Крупное капиталистическое производство, разбив цеховые и феодальные преграды, обратило в ряды пролетариев в том числе женщин и детей, понизив стоимость рабочей силы взрослых мужчин до минимально необходимого уровня для ее восстановления. Но труд женщин и детей все равно оказался дешевле и выгоднее для капиталиста. Вытеснив поэтому с предприятий мужчин женщинами, а женщин детьми, капитализм обзавелся резервной армией труда, обрекая на деградацию и нищету миллионы рабочих, способных трудиться. Экономическая борьба профессиональных союзов рабочих в разных странах, хоть и имела определенные успехи, но не позволяла пролетариям вырваться за буржуазные рамки. Капиталистические отношения оставались нетронутыми, а значит, продолжал увеличиваться разрыв между полюсами общества: на одном полюсе продолжала скапливаться горстка богачей, а на другом - миллионы и миллионы живущих от зарплаты до зарплаты наемных рабочих.
В третьей части своей работы Поль Лафарг обращает внимание на еще одну социальную группу пролетариата, о которой даже современные марксисты имеют превратное представление, - это работники умственного труда. Как и пролетарии физического труда они появились не из ниоткуда, а под влиянием крупной промышленности - все из того же мелкого собственника (ремесленника или крестьянина), который изначально заключал в себе различные функции (рабочего, управленца, ученого). Уже к концу XIX века данная группа, по крайней мере в Европе, была достаточно многочисленной, чтобы на нее обратили внимание классики марксизма, такие как Фридрих Энгельс и Поль Лафарг, чтобы оценить их место в общественном разделении труда и революционный потенциал.
= = =
II. Пролетариат умственного труда
Мелкое производство объединяло в одном лице обе функции производства — проектирующей головы и выполняющей руки. Столяр задумывает стол в своей голове прежде, чем его рука изготовляет отдельные части его, и затем собирает их вместе; крестьянин руководит всеми полевыми работами, которые он выполняет вместе со своей семьей, а во время жатвы — при помощи некоторых соседей; мелкий ремесленник сам свой директор, управляющий, бухгалтер и т. п. и одновременно сам собственный работник.
Крупная промышленность разделяет ранее соединенные в одном производстве функции и каждую из них передает другому рабочему. Механическое производство раскалывает рабочий класс на две большие труппы: пролетариев мускульного и пролетариев умственного труда. Ему нужны большие армии необученных рабочих (unskilled labourers), не нуждающихся в каких-либо технических знаниях, ибо в несколько дней или недель они могут научиться тем однообразным движениям, которые они должны производить при машине. Они уже не люди, а просто руки; им не нужно больше напрягать свои головы; они — колеса из мяса и костей, прицепленные к машине из железа и стали, которая приводит их в движение и управляет ими, как если бы в нее перешел разум ремесленника. Но, чтобы управлять этим механизмом из железа и человеческого мяса, нужен цвет умственных работников — механиков, инженеров, химиков, агрономов, директоров, управляющих и т. д.
Эти обе категории работников самым тесным образом связаны между собою, несмотря на предубеждения, зависть и горькую ненависть, разделяющие их вне сферы производства. Ведь нельзя себе представить современное машинное крупное производство без работников физического и умственного труда. Рабочие физического труда столь же мало могут мечтать о том, чтобы обходиться без инженеров, директоров, химиков, агрономов и т. д., как эти последние — предполагать, что можно вести производство без рабочих физического труда. Каждый новый шаг в развитии промышленности имеет тенденцию упростить работу рабочего, делать ее более однообразной и, с другой стороны, повышать уровень научных познаний, требуемых от тех, кто необходим для капиталистического производства в качестве выдающихся работников умственного труда.
Капиталистическое производство могло развиваться, лишь заставляя служить себе все современные науки. Грубая и невежественная католическая церковь предавала анафеме естественные науки, эти измышления дьявола. Буржуазия, хотя столь же невежественная, все же хорошо поняла выгоду, которую можно из них извлекать, если их обуздать и приспособить к потребностям промышленности. Точно так же и человек должен был научиться ценить полезность зависящего от него другого человека, прежде чем победитель стал превращать побежденного в раба, вместо того, чтобы убивать и съедать ого.
