103 года лучшему Спартаку всех времен и народов — Керку Дугласу. Эта ямочка на подбородке долгие годы пела нам о свободе.
Все советские дети смотрели этот фильм по десять раз минимум.
Когда мы смотрели "Спартак" в кинотеатре, у нас было одно желание, чтобы рабы восстали и дали хозяевам в морду, со всей силы — за то, с людьми обращаются, как с вещами. Эта несправедливость очень нас задела. Мы сидели в темноте, в кинотеатре, в духоте и сжимали кулаки. Ну же, гладиаторы, вас же учили драться! И когда Спартак сунул надсмотрщика мордой в борщ, весь кинотеатр в восторге заорал — так его, так! Свистели и кричали все! До сих пор помню. Это мы из лагеря ездили кино смотреть. Несколько автобусов буйных пионеров, очарованных магией кино — и историей великой попытки. Великой неудачи.
Конечно, мы болели за восставших рабов. Когда сицилийские пираты предали восставших, это была почти физическая мука. Как же так? Как?!
А потом, когда восставших разбили, и поле было усыпано трупами, а победившие римляне искали Спартака... или его тело... Мы в зале затаили дыхание. И вот раненый Спартак собирается встать и сказать "Я Спартак", чтобы прекратить это, потому что все потеряно, надежды нет, но не успевает. Встает один раб, затем другой, третий...
- Я Спартак! - говорит каждый.
И на словах "Я Спартак" в душе поднималось особое чувство.
Потому что мы понимали, что это значит.
Человек рожден свободным. Спартак больше не вождь восстания, он и есть восстание. Он не один из них, он — каждый.
- О капитан, мой капитан...
- Я Спартак!
Бывший раб, заявляя это, говорит "Я свободен". Идите нафиг, римляне. Моя свобода — во мне. Она мой воздух и моя кровь. Вы больше не сможете меня ее лишить.
А какая красивая Джин Симмонс в сцене, когда Марк Красс (он же Лоуренс Оливье) пытается ее соблазнить роскошной жизнью! У меня аж сердце замирало, когда я видел Варинию на экране. Лучше любой знатной римлянки в этих роскошных белых одеждах...
А эти кушанья на столе. Какое-то экзотическое желтое желе, еще что-то. Вариния отказывается есть (было даже немного жалко). А рядом с ней — высокий, надменный, властный, с безжалостно римским профилем Марк Красс. Он был велик в своей римскости. Когда я позже читал книгу Джованьоли, а затем и "Жизнеописания" Плутарха, там Марк Красс описан как полноватый, жуликоватый, жаждущий славы, не слишком умный и плохо воспитанный торгаш. А тут Лоуренс Оливье сыграл практически Юлия Цезаря (сцена в сенате, кстати, где он забирает диктаторскую власть, это подтверждает) — умного, сильного, величественного тирана. Льва. У него была своя, львиная правда.
И сцена, когда Спартак дерется на мечах со своим другом. Невыносимая сцена — и по задумке, и по эмоциям. Чтобы спасти лучшего друга от мучительной смерти на кресте, его нужно убить. Быстро.
И смерть друга (Тони Кертис). И прощание.
И распятие Спартака.
Когда толстяк везет сбежавшую Варинию прочь из города рабов, и повозка останавливается у одного из крестов... Там вся дорога в крестах и умирающих рабах. Рим правит железной рукой. Рим все еще думает, что дело в недостатке жестокости...
И Вариния показывает новорожденного младенца Спартаку.
"Это твой сын, Спартак. Он свободен". Кажется, у всех в кинотеатре — у всех этих циничных и прожженых буйных подростков навернулись на глаза слезы. Потрясающе.
Мы вышли из кинотеатра в жар, оглушенные и притихшие. Ярко, невыносимо ярко после полутьмы кинозала светило солнце. И когда ждали посадки в автобусы, мы расселись в тени кружком, как восставшие рабы в той сцене затишья, когда казалось, что все возможно, свобода рядом и восстание победит. И Спартак улыбался юной и смущенной Варинии... И ямочка на подбородке становилась еще заметнее.
Не люблю Кубрика, для меня он холоден и слишком рассудочен. И формален. Недавно пересматривал этот фильм, и ругался про себя. Почти все в фильме казалось мне беспомощным, и слабым, и натянутым. Я смотрел и посмеивался — удивительно, как в детстве тебя может увлечь подобная ерунда. А потом посреди поля мертвецов вставал раб и говорил:
- Я Спартак!
И у меня опять свело затылок и по спине пробежал холодок. Как когда-то в том далеком кинотеатре. Я снова был там, среди италийских холмов. И это я говорил:
- Я Спартак! - и верил в это. Чертова магия кино.
Живи долго, Спартак.
