Ведь были же когда-то вышивки)))
Из альбома «Рисунки для вышивок», № 1, 1938 год.
Из альбома «Рисунки для вышивок», № 1, 1938 год.
А знаете ли вы, что слово «пролетарий» происходит от латинского «производить на свет потомство» или proles. Это был класс обедневших римлян, которые были свободными, но никакой собственности и богатства у них не было и в помине. Единственным правом, которое у них оставалось, было право голоса. Властьимущие глубоко презирали этих граждан, но не могли не признать, что они приносили большую пользу – они производили на свет многочисленное потомство, т.е. были производителями детей – пролетариатом.
Георгий Димитров (1882-1949) - коммунист, революционер, деятель болгарского и международного рабочего движения. С 1935 и по 1943 годы генеральный секретарь ИККИ. С 1934 по 1945 жил и работал в СССР.
Капиталисты располагают множеством средств противодействовать усилиям рабочих профсоюзов, направленным на улучшение условий труда, и срывать успехи их профессиональной борьбы. В этом им помогает вся политика государства, а также условия развития самого капиталистического производства.
Так, они прежде всего используют возможность, которую им дает технический прогресс, привлекая в производство все в больших масштабах труд женщин и детей, которые ввиду их слабого сопротивления и недостаточной податливости к организации являются обычно конкурентами взрослых рабочих и способствуют ухудшению общих условий труда.
С этой же целью капиталисты используют и малокультурных рабочих из отсталых областей и стран, а также беспомощных, разорившихся городских и деревенских мелких буржуа, которые из-за своей нужды готовы работать и в более тяжелых условиях, чем те, которых добились рабочие профсоюзы.
Вынужденные сокращать рабочее время, капиталисты успевают выжимать из рабочих и за более короткий рабочий день столько же жизненных сил, сколько и раньше, путем сдельщины и разных специальных систем использования каждого движения рабочего во время работы, таких, как известная американская система - так называемая система Тейлора, которая, однако, неизбежно приводит к быстрому физическому истощению рабочих и лишению их трудоспособности на продолжительное время.
Наконец, то, чего рабочие профсоюзы добиваются с помощью своей профессиональной борьбы в смысле повышения зарплаты, в большей своей части отбирается в следующий момент под влиянием общей капиталистической политики и, в особенности, в результате введения и повышения косвенных налогов, ввозных пошлин и ряда других подобных средств, ведущих к воздорожанию жизни.
Все эти специфические условия профессиональной борьбы уже давно подсказывали передовым и дальновидным элементам среди рабочего класса, что эту борьбу нельзя вести изолированно, что ее нужно координировать с общей политической борьбой пролетариата, что забастовка на производстве должна сопровождаться избирательным бюллетенем и борьбой в парламенте, а также всеми формами массовых выступлений рабочих, что, одним словом, профессиональная борьба должна проявляться и развиваться как составная частица всей классовой борьбы пролетариата.
И действительно, там, где это было применено на практике, успех профессиональной борьбы был большим и более прочным. Но, оставаясь верными исторической правде, мы должны отметить, что и при такой комбинации борьбы рабочих профсоюзов ее границы и шансы на успех существенно не меняются. И в этом случае результаты профессиональной борьбы, хотя и значительно большие и более прочные, все же остаются недостаточными и непрочными. Они не создают для рабочего класса в капиталистическом обществе возможности жить хорошо и культурно, они даже не уменьшают заметно материальной и социальной нищеты, в которой он находится.
Пока политическая власть находится в руках буржуазии, все улучшения, которые достигаются путем забастовок, с одной стороны, и с помощью законов о покровительстве труда - с другой, не могут превзойти границы данной нормы капиталистической прибыли, потому что без нее невозможно существование самого капиталистического производства.
Бросая ныне взгляд на всю историю борьбы рабочих профсоюзов, мы видим, что единственный существенный и прочный результат ее заключается в том, что рабочим удается сохранить себя от полного истощения своих жизненных сил, от полного физического и духовного вырождения, на которое их неудержимо толкает капитализм. Профсоюзы, однако, не в состоянии завоевать достаточных и прочных улучшений, которые дали бы возможность рабочим массам жить более культурно и счастливо в течение длительного периода времени.
Г. Димитров, “Задачи рабочих профсоюзов”, Избранные произведения, Том 1, с.68-70
В третьей части своей исследовательской работы известный популяризатор марксистской теории Поль Лафарг рассказал читателям о возникновении пролетариата умственного труда, о его заметном численном росте в конце XIX века и нелегкой судьбе. Как и пролетарий физического труда, пролетарий труда умственного подпадает под влияние известных экономических законов капитализма, подвергается угнетению и эксплуатации и вынужден скитаться по миру в поисках лучшей доли и переезжать в те страны, вслед за машинами и оборудованием, где его более квалифицированный труд востребован и лучше оплачивается.
В четвертой части Поль Лафарг подводит итоги своего исследования и делает прогнозы на будущее. Некоторые прогнозы читателям с высоты XXI века покажутся наивными, но глядя на другие, они безусловно узнают окружающую их действительность. В этом нет ничего удивительного: Лафарг по примеру своих учителей Маркса и Энгельса отталкивается от тех общественных и экономических тенденций, которые уже проявили себя в XIX веке, приводит живые примеры, данные статистики. Но обо всем читатели смогут узнать сами, а наиболее нетерпеливым редакция предлагает воспользоваться ссылкой на источник в конце статьи, чтобы дочитать сочинение Лафарга до конца, не дожидаясь выхода последней пятой части.
= = =
III. Производитель в будущем обществе
1. Организация производства и национальное и международное единство человечества
Социалисты, выступавшие до 1848 г., ставили себе задачей наметить организацию труда, которая должна будет осуществиться, как только одержат победу в обществе великие принципы свободы, равенства и братства. В то время казалось возможным по своей воле регулировать экономическую жизнь человечества. Фурье, самый отважный из тогдашних социалистов, мечтал даже о том, что придет день, когда человек приспособит к своим потребностям движение небесных тел. Жестокая действительность дала нам новую организацию труда, отнюдь не похожую на ту, о которой мечтали старые социалисты.
В настоящее время труд организован в капиталистических обществах, и не на долю философов, филантропов и государственных деятелей выпала роль организаторов производства и распространителей жизненных благ. Экономические силы, более мощные, чем люди, и слепые, как природа, осуществили эту организацию, не считаясь с более или менее наивными взглядами социалистов и более или менее эгоистическими стремлениями филантропов, не принимая во внимание самые насущные физиологические потребности человеческой природы. Они растаптывали всех, без различия пола и возраста, кто стоял на их пути. Дикарь — жалкая игрушка сил природы, сущность которых ему неизвестна. Цивилизованный человек сумел покорить и заставить работать на себя многие из этих сил (например, упругость водяного пара, электричество и т. д.). Но он — игрушка экономических сил, им же самим созданных, подобно тому, как религиозный человек — раб вымышленных им богов.
Экономическая история класса наемных рабочих показывает нам, что пролетарские массы, занятые в крупной индустрии и создающие больше жизненных благ, чем они сами в состоянии потребить, влачат самое жалкое существование. Им пришлось отказаться от всех физических радостей, свойственных дикарю, и им закрыт доступ к духовным благам, которые должны были бы стать достоянием каждого цивилизованного человека. Но организация труда, созданная экономическим развитием, которое угнетает и принижает рабочий класс, оказалась более сложной и искусной, чем та, о которой мечтали социалисты-утописты первой половины этого столетия.
Капиталистическая форма производства приводится в движение двумя силами, действующими в противоположных направлениях: силой дифференцирующей, расщепляющей, и силой синтезирующей, объединяющей. Обе развиваются одновременно и не только не тормозят друг друга, но, наоборот, попеременно оказывают друг другу поддержку.
Ремесленное производство, предшествовавшее капиталистическому, уже носило в себе это противоречие. Если ремесленник в своем лице объединял физические и умственные функции своей отрасли труда, то, с другой стороны, распространение производства и средств производства на всю территорию того или другого края являлось одной из самых существенных особенностей этого экономического строя; рассеяние это определило политическую организацию средневековья. Каждая область, каждый город, каждый населенный пункт и даже каждая дворянская усадьба и каждый крепостной двор производили предметы питания, платье и все, в чем нуждались жители. Вывозился и продавался только излишек, если таковой имелся. Собранный урожай тут же на месте смалывался, выпекался и съедался; лен и шерсть превращались в пряжу и ткань в тех же местах, в которых производились, и там же из сукна выкраивалась, шилась и носилась одежда.
Хотя Нормандия богата тучными пастбищами и в высшей степени плодородной пахотной землей, ее северное положение и ее климат мало благоприятствуют созреванию винограда. И в самом деле, в настоящее время она не производит ни одной бочки вина. Но в средние века и вплоть до XVI века жители этого края, чтобы иметь возможность пить вино, которое они страстно любили, должны были сами заниматься виноделием, хотя производимый ими продукт, отличаясь обилием кислоты, был беден алкоголем и эфирными маслами. Лишь когда установилось сухопутное сообщение с областью Тура и морское — с областью Бордо, нормандцы забросили свои виноградники и заменили свои кислые вина пламенным продуктом более южных областей.
Провинции и города средневековой Франции, — да и всей Европы, — за исключением нескольких приморских городов, не ввозили ни одного предмета своего потребления. Они экономически были независимы, и эта независимость давала им возможность оставаться изолированными и превращаться в отдельные маленькие государства, которые находились в беспрерывной борьбе друг с другом. Каждый город и каждая провинция были самодовлеющей единицей, образовывали экономическое целое, которое могло сохранять политическую независимость.
Экономическая и политическая теория, соответствовавшая этому состоянию дробления производства, стремилась укрепить эту экономическую независимость. Агрономы, представлявшие тогдашнюю науку политической экономии, рекомендовали землевладельцам производить все, что им нужно, на своей земле, чтобы не быть вынужденными покупать что-либо на стороне. Феодальные сеньоры имели у себя в усадьбах мастерские, работавшие под надзором старост, где производились все нужные им промышленные продукты, включая оружие. Когда в XVI столетии во Франции появилась заимствованная из Италии шелковая промышленность, политика королей, оказывавших ей покровительство, стремилась не к тому, чтобы концентрировать производство шелковых тканей в определенных местностях, а, наоборот, к тому, чтобы распространить ее по всем провинциям; мало того, — она даже пыталась ввести культуру шелковичных червей в таких местностях, в которых даже тутовое дерево могло с трудом произрастать.
Капиталистическая форма производства разрушила это единообразие. Отрасли производства, которые были объединены в эпоху ремесла, она разлагает на отдельные, изолированные друг от друга трудовые процессы, которые протекают в особых производственных центрах. Имение, город, провинция отныне не должны сами производить все, что необходимо для потребления их обитателей. Они ограничиваются двумя-тремя отраслями производства. Все остальные товары они получают из других городов и провинций. Производство шелковых материй, которое хотели распространить по всей Франции, сосредоточилось к концу последнего столетия почти исключительно в Лионе и его ближайших окрестностях. Переработка шерсти, льна, хлопка сконцентрировалась в определенных округах; в других округах сосредоточивается переработка железа, свекловицы и т. д.
Прежние экономические единицы местного и областного значения распались, и их место заняли другие единицы с совершенно иным характером. Прежние экономические единицы составлялись из разнообразнейших элементов; они образовались благодаря объединению всех необходимых для жизни промышленных отраслей данного города или данного округа. Современные экономические единицы состоят лишь из отдельных отраслей: в одном месте хлопок, в другом — железо, в третьем — сахар и т. д. Капиталистическая страна, подобная Франции, распадается не на провинции, создавшиеся благодаря географическим факторам и историческим традициям, а на простые экономические единицы — на винодельческие, сахарные, угольные и т. д. округа. Все эти экономические единицы не могут обойтись друг без друга; ни один из промышленных центров не мог бы, подобно средневековому городу, просуществовать месяц или даже неделю, если бы его отрезали от остальных центров.
Если, например, Руан снабжает всю Францию бумажными материями, то свою рожь он получает из Боса, свой скот из Северного департамента, свой уголь из Луары, свое растительное масло из Марселя и т. д. Капиталистическая страна является гигантской мастерской: отдельные отрасли общественного производства сосредоточены в особых центрах, которые разделены большими расстояниями, но тесно связаны друг с другом взаимной зависимостью. Политическая автономия городов и областей, процветавшая в средние века, становится невозможной; взаимная экономическая зависимость делается основой политического единства страны.
Но капиталистическая форма производства, разрушившая местные и областные единицы ремесленного производства, которые она застала, идет к тому, чтобы разрушить национальное единство, ею же созданное, и заменить его единством гораздо более широким — международным.
Англия, первая страна, которая вооружила свою промышленность машинами, возымела дерзкое намерение поставить все остальные народы за соху, а себе монополизировать мировую промышленность. Ланкашир должен был превращать в ткань и пряжу весь хлопок Индии и Соединенных Штатов. Эта преждевременная попытка международной промышленной монополизации потерпела фиаско.
