаясь поймать ускользающий воздух из легких. Все прекратилось так же резко, как и началось. Колдун, а теперь и я поверил в это всем сердцем, оторвал от меня свой злой взгляд и повернул голову к старосте и священнику.
- Я вернусь, - выплюнул колдун слова и снова разразился смехом.
Страх будто парализовал всех вокруг. Был слышен только злой смех. Резко поднялся ветер, и стало еще холоднее. Дядька схватил моих сестер за руки и стал уводить с площади. Он и мне что-то кричал, но я в тот момент ничего не слышал, только ветер. Вокруг царил ад. Порывы сильного ветра не давали людям разговаривать, срывая и унося слова. Костер взмыл в небеса, будто масло в него вылили.
Ветер потушил огонь и забрал прах колдуна. Сам видел, как уносились последние песчинки.
На следующий день морозы отступили, и сельский люд радовался, что свершилось благое дело. А мне было совсем не радостно. Руки все тряслись и не только от страха.
- Сенька, паразит эдакий, почему печь не растоплена? – дядька стоял надо мной и верещал дурным голосом. – Ты что же творишь? Хочешь, чтобы мы тут все слегли с хворью какой?
Я вжался в стену и тихонько поскуливал. Не поймет дядька, что огонь мой страх возбуждает теперь. Я все еще вижу его глаза и слышу его голос, что будто шелест ветра. «Я буду жить вечно!» - шептал он мне.
Забывшись неспокойным сном, я уже не увидел, как сестры споро готовили ужин, а дядька разжигал печь, бурча себе под нос бранные слова, иногда косо глядя на меня.
Долго я тогда сидел в избе. Уже и не помню, сколько точно дней. Но только хотел выйти, как дверь не поддалась. Думал, может дядька запер, чтобы чего с собой не сделал. Он меня за блаженного уже начал принимать. И лишь вечером, как девки с гулянок вернулись, узнал, что священник наш слег уже давненько. Говорили, слышит он всякое, что ветер с ним разговаривает. Тут-то я не на шутку напугался. Я ведь тоже слышал шепот, стоило только на улице оказаться. Разозлившись на самого себя, решил страх свой побороть да в церковь сходить, отца Вениамина проведать, что в каморке в этой церкви и жил.
Идти было тяжко. Ветер старался проникнуть за шиворот, добраться до ушей, которые я прикрывал воротником кафтана. Того самого красного кафтана, что дядька мне с ярмарки столичной привез. Как будто это было давно. Тогда меня занимала только красивая обновка. Теперь это просто тряпка, даже от ветра спасти не способная. «Я буду жить вечно, вечно!»
Уже у самих церковных ступеней меня скрутило от страха. Ветер шептал, пел, ворчал. Он, колдун, смеялся надо мной. Я все же как-то смог на карачках практически вползти в церковь в надежде, что призрак колдуна от меня отстанет. Тщетно, в самой церквушке ветер был слышен еще лучше. Акустика, чтоб ее так и разэтак.
Ответом мне было лишь эхо и шепот: «…служить мне вечно…»
Тряхнув головой, я побрел к алтарю, там за ним была незаметная низенькая дверка, что вела в келью.
Седые волосы, спутанная седая борода и глаза, расширенные от ужаса с еще не угасшим огоньком жизни. Как все это увидал, так и плюхнулся на пятую точку, отползая в бессмысленной попытке скрыться от ужасной картины, что предстала передо мной. Наш сельский врач потом еще говорил, что осматривая тело святого отца, нашел глубокие царапины на шее и ушах, а под ногтями пальцев рук запекшуюся кровь, будто он сам себя ранил. Я-то знал – это чтобы не слышать. Глупец, какой же глупец. Мы все глупцы. Был этот старик колдуном или нет, уже неважно. Как и неважно было ли на село наведено проклятие до всего, что произошло. Теперь это все не имеет никакого значения. Он вернулся и забрал священника. И меня он тоже заберет. Я был уверен, что в его черном списке будем мы все и я не исключение. Сведет с ума и утащит в преисподнюю, где мне и место. Но время шло, а колдун все не давал о себе знать, пока не минул год со смерти отца Вениамина. Я продолжал работать песцом при церкви, и надо мной уже был другой священник (прислали из столицы). Сухонький старичок с улыбкой встречал прихожан и был добродушным и одухотворенным. Я даже немного приободрился. Говорил себе, что все действительно закончилось. Шепот ветра почти не был слышен, да и молился я часто, что тоже помогало, отчасти.
Но вот этот день настал. Годовщина смерти священника. Я собирался в церковь спозаранку, накинул на плечи сюртук и потянулся к двери. Она не поддавалась, а за ней был слышен вой. Вой, свист и шелест, а посреди этой какофонии – шепот.
«Я буду жить вечно! А ты будешь служить мне вечно! ВЕЧНО!»
Из горла раздался дикий крик. Сестренки мигом прибежали и начали меня успокаивать. Привыкли видать уже к моим чудачествам. Не было и тени гнева или упрека, только жалость. Я был рад и этому. Одни они у меня остались. Пока старшая заваривала травы для успокоительного отвара, младшая укрывала меня вторым одеялом и что-то щебетала на своем, женском. Вскоре я забылся тревожным сном и проспал все самое интересное. О чем, конечно, не жалею.
