Очередная гениальная идея, теперь уже от Николая де Бея, который работал в Нидерландах. Он напомнил герцогу [видимо, идею Брюггемана, который озвучивал ее шаху на аудиенции] о направлении морем в Персию военспецов, которые бы подготовили 10-15 тыс солдат. Посланного с этим заданием полковника Амандта обманули голландцы, когда он пытался зафрахтовать корабль в Ормуз. Шкипера-кидалу потом арестуют в Глюкштадте, но Фридриха стали напрягать неудачи и постоянные убытки, он предпочел не ввязываться в новые авантюры.

Де Бей же рапортовал, что завербовал достаточно офицеров, некоторые даже готовы ехать за свой счет. Последних представлял подполковник Ройснер. Ему требовался лишь «паспорт» [рекомендации к властям] на проезд через Польшу в Персию. Подполу предлагали дождаться возвращения послов, но тот продолжал в июне 1637 г. настаивать на немедленном отбытии. На личной аудиенции он также просил паспорт в Россию. Герцог смирился, и дал своё согласие. Ройснер застрял в Москве до апреля 1638 г. по неизвестным причинам. Именно его встретила в Астрахани возвращавшаяся делегация, и отговорила ехать дальше.

Николай де Бей по совместительству являлся и польским агентом в Нидерландах. Он сообщил герцогу о Станиславе Конецпольском, который получил королевскую привилегию на торговлю шелком из Мингрелии и Персии через Гданьск и Черное море. Он планировал привлечь голландских купцов. Преимуществом польского плана было отсутствие денежных обязательств перед шведами и русскими; Речь Посполита от можа до можа, казаки защитят от турок, а король обеспечит охрану кораблей. Де Бей был уверен в успехе и запрашивал аккредитацию. Подвели казаки, и польская компания столкнулась с такими трудностями, «что ни в коем случае не могла быть реализована».

Бог с ним с паном Конецпольским, Фридриху написал сам король Владислав IV. Он слышал, что купцы часто ездят из земель герцога через Россию в Персию. Фридрих осторожно сообщал, что торговля с Персией пока не ведется и обещать ничего не могу, пока не получал сведений. Между Польшей и Россией недавно была война, и король решил действовать окольным путём. От Польши собралась внушительная делегация в 200 человек во главе с Теофилом Шёнбергом. В задачи входили и политические переговоры, склонить шаха к союзу против султана.

Россию обойти не смогли (см. карту), и царь задержал поляков на полгода, требовал сокращения делегации до 25 человек, иначе не разрешал проехать. Кстати Олеарий встречал какого-то поляка в Астрахани, еще на пути туда; Романчуков по секрету разболтал, что посол едет к шаху через Стамбул и задержан в городе по приказу царя. Правда, послом этим был монах Иоганн де Лукка, «недостойный проповедник» [католик]. А вот Шёнберга встретили уже в Персии и на обратном пути через Дагестан. Где его порешили буйнаки, спаслось лишь трое слуг, которых персы приютили в Дербенте. Позже их заберёт в Москву очередной русский посол.

Брюггеман хотел использовать поляков в своих интересах. В дальнейшем он запрашивал аккредитацию на ведение переговоров в Данциге, где хотел предложить Польше долю в Компании. А пока использовал их интерес в качестве давления на царя, хотя и поумерил пыл:

теперь, когда его царское величество... не позволил себя соблазнить, не последовал справедливости христианского обычая и не подумал о собственном достоинстве, то надо сказать ему прямо в глаза, что его упрямство непременно приведет к тому, что эта торговля будет вестись через Польшу и в других местах.

Чет забежали впёред. Итак, в Москве гольштинцы провели две встречи, и еще раз Брюггеман лично встретился с боярами. Тут он нарушил инструкцию герцога не вступать в новые переговоры, если в Персии дело не выгорит. Брюггеман обещал выплатить 600 тыс одним платежом за право прохода. А что он еще обещал, по своему «экстра мандату», уже никто не узнает, но русские снова купились. Обменялись ратификациями и уверили «твердо содержать все условия, прежде с ними, послами, учиненные» в 1636 г., и даже внесли в них поправку, что шах дал согласие на торговлю, и персидский посол Имамкули-султан направлен для заключения окончательного соглашения. Также подали жалобу на дьяка Назара Чистого, «взявшего у них, послов, запону [взятку] в 2 тыс рублей безденежно».