Америка производит ныне больше хлопчатобумажных фабрикатов, чем нужно для ее потребностей, а Индия, хлопчатобумажная промышленность которой разорена английской конкуренцией, начинает прясть и ткать машинами. Шестнадцать лет тому назад индийские фабрики (Thomas Ellison, The Cotton Trade of Great Britain) ежегодно потребляли 87 000 тюков хлопка, число веретен равнялось 338 000. В 1885 г. насчитывали 7 700 000 веретен, и перерабатывалось 585 000 тюков хлопка.
Индия — колыбель хлопчатобумажной промышленности. Коленкор впервые явился из Каликута, а муслин пришел в Европу через Мосул. Рано или поздно индийские хлопчатобумажные материи, изготовленные вблизи от местностей, где растет сырой продукт, снова наводнят европейские рынки и в свою очередь разорят фабрики Манчестера и других хлопчатобумажных центров нашего материка. Не Манчестер, не Руан и т. д. будут тогда снабжать мир бумажными материями, а Индия и Соединенные Штаты. Один промышленный янки, который предвидит судьбу ланкаширских фабрикантов, сочувственно рекомендует им переправить свои машины в Луизиану, чтобы там перерабатывать хлопок, на перевозку которого не придётся тратиться.
На ваших глазах происходит международное переселение индустрии: фабрики идут к тем местностям, которые производят их сырье.
Но Соединенные Штаты и Индия поставили Европу в зависимость от себя прежде, чем сделались промышленными центрами. Гражданская война в Соединенных Штатах Америки прервала с 1861 по 1865 годы хлопчатобумажное производство рабовладельческих штатов и благодаря этому выбросила на мостовую прядильщиков Франции и Англии; она способствовала процветанию культуры хлопка — «золотого растения» — в Египте, разорила этим феллахов и отдала египетские финансы в руки Ротшильдов и других космополитических банкиров.
Даже продукция хлеба обнаруживает тенденцию сосредоточиваться в определенных местностях земного шара. В XVIII веке Англия производила достаточно ржи для своего потребления; оставался даже излишек для вывоза. Ныне она ввозит половину своего зерна из Америки, Австралии и Индии. Европейские страны теперь уже находятся в экономической зависимости друг от друга и от полуцивилизованных стран. Из этой все растущей международной связанности экономических интересов родится единство человеческого рода, которое встанет над национальными единицами нашего времени.
= = =
Капиталистическая форма производства не могла перейти от местного и областного раздробления к образованию национально-политических единиц без того, чтобы не создать промышленные организмы, которые могли возникнуть только из местной централизации производства и дифференциации производственных процессов. Фабричное производство привело к скоплению рабочих и орудий производства в мастерских. Оно же ввело в них разделение труда, сделавшее рабочего с его инструментом лишь частью целого и заставившее его ограничить себя узкой специальностью. Орудия ремесленного производства были просты и малочисленны, орудия фабричного производства — сложны и разнообразны. По мере того, как рабочему приходилось все более и более специализироваться в каком-нибудь отдельном приеме, его орудие также делалось все более и более односторонним и пригодным лишь для одной какой-нибудь цели. На некоторых заводах, например, имелось множество молотов разной формы и разных размеров, из которых каждый имел какую-нибудь одну определенную функцию.
Крупная индустрия нанесла смертельный удар ручному труду. Она вырвала из рук рабочих инструменты и прикрепила их к остову из стали и железа, который является как бы скелетом машины, тогда как инструменты — ее органы. Машина — не что иное, как механический синтез, объединение различных инструментов.
Но капиталистическая форма производства привела еще к одному объединению.
Первоначально сырье, как, например, шерсть, лен, дерево, и т. д., перерабатывалось внутри той же семьи, которая его производила. Это экономическое единство домашней индустрии подверглось разложению. Уже на первых ступенях развития мы видим, как некоторые производства отходят к определенным лицам, которые занимаются ими в качестве профессиональных специалистов; таковы кузнецы, ткачи, портные, сапожники и т. д. Семья отныне перестает быть замкнутым экономическим целым, и, чтобы найти такое целое, мы уже должны обратиться к общине. По мере того, как развивались сношения и совершенствовалась промышленность, — отдельные и индивидуализированные производства становились все многочисленнее и превращались в специальности, которыми овладевали организованные в определенные цехи ремесленники.
На основе индивидуализации производств в недрах города выросла капиталистическая форма производства. Она начала с создания мастерских, — ткацких, красильных, экипажных и т. д ., — внутри которых разделение труда и машина произвели свою революцию. Но мастерские эти, которые в конце концов превратились в огромные фабрики, ограничивались, подобно мастерским ремесленников, какой- нибудь специальной промышленной деятельностью или производством какого-нибудь особого товара: в прядильнях только пряли, в ткацких мастерских только ткали. Но с известного момента эти специальные фабрики начинают выходить из своего изолированного состояния и объединяться, так что из целого ряда их образуется одна фабрика. Так, например, красильные и ситценабивные мастерские соединяются с прядильными и ткацкими. Таким образом сырье проходит все стадии обработки вплоть до готового фабриката внутри одного и того же капиталистического предприятия. Объединение происходит не только между дополняющими друг друга производствами, но и между такими, которые друг другу совершенно чужды.
Такая промышленная централизация не должна соединять разные фабрики непременно в одном пункте; часто они находятся в разных местностях, отделенных друг от друга большими расстояниями. Общее управление — вот что объединяет их.
Национальные банки, вроде Английского или Французского, являются образцами таких сложных промышленных организмов, которые протягивают свои щупальцы во все углы страны. Национальный банк имеет собственные бумажные фабрики для производства вексельных бланков, свои гравировальни, свои печатни, свои фотографические заведения для обнаружения подделок и т. д.; он основывает множество отделений в промышленных и торговых центрах, устанавливает связь с городскими и сельскими банками, а также с заграничными национальными банками. Центральный банк становится сердцем финансовой системы страны, и система эта так тонко организована, что биение ее пульса — падение и поднятие учетного процента — ощущается в каждом городишке, в каждой деревне и оказывает влияние на иностранные денежные рынки.
Газета, вроде «Times», является примером другого выдающегося вида таких промышленных организмов. У «Times» целый легион корреспондентов во всех концах земли; особые телеграфные провода соединяют его с европейскими столицами; он сам производит свою бумагу, отливает свой шрифт, держит в своих мастерских массу рабочих для наблюдения за машинами и для исправления их; он набирает, стереотипирует, печатает ежедневно шестнадцать страниц огромного формата; у него транспортные средства для распределения своих экземпляров между продавцами газет; у него все, кроме гальфовых полей в Африке, чтобы самому производить сырье для бумаги; быть может, в конце концов он приобретет и их.
В один прекрасный день хлопчатобумажные фабриканты Америки и Индии начнут окружать свои фабрики — с одной стороны, плантациями хлопка, а с другой — портняжными заведениями для использования своих тканей. Шотландские суконные фабриканты уже имеют в Лондоне свои магазины, в которых продается платье, сшитое из произведенного ими материала. Таким путем капиталистическая форма производства мало-по-малу приходит к восстановлению экономического единства домашней индустрии. Одна и та же крестьянская семья в прежнее время производила сырье и перерабатывала его в готовый продукт; одно и то же капиталистическое фабричное управление берет на себя производство сырья, переработку его в фабрикат и продажу его клиентам. Капиталистическая форма производства начала с того, что с помощью разделения труда разрушила единство труда, носителем которого был ремесленник; в своем дальнейшем развитии она восстанавливает это единство, но это последнее воплощается уже не в рабочем из плоти и крови, а в рабочем из стали и железа, т.е. в машине. Достигнув этого, она стремится создать грандиозные промышленные организмы, объединяющие самые различные, самые далекие друг от друга производства. Отдельные части, так сказать органы этого промышленного чудовища, могут быть отделены друг от друга громадными расстояниями, политическими границами, естественными преградами (реками, горами, океанами). Эти международные предприятия-великаны потребляют как свет, теплоту, электричество и другие силы природы, так и мускулы и мозг людей.
Такова экономическая форма, в которую вливается человеческий материал XIX столетия.
2. Организация рабочих
Промышленные организмы, порожденные капиталистический формой производства, могут функционировать, — вследствие того, что состоят из многочисленных и разнородных производств, — лишь, в том случае, если в них входят самые различные категории рабочих.
Железная дорога — один из совершеннейших типов таких организмов — должна обслуживаться разнообразнейшим штатом, чтобы быть в состоянии выполнять свое назначение — перевозить пассажиров и грузы. Ей нужны ломовые извозчики для подвоза товаров, конторщики, бухгалтеры, телеграфисты, машинисты, ночные сторожа, станционные служащие, носильщики, инженеры, чертежники, кузнецы и т. д. Между этими разнообразными категориями рабочих такая тесная связь, что если одна из них откажется работать, все предприятие принуждено будет остановиться. Каждый современный промышленный организм является богато расчлененным техническим целым, в котором условия работы значительно отличаются от прежних и которое в силу этого делает необходимой иную организацию рабочих, нежели та, которая существовала раньше.
Каждый из старых цехов объединял рабочих лишь одной какой-нибудь специальности — портных, экипажных мастеров, кузнецов и т. д. В некоторых странах они были уничтожены буржуазией, так как тормозили ее развитие; в других они сами по себе пришли в упадок, так как капиталистическая форма производства сделала их абсолютно ненужными. Современный наемный труд не требует тех знаний, которыми некогда должен был обладать ремесленник; с другой стороны, современные промышленные организмы значительно сложее, чем старые мастерские, занятые одним каким-нибудь производством.
Распилочные пункты, встречающиеся еще иногда и теперь в больших лесах, нуждались когда-то лишь в дровосеках, рубивших деревья, и пильщиках, разрезавших стволы на доски и кругляки. Современный лесопильный завод нуждается не только в лицах, умеющих обращаться с древесным материалом, но и в истопниках, машинистах, конторщиках и т. д., и — что удивительнее всего — среди работающих на нем пильщиков малочисленнее всего ручные пильщики, которых иногда и вовсе не бывает.
Старые цехи были результатом производства, связанного с мастерской ремесленника. Раз изменилась форма производства, то отсюда следует, что должна соответственно измениться организация рабочих. Наши христианские социалисты обнаруживают непонимание современной формы производства, когда говорят о восстановлении цехов — разумеется, под надзором священника или фабриканта. Чтобы прийти к этим результатам, нужно было бы прежде всего уничтожить механическую крупную индустрию и вернуться к мелкому ремеслу.
Капиталистическая форма производства организует рабочих в группы, которые образуют различные, но друг друга дополняющие категории; эти категории так взаимно переплетены, что прекращение работы одной из них принуждает сложить руки всех остальных, подобно тому, как в человеческом теле ни один орган — будь то печень, легкие, почки — не может перестать функционировать без того, чтобы всем остальным органам не угрожала опасность приостановки их деятельности. Различные группы, или отряды, рабочих являются, так сказать, разными органами гигантского тела человеческого труда, живыми частями бездушного остова рабочего чудовища, состоящего из стали, камня и другого материала.
При кустарном производстве и на заре капиталистического хозяйства владелец рабочих инструментов играл определенную роль в производстве: он руководил предприятием, процветание которого зависело от его способностей, от его энергии, от его прилежания; он получал свои доходы за известное участие в общей работе. Выражение «хозяйский глаз» еще имело реальный смысл. Крупная промышленность ослепила этот глаз. В технической организации производителей она не оставила никакого места капиталистическому собственнику; в ней все производители — наемные рабочие. Капиталистический собственник, игравший когда-то полезную роль в производстве, становится ни к чему не нужным и даже вредным лицом, как замечает г. де-Молинари.*
*В предприятии, имеющем форму акционерного общества, на долю его руководителя, по справедливости, приходится лишь незначительная часть капитала. Строго говоря, он не должен был бы иметь в нем никакой доли, и — вопреки господствующему мнению — это положение было бы наиболее благоприятным для успешного ведения дел общества, ибо директор, не имеющий акций, не имеет права контролировать самого себя. Достаточно, чтобы он обладал необходимыми для его поста способностями, знаниями и моральными свойствами, которые легче и дешевле найти отъединенными от капитала, чем сопряженными с ним». (Ж. де-Молинари, L`evolution econovique du XIX siecle, 1880, p. 38.)
Если у рабочего механическая крупная индустрия отняла его мастерство и сделала его слугою машины, то капиталисту она отвела роль пятого колеса в телеге. Что роль эта именно такова, доказывает основание акционерных обществ, акции и облигации которых, являющиеся титулами владения, без всяких последствий для производства переходят из рук в руки и часто несколько раз в день меняют на бирже своих держателей. Крупные финансисты поставили перед собой задачу воочию демонстрировать капиталисту его полную ненужность, концентрируя с помощью биржевых игроков и других маневров финансового искусства его акции и облигации в своих забронированных от грабежа кассах и направляя туда же доходы гигантских промышленных организмов.