Ни одна отрасль промышленности не избежала преобразующего влияния науки. Даже те отрасли промышленности, возникновение которых относится ко времени зарождения человеческих обществ и которые дошли до нас в своей, так сказать, первобытной наивности, как приготовление масла и починка кожевенных изделий, подверглись в наши дни воздействию науки. Сепаратор Лаваля или центрифуга, приводимая в движение паром, моментально отделяет сливки от молока и почти превращает их в масло; химические препараты (сернистый мышьяк, железистая соль и т. п.) делают возможным во столько же недель, сколько раньше требовалось месяцев, обезволосить и выдубить кожу. Постройка и эксплуатация железной дороги требуют самых разнообразных научных знаний, начиная с геологии — этой современной par excellence науки, от развития которой так много выиграло железнодорожное строительство, - и кончая высшей математикой.
Наука сделалась прислужницей капиталиста, она должна всегда и повсюду служить ему, и он ни копейки не платит за ее бесчисленные изобретения, которые, однако, так сильно способствуют созданию колоссальных богатств капиталистов.
Наука, некогда монополия касты жрецов, тщательно скрывалась от народа. Способы производства держались в тайне, которая сообщалась только членам цеха после более или менее продолжительного испытания; ремесла в средние века назывались мистериями, словом, которое так превосходно к ним шло, ибо оно происходит от греческого «myein», что значит и посвящать, и замыкать. Капиталисты, наоборот, слишком заинтересованы были в том, чтобы самим овладеть наукой и ее применением в промышленности, а не предоставить ее как привилегию касте жрецов, цехам или отдельным личностям. Они сделали науку доступной обществу, выставляя ее как общее достояние всех без различия классов, наций и рас. На словах каждый человек имеет право на науку, на результаты неутомимых и тщательных изысканий ученого, который влачит жизнь нищего и умирает от голода. Ибо капиталисты скудно оплачивают теоретиков, исследования которых делают возможными успехи промышленности, дающие такие обильные барыши.
Список капиталистов, содействовавших основанию научных институтов или оплате теоретических исследований, поразительно короток. И деятелями в большинстве случаев бывают субъекты, которые, не занимаясь серьезно науками, ибо это плохо вяжется с богатством, увлекаются фотографией, микроскопией, телескопией, коллекционированием монет или раковин и т. п. препровождением времени.
Наука стала общей собственностью еще больше, нежели воздух и свет, которые во Франции, вследствие налога на окна и двери, должны оплачиваться деньгами. Каждый человек имеет право насыщать свой мозг наукой, — право, которым капиталисты никогда не злоупотребляют. Им нет никакого дела до того, как движется наука, они даже похваляются своим невежеством, подобно тому как феодальные бароны почитали за честь не уметь писать. Они смотрят на ученых, как на скучных чудаков, которые так же неловки, как неотесаны. Они согласны, чтобы их с величайшими почестями хоронили, а иногда также на то, чтобы им после смерти ставили памятники. Но при жизни пусть они сидят смирно в своих кабинетах и лабораториях и пусть чувствуют себя счастливыми, что им оставляют их побрякушки: так именно величают буржуа научные исследования. Только невежды или ученые, которым присуще некоторое шарлатанство и интриганство, достигают почестей и хорошо оплачиваемых постов.