Перс отбыл из Москвы раньше, гольштинцы выехали 15 марта 1639 г., а затем - три дня спустя - русский посол Петр Образцов с подъячим Зяблым, который уже бывал у немцев с Нероновым два года назад. Им было поручено в т.ч. получить обещанные деньги.

О настроении в посольстве говорит странный факт из преждевременного отъезда фон Ухтерица. Того Брюггемана не хотел отпускать, по причине соблюдения секретности, и потребовал передать ему все письма. Ухтерица, как дворянина, это задело и он посоветовался с Крузиусом. Тот предложил подготовить два вида писем, настоящие и для выдачи. Ухтериц убедил Брюггемана в целях конспирации передать письма уже за Москвой. Пока слуга мотался туда-сюда, немца уже и след простыл. Брюггеман понял, что его перехитрили и «стал еще несноснее, чем прежде, но не мог высказать истинной причины». Потом, уже под Ревелем, сбежал в Готторп секретарь посольства.

Гольштинцы прибыли с отчетом в Готторп только 1 августа 1639 г., спустя 3 года и 9 месяцев после отбытия. To be continued...

Из состава делегации уволились пятеро, в т.ч. фон Мандельсло, который поедет дальше в Индию по заданию герцога (его книгу будут издавать вместе с Олеарием в XVII веке). Чуть позже к путникам присоединились Алексей Романчуков и персидский посол в Европу Имамкули-султан. 6 января 1638 г. с лошади упал Брюггеман «на совершенно ровном поле», сломал руку и «на целый день как бы лишился рассудка». Обратно ехали через Гилян, где видели «шелковые деревья» [тутовник, его листья поедают личинки шелкопряда]. 14 февраля Романчуков решил поздравить Брюггемана с днем рождения стрельбой, на что немцы окопались вокруг багажа и «устроили бруствер». У горы Бешбармаг видели фонтаны «земляного масла», нефти.

Обратно двигались шустрее, считай, в два раза - уже в апреле пересекали нейтральный Дагестан. Там было неспокойно, местные пытались заманить в ловушки. Однажды Романчуков не выдержал, схватил за руку гонца от шемхала: «Cкажи твоему шавкалу, что мы пойдем той дорогой, которая нам угодна будет; он, правда, может справиться с нами, так как нас всего горсть, но царь, для которого важны дела обоих посольств, не оставит этого неотмщенным». Кумыки не осмелились напасть. Цитата подтверждает жалкое состояние посольства: «о нас ходят слухи, будто при нас очень много товаров и даже несколько сот тысяч денег». Поистрепались; на вооружении имели всего 52 мушкета и 19 пар пистолетов, 6 пушек.

Хотя Брюггеман не унывал, на приеме у шамхала заявил: «Мы ежегодно будем посещать эту страну, привозя богатые товары; теперь мы лишь готовили дорогу, что шах Сефи велел подтвердить своему послу». Впрочем, эта ложь оправдана безопасностью его людей. Когда прибыли в Терки 20 мая, то радовались «обществу русских, к которым мы давно привыкли. Нам казалось, что мы уже в отечестве своем». В Астрахани, куда прибыли 14 июня, и правда встретили земляка: Шумахер предоставил провиант, который заготовил представитель Компании в Москве Давид Рутц. Брюггеман хотел было оставить делегацию и налегке двинуться в Москву, но его отговорил Романчуков. После чего Алексей оставил немцев. Говорят, будто в Нижнем он получил письма с обстановкой в Москве, узнал, что его ждёт опала. Алексей Романчуков предпочел принять яд и умереть. Эх, не довели тебя до добра эти ляхи...

25 июля в Астрахани был немец Андрей Рейснер, он ехал в Персию от герцога. Брюггеман переговорил с ним, и Рейснер отложил поездку и сопровождал делегацию. Видимо, от него узнали первые сведения, из Москвы он сразу поехал в Гольштейн. А пока в Гамбурге, в среде купцов, был ажиотаж, будто с шахом всё решено, и вообще, «он предпочитает, чтобы нераскупленные англичанами и голландцами товары приобретали гольштинцы». В 1637 г. Готторп писал шведам, что обо всем договорились, и хотел уточнения соглашения в Галле. По приказу Оксеншерны гамбургский резидент Сальвиус затягивал ответ. Молчали и другие шведские представители, а вот про голландскую крепость в Ингерманландии доходили подтверждающие слухи. Письма Фридриха игнорировались, так что герцогу пришлось отправлять посланника Томаса Хауга в Стокгольм в декабре 1638 г.