В ту эпоху, когда феодальные бароны сидели в своих замках среди подчиненных им вассалов и жителей округи, творя над ними суд в мирное время и всегда готовые надеть панцирь, чтобы во главе своей дружины защищать их от всякого врага, — в ту эпоху феодальное дворянство было в высшей степени полезным классом, который невозможно было бы ниспровергнуть. Но с тех пор, как в деревнях воцарилась сравнительная безопасность, а города превратились в укрепленные центры, умеющие сами себя защитить, дворянский класс перестал быть полезным; он покинул свои замки и стал собираться при дворах светских и духовных государей, где в конце концов, отчудившись от народа, стал его паразитом. С этого момента гибель феодального дворянства стала неминуемой. Если не во всех государствах оно было насильственно сметено, как во Франции революцией 1789 года, то все же повсюду оно утратило свои феодальные привилегии и превратилось в часть буржуазии, от которой его отличают только внешние мелочи. В качестве особого господствующего класса дворянство не существует в капиталистических странах.
Точно так же конец общественной роли капиталистического класса, раз уже он сделался ненужным, является лишь вопросом времени. Машина готовит капиталистам ту же участь, какая, благодаря ей же, постигла ремесленников.
Продолжение следует...
Поль Лафарг
В предыдущей части своей исследовательской работы Поль Лафарг поведал читателям о пролетариях физического труда, о том, как выделился данный класс рабочих под нажимом капитала и крупной промышленности, как жилось ему в XIX веке.
Крупное капиталистическое производство, разбив цеховые и феодальные преграды, обратило в ряды пролетариев в том числе женщин и детей, понизив стоимость рабочей силы взрослых мужчин до минимально необходимого уровня для ее восстановления. Но труд женщин и детей все равно оказался дешевле и выгоднее для капиталиста. Вытеснив поэтому с предприятий мужчин женщинами, а женщин детьми, капитализм обзавелся резервной армией труда, обрекая на деградацию и нищету миллионы рабочих, способных трудиться. Экономическая борьба профессиональных союзов рабочих в разных странах, хоть и имела определенные успехи, но не позволяла пролетариям вырваться за буржуазные рамки. Капиталистические отношения оставались нетронутыми, а значит, продолжал увеличиваться разрыв между полюсами общества: на одном полюсе продолжала скапливаться горстка богачей, а на другом - миллионы и миллионы живущих от зарплаты до зарплаты наемных рабочих.
В третьей части своей работы Поль Лафарг обращает внимание на еще одну социальную группу пролетариата, о которой даже современные марксисты имеют превратное представление, - это работники умственного труда. Как и пролетарии физического труда они появились не из ниоткуда, а под влиянием крупной промышленности - все из того же мелкого собственника (ремесленника или крестьянина), который изначально заключал в себе различные функции (рабочего, управленца, ученого). Уже к концу XIX века данная группа, по крайней мере в Европе, была достаточно многочисленной, чтобы на нее обратили внимание классики марксизма, такие как Фридрих Энгельс и Поль Лафарг, чтобы оценить их место в общественном разделении труда и революционный потенциал.
= = =
II. Пролетариат умственного труда
Мелкое производство объединяло в одном лице обе функции производства — проектирующей головы и выполняющей руки. Столяр задумывает стол в своей голове прежде, чем его рука изготовляет отдельные части его, и затем собирает их вместе; крестьянин руководит всеми полевыми работами, которые он выполняет вместе со своей семьей, а во время жатвы — при помощи некоторых соседей; мелкий ремесленник сам свой директор, управляющий, бухгалтер и т. п. и одновременно сам собственный работник.
Крупная промышленность разделяет ранее соединенные в одном производстве функции и каждую из них передает другому рабочему. Механическое производство раскалывает рабочий класс на две большие труппы: пролетариев мускульного и пролетариев умственного труда. Ему нужны большие армии необученных рабочих (unskilled labourers), не нуждающихся в каких-либо технических знаниях, ибо в несколько дней или недель они могут научиться тем однообразным движениям, которые они должны производить при машине. Они уже не люди, а просто руки; им не нужно больше напрягать свои головы; они — колеса из мяса и костей, прицепленные к машине из железа и стали, которая приводит их в движение и управляет ими, как если бы в нее перешел разум ремесленника. Но, чтобы управлять этим механизмом из железа и человеческого мяса, нужен цвет умственных работников — механиков, инженеров, химиков, агрономов, директоров, управляющих и т. д.
Эти обе категории работников самым тесным образом связаны между собою, несмотря на предубеждения, зависть и горькую ненависть, разделяющие их вне сферы производства. Ведь нельзя себе представить современное машинное крупное производство без работников физического и умственного труда. Рабочие физического труда столь же мало могут мечтать о том, чтобы обходиться без инженеров, директоров, химиков, агрономов и т. д., как эти последние — предполагать, что можно вести производство без рабочих физического труда. Каждый новый шаг в развитии промышленности имеет тенденцию упростить работу рабочего, делать ее более однообразной и, с другой стороны, повышать уровень научных познаний, требуемых от тех, кто необходим для капиталистического производства в качестве выдающихся работников умственного труда.
Капиталистическое производство могло развиваться, лишь заставляя служить себе все современные науки. Грубая и невежественная католическая церковь предавала анафеме естественные науки, эти измышления дьявола. Буржуазия, хотя столь же невежественная, все же хорошо поняла выгоду, которую можно из них извлекать, если их обуздать и приспособить к потребностям промышленности. Точно так же и человек должен был научиться ценить полезность зависящего от него другого человека, прежде чем победитель стал превращать побежденного в раба, вместо того, чтобы убивать и съедать ого.
Ни одна отрасль промышленности не избежала преобразующего влияния науки. Даже те отрасли промышленности, возникновение которых относится ко времени зарождения человеческих обществ и которые дошли до нас в своей, так сказать, первобытной наивности, как приготовление масла и починка кожевенных изделий, подверглись в наши дни воздействию науки. Сепаратор Лаваля или центрифуга, приводимая в движение паром, моментально отделяет сливки от молока и почти превращает их в масло; химические препараты (сернистый мышьяк, железистая соль и т. п.) делают возможным во столько же недель, сколько раньше требовалось месяцев, обезволосить и выдубить кожу. Постройка и эксплуатация железной дороги требуют самых разнообразных научных знаний, начиная с геологии — этой современной par excellence науки, от развития которой так много выиграло железнодорожное строительство, - и кончая высшей математикой.
Наука сделалась прислужницей капиталиста, она должна всегда и повсюду служить ему, и он ни копейки не платит за ее бесчисленные изобретения, которые, однако, так сильно способствуют созданию колоссальных богатств капиталистов.
Наука, некогда монополия касты жрецов, тщательно скрывалась от народа. Способы производства держались в тайне, которая сообщалась только членам цеха после более или менее продолжительного испытания; ремесла в средние века назывались мистериями, словом, которое так превосходно к ним шло, ибо оно происходит от греческого «myein», что значит и посвящать, и замыкать. Капиталисты, наоборот, слишком заинтересованы были в том, чтобы самим овладеть наукой и ее применением в промышленности, а не предоставить ее как привилегию касте жрецов, цехам или отдельным личностям. Они сделали науку доступной обществу, выставляя ее как общее достояние всех без различия классов, наций и рас. На словах каждый человек имеет право на науку, на результаты неутомимых и тщательных изысканий ученого, который влачит жизнь нищего и умирает от голода. Ибо капиталисты скудно оплачивают теоретиков, исследования которых делают возможными успехи промышленности, дающие такие обильные барыши.
Список капиталистов, содействовавших основанию научных институтов или оплате теоретических исследований, поразительно короток. И деятелями в большинстве случаев бывают субъекты, которые, не занимаясь серьезно науками, ибо это плохо вяжется с богатством, увлекаются фотографией, микроскопией, телескопией, коллекционированием монет или раковин и т. п. препровождением времени.
Наука стала общей собственностью еще больше, нежели воздух и свет, которые во Франции, вследствие налога на окна и двери, должны оплачиваться деньгами. Каждый человек имеет право насыщать свой мозг наукой, — право, которым капиталисты никогда не злоупотребляют. Им нет никакого дела до того, как движется наука, они даже похваляются своим невежеством, подобно тому как феодальные бароны почитали за честь не уметь писать. Они смотрят на ученых, как на скучных чудаков, которые так же неловки, как неотесаны. Они согласны, чтобы их с величайшими почестями хоронили, а иногда также на то, чтобы им после смерти ставили памятники. Но при жизни пусть они сидят смирно в своих кабинетах и лабораториях и пусть чувствуют себя счастливыми, что им оставляют их побрякушки: так именно величают буржуа научные исследования. Только невежды или ученые, которым присуще некоторое шарлатанство и интриганство, достигают почестей и хорошо оплачиваемых постов.
Капиталисты не удовольствовались тем, что теоретические знания сделались общественной собственностью. Они хотели и применение теорий сделать общим достоянием, т. е. чтобы каждый фабрикант мог безвозмездно пользоваться ими, и они достигли своей цели. В то время, как владение моргом земли, фабрикой, каким-либо капиталом, приобретенным чужим трудом, является абсолютной собственностью счастливого владельца, которая юридически может быть передаваема до скончания веков, ученый не имеет никакого права на плоды своего умственного труда. Они принадлежат всем. А изобретатель, дающий теорию, применяемую в промышленности, имеет право только в продолжение ограниченного количества лет на продукт своей умственной работы. И даже этого временного права он достигает выборкой патентов, которые в некоторых странах очень дороги и выдаются на таких условиях, что охрана права научной собственности является часто сомнительной. Изобретатель должен отражать каждое покушение на эту собственность на свой риск и страх в дорогостоящих процессах. Капиталист же, наоборот, имеет к своим услугам на государственный счет и полицию, и судей. И даже слабо охраняемое временное право собственности на продукт умственного труда буржуазия оставила изобретателю лишь для того, чтобы поощрять его к другим изобретениям, из которых она извлекает такие большие выгоды, и иметь право требовать их обнародования.
Защитники буржуазии, конечно, умеют подыскивать объяснение тому, почему собственность изобретателей должна быть слабо обеспечена. И действительно, абсолютное право собственности изобретателя на его изобретение сделалось бы для капиталистов и высшей степени обременительной монополией. Семья Уатта монополизировала бы, например, все изобретения, основанные на упругости пара. Подобная монополия в глазах экономистов неестественна и противоречит интересам общества. Наоборот, совсем естественным и общественно желательным представляется им то, что какая-нибудь семья капиталиста в продолжение столетий монополизирует плодородие почвы и животворящее действие солнца.
Но вышеприведенные и другие аргументы, приводимые против неограниченного права собственности изобретателя на его изобретение, оказываются недействительными, как только заходит речь о литературной собственности. Впрочем, и это право сохраняется лишь в течение известного числа лет после смерти писателя, — и тогда издатели могут на его сочинениях наживать деньги, не будучи обязанными выплачивать авторский гонорар. Когда буржуазные государства согласились, наконец, издать международные законы против литературного грабительства живых писателей, то это было сделано не только в интересах писателей, но главным образом в интересах капиталистических издателей, купивших их сочинения.
Когда капиталист сделал науку общим достоянием, то не с намерением ломать себе голову, воспринимая эту науку. К тому же он составляет себе совершенно своеобразные представления о научном образовании. «Преобладающим мнением большинства фабрикантов в Ланкашире было, — пишет сэр Роско, профессор химии в Манчестере, — что если кто-нибудь из их сыновей пробыл шесть месяцев в университете (college), то ему можно вколотить все знания, которые необходимы для применения химии в его предприятии. Часто отцы, приходя ко мне, говорили: «я набойщик (или красильщик, или пивовар) и хотел бы, чтобы вы моего сына обучили химии, но как раз настолько, — и не больше, — сколько ему нужно, чтобы он сейчас же мог применить ее в моем деле». («Record of work done in the Chemical departement of the Owen* College 1857— 1887», by Sir H . E . Roscoe, p. 9— 10.) И когда я этому человеку объяснял, что химию прежде всего нужно изучать как науку, а потом только можно приступить к ее применению на практике, и что его сын должен учиться, по крайней мере, от двух до трех лет, прежде чем он сможет приступить к самостоятельным изысканиям, касающимся специально его производства, — тогда он чаще всего отвечал, что если нужно учиться по такой системе, то у его сына не найдется времени для учения, и если он не может прямо начать работать над нужными материалами, то лучше пусть он остается на фабрике. Там он, мой собеседник, и его отец достигли больших коммерческих результатов без научных познаний, и нет никаких оснований полагать, что его сын не достигнет таких же успехов». Подобные речи с небольшими изменениями произносились капиталистами всех стран. Между тем научные приемы в промышленности становятся все сложнее, и капиталисты вынуждены изменить свое отношение к вопросу, и они требуют, как замечает Роско, от своих директоров и других служащих очень серьезных познаний в химии и других науках. Но ланкаширские фабриканты, грубое невежество и упрямое чванство которых мы видели выше, поняли значение химических познаний только по высоким окладам, которые они должны были платить выписанным немецким химикам.