Капиталисты не удовольствовались тем, что теоретические знания сделались общественной собственностью. Они хотели и применение теорий сделать общим достоянием, т. е. чтобы каждый фабрикант мог безвозмездно пользоваться ими, и они достигли своей цели. В то время, как владение моргом земли, фабрикой, каким-либо капиталом, приобретенным чужим трудом, является абсолютной собственностью счастливого владельца, которая юридически может быть передаваема до скончания веков, ученый не имеет никакого права на плоды своего умственного труда. Они принадлежат всем. А изобретатель, дающий теорию, применяемую в промышленности, имеет право только в продолжение ограниченного количества лет на продукт своей умственной работы. И даже этого временного права он достигает выборкой патентов, которые в некоторых странах очень дороги и выдаются на таких условиях, что охрана права научной собственности является часто сомнительной. Изобретатель должен отражать каждое покушение на эту собственность на свой риск и страх в дорогостоящих процессах. Капиталист же, наоборот, имеет к своим услугам на государственный счет и полицию, и судей. И даже слабо охраняемое временное право собственности на продукт умственного труда буржуазия оставила изобретателю лишь для того, чтобы поощрять его к другим изобретениям, из которых она извлекает такие большие выгоды, и иметь право требовать их обнародования.
Защитники буржуазии, конечно, умеют подыскивать объяснение тому, почему собственность изобретателей должна быть слабо обеспечена. И действительно, абсолютное право собственности изобретателя на его изобретение сделалось бы для капиталистов и высшей степени обременительной монополией. Семья Уатта монополизировала бы, например, все изобретения, основанные на упругости пара. Подобная монополия в глазах экономистов неестественна и противоречит интересам общества. Наоборот, совсем естественным и общественно желательным представляется им то, что какая-нибудь семья капиталиста в продолжение столетий монополизирует плодородие почвы и животворящее действие солнца.
Но вышеприведенные и другие аргументы, приводимые против неограниченного права собственности изобретателя на его изобретение, оказываются недействительными, как только заходит речь о литературной собственности. Впрочем, и это право сохраняется лишь в течение известного числа лет после смерти писателя, — и тогда издатели могут на его сочинениях наживать деньги, не будучи обязанными выплачивать авторский гонорар. Когда буржуазные государства согласились, наконец, издать международные законы против литературного грабительства живых писателей, то это было сделано не только в интересах писателей, но главным образом в интересах капиталистических издателей, купивших их сочинения.
Когда капиталист сделал науку общим достоянием, то не с намерением ломать себе голову, воспринимая эту науку. К тому же он составляет себе совершенно своеобразные представления о научном образовании. «Преобладающим мнением большинства фабрикантов в Ланкашире было, — пишет сэр Роско, профессор химии в Манчестере, — что если кто-нибудь из их сыновей пробыл шесть месяцев в университете (college), то ему можно вколотить все знания, которые необходимы для применения химии в его предприятии. Часто отцы, приходя ко мне, говорили: «я набойщик (или красильщик, или пивовар) и хотел бы, чтобы вы моего сына обучили химии, но как раз настолько, — и не больше, — сколько ему нужно, чтобы он сейчас же мог применить ее в моем деле». («Record of work done in the Chemical departement of the Owen* College 1857— 1887», by Sir H . E . Roscoe, p. 9— 10.) И когда я этому человеку объяснял, что химию прежде всего нужно изучать как науку, а потом только можно приступить к ее применению на практике, и что его сын должен учиться, по крайней мере, от двух до трех лет, прежде чем он сможет приступить к самостоятельным изысканиям, касающимся специально его производства, — тогда он чаще всего отвечал, что если нужно учиться по такой системе, то у его сына не найдется времени для учения, и если он не может прямо начать работать над нужными материалами, то лучше пусть он остается на фабрике. Там он, мой собеседник, и его отец достигли больших коммерческих результатов без научных познаний, и нет никаких оснований полагать, что его сын не достигнет таких же успехов». Подобные речи с небольшими изменениями произносились капиталистами всех стран. Между тем научные приемы в промышленности становятся все сложнее, и капиталисты вынуждены изменить свое отношение к вопросу, и они требуют, как замечает Роско, от своих директоров и других служащих очень серьезных познаний в химии и других науках. Но ланкаширские фабриканты, грубое невежество и упрямое чванство которых мы видели выше, поняли значение химических познаний только по высоким окладам, которые они должны были платить выписанным немецким химикам.