Тем временем в Астрахани стрельцы привезли двух ногайских девочек, 10 и 7 лет, которых отбили у татар из рабства. Брюггеман выкупил их за 25 и 16 талеров. Деньги немалые, гребцу заплатили 12 талеров за работу от Астрахани до Казани. Для путешествия вверх по Волге закупили, помимо предоставленных русскими, ещё две лодки, по 12 сажень [= 22 м] длиной и 2.5 сажени [= 4.5 м] в ширину, на каждой 30 гребцов; сами лодки стоили до 600 талеров. Девочек потом отдали в услужение супруге герцога, и крестили в лютеранство в торжественной придворной обстановке в 1642 г. Делегация отбыла из Астрахани 7 сентября 1638 г. и успела добраться до Казани 8 ноября, прежде чем река замерзла. Переждали, пока уляжется погода, и на санях выехали 13 декабря.

2 января 1639 г. были в Москве; путешествие туда-обратно заняло 2.5 года. To be continued...

...В общем, индийцы взяли в осаду здание немецкого посольства. Вели обстрел «бойко и метко», легкими луками и длинными персидскими ружьями, на удобной позиции из ограды лежавшего вокруг сада. Немцы же не успели подготовить брустверов, и «падали одни за другими». Армяне, жившие напротив, «проливали обильные слезы не менее того, как люди наши проливали свою кровь». Готторпцы покинули здание и заперлись во дворе, индийцы ворвались в помещение и «растащили всё, что только нашли». После чего не прекратили беспредел, полезли в соседний дом и угрожали всему посольскому кварталу... Армяне наконец пробили дыру в стене и укрыли у себя немцев. Индийцев остановил угрозой применения силы только персидский «маршал» с сотнями солдат и «целой половиной города» добровольцев. Шах хотел было индийскому послу голову снести, да отговорил его «канцлер», дело ведь международное, а любые посланники наши гости и судить их могут только «собственные государи».

«Великое несчастье» обошлось 5 убитыми и 10 ранеными, индийцев легло наглухо 24, «а раненых еще больше». Из вещей остались только разбитые бочонки и «несколько копченых языков, колбас и окороков, которые узбеки, будучи магометанами, считали нечистыми». Ущерб оценили в 4 тыс талеров, которые шах обещал компенсировать, но в дальнейшем угаре было не до этого. Олеария вновь не допустили к прямым переговорам, поэтому он описывает обмены подарками, пиры и совместные с шахом выезды на охоту. К декабрю 1637 г. переговоры были завершены. Олеарий оценивает их итоги неутешительно, «шах.. до такой степени сердит был на Бругмана... если б только не хотел щадить герцога голштинского... то непременно велел бы отрубить голову посланнику Бругману».

Один из членов делегации, Лион Бернольди, попался на связях с голландцами, и скрывался у шаха. Брюггеман собрал отряд, чтобы выкрасть того из дворца, но ворота вовремя закрыли. В другой раз, Брюггеман не позволил забрать в шахский гарем «любезную» армянского переводчика Шуана. Все это автор книги оценивает отрицательно, и без покровительства персидского «канцлера, едва ли бы этот посланник, а может быть и все мы, выехали живые из Персии». Купец действовал напористо, в лучших традициях бремени белого человека, и по мнению Кикзее, считал персов отсталым народом. Отчасти это объясняется характером сделанного шаху предложения, в котором торговля отошла на второй план.

Итак, на публичной аудиенции шаху поднесли остатки запасенных подарков, извиняясь двумя кораблекрушениями и нападением индийцев, в частности, вручили несколько сабель, которые якобы предки герцога отбили у турок. На тайной встрече шах намёк оценил, и заявил о готовности выслушать план борьбы с турецким султаном. Фридрих мнил себя защитником Империи и всего христианства, и соглашался, что ослабить турок без союза с Персией затруднительно. Опорой османского могущества считали деньги, а важным источником их получения - торговый маршрут из Рея в Алеппо. Стал-быть, надо закрыть границу, ничего туркам не продавать и не закупать.