Если капиталист презирает науку и жалеет тратить силы на ее усвоение, то все же он требует, чтобы те, кто ему служат, усвоили это общее благо, которое он так великодушно предоставляет им. В античном обществе собственность требовала от того, кто ею владел, мужественных добродетелей; в Риме, Спарте, Афинах — везде собственники были воинами; на них одних лежала оборона их владений; рабу и безземельному был закрыт доступ на военную службу. В средние века только дворянин имел право в вооружении садиться на лошадь. Капиталистическая собственность, наоборот, не требует от владельцев никаких определенных физических или умственных качеств.
Машина с прогрессом науки все совершенствуется и грозит сделать рабочего ненужным; но не владелец машины, а тот, кто у него служит, должен научно совершенствоваться по мере того, как машина усложняется. Первый шаг имел целью принудить служащего умственно развиться, чтобы он мог переваривать науку, которая капиталисту была не по нутру; второй, более трудный, шаг состоял в том, чтобы начиненному знаниями служащему платить так же мало, как лишенному знаний рабочему. Прошло некоторое время, пока была достигнута эта великая цель, которую новейшая филантропия может поставить рядом с желатиновым супом и искусством накормить досыта рабочего на сорок сантимов в день.
Промышленное применение науки развивалось так быстро по мере расширения круга действия механической индустрии, что капиталисты скоро пришли в замешательство. Вначале они столкнулись с величайшей трудностью — собрать многочисленный персонал интеллигентных пролетариев, которые им нужны были для руководства их машинами и для изучения новых научных приемов в промышленности.
В Европе наступило то же самое, что произошло в варварской России после падения крепостного права. Когда вследствие освобождения крестьян помещики лишились дарового труда крепостных, они хотели ввести сельскохозяйственные машины. Но для них оказалось невозможным найти достаточное число русских механиков, и вместе с машинами пришлось выписывать также и машинистов.
Европейские капиталисты в начале машинного производства не имели этого выхода — вербовать за границей нужных им интеллигентных пролетариев. Они должны были подготовлять их у себя и за свой счет. Они выбирали из числа своих служащих тех, кто отличался способностями, прилежанием или подхалимством, и делали их заведующими и руководителями фабрик. Служащих с высокой научной квалификацией капиталисты могли зачастую получать только таким образом, что способным лицам давали образование за свой счет. Большая шотландская и английская ситценабивная фирма Мак-Коркводаль и Ко выбрала из детей своих рабочих самых смышленых и дала им образование, чтобы сделать из них рисовальщиков, граверов, управляющих и машинистов. Мюльгаузенские фабриканты, чтобы за дешевую плату иметь художников, химиков и другие интеллигентные силы, основали школы для маленьких пролетариев, обнаруживавших соответствующие способности.
Но затрачивать капитал на воспитание наемных рабочих физического и умственного труда противоречит принципам мещанских экономистов. Капиталист не должен, подобно рабовладельцу, воспитывать рабочего с детства. Он должен найти его на рынке труда в готовом виде и приспособленным к работе. Он покупает не всю его личность, а лишь рабочую силу его рук или его мозга на день, неделю, месяц; его идеал состоит в том, чтобы купить рабочую силу за точную ее стоимость или даже дешевле, т. е. за цену, которая требуется для ее восстановления.
Пока интеллигентных пролетариев было мало, их труд хорошо оплачивался. Они могли прилично питаться, с комфортом жить, хорошо одеваться, содержать жену и детей так, что им не приходилось зарабатывать на свою жизнь. Этот материальный достаток, столь необходимый для поддержания престижа интеллигентного работника и его семьи, скоро показался капиталисту чем-то лишним, от чего нужно отделаться. Он находит необходимым, чтобы рабочий умственного труда, подобно рабочему физического труда, сжал свои потребности и потребности своей семьи до крайних пределов, и считает желательным, чтобы интеллигентный рабочий посылал жену и детей работать за плату, дабы содержание их не ложилось на него бременем. Интеллигентные пролетарии наивно верили в то, что их таланты и научно-литературные знания являются их привилегиями, которые не дадут им опуститься на дно пролетарской нужды. Они воображали, что рабочая сила их мозга никогда не сможет стать товаром, цена которого сообразуется с издержками на его производство. Но действительность скоро раскрыла им глаза.
Чтобы свести работу мозга на один уровень с физическим трудом, необходимо было прежде всего выбросить на рынок труда достаточное количество интеллигентных пролетариев с тем, чтобы они конкурировали друг с другом и сбивали цены на свой товар — рабочую силу мозга. Капиталистам, однако, не пришло в голову превратить пример мюльгаузенских фабрикантов во всеобщую и постоянную организацию; с другой стороны, предоставить семьям заботу о поставке необходимой интеллигентной силы было рискованно, потому что расходы на ее воспитание могли бы отпугнуть, и рынок страдал бы от недостаточного притока конкурентов. Решено было подзадорить филантропов, чтобы эти щедрые души открыли бесплатные вечерние курсы для взрослых рабочих. Но и это мало помогло. И вот ничего больше не осталось, как требовать от государства, чтобы оно организовало подготовку необходимых для современной формы производства кадров квалифицированной интеллигенции.
Капиталисты и расторопные их приспешники - экономисты любят бранить и попрекать государство, от которого, по их мнению, нельзя ждать никакого разумного начинания, никакого полезного дела. И все же они первые взывают к государству о помощи, когда попадают в затруднительное положение; тогда оно вдруг становится наилучшим спасителем из нужды. Нужны ли им новые рынки, — государство должно их открыть, — в крайнем случае, хотя бы с помощью пушек. Хотят ли они увеличить свои барыши, — государство призывается защитить их от иностранной конкуренции пошлинами или даже премиями. У них еще не хватило смелости требовать от государства, чтобы оно возместило им издержки на улучшение техники*, но уже давно они требовали и добились, чтобы государство несло расходы по улучшению их орудий производства, сделанных из человеческого мяса, — издержки на научное образование части пролетариата. Если буржуазия всех стран выступает за бесплатное начальное обучение, то при этом, правда, пускается в ход великолепнейшая декламация о необходимости поднятия морального и экономического уровня рабочих; но все это благородство в конечном счете направлено на то, чтобы понизить издержки производства интеллигентной силы, а тем самым уменьшить и рыночную цену последней.
*Я ошибаюсь, — это уже произошло. Что такое государственная помощь и процентные гарантии для железных дорог, как не возмещение издержек на введение технических улучшений? После войны с Италией от последнего французского займа оставалось еще 50 млн франков; Наполеон раздал их крупным промышленникам на улучшение их техники.
Муниципальное управление Парижа основало городскую физико-химическую школу по примеру мюльгаузенской. Школьники набирались из одареннейших и прилежнейших пролетарских детей коммунальных школ. Школа не только дает им бесплатное обучение, но городское управление выдает субсидии родителям, чтобы помочь им содержать детей до окончания учения. Филистер не преминет, конечно, превознести до небес это благородное, гуманное учреждение, когда зайдет о нем речь. Но что делать? Филантропам не везет с их благодеяниями; каждое из них роковым образом превращается в свою противоположность. Результаты филантропической физико-химической школы оказались весьма печальными. До ее основания химик оплачивался дорого; уже несколько лет упомянутая школа, выбрасывает на рынок труда толпы химиков, и оплата последних необычайно сильно упала. Французский капиталист может теперь за 160—200 франков в месяц получить молодого человека, в совершенстве знакомого с лабораторной практикой и обладающего солидными теоретическими познаниями. Провинциальным предпринимателям до сих пор еще не особенно легко найти заместителей своим химикам, и потому они обходятся с ними приличнее; парижские, наоборот, относятся к ним с величайшим пренебрежением, и угрозы увольнения не сходят у них с уст; они уверены, что в любой момент могут найти больше работников, чем им нужно.
Муниципальная физико-химическая школа в Париже может служить примером государственных и общественных школ, где в интересах капиталистов получает образование множество умственных работников. Везде государство и городские общины — эти государства в уменьшенном масштабе — создали учреждения для воспитания интеллигентных наемных работников, в которых нуждается современная система производства, и учителей, которые должны им давать необходимые научные познания.
Производительность современной промышленной системы так велика, что в каждой области, которой она овладела (железная, хлебная, хлопчатобумажная промышленность), через короткое время рынок насыщается, и наступает перепроизводство. То же явление можно наблюдать и в подготовке умственных работников. В настоящее время химиков, инженеров, врачей, агрономов, профессоров фабрикуют с не меньшей легкостью, чем племенных кур, несущих целый год яйца, не высиживая их, и безрогих волов, — и при том в таком же несметном количестве, как кроликов и форелей.
Наше общество приписывает себе особую тонкость чувств и гуманность на том основании, что учреждает союзы для спасения душ маленьких китайцев, искоренения вивисекции и т. п. Но по отношению к учащейся пролетарской молодежи своей собственной страны общество проявляет далеко не столь нежные чувства, как к китайцам, собакам и кошкам. Воспитание умственных работников происходит при самых неблагоприятных условиях для физического и морального здоровья учащихся. Их пичкают знаниями, как откармливают уток и гусей для получения жирной печенки. К чрезмерному умственному напряжению, на которое обречены дети, прибавляется еще недостаток движения, плохое оборудование школ, постоянное сидение в комнатах, плохое и недостаточное питание, — все это, вместе взятое, дает те отвратительные результаты, которые констатировала медицинская академия в Париже: малокровие, желудочные и нервные заболевания, бледную немочь, местные болезни у молодых девушек, близорукость и другие расстройства зрения, уродства ключицы, кривые плечи и пр. Доктор Витере в Англии, представитель медицинского конгресса в Брайтоне, констатировал те же явления и, в частности, указал на то, до какой степени вредно умственное переутомление для девушек и особенно для учительниц: они дают относительно наибольший контингент обитателей домов для умалишенных*.
*Школа, разумеется, не единственное бремя, ведущее к вырождению молодежи. Мы приведем здесь извлечение из речи, которую произнес доктор Бруардель, декан медицинского факультета в Париже: «Физическое и духовное вырождение детей школьного возраста происходит не только от чудовищного объема учебной программы; вторая, чрезвычайно важная, причина беды заключается в пребывании детей в больших городах. Я говорю на основании наблюдений, которые собрал как врач многих больших интернатов. Часто имел я также случай наблюдать дальнейшее течение жизни моих бывших маленьких пациентов.
Все вы знаете парижского гамена (уличного мальчишку); в высшей степени интересно изучить этот тип. До десятилетнего возраста он, хоть хрупок и худ, все же веселый ребенок с живым умом, если его пощадила золотуха. Но вскоре в нем все заметнее обнаруживается вырождение. Его члены становятся тонки, слабы, почти изнеженны; все его развитие совершенно приостанавливается, ум становится неповоротливым, характер — брюзгливым и подозрительным; половой инстинкт слаб, и половые органы обнаруживают недоразвитие.
У ребенка парижской буржуазной семьи наблюдается целый ряд параллельных явлений; вначале веселый, жизнерадостный, энергичный, иногда «маленькое чудо», он скоро становится хилым и немощным. Его рост неправилен; остановка в развитии не так рельефна, но достаточно ясна; половое бессилие и атрофия соответствующих органов не так заметны, но такая же тенденция налицо.
У юноши умственные способности надломлены, его внимание не способно к концентрации, не может долго останавливаться на одном. Учитель должен работать с ним и за него и снова и снова вколачивает ему знания, которые он должен воспринять. Пока книга в руках ученика, он еще может двигаться вперед; отнимите у него книгу — и он совершенно теряет уверенность в себе и память.
Иногда он вдруг с разбега рванется вперед, но слишком скоро он никнет; лишь редко наступают периоды умственной деятельности. Товарищи из провинции, более внимательные и более прилежные, занимают в школе первые места.
И в жизни также находишь их впоследствии в первых рядах. Родившиеся в Париже в большинстве вынуждены довольствоваться литературным или художественным поприщем, или ремеслом, требующим только ручных навыков.
Влияние больших городов действует решительно в направлении создания такого состояния духа и такого строения тела, которые, если в них вглядеться, носят более или менее ярко выраженные черты вырождения. Эти влияния разрушают как отдельную личность, так и род. Говорят, что парижские семьи, за немногими исключениями, вымирают через два-три поколения».
Но еще менее, чем о благе учащихся, заботятся о судьбе тех, которые окончили школу. Школа выполняет свою задачу, если она выбрасывает на рынок труда достаточное число умственных работников. То, что мы выше сказали о химиках, можно сказать и об инженерах, учителях, агрономах, художниках, короче — о всех интеллигентных пролетариях. Перепроизводство их в последнее время так велико, что цена на них значительно понизилась; скоро им придется довольствоваться заработной платой простых рабочих, — в тех отраслях, в которых это пока еще не наблюдается. Заработную плату простого рабочего понижают тем, что все меньше требуют от него искусства. Заработную плату умственных работников понижают, повышая требуемую от них квалификацию.
