Однажды перед наступлением нового года эры Дзисе четверо друзей собрались в бане фуроси, чтобы снять усталость прошедшего дня и смыть грехи прошедшего года. Один из них, по имени Такамасу Хирамон, был составителем календарей и любил, как говорится, время от времени украсить свое кимоно гербами клана Фудзивара, то есть выпить. Другой служил церемониймейстером у князя Такэда и звался Оити Миноноскэ. Он тоже был мастер полюбоваться ранней весной, как пролетают белые журавли над проливом Саругасима, -- то есть опять же выпить. Третий из приятелей был знаменитый борец-сумотори по имени Сумияма Синдзэн и, как все борцы, всегда находился в готовности омочить рукав, а то и оба первой росой с листьев пятисотлетней криптомерии -- проще говоря, выпить как следует. Четвертый подвизался на сцене театра. Но под псевдонимом Таканака Сэндзабуро он тоже частенько после представления позволял себе понаблюдать восход полной луны из зарослей молодого бамбука, что опять-таки означает пригубить чарку.

Распарившись в бочках с горячей водой, друзья решили предаться общему для всех пороку. Молодой Такамасу предложил выпить трижды по три чарки нагретого сакэ.

– Холостому мужчине доступны все развлечения, – сказал он. – Но даже и ему вечерами становится тоскливо без жены. Сегодня я твердо намерен заключить брачный контракт с госпожой Хидаримару, что живет за Восточным храмом, и поэтому должен быть трезв и почтителен.

– Нет! – вскричал великан Синдзэн. – Не три, а девять раз по три чарки следует нам выпить перед тем, как начну я готовиться к состязаниям в Киото, потому что с завтрашнего дня мой сэнсэй воспретил мне даже проходить мимо питейных заведений.

Молодые повесы решили уважить знаменитого борца и последовали его предложению. После двадцать седьмой чарки, когда составитель календарей уткнулся носом в миску с соевым соусом, церемониймейстер Оити вспомнил, что кому-то из пирующих надо отправляться в Киото.
Отчего-то решили, что это именно Такамасу. Бедного составителя календарей погрузили в проходящую в нужном направлении повозку, заплатили вознице и растолковали ему, что избранница Такамасу живет за Восточным храмом.

И вот, вместо того чтобы пойти к возлюбленной, живущей в родном Эдо, несчастный отправился в Киото, где, разумеется, тоже был Восточный храм!

Очнулся Такамасу вроде бы в доме госпожи Хидаримару – те же циновки, та же ниша в стене, те же полки с изображениями Эбису и Дайкоку. Только женщина была другая - шея длинная, стройная, разрез глаз четкий, линия волос надо лбом естественна и красива, зубы не вычернены, как полагается замужней женщине. На ней три платья с короткими рукавами из двойного черного шелка с пурпурной каймой по подолу, изнутри просвечивает вышитый золотом герб. Звать ее Идуми-сан.

Увидел Такамасу красавицу – и сразу влюбился! Ей, по всему видать, тоже понравился славный юноша, потому что она, схватив кисть и тушечницу, тут же начертала на своем левом рукаве стихотворение:

Хотелось бы мне,

Сидя у зеркала,

Увидеть, как в тумане,

Где закончится путь мой,

Затерявшийся в вечерней росе!

Трудно застать врасплох составителя календарей. Такамасу немедленно снял башмак, вытащил стельку из рисовой бумаги и сразу же сочинил "ответную песню":

Хотелось бы мне

Спросить у ясеня

Или у старой сосны на горе,

Где живет та,

Которую назову единственной!

После этого, разумеется, другие объяснения в любви стали излишними. Но не успели влюбленные, как говорится, и ног переплести, как входная дверь отъехала в сторону и на пороге появился суженый госпожи Идуми прославленный самурай Ипорито-но-Суке. Увидев любимую в объятиях другого, он закрыл лицо рукавом, прошел в угол и, достав из футляра нож длиной в четыре сяку, сделал себе сеппуку.