Для компенсации убытков Персии предложили перенаправить торговлю через Каспий на север [напоминает механики из Europa Universalis IV]. Серьезность намерений Фридриха доказывало, что герцог уже потратил кучу денег и получил разрешение русского царя. Отныне все караваны из Индии и Китая должны ходить к каспийскому порту [который, правда, еще предстоит построить] и перегружаться на корабли герцога. Косвенно это ударит по испанским [и португальским] перевозкам из Гоа через Красное море в Турцию, что «несоменно привело бы к полезной дружбе» между шахом Сефи и королем Филиппом IV. Поймут свою выгоду и татарский хан [могол] с китайским императором. В итоге турки будут вынуждены закупать товары и платить пошлины в Персии, их города опустеют, и султану будет не на что нанимать солдат.

И пока султан будет пребывать в смятении и страхе, мы [европейцы и персы] ударим «со всех сторон на воде и суше... так, чтобы султан не знал куда обратиться в первую очередь». Когда император Фердинанд III и король Польши Владислав IV поведут наступление через Венгрию, Трансильванию, Подолию и Валахию, то король Испании Филипп IV не удержится от нападения на турок в Барбарии [Алжир и Тунис]. Силы герцога в коалиции с королями Дании, Швеции и Англии высадятся в Сирии для захвата Алеппо и порта Александретты. Франки на чужие территории не претендуют и вернут их шаху, кроме тех, что были отняты у Римской империи и христианства [реально будто ААР по Европе пишу].

Отличный план, жаль, что пиздёж. Вообще удивительно, как такое можно было предлагать в условиях все ёще продолжающейся Тридцатилетней войны. Правда, она пока не пришла в герцогство, Фридрих умело маневрировал; поэтому Готторп и притягивал беженцев из Германии, в т.ч. самого Олеария, который родом из Саксонии. То, что персам оно было приятно слышать, понятно - уже второе десятилетие пылало оттоманско-сефевидское приграничье. Неужели рассчитывали, что купятся и уже не глядя согласятся на предоставление торговых привилегий?

Гольштинцы хотели особую экономическую зону в Азербайджане, и размещения там своей крепости, на берегу Куры либо Аракса. И требовали изгнания голландцев из Персии. Прежде всего, они торгуют с турками. Срывали переговоры в Москве, сулили татарам награду за головы немцев и вообще, приносят только вред шаху и христианам... В этот момент даже Филипп Крузиус осознал, что Брюггемана занесло. Даже не говоря о крестовом походе, к которому персы очевидно отнесутся с подозрением, ведь прежние союзы шаха с Европой не соблюдались. Голландцы уже плотно обосновались в Персии, и обогащали шаха здесь и сейчас, а не в фантазиях купца.

Оверсхи сообщал в Амстердам, что прежде респектабельная репутация Брюггемана падала всё ниже. Якобы он представился послом трёх христианских королей, а потом стал говорить, что простой купец. Тем не менее, голландец предложил поднять закупные цены на шёлк в два раза на ближайшие три-четыре года. Брюггеману было нечем крыть, он лишь язвил, что переплата по итогу окажется в карманах турков. Шах Сефи проявил благоразумие, не стал ничего подписывать, но отправил с гольштинцами своего посланника в Европу, якобы с полномочиями заключения договора. Голландцы убедились, что угроза мнимая; следующий отчет был отправлен лишь в августе 1638 г., в котором отмечали, что шах сам не понял, зачем вообще приезжали немцы.

Гольштинцы бесславно покинули Исфахан 21 декабря 1637 г. To be continued...

А вот с Родионом Горбатовым, «приставом» [ = сопровождающим по России снабженцем] вышла ссора. Брюггеман «зачастую называл его блядиным сыном, собакою и другими подобными титулами». Как бы не хотелось Олеарию, что бы астраханский воевода заявил протест, но реакции на жалобу Родиона не последовало. В городе также повидались с земляками: Иоганном Шумахером, который управлял складом, созданным для снабжения делегации и Яковом Ботманом, местным виноделом, некогда обучавшимся при дворе герцога.

Романчуков отбыл первым, 10 октября отправились гольштинцы. Попав в густой туман, Брюггеман таки выстрелил из пушки, чем вызвал неудовольствие русских: «такая охота пострелять, то пусть взялись бы за казаков, которые ждут нас в море». Однако в море поджидала другая опасность: полномочия лоцмана кончились, немецкие карты были бесполезны. Какой-то стрелецкий полковник набивался в проводники, но без «посула [взятки] сейчас же поднял паруса и уехал». Встреченный персидский купец оказался полезнее, повёл немцев вдоль берега и по компасу. Около Терков казаки решились напасть, но нарвались на конвой стрельцов и татарского мурзы Мусала. Россия закончилась.