Развитие капиталистического производства влечет за собой образование резервной армии труда, по меткому выражению Энгельса, постоянно растущей массы безработных, которые только в периоды, становящиеся все более короткими, хозяйственного подъема всасываются фабриками и мастерскими. То, что социалисты констатировали по отношению к простым рабочим, можно теперь констатировать и в области умственного труда. Масса интеллигентных пролетариев, выпущенных в последние годы, так велика, что ей все труднее становится найти работу за какую бы то ни было плату. Д-р Дюжарден-Бомец сообщил в Медицинской академии, что из пяти тысяч молодых девушек, снабженных учительскими дипломами, город Париж может в год обеспечить места только ста. Во Франции в 1887 году 27 000 девушек получили дипломы; в ближайший год их будет 31000, если все пойдет по прежнему. Вероятно около половины кандидаток не выдержало экзаменов. Это дает 60 000 девушек, друг другу перебивающих дорогу в поисках несуществующих мест. Это целая армия, армия недовольных.
После того, как новый общественный строй вытеснил женщину из семейного очага на фабрику, он создает женский интеллигентный пролетариат, который он использует в школах, управлениях и пр.
Интеллигентный товар принужден делить участь всякого товара. Очень скоро внутренний, отечественный рынок становится для него тесен; он экспортируется за границу. Фабрики для производства химиков, руководимые Либихом и его последователями, выбросили излишек своего производства в Англию; уже многие годы Германия наводняет всю Европу девушками и молодыми людьми, хорошо дипломированными и вооруженными художественными, литературными и научными познаниями не хуже, чем коммивояжер снабжен образцами. Европейские рынки труда переполнены образованными людьми, не имеющими ни куска хлеба. Экспорт интеллигентных работников стал новой отраслью мировой торговли; их вывозят в Китай, Японию, Полинезию, Африку, — повсюду, куда проникла современная цивилизация, вместе с водкой и сифилисом.
Этот экспорт не безопасен для современного европейского общества. Арендаторы и сельские рабочие, изгнанные английскими и шотландскими лендлордами, переплыли океан и открыли новые девственные земли, сборы с которых должны были нанести смертельный удар сельскому хозяйству Европы. Умственные работники, которых капиталистическое общество так беспечно рассеивает на все четыре стороны, приносят варварским и полуцивилизованным народам европейскую науку и ускоряют наступление момента, когда они будут в состоянии объявить Европе экономическую и вооруженную войну.
Но не меньшие опасности грозят со стороны тех, которые остаются на родине. Католическое духовенство во времена своего всемогущества в средние века принимало в свои ряды всякого получившего образование молодого человека; церковь, не колеблясь возвела на папский престол и провозгласила святым Захария — человека, пропитанного наукой «неверующих» арабов. Капиталисты не исполнены такой дипломатической мудрости. Они дают в руки многих тысяч молодых людей...
Поль Лафарг
Перед читателями продолжение научно-популярной работы Поля Лафарга о пролетариате физического и умственного труда. В первой части автор показал, как в лице мелкого собственника (ремесленника) в Европе в докапиталистическую эпоху соединялись функции хозяина, организатора, торговца, рабочего и ученого. Занимаясь своим ремеслом, мастер был цельной разносторонне развитой личностью, по меркам своего времени, а объединения ремесленников различных профессий - цехи являлись экономической и социальной ячейкой средневекового города. Цехи соблюдали устав, ревностно хранили традиции и всеми силами сопротивлялись наступающему буржуазному строю. Но ничто не вечно под луной…
2. Пролетарии
Организованные в цехи ремесленники составляли государство в государстве с особыми привилегиями, которые они должны были стремиться отстаивать и расширять. Пролетариат выступал не как организованная корпорация, а как бесформенная, хаотическая масса, которая постоянно разрасталась, но никакими привилегиями не пользовалась.*
*Когда пролетариат называют «четвертым сословием», это свидетельствует о полном незнакомстве с историческим развитием и социально-политическим положением пролетариата: сословие есть замкнутый класс с привилегиями, признанными другими классами.
Пролетарий есть умственный или физический работник, продающий свою рабочую силу.
Пролетарий, подобно рабу не владеющий орудием труда, которое он приводит в действие, не имеет также никакого права на продукт своего труда. Он уже не хозяин себе, как ремесленник, и еще менее на нем лежит теперь забота об обмене продукта своего труда.
Единственное его богатство, единственный его товар — это его собственная жизненная энергия, его рабочая сила. Если он и объединяет в себе свойства производителя и продавца, то только потому, что он, не в пример рабу, проданному на всю жизнь, продает себя на день, на неделю, на месяц. Великая свобода, единственная свобода, которую ему навязала цивилизация, — это свобода продавать себя.
Капиталист не владеет пролетарием, как рабовладелец — рабом. Он нисколько не заинтересован в сохранении его как индивидуума. Он — лишь хозяин его рабочей силы, которую он купил по рыночной цене. Он имеет право использовать ее, как ему угодно в продолжение 12, 14 и более часов. Когда покупают осла, лошадь, раба, нужно считаться с возможностью их заболевания и смерти. Капиталист не знает такого риска. Он покупает рабочую силу по ее стоимости, по цене ежедневных, необходимых для ее обновления, расходов. Если ювелиру или профессору математики нужно десять марок в день на мясо, одежду, развлечения и т. п. для поддержания художественных или научных способностей своей рабочей силы, то капиталист, дающий им работу, должен им именно столько платить. Если ткачу или прядильщику нужно только две марки в день на картофель, водку, лохмотья и т. п. для обновления своей рабочей силы, то капиталист будет им вообще платить только две марки — и ни пфеннига больше.
Дешево производить — таков боевой клич капиталистического способа производства. Рабочая сила рабочего есть товар и разделяет поэтому участь всякого другого товара — она должна производиться возможно дешевле. Чтобы понизить издержки производства, улучшается качество товара, фальсифицируется сырой материал, из которого он производится. Точно так же, чтобы понизить цену силы рабочего, капиталист старается лишить его работу всякого содержания, отнять у рабочего всякую надобность в профессиональном искусстве и познаниях и вынуждает пролетария ослаблять свою рабочую силу и все менее восстанавливать ее, все более понижая его гигиенические потребности, — и в конечном счете обрекая его болезням и преждевременной старости.
Ремесленник имел все свое ремесло в своих пальцах и в своем мозгу. В течение долгих лет бывал он учеником, и нужно было больше способностей и знаний, чтобы изготовить пробную работу для получения звания цехового мастера, чем для того, чтобы написать теологическое или философское сочинение. Разделение труда, начавшееся и развившееся в мануфактурном производстве, задавило художественные способности ремесленника. Продукт, бывший раньше произведением одного, теперь производился совместной работой многих. Процесс изготовления иголки, например, распределялся на 18 частей, выполнявшихся различными рабочими, из которых каждый осужден был всю свою жизнь совершать одну и ту же однообразную манипуляцию, без надежды хоть когда-нибудь дожить до того, чтобы сработать целую иголку. Это постоянное повторение одного или немногих движений руками притупляло ум и уродовало тело; оно чрезмерно развивало напрягавшиеся при этом мускулы, нервы и кости, оставляло другие органы хиреть.
Тогда явилась фабрика с ее машинами, приводимыми в движение паром, и совершенно лишила рабочего его личного ремесла, которое фабрика свела к нескольким простейшим движениям, но это было все, что от него осталось. Техническая ловкость рабочего перешла к машине, гораздо быстрее и точнее выполняющей манипуляции, раньше доверявшиеся руке и разуму рабочего. Нет такого ремесленника или рабочего, который бы мог сравниться с образцовой работой гофрировальной машины. Пролетарий — лишь надсмотрщик над машиной, лишь колесо в ее механизме. Ремесленник и рабочий мануфактуры управляли своими инструментами, — машина же управляет рабочим, приказывает ему то итти вперед, то наклоняться, то поднимать руки и ноги, — и он вынужден точно выполнять ее приказы, чтобы выделываемый продукт не пострадал или даже совсем не погиб. Пролетарий — полнейший автомат, который сам себя заводит. И когда он таким образом низводится на роль машины, тогда искусный рабочий замещается поденщиком, мужчина — женщиной и эта последняя — малолетним. Один смелый американец, конечно — сторонник прогресса, предложил даже заменить двуногих рабочих обезьянами; единственная трудность, которую он находил, состояла в том, что содержание обезьян стоит дороже, чем содержание пролетариев.
Обществу омнибусов в Париже содержание лошади (включая расходы по амортизации затраченного на ее покупку капитала) обходится в среднем дороже, чем жалованье кондуктору или кучеру, — и, однако, от лошади требуется от 4 до 5 часов работы в день, между тем как пролетария заставляют надрываться на работе 12 и 14 часов в день.
Чтобы понизить цену рабочей силы пролетария ниже цены рабочей силы лошади, необходимо было также освободить его от тягот, прежде на нем лежавших. Пока у него дома имеется жена и дети, его заработная плата должна покрывать не только издержки по восстановлению его собственной рабочей силы, но и расходы по содержанию его семьи. Филантропы и моралисты вдохновенно воспевали то огромное завоевание, какое представляет собою применение в промышленности труда женщин и детей. Послушать их — это дает значительный рост благосостояния рабочей семьи. Мы видели уже в предыдущей главе, как мануфактурист Ревельон доказывал, что эксплоатацией 12—15-летних детей он оказывает их родителям великое благодеяние.
Один фабрикант из Маркетты близ Лилля, по имени Скрив, большой филантроп, рассказывал на конгрессе благотворительности в Брюсселе, в 1857 г., с гордым сознанием исполненного долга, что он ввел выгодный способ занимать детей на фабриках:
«Мы учим их во время работы петь или считать, и это их так забавляет, что они бодро переносят 12 часов работы, которые необходимы для поддержания их существования».*
* Протокол первого конгресса благотворительности в Брюсселе, в 1857 г. Речь г. Скрива.
Вот это правда. Как только машина делает возможным применение их труда в промышленности, жена и дети должны сами зарабатывать себе на существование, и соответственно этому понижается заработок главы семьи. Общераспространенное мнение гласит, что женщина - самое дорогое животное на земле, капиталистическая же политическая экономия, наоборот, заявляет, что у женщины меньше потребностей, чем у мужчины, и поэтому она за одинаковую работу получает меньшую плату. В столицах и больших городах, где проституция является доходным ремеслом, работница часто вынуждена пополнять свой промышленный заработок половыми «услугами». Столь прославленный моралистами женский фабричный труд разрушил рабочую семью.
Отцовский авторитет покоится на том, что отец кормит членов своей семьи и передает им в наследство свое достояние. Как только жена и дети экономически становятся на собственные ноги, они перестают признавать авторитет отца, из-под ног которого вынута почва. Отношения между различными членами семьи сводятся к самым простым формам. Жена, проводящая свой день на фабрике, не может заботиться ни о муже, ни о детях. Пролетарская семья собирается лишь в часы отхода ко сну. И это, впрочем, не всегда бывает, ибо во многих предприятиях есть дневные и ночные смены, и муж приходит утром домой, чтобы занять в постели место, только что оставленное женой. Они видятся только раз в неделю, — в том, впрочем, случае, если воскресенье является днем отдыха, что не всегда имеет место в добрых христианских странах.
Фабричная работа женщин и детей не только не увеличила источников дохода рабочей семьи, но, наоборот, внесла нищету и раздоры в то, что осталось рабочему от семейной жизни. Жена и дети выступают конкурентами главы семьи. Они понижают его заработную плату, часто прогоняют его с работы и заставляют сторожить дом, превращая его в дармоеда, живущего трудом тех, кого он некогда призван был содержать и направлять. В Америке, где капиталистическая эксплоатация доведена до самых крайних пределов, эта перемена роли мужчины в семье так резко проявляется, что янки придумали особое слово для обозначения некоторых городов штата Массачусетс, в которых на сто занятых на фабрике пролетариев приходится 35 мужчин, 51 женщина и 14 детей: они называют их she-towns — женские города. «Cotton Factory Times», констатируя этот факт, сопровождает его следующими размышлениями, которые мы рекомендуем вниманию защитников семьи:
«Что же должно произойти с мужчинами? Они не находят никакой работы, а жены и дети не зарабатывают столько, чтобы быть в состоянии их прокормить».
Политики единодушно — что с ними редко бывает — признают благотворное влияние собственности на характер: она внушает ее обладателям дух порядка и предусмотрительности, независимости и добродетели. В парламентарных странах избирательное право дается только тем, кто владеет достаточным количеством этого облагораживающего добра. Средневековое общество было построено таким образом, что почти каждый имел надежду стать собственником. После положенного времени ученичества и выполнения определенных пробных работ подмастерье становился мастером и открывал свое дело. С появлением мануфактуры подмастерью становилось все труднее обзаводиться своей собственностью. Машина окончательно преградила дорогу пролетарию. Механический аппарат современного производства требует для своего приобретения и использования такого громадного капитала, что пролетарий лишен всякой надежды стать когда-либо собственником. Пролетарием он рождается, пролетарием живет и умирает. Факт этот настолько общеизвестен, что даже буржуазные экономисты, эти упорные краснобаи, перестают долбить свои избитые фразы о том, что и у пролетариев есть надежда тоже когда-нибудь стать собственниками и попасть в эту обетованную для всех землю.
Но хотя пролетарий уже не может теперь сделаться личным собственником своих средств производства, однако экономисты и Шульце-Деличи болтают ему о возможности достижения обладания ими путем организации товариществ.