Кровь хлынула на белые циновки, и несчастному Такамасу не оставалось ничего другого, как вытащить из ножен катану и обезглавить благородного самурая, чтобы облегчить его страдания. Идуми-сан при виде безголового тела вскрикнула, но сразу же взяла себя в руки, согрела сакэ, сменила икебану в нише, вытащила из окоченевших рук мертвого Ипорито-но-Суке нож длиной в четыре сяку и последовала за ним, сохраняя верность данному некогда обещанию. Такамасу Хирамон, рыдая, снес голову и ей. Сам же он, сложив предварительно предсмертную танку, закатал кимоно и тоже вонзил смертоносное лезвие в живот.

Узнав об этом, в далеком Эдо его суженая, госпожа Хидаримару, совершила богатые приношения в храм Аматэрасу, раздала служанкам свои праздничные одежды с широкими китайскими поясами на лимонного цвета подкладке, после чего велела позвать своего престарелого дядю, чтобы он помог и ей расстаться с опостылевшей жизнью.

Вскоре печальная весть дошла и до императорских покоев. Государь тут же переменил наряд, надел простой охотничий кафтан, трижды прочитал вслух стихотворение "Персик и слива молчат...", призвал к себе канцлера Фудзимори Каматари и через него даровал оставшимся трем
участникам роковой попойки высокую честь добровольно расстаться с жизнью.

Оити Миноноскэ, Сумияма Синдзэн и Таканака Сэндзабуро, не дрогнув, выслушали повеление государя и на третий день весны, выпив двадцать семь раз по три чарки сакэ, выполнили его со всеми полагающимися подробностями. Всех семерых похоронили на одном кладбище у подножия горы Муругаяма, где лепестки алой сливы каждый год осыпаются на гранитные плиты. С тех пор туда частенько приходят несчастные влюбленные пары, чтобы совершить ритуальное двойное самоубийство...

Хребтарий:
Гляжу на вас, милорд, и удивляюсь.
Какая мощь, способности какие!
Никак сего мой разум не вместит.
Вы прямо древний Кавтирант-воитель!

Крестополк:
Не льсти, Хребтарий, много я пожиже.
Не льсти напрасно: я ведь человек
Совсем простой, как ты; коль нет сраженья —
Ты приходи ко мне хоть в ночь-полночь.
Увидишь, пью я джин – и ты садись.
Овсянку ль ем – разделим и овсянку,
Ростбиф окровавленный, пунш и эль…
Но коли трубы к бою призывают —
Тогда – того! И у меня – ни-ни!

Хребтарий:
А что «того» и что «ни-ни», милорд?

Крестополк:
Постой же, объясню тебе наглядно,
В чем именно искусство полководца
Заключено; допустим, эта миска
Пусть означает Дунсинанский холм,
А эти клубни земляные – войско.
Вот – полководец. Где он должен быть,
Когда придет о приступе известье?

Хребтарий:
По-моему, ему бы на холме
Не худо б отсидеться, право слово…

Крестополк:
Нет, впереди и на лихом коне!
Чтоб видели и ведали солдаты,
Что с ними вождь и дух его высок!
Но вот начался бой. Где быть вождю?

Хребтарий:
Да впереди же, как вы и сказали!

Крестополк:
Нет, вот теперь как раз ему и время
Взойти на холм, чтоб поле обозреть,
Увидеть битву разом; там ввести
Пехоту для прорыва иль послать
Для подкрепленья конные отряды.
Но вот играет музыка победы.
Враг, поражен, бежит, бежит, бежит!
Где место полководца?

Хребтарий:
На холме!
Чай, без него погоня обойдется!

Крестополк:
Нет, впереди и на лихом коне!
И на плечах врага – в его столицу!

Хребтарий:
О горе! Не понять мне никогда
Науки побеждать; недаром я
Уж столько лет – а все оруженосец.
Пойду слегка утешусь: леди Анна
Давно меня настойчиво просила,
Чтоб я подробно объяснил устройство
Орудия неслыханного свойства…

- Человек - не скотина, мечту мечтать должен.

- Жаль, сэр брат, что прослушали вы рассказ доброго сэра Лю о его вере, именуемой Дзынь! О, какой удивительной дорогой пошли любомудры Чайной Страны! Они усматривают во всем лишь два начала: Сунь и Вынь, первое из которых обозначает совершенную наполненность, а второе - совершенную же пустоту... Непостижимо!

– Жизнь дается человеку один раз, и ту ему по–человечески прожить не дают…

А вообще - тысячи их. Самое мое любимое юмористическое фэнтези.