А затем «гирканский Нептун начал играть ту же трагедию». Как и предупреждали персы, морские волны в первую же бурю легчайше преодолели низкие борта. Корабль отнесло от берега, еле смогли приблизиться обратно (по карте видно дугу вокруг Дербента). Бросили якорь, и снесли часть груза на берег. Свежая буря добила облегченное судно: сломала мачты, оторвала якоря, «Фридрих» стал черпать воду с обоих бортов. Бывший на берегу Брюггеман махал шпагой, вынуждая матросов отплыть на лодках к тонущим, из-за погоды это было невозможно. Шкиперы упиралась до последнего, пока наконец Олеарий не дал поручительство, что их не уволят, как бесполезных на суше. Корабль посадили на мель, Брюггеман одобрил решение.

Разместились в Ниазабаде, разобрали бедолагу Фридриха на дрова, наместник Шахевирди-султан прислал еду. И впервые поссорились с персами: якобы Брюггеман не принял в подарок лошадь, чем оскорбил местных, и усугубил отсутствием ответного подарка. Шемаханский хан прислал мехемандара [= проводника], но в деревне проторчали 5 недель. Олеарий предполагал, что ждали решения шаха. Брюггеман решил поставить пушки на лафеты, и требовал у персов лучших бревён; они предупреждали, что тогда не хватит дерева на постройку корабля. Посол якобы проявил высокомерие: «с этим народом нужно всегда так поступать; чего они добровольно не дают, то нужно брать насильно». Народ же перехитрил строптивца, когда прислал недостаточное количество подвод, и лафеты пришлось оставить на месте.

25 декабря 1636 г. были в Шемахе. Персы «при возврате истраченных на пропитание денег не оказались столь милостивыми, как мы ожидали» и Брюггеман отказался от провожающих. Затем местные бросили несколько пушек, слишком тяжелых для лошадей, и посол разразился гневной тирадой, «велел сказать хану, что он либо получит его голову, либо потеряет свою собственную». Какие отчаянные слова; настроение было не лучшим: «c тоскою подумали... о злой судьбе, которую ежедневно можно ожидать в столь диких местах от нехристей». [Еще и Ловягин бросил переводить подряд, перехожу на архаичный стиль Барсова].

За это время проявился нрав властей. Еще в Шемахе получили письмо от шаха из Исфахана. Туда успел добраться русский посол, и сообщить о немцах. Надеялись, что Сефи позаботился о дальнейшем пути, но письмо кончалось Шемахой. Выспросили гонца, он поделился контекстом: недавно был казнён брат шемахинского хана, и он как родственник преступника впал в немилость. Последствия сказывались и на гольштинцах, которым покровительствовал хан. Повторное письмо и разрешение от шаха Сефи пришло только 27 марта; между делом наблюдали за ходом Ашура. В такой неспешной манере делегация доехала до столицы Персии только 3 августа 1637 г. Путь от Москвы до Исфахана занял 13 месяцев.

To be continued...

Что же было на самом деле. Русские не приняли грамоту, ведь «в сей ратификации во многих местах оказались неисправности и несогласие с записью». Прежде всего, они считали договор действующим с момента заключения, с декабря 1634 г. И, следовательно, требовали деньги: «как же вам доверять, посланники, если вы не соблюдаете свое же соглашение и не заплатили обещанных денег; так что это вопрос правды и справедливости». Немцы стали отбояриваться, мы прибыли теперь как послы, а не торговцы [что?]; наше дело - доставить грамоту герцога и ехать в Персию, чтобы «и там все привести в порядок». И вернуться, чтобы «начать торговлю как можно скорее».

Такие крепкие аргументы не сработали, послам пришлось назвать точный срок первой выплаты. Через восемь месяцев после их возвращения, когда «царь в Персии... разрешит свободную торговлю в своих царствах и землях», и остаток в конце того года. Вне зависимости, успеет ли прибыть первая партия товаров; если просрочат - неустойка в двойном размере. И «после горького опыта устных русских обещаний» потребовали неустойку в свою пользу на случай, если гольштинских купцов не пустят в Ярославль. Бояре потребовали еще конкретнее, через 16 месяцев, ведь путешествие займет 6-8 месяцев. Гольштинцы отказались, но сократили срок до семи месяцев после возвращения.