Когда 60 лет тому назад Роберт Оуэн пропагандировал производительные товарищества не как средство разрешить социальный вопрос, но как средство мелкое домашнее производство перевести в крупную индустрию, князья политической экономии не жалели доводов, чтобы выставить его предложение в смешном свете. Теперь для коммунистов это, конечно, торжество, — не очень, впрочем, великое,— присутствовать при том, как господа экономисты поклоняются тому, что они раньше с такой яростью сжигали. Однако, когда Оуэн предложил свои товарищества, капиталистическое производство еще не было развито; тогда они могли стать практической мерой для смягчения страданий, которые принесло с собою превращение ремесленника в пролетария. Но предлагать пролетариям товарищества теперь, когда крупное капиталистическое производство до такой степени вытеснило мануфактурное производство, — верх смешного.
Допустим, что рабочие какой-нибудь фабрики, железоделательного завода или прядильни были бы в состоянии собрать тысячи и миллионы рублей, составляющие стоимость оборудования этих предприятий, как и необходимый для них оборотный капитал. В каком положении находилось бы это рабочее товарищество по отношению к конкурирующим капиталистам? В каждой индустрии бывают периоды застоя в делах и даже острые кризисы. В таких случаях капиталист рассчитывает своих рабочих, оставляя только небольшое их число, необходимое для ухода за машинами и для выполнения оставшихся небольших заказов. Кооперативная фабрика рабочих не могла бы поступить столь бесцеремонно со своим персоналом. Она не могла бы сразу, внезапно, выбросить на улицу своих собственных владельцев-рабочих. Она должна была бы их сохранить, продолжать работать с большими убытками и разорить свое предприятие, чтобы содержать своих товарищей-владельцев. В борьбе за существование фабрика товарищества оказалась бы в неблагоприятном положении, и мы видим, что все подобные учреждения во Франции и Англии действительно либо злополучно рушились, либо превращались в товарищества на вере, как знаменитое предприятие рочдельских пионеров и товарищество оптиков в Париже, основанное в 1849 году при поддержке государства. Некоторые их учредители сперва более или менее иезуитскими средствами вынудили своих товарищей выйти из предприятия, а затем наняли пролетариев, которых стали эксплоатировать, как обыкновенные капиталисты.
В капиталистическом обществе не может образоваться никакое предприятие на иных основаниях, чем система наемного труда, не вызвав к себе ненависти заинтересованных в этой системе слоев. Гамбетта и оппортунисты, чтобы привлечь к себе рабочий класс, хотели провести некоторые реформы в его пользу. Они предложили дать синдикальным камерам (т. е. профессиональным союзам) права юридической личности и наравне с капиталистами допустить их к выполнению государственных работ, причем финансовые общества должны были из собственных средств, либо при поддержке государства, снабжать их необходимым капиталом. Надо было видеть, когда этот прекрасный проект стал известен, какую тревогу забили все промышленники и их органы. Какое преступление против буржуазии дать возможность организованным рабочим работать за собственный счет! Это было ниспровержение всех священных законов политической экономии, это было покушение на основы общества! Оппортунисты вынуждены были отказаться от этой реформы.
Чтобы воспрепятствовать возникновению рабочей индустрии, капиталисты объединяются, отказываясь даже от своей обычной взаимной конкуренции и жертвуя собственными интересами. Американские рыцари труда владеют в графстве Дэвис (Индиана) и в графстве Сен-Клэр (Иллинойс) угольными копями, которые они сами эксплоатируют. Им удалось завязать торговые сношения приблизительно с шестьюстами фабрикантов и торговцев. Но когда они обратились к железным дорогам, чтобы обеспечить постоянный транспорт угля, то три компании отказались перевозить больше одного вагона угля в день; одна линия отказалась от всякой перевозки, хотя товарищество предлагало прибавку в 25 центов с тонны против действующего тарифа. Рыцари труда подали жалобу государственному прокурору Иллинойса, который посоветовал, однако, взять ее обратно, ибо процесс против таких мощных компаний окончился бы, по его словам, не в пользу производительного товарищества.
Если пролетарии не могут освободиться в капиталистическом обществе ни индивидуально, ни путем организации небольших производительных товариществ, то они, может быть, в состоянии удерживать свой заработок на соответствующем их потребностям уровне? Или они должны ограничивать свои потребности и приводить их в соответствие с падающим заработком?
Предприниматель мануфактурного предприятия не мог внезапно, без серьезной причины, уволить ремесленника или даже рабочего, ибо и тот, и другой обладали, хотя и в различной степени, определенными техническими познаниями, — их нелегко было заменить. Совсем в другом положении находится современный пролетарий, который является лишь придатком к рабочей машине, автоматом, которого во всякое время может заменить любой работник. О противодействии изолированного пролетария капиталисту не может быть речи.
Имеют ли, по крайней мере, организованные пролетарии надежду на возможность оказать противодействие капиталу?
С 1848 года в Англии возник целый ряд больших тред-юнионов, которые, обладая огромным состоянием во много миллионов рублей, в состоянии проводить колоссальные стачки. Но эти рабочие организации и их победы были возможны только при том необычайном расцвете, какой переживала английская промышленность. Англия - первая страна в мире, развернувшая крупную промышленность, - была долгое время владычицей мирового рынка. Её промышленность процветала в невиданных размерах. И пролетарии в известной мере пользовались этим расцветом. Они могли продавать свою рабочую силу дороже, чем их товарищи на континенте, и добиться в сравнении с последними целого ряда выгод. Но это время миновало. С тех пор, как Европа и Америка развили у себя крупную промышленность, английские тред-юнионы потеряли свою мощь, их кассы опустели, их ряды поредели. Эти тред-юнионы, некогда внушающие ужас капиталистам, опустились до роли политического орудия в руках либеральных политиков. Их вожаки боятся всякого действительного противодействия капиталу, и крупные стачки в горных округах часто вызываются ныне самими предпринимателями, чтобы временной приостановкой производства освободиться от своих запасов и поднять цены.
Резервная армия промышленности в настоящее время так велика, что капиталист всегда может быть уверен, что в случае забастовки в его предприятии найдет сколько ему нужно рабочих. Если имеющихся в городе рабочих не хватает, он привозит новых работников из соседних городов или из-за границы. Если и этот источник не может быть использован, у него остается еще выход — закончить производство своих работ за границей. В 1867 году бастовали лондонские портные, и им удалось не допустить привоза рабочих извне. Что сделали предприниматели? Они послали скроенные платья в Париж, чтобы там их сшить. Попытка не удалась вследствие вмешательства «Интернационала». Но подобный же маневр был недавно успешно проделан в Париже: парижские предприниматели выписали из Норвегии окна и двери, которые парижские рабочие отказались работать ниже известной цены.
Капиталист вполне независим благодаря той силе, которую ему дает концентрация капитала. Не оказывается в одной стране многообещающих условий, — он может перенести свой капитал в другую страну. В июне прошлого года газеты г. Лидса (Англия) сообщали, что фирма Маршал и КО, владеющая прядильной фабрикой, основанной в начале нашего столетия, ставшей одним из промышленных центров Йоркшира и насчитывающей свыше 3 000 рабочих, решила закрыть свою фабрику, а машины переправить в Америку, чтобы быть ближе к сырому материалу. Господин Мунделла, бывший член кабинета Гладстона и прославленный защитник английских рабочих, избиравших его в парламент, отвез свои машины в Саксонию, чтобы
иметь более дешевых рабочих, чем в Англии. Господа Гольден, крупные прядильные фабриканты в Реймсе и Рубэ, переселились туда из Англии и водворились во Франции, потому что в этой стране женский и детский труд почти не охраняется законом. Правительство Французской республики наградило их орденом почетного легиона, потому что они переехали во Францию, чтобы день и ночь изнурять работой женщин, что в Англии законом воспрещено. Капитал ныне свободен от всяких стеснений и ограничений, которые раньше строго прикрепляли его внутри каждой страны. Теперь ему больше не с чем считаться, кроме собственных интересов, и он может устраиваться там, куда манит его наивысшая прибыль.
Капиталист не мог бы достигнуть вершины своей независимости, отмены всех ограничений пола, возраста, национальности при наборе рабочих, а ремесленник не мог бы спуститься до положения пролетария без собственности, без семьи, без ремесла, если бы ужасные бедствия не стали обычной участью рабочих крупной промышленности. Таких размеров достигли бедствия рабочих, что даже официальные экономисты не пытаются скрывать их.
«Быстрый рост пауперизма идет рука об руку с ростом крупной промышленности”, — писал де-Молинари, директор парижского «Journal des Economistes». У наций, которые достигли апогея промышленного развития, нижние слои общества вырождаются под влиянием пауперизма; они доставляют постоянный контингент для проституции и преступлений, и нигде не видно какого-либо заметного и длительного улучшения их горестного и ненадежного положения, нигде не видно влияния промышленного прогресса на уменьшение меры их страданий. Прежде к этому несчастному классу принадлежали немногие индивидуумы, — ныне происходит массовое производство как богатства, так и бедности».*
*J. de Molinari, L'Évolution économique du XIX siècle, 1880, pp. 101,102.
Продолжение следует...
Поль Лафарг
Редакция “Бескома” предлагает вниманию читателей интереснейшую работу одного из лучших популяризаторов марксизма, по мнению Ленина, Поля Лафарга о пролетариате физического и умственного труда. Среди современных коммунистов вопрос об определении и градации пролетариата стоит еще очень остро, шпаги не вложены в ножны, но копятся знания, все доступнее становятся для широкой публики ранее малоизвестные документы.
Одним из таких документов является работа Поля Лафарга, опубликованная в СССР во втором томе его сочинений в 1928 году. Безусловно, что даже в комсреде найдутся “критики”, которые не преминут “плюнуть” со своей колокольни и на эту работу, зять Маркса таким - не авторитет и прочее. Поэтому для увесистости написанных ниже строк хочется еще указать дату первой публикации исследования Лафарга - это 1887-1888 годы. Наверняка мимо Энгельса данная работа, печатавшаяся в нескольких номерах “Neue Zeit”, не прошла бы.
Редакция “Бескома” разделила работу Лафарга на четыре смысловые части, в общем следуя за логикой автора:
- Ремесленники;
- Пролетарии;
- Пролетарии умственного труда;
- Производитель в будущем обществе.
Приятного чтения.
= = =
Пролетариат физического и пролетариат умственного труда
I. Ремесленники и пролетарии
1. Ремесленники
В нашем столетии человек заставил служить себе упругость водяного пара, известную уже более шестнадцати столетий; после огня и железа пар является самым важным вспомогательным средством, которое человек отвоевал у природы. Единственные двигательные силы, которыми пользовались до нашего столетия, были: человек, животные, вода и ветер — все ограниченные и нерегулярные двигатели. Сила пара, наоборот, постоянна, удобопереносима и по существу неограниченна.
Пар был в руках человека важнейшим средством обуздания сил природы и преобразования человеческого общества. Его влияние на человека и на его семейный и общественный строй было так могущественно, что его можно считать самым революционным фактором из всех ранее существовавших. Ни порох, сделавший ненужным панцирь феодального рыцаря и превративший в развалины его замки, которые взирали с гор, как падала аристократия и провозглашалось равенство всех людей перед свинцовой пулей; ни открытие Америки, наводнявшей Европу тяжело нагруженными ее золотом галеонами, чтобы расшатать феодальную систему собственности, и ускорить развитие торговли и промышленности; ни книгопечатание, сделавшее для всех доступным знание, накоплявшееся целыми веками и очищавшее головы людей от заблуждений и суеверия, — ни одно из этих открытий и изобретений не произвело такого глубокого и бурного влияния на человеческое, общество, как пар.
Менее чем в столетие он сильнее изменил общество, нежели это сделали в три столетия порох, американское золото и книгопечатание.
Пар, техническая основа капиталистической фабрики, менее чем в столетие довел до высшей степени их развития все экономические и социальные элементы, которые хранила в своих недрах неповоротливая, медленно развивающаяся мануфактурная система. Он, по меткому народному выражению, на парах провел этот переворот.
Мануфактурное производство положило начало будущим промышленным центрам. Средневековые города и села были и в одно и то же время и городами, и селами. Каждый горожанин имел свой сельскохозяйственный участок и каждый ремесленник — свой клочок земли. Только города насчитывали несколько тысяч жителей, и окрестности доставляли им все, что необходимо было для удовлетворения жизненных потребностей. Внешняя торговля служила лишь для получения предметов роскоши и излишеств; она велась с величайшими опасностями всякого рода коробейниками и купеческими караванами. На ежегодных или раз в два года устраивающихся ярмарках запасались тем, что являлось предметами торговли. В неурожайные годы терпели все ужасы голода, даже если в соседней провинции был обильный урожай: не было дорог для перевозки продовольственных припасов.