Если капиталист презирает науку и жалеет тратить силы на ее усвоение, то все же он требует, чтобы те, кто ему служат, усвоили это общее благо, которое он так великодушно предоставляет им. В античном обществе собственность требовала от того, кто ею владел, мужественных добродетелей; в Риме, Спарте, Афинах — везде собственники были воинами; на них одних лежала оборона их владений; рабу и безземельному был закрыт доступ на военную службу. В средние века только дворянин имел право в вооружении садиться на лошадь. Капиталистическая собственность, наоборот, не требует от владельцев никаких определенных физических или умственных качеств.
Машина с прогрессом науки все совершенствуется и грозит сделать рабочего ненужным; но не владелец машины, а тот, кто у него служит, должен научно совершенствоваться по мере того, как машина усложняется. Первый шаг имел целью принудить служащего умственно развиться, чтобы он мог переваривать науку, которая капиталисту была не по нутру; второй, более трудный, шаг состоял в том, чтобы начиненному знаниями служащему платить так же мало, как лишенному знаний рабочему. Прошло некоторое время, пока была достигнута эта великая цель, которую новейшая филантропия может поставить рядом с желатиновым супом и искусством накормить досыта рабочего на сорок сантимов в день.
Промышленное применение науки развивалось так быстро по мере расширения круга действия механической индустрии, что капиталисты скоро пришли в замешательство. Вначале они столкнулись с величайшей трудностью — собрать многочисленный персонал интеллигентных пролетариев, которые им нужны были для руководства их машинами и для изучения новых научных приемов в промышленности.
В Европе наступило то же самое, что произошло в варварской России после падения крепостного права. Когда вследствие освобождения крестьян помещики лишились дарового труда крепостных, они хотели ввести сельскохозяйственные машины. Но для них оказалось невозможным найти достаточное число русских механиков, и вместе с машинами пришлось выписывать также и машинистов.
Европейские капиталисты в начале машинного производства не имели этого выхода — вербовать за границей нужных им интеллигентных пролетариев. Они должны были подготовлять их у себя и за свой счет. Они выбирали из числа своих служащих тех, кто отличался способностями, прилежанием или подхалимством, и делали их заведующими и руководителями фабрик. Служащих с высокой научной квалификацией капиталисты могли зачастую получать только таким образом, что способным лицам давали образование за свой счет. Большая шотландская и английская ситценабивная фирма Мак-Коркводаль и Ко выбрала из детей своих рабочих самых смышленых и дала им образование, чтобы сделать из них рисовальщиков, граверов, управляющих и машинистов. Мюльгаузенские фабриканты, чтобы за дешевую плату иметь художников, химиков и другие интеллигентные силы, основали школы для маленьких пролетариев, обнаруживавших соответствующие способности.
Но затрачивать капитал на воспитание наемных рабочих физического и умственного труда противоречит принципам мещанских экономистов. Капиталист не должен, подобно рабовладельцу, воспитывать рабочего с детства. Он должен найти его на рынке труда в готовом виде и приспособленным к работе. Он покупает не всю его личность, а лишь рабочую силу его рук или его мозга на день, неделю, месяц; его идеал состоит в том, чтобы купить рабочую силу за точную ее стоимость или даже дешевле, т. е. за цену, которая требуется для ее восстановления.
Пока интеллигентных пролетариев было мало, их труд хорошо оплачивался. Они могли прилично питаться, с комфортом жить, хорошо одеваться, содержать жену и детей так, что им не приходилось зарабатывать на свою жизнь. Этот материальный достаток, столь необходимый для поддержания престижа интеллигентного работника и его семьи, скоро показался капиталисту чем-то лишним, от чего нужно отделаться. Он находит необходимым, чтобы рабочий умственного труда, подобно рабочему физического труда, сжал свои потребности и потребности своей семьи до крайних пределов, и считает желательным, чтобы интеллигентный рабочий посылал жену и детей работать за плату, дабы содержание их не ложилось на него бременем. Интеллигентные пролетарии наивно верили в то, что их таланты и научно-литературные знания являются их привилегиями, которые не дадут им опуститься на дно пролетарской нужды. Они воображали, что рабочая сила их мозга никогда не сможет стать товаром, цена которого сообразуется с издержками на его производство. Но действительность скоро раскрыла им глаза.