Теперь русские хотели убрать оговорку про разрешение шаха и гарантировать получение 600 тыс талеров, если поездка закончится неудачно. Немцы упрямились, обещали не задерживаться и вернуться через Москву, а не искать пути домой через Индию. Наконец, царь потребовал заверения новых условий Фридрихом. Послы составили письмо, и в Готторп выехал Григорий Неронов, «с объявлением князю, что послы его в Персию поехали, но в подъемах [= путевых расходах], подводах [= лошадей] и кормех учинился государю убыток с непривозом из Голштинии по договорной записи казны». Неронов вернулся в феврале 1637 г., с новой ратификацией и обещанием «условленныя деньги на урочный срок прислать в Москву».

Грамоту от царя обещали выдать послам по их возвращении. А ради же чего Брюггеман ходил тайно в Кремль? Герцог сообщал царю, что, по его сведениям, шведы разрешили голландцам поселиться в Ижорской земле [приграничье, побережье Финского залива], по осмотру инженера Ягана Опельмана [крепость собрались строить?]. Кроме того, груз табака, принадлежащий купцу, был арестован в России; с недавних пор запретили торговлю этим товаром. Еще передали письмо от царя к шаху, где просили осуществить пожелания послов, и проследить, чтобы они вернулись в Россию. Для чего прикомандировали специального человека, «Алексея Савиновича [Романчукова], человека лет 30, понятливого и очень хитрого».

Отпуск [= публичную прощальную аудиенцию] решили отложить до возвращения. Тем временем подготовили лодки для сплава по Москве и Оке, выехали 30 июня, 11 июля были в Нижнем. В Астрахань отплыли из Нижнего 30 июля и прибыли 15 сентября. Зафиксируем, путь на лодках [видимо, предоставленных русскими] от Москвы до Нижнего занял 11 дней, от Нижнего до Астрахани - 47 дней; пройденные расстояния Олеарий оценил как 150 и 500 миль, т.е. лодками шли быстрее, чем своим кораблём. Даже при такой осадке «Фридрих» десятки раз садился на мель и терял якоря, правда, без таких последствий, как на Балтике. Лучшее время для сплава - май-июнь, когда вода в Волге еще поднимается от разлива северных рек.

В Казани случилась первая размолвка между Олеарием и Брюггеманом. Секретарь был на рынке, где «затыкал нос от скверного запаха соленой старой гнилой рыбы», а послу не понравилось, что кто-то отбыл в город и приказал сняться с якоря и отплыть. Олеарию с товарищами пришлось брать две подводы и по берегу догонять корабль, который обнаружили на ночлеге спустя две мили [Олеарий использует немецкие мили; одну такую милю приравнивает к 5 верстам = 5.33 км] ниже по реке. На этот раз обошлось; вина Олеария очевидна, хоть ситуация и подана как самодурство Брюггемана.

Превратности пути по Волге (помимо мелей и замусоренного корнями деревьев дна, еще и постоянный встречный ветер) «измучили и обозлили людей постоянной работой» [были на пол-пути до Астрахани, проходили Жигули]. Ночная вахта днем вместе с русскими гребла на веслах, «пищу их составляли, большею частью, черствый хлеб, вяленая рыба и вода». И, наконец, «много неприятностей и тягот испытывали они еще со стороны посла Бригмана, о чем, впрочем, много говорить не стоит». В чем причина резкого ухудшения настроения Брюггемана? Может, дело в том, что дорога по Волге затягивалась дольше и давалась труднее, чем он ожидал? Из Москвы они выехали три месяца назад; по расчетам, что озвучивали бояре на переговорах, они должны были подплывать к Персии.

Жигули, из-за порогов, были известным местом для грабежа. Из Нижнего пришло письмо, что среди русского экипажа есть четверо настоящих казаков; и предупреждали, что впереди дежурят две-три сотни разбойников. Вскоре заметили множество огней, «хотя мы и раньше были бдительны, но тут стали еще бдительнее». Бывшие на берегу отвечали, что они стрельцы и посланы для охраны персидского каравана. Посланные к ним солдаты замешкались, и Брюггеману это показалось подозрительным; на его окрик они ответили, но слов из-за ветра было не разобрать. Он хотел превентивно шарахнуть из большой пушки, но Крузиус его удержал, «нам не подобало биться иначе, как лишь при обороне». Нервишки-с; обошлось, и до Самары добрались безопасно.