Годовщина смерти священника. А теперь еще и годовщина смерти двенадцати сельчан. Пока я спал, поднялся сильный ветер, и в центр села, будто с небес, спустился смерч на то самое место, где мы сожгли колдуна. Многие клялись, что видели призрачное лицо внутри завихрений. И это лицо обрело сначала тело и ноги и направило стопы в сторону реки, не трогая избы и лавки торговцев. Дойдя до воды, оно обрело и руки, коими и перевернуло лодчонку с рыбаками, что отправились с раннего утра на промысел свой. Местный люд с пристани кричал, даже пытался им помочь, но тщетно. Ветер сбрасывал несчастных рыбарей обратно в воду. Свист, шёпот, крик, смех и плач. Плач тех, кто потерял в тот день кормильцев да возлюбленных. Обо всем этом я узнал от дядьки. Судорожно записываю все злоключения моего села. Не могу не писать. Теперь уже не люди меня заставляют, не старосте со священником нужна эта писанина. Нет, этого хочет ОН. Только отложив перо и очередной лист грубоватой серой бумаги, меня отпускают видения. Я больше не вижу и не слышу его. Но это ненадолго. Я знаю, что он вернется вновь, через год.
Страшно, когда твоя семья погибает. Я уже потерял мать, что не выдержала родов младшей сестры и померла от родильной горячки, отца, который сгинул в лесу – дикий зверь задрал, а теперь вот дядька помер. Я пытался его остановить. Иногда вспоминая тот день. Ветер вновь не выпускал меня из дома. Но лишь меня.
- Уйди, паршивец! Чего встал?
Дядька грубо оттолкнул меня от двери и спокойно вышел в сени. Я хотел его остановить, но голос мой вмиг пропал, а конечности налились тяжестью. Так я и стоял, скрючившись и тихо всхлипывая. Это было спустя еще два года, когда уже загадочно умер староста и жинка его, да и еще много кто тогда помер. Дядю мы с сестрицами так и не дождались…
Смерть сестер я не застал. Сбежал из села, дабы себя спасти да от них зло отвести. Да кому я вру? Я только себя спасти и хотел.
Три часа ночи – время для разгула нечисти. По крайней мере, так говорят. Мой собеседник Арсений почти закончил свой рассказ, но мои опасения все еще не развеял. Колдун. Неужели тот самый?
Повозившись в кресле, Арсений явно хотел уже покинуть мое общество, но страх его не отпускал. Страх и надежда, что есть человек готовый помочь ему и спасти от гнева колдуна. Он и не догадывался, что мне плевать на его слезы. Мне с бесами не по пути. А он самый что ни наесть настоящий бес. Люди сотнями лет не живут, а значит передо мной в удобном мягком кресле сидит нечисть. Колдун с ним явно что-то сделал. А теперь мне надо что-то сделать, но сначала, я должен услышать главное. Кто такой этот колдун.
Пригубив вино из длинного хрустального бокала, мой собеседник грустно улыбнулся, но поймав мой вопросительный взгляд, охотно пояснил:
- А я ведь пытался избавиться от голосов с помощью выпивки. Хах, ничего не вышло, но так хоть сельчане стали считать меня простым выпивохой, а не одержимым, - он тяжело вздохнул и продолжил: - Вино слегка притупляло чувства, но его смех и шепот я продолжал слышать, особенно в день годовщины, когда кто-то умирал. Они все умерли. Все село вымерло, а я остался. Мне никто не верил.
- Есть догадки, почему колдун оставил вас в живых, а остальных нет? – задал я закономерный вопрос.
- Жалость? Сначала я думал, что это она. Но потом, - его голос стал тише. – Но потом, я осознал, что колдуну нужно жить. Он желал, чтобы его помнили, иначе он сгинет уже навсегда.
- Поэтому вы писали всякую беллетристику про него? – грешен, не сдержал я нетерпение в голосе, не сдержал.
Арсений поднял на меня свои голубые глаза и чуть ли не плача прокричал:
- У меня не было выбора! Он шептал мне, что я должен писать про него, что я слуга его навечно. Вы понимаете? У меня не было выбора. Да, я давно его не слышал, но ведь он обязательно придет за мной. Никому, слышите, никому не скрыться от него и от ветра его!
- Но вы хотя бы пытались найти информацию по этому колдуну? Кто он, откуда взялся? Где обитает?
Ответов я не услышал. Похоже он сдулся. Высказался, наконец, и сломался.
Голова его опустилась. Руки обхватили ее и притянули к коленям. Он выглядел очень жалким и беспомощным. Я неторопливо взял свой бокал и закурил, не знаю уже которую за сегодняшний день, сигарету. Плохая привычка, надо бросать.
Мартин шел нетвёрдой походкой к своему автомобилю, припаркованному у ресторана. Долгое сидение в одной позе давало о себе знать. Этот долгий день вплотную подошел к своему завершению, как и очередная миссия. Сколько же еще на свете чудных существ мне придётся найти? А этот старый колдун… Сколько еще раз мы встретимся и сохраним ли тот же нейтралитет?
Светало. Петербург в это время года только по утрам выглядел таким красивым и загадочным. Плотный туман окутывал город, виднелись лишь кроны деревьев да шпили церквей. Красиво. Запахнув парку на груди, я еще немного постоял, наслаждаясь тишиной, после чего сел в машину.
- От ветра не скрыться. Никому из нас не скрыться, не так ли, мистер Блэк?
Смех и шелест были мне ответом.