Чтобы свести работу мозга на один уровень с физическим трудом, необходимо было прежде всего выбросить на рынок труда достаточное количество интеллигентных пролетариев с тем, чтобы они конкурировали друг с другом и сбивали цены на свой товар — рабочую силу мозга. Капиталистам, однако, не пришло в голову превратить пример мюльгаузенских фабрикантов во всеобщую и постоянную организацию; с другой стороны, предоставить семьям заботу о поставке необходимой интеллигентной силы было рискованно, потому что расходы на ее воспитание могли бы отпугнуть, и рынок страдал бы от недостаточного притока конкурентов. Решено было подзадорить филантропов, чтобы эти щедрые души открыли бесплатные вечерние курсы для взрослых рабочих. Но и это мало помогло. И вот ничего больше не осталось, как требовать от государства, чтобы оно организовало подготовку необходимых для современной формы производства кадров квалифицированной интеллигенции.
Капиталисты и расторопные их приспешники - экономисты любят бранить и попрекать государство, от которого, по их мнению, нельзя ждать никакого разумного начинания, никакого полезного дела. И все же они первые взывают к государству о помощи, когда попадают в затруднительное положение; тогда оно вдруг становится наилучшим спасителем из нужды. Нужны ли им новые рынки, — государство должно их открыть, — в крайнем случае, хотя бы с помощью пушек. Хотят ли они увеличить свои барыши, — государство призывается защитить их от иностранной конкуренции пошлинами или даже премиями. У них еще не хватило смелости требовать от государства, чтобы оно возместило им издержки на улучшение техники*, но уже давно они требовали и добились, чтобы государство несло расходы по улучшению их орудий производства, сделанных из человеческого мяса, — издержки на научное образование части пролетариата. Если буржуазия всех стран выступает за бесплатное начальное обучение, то при этом, правда, пускается в ход великолепнейшая декламация о необходимости поднятия морального и экономического уровня рабочих; но все это благородство в конечном счете направлено на то, чтобы понизить издержки производства интеллигентной силы, а тем самым уменьшить и рыночную цену последней.
*Я ошибаюсь, — это уже произошло. Что такое государственная помощь и процентные гарантии для железных дорог, как не возмещение издержек на введение технических улучшений? После войны с Италией от последнего французского займа оставалось еще 50 млн франков; Наполеон раздал их крупным промышленникам на улучшение их техники.
Муниципальное управление Парижа основало городскую физико-химическую школу по примеру мюльгаузенской. Школьники набирались из одареннейших и прилежнейших пролетарских детей коммунальных школ. Школа не только дает им бесплатное обучение, но городское управление выдает субсидии родителям, чтобы помочь им содержать детей до окончания учения. Филистер не преминет, конечно, превознести до небес это благородное, гуманное учреждение, когда зайдет о нем речь. Но что делать? Филантропам не везет с их благодеяниями; каждое из них роковым образом превращается в свою противоположность. Результаты филантропической физико-химической школы оказались весьма печальными. До ее основания химик оплачивался дорого; уже несколько лет упомянутая школа, выбрасывает на рынок труда толпы химиков, и оплата последних необычайно сильно упала. Французский капиталист может теперь за 160—200 франков в месяц получить молодого человека, в совершенстве знакомого с лабораторной практикой и обладающего солидными теоретическими познаниями. Провинциальным предпринимателям до сих пор еще не особенно легко найти заместителей своим химикам, и потому они обходятся с ними приличнее; парижские, наоборот, относятся к ним с величайшим пренебрежением, и угрозы увольнения не сходят у них с уст; они уверены, что в любой момент могут найти больше работников, чем им нужно.
Муниципальная физико-химическая школа в Париже может служить примером государственных и общественных школ, где в интересах капиталистов получает образование множество умственных работников. Везде государство и городские общины — эти государства в уменьшенном масштабе — создали учреждения для воспитания интеллигентных наемных работников, в которых нуждается современная система производства, и учителей, которые должны им давать необходимые научные познания.