Расслабляться было рано. Рыбаки сообщали об отрядах казаков различного количества; встреченный русский купец Григорий Никитов также видел недалеко от Астрахани 250 казаков, но с него ничего не потребовали. После Саратова и правда заметили казачью лодку с 10 людьми. Брюггеман приказал их задержать и отправил солдат; казаки же под покровом ночи пристали к берегу и скрылись в лесу. Немцы вернулись ни с чем. Маршал фон Штаден, третий человек в делегации и отвечавший за охрану, «имел горячий спор с послом Брюгманом, которому говорил, что очень неудобно и опасно высылать людей ночью на подобные предприятия, в которых им нельзя оказать поддержки. Брюггеман отвечал резкими словами».

Вскоре встретили татарский караван из 16 больших и 6 малых лодок, под охраной 400 стрельцов. Здесь их ожидал Романчуков, которому поручено ехать в Персию с немцами, и тот самый персидский «купчина» из Москвы. Олеария с его товарищем фон Мандельсло отправили переговорить с ним. Обменялись любезностями, пожаловались на «русский обычай... что нас держали взаперти и не дозволяли посещать друг друга. По прибытию в Персию, по его словам, мы будем иметь больше свободы... надеялся.. что будет назначен нашим мехемандаром, или проводником». Далее прошли Царицын и путешествовали спокойно.

И вновь Олераий прикладывает Брюггемана. Он пишет, что посол вызвал «к себе людей из свиты и сказал, что он некоторых из них подозревает в тайном сговоре против него... ожидал не этого, но совершенного иного от них, да и заслужил, в виду трудной должности своей и ежедневно испытываемой заботы о них, совершенно иное отношение». Вызванные люди дали присягу и «попросили отныне не нападать, как это бывало до сих пор, на всякого без различия и зачастую безо всякой причины, со словами, затрагивающими честь и унижающими». Все чудесатее. Мог ли практически безупречный человек, умелый дипломат и успешный купец буквально за месяц стать таким дёрганым параноиком и угрожать успеху всего дела? Которое бы озолотило и прославило его самого и потомков?

Необходимо учитывать три момента. Прежде всего, Олеарий писал свою книгу после завершения путешествия, зная исход дела. Во-вторых, средневековая [ранне-модерновая, если угодно] манера обвинять человека во всех мыслимых грехах. Я не так давно делал анализ такой перебранки, и воспринимал ее буквально. Алпатов же в статье предупреждал, что нужно делать скидку на контекст эпохи: «если отбросить преувеличения и кривотолки, обычные во взаимных обвинениях». Так что постараюсь впредь опускать эмоциональные оценки Олеарием личности Брюггемана и критически оценивать логику его поступков. И третье, мы не знаем, как психологически повлияло на купца драматичное кораблекрушение на Балтике и разногласия на переговорах в Москве. В Нижнем Брюггеман еще держался, а вот в Казани начал срываться.

В Астрахани сделали длительную остановку, и обсуждали дальнейшие планы. To be continued...

Примечателен сам факт, что незнатный купец договорился с царским двором, где с «византийским высокомерием» относились к иерархии, титулам и рангам. Брюггеман произвел впечатление великолепными подарками: «они [русские] были поражены, что в Германии есть такие знатные вельможи или князья, которые могут снарядить столь респектабельное представительство... равное нашим знатным вельможам в отношении доходов». И это при годовом бюджете герцога в 280 тыс талеров; только за полугодовую задержку в ожидании шведов послы истратили 15 тысяч.

Вызывают опасения и неподъемные условия договора, для обещанных выплат требовалось изъять из оборота не меньше миллиона талеров, не считая транспортных расходов и зарплат сотрудников. «Разумные негоцианты» предупреждали герцога, что потребление шёлка в Германии не настолько велико, чтобы оправдать ожидания; вместо фиксированных сумм нужно было договариваться на процент оборота. Тем временем летом 1635 г. объявили о выпуске акций Компании, для финансирования первого рейса.

Ожидалось привлечение 500 тыс талеров, из которых на 122 тыс закупить английское сукно, кошениль [американский жучок, сырье для красителя; в оригинале почему-то Cockonille] и морскую рыбу. На выручку и остальную наличку предполагали закупить 500 тыс фунтов шёлка [= 227 тонн], 19 тыс фунтов ревеня [= 8.5 т] и драгоценные камни, что после продажи в Европе дало бы 1 856 250 талеров. Из доли герцога - треть, 651 тыс - следовало заплатить пошлины России и Швеции (по 300 и 200 тыс) и жалование посольству, поскольку Компания не имела отношения к международным договорам Готторпа. Компания должна была получить 145 тыс талеров прибыли. Учитывая условность оценки, это все равно больше, чем дивиденды голландской Ост-Индской компании, а товары, привезенные новым маршрутом, обошлись бы дешевле на 25%.