Мануфактурное производство стало вызывать к жизни промышленные города, которые непрестанно разрастались благодаря своему удобному положению на скрещении проездных дорог, у озера, у реки, у хорошего шоссе, облегчавших доставку продовольственных припасов и других продуктов. В конце прошлого (XVIII век) столетия в Европе были уже города с сотнями тысяч душ населения. Лондон насчитывал 800 тысяч, Париж — 500 тысяч, Берлин — 180 тысяч, Манчестер, Глазго и другие города — около 100 тыс.
Рост городов тормозился недостатком продовольственных продуктов вследствие трудности их доставки. Недостаток или ненадежность больших дорог покровительствовали ростовщикам и спекулянтам жизненными продуктами в большей мере, нежели ныне пошлины на жизненные продукты покровительствуют помещикам. Во Франции, и главным образом в Париже, живо ощущался недостаток больших дорог, — он был прямой причиной дороговизны и ряда возмущений, которые в конце прошлого столетия подготовили городское население к революционному движению.
Пар устранил препятствия к росту городов. С 1840 г., т. е. со времени введения железных дорог, население все больше покидало сельские местности и наполняло города. Железные дороги увозили с полей их работников, и новая система финансов высасывала у крестьян так долго копившиеся золотые и серебряные монеты, чтобы оплодотворить ими городскую промышленность. Города насчитывали жителей:
В отношении к общему количеству населения Англии и Франции городское население составляло:
Когда предлагаемая статья сдана была в печать, нам попалась в руки статистика роста трех значительнейших городов в Америке. Небезынтересно сравнить эти цифры с приведенными выше. Жителей насчитывалось:
Пар довершил отделение города от деревни. Урожай может быть в окружности 50—100 километров от Парижа или Лондона плохим, и все же в городе может господствовать избыток американского, индийского и австралийского хлеба, заполняющего нехватку, между тем как вся страна голодает.
Это так далеко зашедшее разделение города и деревни есть одно из важнейших социальных явлений нашего столетия. Оно совершенно изменило общественный строй. Оно также совершенно изменило условия жизни и труда ремесленника. Оно превратило его в пролетария.
В первобытном обществе, которое еще теперь можно наблюдать в Индии, равно как и в селах и местечках средневековья, жители обычно были владельцами земли и питались доходами с полей, которые они обрабатывали. Хлеб и мясо, которое они ели, вино или виноградный сок, который они пили, шерсть или полотно, в которые они одевались, были продуктами их труда. Ткач, портной, кузнец и другие ремесленники принимались в деревенские общины лишь в меру действительно существовавшего на них спроса. Обычно они жили на одной окраине деревни. Они представляли собою как бы общинных чиновников, наравне со священником и школьным учителем; некоторые из них получали определенное годичное жалованье. Ткач, бондарь, портной работали только по заказу и из материала заказчика, а где была возможность — и в его доме. Они оплачивались натурой (хлебом, вином, живностью и т. п.) или, если сами владели землей, получали вместо платы какую-нибудь определенную работу, например за день ткацкой работы - день работы на винограднике. Эта первоначальная форма промышленности держалась до тех пор, пока села и местечки оставались самостоятельными организмами, т. е. социальными организмами, производящими все необходимое для удовлетворения повседневных потребностей.
Но когда, под влиянием внешних обстоятельств, население данной местности увеличивалось и местность все более теряла свой сельский характер и входила в сношения с окружающими селениями, возникал внутренний рынок для товарного производства, и положение ремесленника становилось совсем иным. Он, так сказать, эмансипировался от своего заказчика. Он уже не ждал, пока заказчик принесет ему материал, из которого он должен сработать вещь — он сам стал покупать его и хранить у себя. Он даже начинал работать без заказа, если только рассчитывал, что заказ будет. Он уже не только производитель, — он становится купцом. Чтобы закупать сырье и оплачивать двух-трех подмастерьев, работавших у него, под его руководством, живших в его доме, питающихся вместе с ним за одним столом, он должен был обладать небольшим состоянием, столь, впрочем, незначительным, что его нельзя было назвать «капиталом» в том смысле, в каком употребляет это слово Маркс.
Функции ремесленника становятся более разнообразными. Он теперь должен покупать, производить и продавать. Как покупатель, он ищет лучшего и наиболее дешевого сырья; как производитель, он составляет проект изготовляемого предмета, часть выполняет сам и руководит изготовлением остального. Как продавец, он торгуется с заказчиком о цене и надувает его по всем правилам торговли.
Чтобы приобрести эти разнообразные свойства, которые в настоящее время с трудом можно встретить в одном лице, ремесленник должен был пройти долгую школу ученичества у какого-нибудь мастера своего цеха. В средние века каждое ремесло было мистерией, секреты которой открывались посвященным лишь постепенно. Продолжительное ученичество и любовь к своему ремеслу работника, которого тогда еще не мучила забота о конкуренции сбыта, делали из него настоящего мастера. И ныне еще находим мы неувядаемые черты художественной ценности в зданиях церквей и соборов, в мебели, золотых изделиях,— во всех произведениях, которые составляют предметы восхищения наших художников и которых малейшая деталь носит печать оригинальности и самобытности.
Все художественные школы нашего века, века прогресса и просвещения, еще не в состоянии выдвинуть таких мастеров, как цехи средних веков.
Ремесленники сохранили свои необыкновенные способности до наступления капиталистического производства. Мальзерб, который позднее выступил защитником Людовика XVI, говорит об этом в одном докладе, опубликованном в Париже в 1790 г. королевским Сельскохозяйственным обществом:
«Я вспоминаю, что Академия наук выразила свое изумление перед умом и образованием большого числа ремесленников. Это обнаружилось тогда, когда она предприняла опубликование описания искусств и ремесел. Она объявила, что все доставленные ей описания искусств или ремесел будут вместе с именами авторов опубликованы в общем сборнике, который издан будет от имени Академии. Получено было таких описаний от ремесленников больше, чем ожидали, и в Академии были поражены тем, что во многих описаниях встречались соображения из области математики и физики».
Если французская революция нашла так много талантливых и энергичных людей, которыми она воспользовалась для командования своими армиями, для организации своих финансов, для развития земледелия и промышленности, для борьбы с наступавшей на нее объединенной Европой, для создания всей новой эры, то это нужно приписать тому обстоятельству, что в прошлом столетии было так много ремесленников, которые были не только мастерами своего ремесла, но и людьми, сведущими в науках.
Благодаря благоприятным условиям, в которых протекали работа и жизнь ремесленника, он представлял собою разносторонне развитого человека. Он был одновременно работником как физического, так и умственного труда. Он не был жалким, одиноким, беззащитным и бесправным существом. Он работал в собственной мастерской, владел собственным домом и часто еще небольшим клочком земли*.
*В Эльзасе «рабочие были тесно связаны с землей. Они жили и городах и селах своей округи, и почти каждый из них владел домиком и часто небольшим полем». Это констатировал г. Миг, один из крупных фабрикантов Эльзаса, в докладе, прочитанном в Социально-экономическом общество и напечатанном затем в «Economiste francais» от 10 мая 1863 г.
Обычно ремесленник часть года занимался только обработкой земли. Его промысловая работа была, так сказать, только дополнением к его земледельческой работе. Молодые люди уходили из деревни, чтобы часть года работать только в городе. Ремесленник имел семью, он был мужем и отцом не только по имени; жена его вела хозяйство, приготовляла пищу, держала в порядке белье, заботилась о доме и о детях. Девушки оставались с матерью до замужества и обучались у нее домоводству. Сын до 14-летнего возраста не приступал к работе в мастерской; часто сам отец обучал его начаткам ремесла, покуда он не становился достаточно взрослым, чтобы оставить отцовский дом и начать свое ученическое странствование. И когда он возвращался домой после ряда лет странствования, он основательно знал уже свое дело и был уже вполне зрелым человеком вследствие продолжительных сношений с людьми и вещами.
Каждый ученик рассчитывал сам когда-нибудь стать мастером, завести свою мастерскую и быть независимым. Капиталистическая мануфактура это изменила. Она концентрировала орудия производства для многих рабочих в одном помещении под общим руководством и ввела в этой расширенной мастерской разделение труда, которое постепенно вытесняло художественные дарования рабочих. Но хотя рабочий на мануфактуре лишался независимого положения ремесленника, у него все же оставалась его семья. Его заработка хватало не только ему, но и на содержание жены и детей, которым не было необходимости также итти в мастерскую, чтобы заработать себе на существование. До революции в Париже была только одна мануфактура, употреблявшая в качестве рабочих мальчиков от 14 до 15 лет, — это была мануфактура обоев Ревельона, которая была разграблена и сожжена 28 апреля 1789 года. *
*Сожжение этой мануфактуры имеет историческое значение, которое историки революции, от Тэна до Мишле и Луи Блана, недостаточно оценили.
Мануфактура Ревельона стояла посреди Сент-Антуанского предместья, население которого в громадном большинстве состояло из ремесленников, и насчитывала свыше 300 рабочих. Ревельон, сам бывший рабочий, похвалялся, что понизит плату рабочим до 15 су в день. Одним из средств довести плату до такого низкого уровня и было привлечение к работе детей в возрасте от 12 до 15 лет. Ему удалось, как он писал, поставить их работу с выгодой для себя и в то же время сделать их полезными для их отцов и матерей: они зарабатывали 8,11,12 и 15 су в день. Долго копилась ненависть ремесленников предместья к богатому мануфактуристу, который ввел капиталистический метод эксппоатации рабочих. В апреле 1789 г., когда в предместье происходило собрание для составления наказов (cahiers) депутатам, избранным в Генеральные штаты, и для избрания этих депутатов — между избирателями произошел раскол. На одной стороне находились ремесленники, на другой — «нотабли», кандидатом которых был Ревельон. Высокомерно слушали буржуа наказ ремесленников, Ревельон хотел заставить их молчать. 27 апреля собрание разошлось при угрозах с обеих сторон. Ремесленники собрались, судили мануфактуриста и приговорили его к повешению его изображения, каковой приговор в тот же вечер был приведен в исполнение на Гревской площади, где обыкновенно совершались казни. Зрелище казни не только не успокоило массы, но воспламенило их ярость. В ближайшие дни 4000 ремесленников обложили фабрику, разграбили ее и предали огню. Ревельон должен был скрыться в находившейся поблизости Бастилии. Два с половиною месяца спустя, 14 июля, французская гвардия, поддержанная некоторыми гражданами, взяла Бастилию, эту цитадель королевской власти, господствовавшую над городом буржуа, как и над Предместьем ремесленников.
Взятие Бастилии справедливо считается первым революционным актом буржуазии против дворянства; взятие мануфактуры Ревельона было объявлением ремесленниками, которым предстояло неизбежно превратиться в пролетариев, классовой борьбы против буржуазии. Эта борьба продолжалась сплошь все время революции.
Приведенные здесь факты частью заимствованы из опубликованной в предместье Сент-Антуан в 1789 г. «Защиты Ревельона» (Ехрose justificatif pour le sieur Reveillon, entrepreneur de la manufacture royale de papiers peints).
Ремесленник, владевший небольшим состоянием, обеспечивавшим его независимость, мастер ремесла, требовавшего значительных технических знаний, занимал весьма прочное положение, а для укрепления своей индивидуальной мощи ремесленники создавали мощные организации.
В противоположность цехам ремесленных мастеров подмастерья, еще не достигшие звания мастера, образовали обширные общества, объединявшие всех работников того же ремесла и во Франции носившие название compagnonnage (общества подмастерьев). Они были в состоянии победоносно выдерживать борьбу против верховенства цеховых мастеров и мануфактурных предпринимателей. Перед самой революцией они были достаточно сильны, чтобы держать целые города под бойкотом подобно тому, как теперь делают рыцари труда в Америке. В 1787 г. столяры объявили город Марсель под бойкотом; все подмастерья получили приказ оставить город, и через несколько недель мастера должны были уступить.
В городах мастера каждого ремесла объединялись в цехи для защиты своих прав и привилегий против всякого враждебного наступления. Рынок для их продуктов был ограничен городом и его окрестностями, и поэтому цех должен был заботиться о том, чтобы рынок не был наводнен конкурентами и их товарами. Число мастеров каждого ремесла в городах было твердо установлено, точно так же и число подмастерьев, которых они держали, и количество товаров, которые они должны были производить. А чтобы надзиратели цехов могли наблюдать за исполнением предписаний, рабочие должны были работать при открытых окнах и дверях, а иногда даже на улице.
Каждый цех должен был строго держаться в пределах своего ремесла. Портные, например, должны были изготовлять только новую одежду. Всякие починки были им запрещены и составляли предмет цеха ветошников.
Каждое новшество приводило цехи в ужас. Они боялись, что промышленное равновесие между их членами было бы нарушено, если бы они допустили, чтобы один из них оказался в более выгодном положении в сравнении с другим. Поэтому они запрещали введение всякого промышленного усовершенствования, применение всякого нового приема работы. На Арганда, изобретателя названной его именем лампы с двойной тягой, утроившей силу света масла, была подана цехом жестянников жалоба в парламент, в которой цех требовал для себя исключительного права починки ламп. Набивная материя получила права гражданства только вследствие заступничества таких влиятельных дам королевского двора, как Помпадур, Дюбарри, и сама Мария-Антуанетта. Торговые палаты Руана, Лиона, Амьена энергично протестовали против этого, заявляя, что Франции грозит погибель, если будет допущено производство набивной материи.