Производительность современной промышленной системы так велика, что в каждой области, которой она овладела (железная, хлебная, хлопчатобумажная промышленность), через короткое время рынок насыщается, и наступает перепроизводство. То же явление можно наблюдать и в подготовке умственных работников. В настоящее время химиков, инженеров, врачей, агрономов, профессоров фабрикуют с не меньшей легкостью, чем племенных кур, несущих целый год яйца, не высиживая их, и безрогих волов, — и при том в таком же несметном количестве, как кроликов и форелей.
Наше общество приписывает себе особую тонкость чувств и гуманность на том основании, что учреждает союзы для спасения душ маленьких китайцев, искоренения вивисекции и т. п. Но по отношению к учащейся пролетарской молодежи своей собственной страны общество проявляет далеко не столь нежные чувства, как к китайцам, собакам и кошкам. Воспитание умственных работников происходит при самых неблагоприятных условиях для физического и морального здоровья учащихся. Их пичкают знаниями, как откармливают уток и гусей для получения жирной печенки. К чрезмерному умственному напряжению, на которое обречены дети, прибавляется еще недостаток движения, плохое оборудование школ, постоянное сидение в комнатах, плохое и недостаточное питание, — все это, вместе взятое, дает те отвратительные результаты, которые констатировала медицинская академия в Париже: малокровие, желудочные и нервные заболевания, бледную немочь, местные болезни у молодых девушек, близорукость и другие расстройства зрения, уродства ключицы, кривые плечи и пр. Доктор Витере в Англии, представитель медицинского конгресса в Брайтоне, констатировал те же явления и, в частности, указал на то, до какой степени вредно умственное переутомление для девушек и особенно для учительниц: они дают относительно наибольший контингент обитателей домов для умалишенных*.
*Школа, разумеется, не единственное бремя, ведущее к вырождению молодежи. Мы приведем здесь извлечение из речи, которую произнес доктор Бруардель, декан медицинского факультета в Париже: «Физическое и духовное вырождение детей школьного возраста происходит не только от чудовищного объема учебной программы; вторая, чрезвычайно важная, причина беды заключается в пребывании детей в больших городах. Я говорю на основании наблюдений, которые собрал как врач многих больших интернатов. Часто имел я также случай наблюдать дальнейшее течение жизни моих бывших маленьких пациентов.
Все вы знаете парижского гамена (уличного мальчишку); в высшей степени интересно изучить этот тип. До десятилетнего возраста он, хоть хрупок и худ, все же веселый ребенок с живым умом, если его пощадила золотуха. Но вскоре в нем все заметнее обнаруживается вырождение. Его члены становятся тонки, слабы, почти изнеженны; все его развитие совершенно приостанавливается, ум становится неповоротливым, характер — брюзгливым и подозрительным; половой инстинкт слаб, и половые органы обнаруживают недоразвитие.
У ребенка парижской буржуазной семьи наблюдается целый ряд параллельных явлений; вначале веселый, жизнерадостный, энергичный, иногда «маленькое чудо», он скоро становится хилым и немощным. Его рост неправилен; остановка в развитии не так рельефна, но достаточно ясна; половое бессилие и атрофия соответствующих органов не так заметны, но такая же тенденция налицо.
У юноши умственные способности надломлены, его внимание не способно к концентрации, не может долго останавливаться на одном. Учитель должен работать с ним и за него и снова и снова вколачивает ему знания, которые он должен воспринять. Пока книга в руках ученика, он еще может двигаться вперед; отнимите у него книгу — и он совершенно теряет уверенность в себе и память.
Иногда он вдруг с разбега рванется вперед, но слишком скоро он никнет; лишь редко наступают периоды умственной деятельности. Товарищи из провинции, более внимательные и более прилежные, занимают в школе первые места.