Прежде всего, вложиться в Компанию предлагалось подданным герцога. Из числа инвесторов выбирались и управляющие. Что-то пошло не так, и первоначальная стоимость пакетов акций была снижена. Возможно, обосновывалось необходимостью отправить посольство до конца года. В целом, у акционеров полномочия были шире, чем у голландских вкладчиков. Те же внимательно следили за становлением проекта. В письме директоров Ост-Индской компании губернатору Батавии в сентябре 1635 г. сообщается, что беспокоится не о чем, шёлк, идущий через Москву, не принесет прибыли из-за больших опасностей и расходов.

Дела шли неважно и у готторпского резидента в Нидерландах, Николая де Бей (Nicolaus de By). В течение 1635 г. он активно пытался привлечь инвесторов, и не смог найти ни одного. Чтобы обойти условие русских не допускать иностранного участия в Компании, герцог планировал переселить желающих в Фридрихштадт. Де Бей докладывал, что несмотря на интерес «самых знатных и могущественных жителей Генеральных Штатов», переезд ими не рассматривался. Они предлагали разместить своего представителя в Фридрихштадте, «как это принято во всех купеческих городах» и вносить деньги с общего счета, чтобы «вложить много тысяч, не выясняя, является ли это его [вкладчика] собственными средствами или он в долгу перед другими».

К концу года герцог дал согласие на присутствие голландского маклера [в оригинале - Faktor]. Но теперь голландцев возмутили 60%-пошлины в пользу князя. Они предоставили свои расчеты, что в лучшем случае прибыль не достигнет и 40%, из которых еще нужно выплатить сборы другим государствам и страховщикам, а «мы сами должны будем довольствоваться малой частью». Позиции Готторпа слабели, что выразилось и в ходе новых контактов со шведами. Оксеншерна оставался скептиком, что высказал Крузиусу, но требовал участия в торговле. Тот лишь добился от шведов извинения за свои «неразумные» действия в Москве, и переговоры были отложены.

Фридрих расширил полномочия Брюггемана, поручив тому составление писем к иностранным правителям. При этом держать их содержание в тайне, сообщить детали компаньонам лишь после приведения к присяге и уже в Москве. За послами оставалось последнее слово, «так как послы наши лучше всего понимают... чтобы ни в чем не поступалось наперекор им». Однако неловко начавшееся путешествие удачнее не становилось. Брюггеман обратил внимание, что

ветер треплет паруса... и увещевал штурмана быть повнимательнее; тот, однако, успокоил нас, говоря, что перед нами открытое море. Вследствие чего мы, идя на всех парусах, наскочили на скрытую плоскую подводную скалу и сели.

Причем утопили верительные грамоты. Пришлось срочно закупать «самые большие пергаменты... которые можно найти в Гамбурге». Пока их везли, судно окончательно потонуло в другом месте, с утратой подарков к шаху (например, часов за несколько тысяч талеров). На этот раз побоялись причаливать в Ревеле без лоцмана, и вышли в открытое море, где попали в бурю, которая выкорчевала мачты. Брюггеман раздал людям деньги и драгоценности, в сундуках смысла уже не было. Перед тем, как корабль разбило о берег, людей успели пересадить в шлюпки. Испытывая недостаток в хлебе, «должны были есть сыр-пармезан, которого еще оставался большой кусок». Каким-то чудом пересекли море на лодках, и высадились на эстонском берегу, где застряли до весны в ожидании грамот.

Дисциплина была строжайше укреплена, назначена часовая молитва утром и вечером, на которую созывают звуком трубы (вот для чего музыканты нужны). На молитву являться «немешкотно», опоздавшие обязаны платить штраф до половины талера, и лишаться стола до уплаты. И в целом, вести себя прилично, «к чужим всякий должен относиться дружелюбно и мирно». Что не помешало устроить с ревельскими слугами драку, в которой проломили череп посольскому «камердинеру Исааку Мерси, французу, человеку смиренному и благочестивому, выбежавшему на помощь к нашим из дому». Убийцу так и не нашли, несмотря на старания послов и содействие ревельского магистрата.

...Без приключений в конце марта 1636 г. посольство было принято в Москве. To be continued...