Нельзя было основать новое промышленное предприятие или даже просто поселиться в городе, где существовали ремесленные цехи. Мануфактуристы не могли пробивать преграды цехов и вынуждены были поэтому основывать свои мануфактуры в местах, где не было цехов. Три столетия тому назад Манчестер, Бирмингем, Ливерпуль, Глазго были простыми местечками, где не было никаких цехов, и поэтому мануфактуристы могли в них устраиваться. Лондонское Сити, исключительная собственность 92 гильдий, теряло свое население, тогда как Вестминстер и Соусуорк, которые были вольными предместьями, быстро разрастались. Предместье Сент-Антуан, как и другие предместья Парижа, разрастались за счет внутреннего города.
Цеховые объединения ремесленных мастеров и подмастерьев, защищавшие свои вековые права, но тормозившие развитие промышленности и торговли, должны были быть сломлены прежде, чем мануфактура могла достигнуть своего высшего развития и создать капиталистическую фабрику. Поэтому буржуазия, при возникновении капиталистического производства, должна была вести двоякую борьбу — против дворянства, поддерживаемого троном и алтарем, и против ремесленников и их подмастерьев, поддерживаемых цехами.
Продолжение следует...
Поль Лафарг
Редакция предлагает вниманию читателей статью известного французского революционера-марксиста Поля Лафарга. Он прожил долгую жизнь, ровно 70 лет, и большую часть из нее он посвятил освобождению пролетариата, борясь против власти эксплуататоров во Франции, в Испании, в Португалии, находясь в изгнании или на баррикадах Парижа. Ленин называл Лафарга одним «из самых талантливых и глубоких распространителей идей марксизма».
В своих работах Лафарг касался самых разных сторон буржуазного общества, высказывался по вопросам философии и литературоведения, истории и экономики, политики и религии. Мы же решили познакомить читателей со взглядами Лафарга на современный ему пролетариат конца XIX века и хотели бы начать со статьи 1880 года, вышедшей во французском журнале “L`Egalite” (печатный орган Рабочей партии Франции), редактором которого был Поль Лафарг.
= = =
Строение пролетариата
Пролетарий есть умственный или физический производитель, потерявший всякую собственность на свое орудие труда и на продукт своего труда. Именно потому, что он не владеет орудием труда, он вынужден продавать как товар свою рабочую силу поденно, понедельно или помесячно. Пролетарий - непосредственный продукт развития современных средств производства.
Современные средства производства могли принять коммунистическую форму, — т.е. такие размеры, такую сложность, что для своего пуска в ход они требуют сотрудничества коллектива производителей, — только экспроприировав у производителя всякую собственность на орудие труда (земля или машинное орудие). С того момента, как производитель стал владеть только своей рабочей силой, на него и на его семью низверглись всевозможные социальные бедствия.
Современные средства производства экспроприировали, сверх того, у трудящегося (крестьянина-земледельца или городского ремесленника) его техническое искусство и низвели его на роль простого органа огромного механизма. Отняв у работника его профессиональное искусство, некогда приобретаемое долгими годами ученичества, машина обесценила рабочего, она позволила заменить искусную работу ремесленника простым трудом, трудом, сведенным к простым автоматическим движениям. Отняв у труда всякое мускульное напряжение, она позволила заменить мужчину женщиной и малолетним.
Машина, которая должна была освободить человека от всякого тягостного труда и развить до бесконечности его производительную мощь, превратилась в руках капиталистической буржуазии в самое адское орудие угнетения, каким когда-либо владел господствующий класс. Она дала ей возможность склонить громадное большинство народа под иго самого притупляющего, чрезмерно продолжительного труда; она позволила ей сделать из детского труда средство капиталистического производства. Никогда, ни в одном обществе прошедших эпох, даже в странах с наиболее жестоким рабством, не видано было, чтобы дети восьми, десяти, двенадцати лет работали под кнутом по восьми, десяти, двенадцати часов в сутки, как это делается теперь в Лилле, Лионе, Руане, Париже (Жюль Симон, «Восьмилетний работник»). Никогда не видана была, наряду с самыми чудовищными богатствами, такая полная, такая безысходная нищета. Муки голода и труда, превосходящие всякие пределы человеческих сил, стали жребием трудящихся классов нашего века.
А между тем машина — это великий освободитель человечества. Сделав ненужной техническое искусство, уничтожив мускульное усилие, она декретировала равенство в человеческом роде: пред лицом общественного производства дитя равно женщине, женщина равна мужчине, и всякий мужчина равен другому мужчине. То, чего Аристотель, этот гигант мысли, и великие утописты-коммунисты Греции и средних веков не могли понять, — уничтожение порабощающего труда, труда тягостного, не допускающего развития других физических и умственных способностей человека, — осуществила машина. Ее двигательная сила освобождает труд от всякого изнуряющего напряжения, ее бесконечная воспроизводственная мощь сокращает направляющий труд человека до продолжительности, которую коммунистическая организация общественного производства сможет ограничить тремя или четырьмя часами в день. Если это равенство в общественном труде привело лишь к притупляющему равенству и нищете, если бесконечная воспроизводительная сила машины имела результатом лишь колоссальное умножение национального богатства, лишь беспорядочное толкание в вихрь общественного производства мужчин, женщин и детей, лишь напряжение труда до последних пределов человеческих сил, то это произошло потому, что средства производства, хотя и приняли коммунистическую форму, остались, однако, индивидуальной собственностью капиталистического класса. Именно капиталистическое владение средствами производства является в нашем обществе причиною всех бедствий производителей.
Но если средства производства, монополизированные капиталистами, обусловливают все общественные бедствия, то они же породили в недрах капиталистического общества революционный класс, пролетариат, который должен насильственно разбить, как цыпленок свою скорлупу, капиталистическую форму общества, в коей он развился.
Пролетариат не выступает пред историей как беспорядочная толпа илотов - без организации, без теоретических запросов, без революционной энергии, без административных и направляющих способностей. Пролетариат Америки и Европы выступает в наши дни как сложившийся класс, обладающий в своих собственных недрах всеми интеллектуальными органами, которые требуются для администрирования и управления общественным производством.
Очень сложная организация существует во всяком крупном промышленном или торговом предприятии. Все производители, ее составляющие, тесно связаны между собою и достигают общего результата только планомерным кооперированием всех их индивидуальных усилий. Железнодорожный поезд не может двинуться в путь, не всколыхнув целой армии работников (кассиры, начальники станций, будочники, телеграфисты, стрелочники, машинисты, истопники и пр.); все эти производители - дифференцированные органы одного и того же общественного организма - должны выполнять целостные движения, точно заранее вычисленные. Эти промышленные организации, дисциплинировавшие массу производителей, могут под влиянием случайных обстоятельств, сразу и без перебоев, принять революционный характер.
Потребности всякого крупного предприятия выработали в пролетарской массе значительный отбор научных и административных талантов, на которых ложится вся ответственность в деле администрирования и управления. Этот отбор мог бы сложиться в посредствующий класс между великой пролетарской массой и капиталистической буржуазией и стать орудием реакции; но жадность капиталистическая отталкивает их в ряды пролетариата и там их крепко держит. На железных дорогах машинист, высоко развитой рабочий, выполняет работу более продолжительную, более тяжелую и более опасную, чем рабочий, работающий в одной из артелей на тех же железных дорогах. Этот промышленный отбор не образует особой рабочей аристократии; он не может освободиться без помощи массы производителей; он может сбросить с себя капиталистическое иго, только сбросив его со всего общества. Но именно из этого отбора выдвигаются и будут выдвигаться естественные вожди пролетариата в его революционной борьбе.
С одной стороны, потребности крупных промышленных и торговых предприятий численно увеличивают пролетарские массы, организуют их, взращивают в их недрах отборные интеллектуальные силы; с другой стороны, они же сокращают численно имущие классы, дезорганизуют их, лишают их жизненной энергии и интеллектуальных способностей.
В обществе, в котором господствовала мелкая собственность и мелкая промышленность, собственность была придатком собственника, как инструмент был придатком ремесленника. Преуспеяние промышленного предприятия зависело от личного характера его владельца, от его бережливости, от его деловитости, его ума, как совершенство изделия зависело от ловкости руки, направлявшей инструмент. Собственник не мог состариться или переехать в другой город без того, чтобы промышленное предприятие, душою которого он был, не пошатнулось. Собственник в те времена выполнял необходимую общественную функцию, испытывая свои горести и неудачи, получая свои выгоды и компенсации. Собственность была тогда поистине личной.
Но крупная промышленность, превратившая рабочего в придаток машины, превратила также и промышленного капиталиста в придаток промышленной собственности; ее процветание уже не зависит ни от характера, ни от ума, ни от деловитости капиталиста. В современном производстве хозяйский глаз не играет уже роли; все крупные промышленные или торговые предприятия управляются более или менее хорошо составленными, более или менее хорошо оплачиваемыми администрациями. Общественная функция капиталиста ограничивается тем, что он получает доходы и проматывает их, заставляя прыгать девиц и пробки от шампанского. С точки зрения доходности Северных железных дорог или заводов в Крезо было бы совершенно безразлично, если бы Ротшильды и Шнейдеры были кретинами и лежебоками, как безразлично, находятся ли акции Анзенских каменноугольных копей, прядилен братьев Гармель или Французского банка во владении какого-нибудь Петра или Павла, или же национальной администрации под контролем рабочего класса.
Таким образом, по мере того, как современные средства производства экспроприировали у производителя всякую его собственность, они и собственников-капиталистов лишили всякой функции в общественном производстве. Их устранение не вызовет, следовательно, никакого расстройства в производстве; оно даже стало властно необходимым в виду непроизводительного мотовства и экономических пертурбаций, порождаемых капиталистическим владением средствами производства.
Капиталистическая централизация совершается лишь кнутом постоянной экспроприации отдельных представителей мелкой буржуазии, насильственно отбрасываемых в ряды пролетариата. Крупная капиталистическая буржуазия собственными своими руками сметает те барьеры, которые ее охраняли от пролетарских требований. Точно таким же образом королевская власть, деморализовав дворянство, очутилась, беспомощная, лицом к лицу с революционной буржуазией прошлого столетия. И для охраны захваченных ею богатств крупная буржуазия, как в прежние времена королевская власть, может рассчитывать лишь на наемные войска, и в рядах пролетариата рекрутирует она солдат, которые должны ее защищать.
Последнее пролетарское восстание показало воочию шаткое положение буржуазной олигархии. Центральный Комитет, первое революционное правительство, на следующий же день после победы чувствовавшее себя достаточно сильным, чтобы подвергнуть себя суду избирательного корпуса, — был приветствован двумя стами тысяч избирателей. В 1848 году буржуазная республиканская гвардия стекалась из всех департаментов, чтобы раздавить июньское восстание; в 1871 году, несмотря на все призывы Тьера, ни один округ Франции не послал в Версаль ни одного национального гвардейца, — Лион, Марсель, Сен-Кантен, Нарбонна, Бордо, Лилль и все города Франции поддержали и морально, и своими восстаниями Великого Революционера (город Париж).
На этот раз пролетариат снова был побежден. После бойни «Кровавой недели» крупная буржуазия могла умыть руки и воскликнуть: «кровопускание было обильным, — порядок восстановлен!». Но обе экономические силы (средства производства и обмен), под воздействием которых находится общественный организм, не были разрушены; они продолжают свою работу с растущею силой; глухо, но верно подготовляют они новую пролетарскую революцию, которая превзойдет величием своим 18 марта, как 18 марта превосходит июньские дни.
В предстоящую революцию поднимется промышленный пролетариат всех городов Франции, поднимется сельскохозяйственный пролетариат, численно разрастающийся с концентрацией поземельной собственности, поднимутся также крестьяне-собственники, удушаемые конкуренцией крупных хозяйств и иностранной конкуренцией. Предстоящая революция зажжет всю Францию.
Экономические силы бесшумно заряжают социальную мину динамитом. Какой-нибудь промышленный кризис, кризис политический, национальная война или революция в России могут в любой момент бросить в эту мину электрическую искру.
Никто не может предсказать вероятный исход предстоящего вооруженного восстания пролетариата. Но что можно предсказать с математической точностью — это, что за всяким поражением французского пролетариата будет следовать, через более или менее короткий промежуток, новая, более глубокая и более общая, революция и что революции будут следовать за поражениями до тех пор, пока пролетариат не станет во главе государственной власти, пока он не экспроприирует экспроприаторов, пока он не превратит в национальную собственность все орудия производства. Лишь тогда будет завершена эра политических революций, лишь тогда сметено будет классовое господство, лишь тогда, как это предвидел Сен-Симон, будет уничтожено государство, этот представитель интересов владельческих классов; лишь тогда политическое управление людьми будет превращено в административное управление производительными силами.
Лишь тогда человек будет свободен.
Поль Лафарг, “L`Egalite”, 1880 год.
Собрание сочинений, 1 том, с.300-306.