И в жизни также находишь их впоследствии в первых рядах. Родившиеся в Париже в большинстве вынуждены довольствоваться литературным или художественным поприщем, или ремеслом, требующим только ручных навыков.
Влияние больших городов действует решительно в направлении создания такого состояния духа и такого строения тела, которые, если в них вглядеться, носят более или менее ярко выраженные черты вырождения. Эти влияния разрушают как отдельную личность, так и род. Говорят, что парижские семьи, за немногими исключениями, вымирают через два-три поколения».
Но еще менее, чем о благе учащихся, заботятся о судьбе тех, которые окончили школу. Школа выполняет свою задачу, если она выбрасывает на рынок труда достаточное число умственных работников. То, что мы выше сказали о химиках, можно сказать и об инженерах, учителях, агрономах, художниках, короче — о всех интеллигентных пролетариях. Перепроизводство их в последнее время так велико, что цена на них значительно понизилась; скоро им придется довольствоваться заработной платой простых рабочих, — в тех отраслях, в которых это пока еще не наблюдается. Заработную плату простого рабочего понижают тем, что все меньше требуют от него искусства. Заработную плату умственных работников понижают, повышая требуемую от них квалификацию.
Развитие капиталистического производства влечет за собой образование резервной армии труда, по меткому выражению Энгельса, постоянно растущей массы безработных, которые только в периоды, становящиеся все более короткими, хозяйственного подъема всасываются фабриками и мастерскими. То, что социалисты констатировали по отношению к простым рабочим, можно теперь констатировать и в области умственного труда. Масса интеллигентных пролетариев, выпущенных в последние годы, так велика, что ей все труднее становится найти работу за какую бы то ни было плату. Д-р Дюжарден-Бомец сообщил в Медицинской академии, что из пяти тысяч молодых девушек, снабженных учительскими дипломами, город Париж может в год обеспечить места только ста. Во Франции в 1887 году 27 000 девушек получили дипломы; в ближайший год их будет 31000, если все пойдет по прежнему. Вероятно около половины кандидаток не выдержало экзаменов. Это дает 60 000 девушек, друг другу перебивающих дорогу в поисках несуществующих мест. Это целая армия, армия недовольных.
После того, как новый общественный строй вытеснил женщину из семейного очага на фабрику, он создает женский интеллигентный пролетариат, который он использует в школах, управлениях и пр.
Интеллигентный товар принужден делить участь всякого товара. Очень скоро внутренний, отечественный рынок становится для него тесен; он экспортируется за границу. Фабрики для производства химиков, руководимые Либихом и его последователями, выбросили излишек своего производства в Англию; уже многие годы Германия наводняет всю Европу девушками и молодыми людьми, хорошо дипломированными и вооруженными художественными, литературными и научными познаниями не хуже, чем коммивояжер снабжен образцами. Европейские рынки труда переполнены образованными людьми, не имеющими ни куска хлеба. Экспорт интеллигентных работников стал новой отраслью мировой торговли; их вывозят в Китай, Японию, Полинезию, Африку, — повсюду, куда проникла современная цивилизация, вместе с водкой и сифилисом.
Этот экспорт не безопасен для современного европейского общества. Арендаторы и сельские рабочие, изгнанные английскими и шотландскими лендлордами, переплыли океан и открыли новые девственные земли, сборы с которых должны были нанести смертельный удар сельскому хозяйству Европы. Умственные работники, которых капиталистическое общество так беспечно рассеивает на все четыре стороны, приносят варварским и полуцивилизованным народам европейскую науку и ускоряют наступление момента, когда они будут в состоянии объявить Европе экономическую и вооруженную войну.
Но не меньшие опасности грозят со стороны тех, которые остаются на родине. Католическое духовенство во времена своего всемогущества в средние века принимало в свои ряды всякого получившего образование молодого человека; церковь, не колеблясь возвела на папский престол и провозгласила святым Захария — человека, пропитанного наукой «неверующих» арабов. Капиталисты не исполнены такой дипломатической мудрости. Они дают в руки многих тысяч молодых людей...
Поль Лафарг
окончание здесьи здесь
