Когда-то очень давно Паша Краснопольский был моим соседом по даче.
Участки принадлежали нашим тещам, мы появились там почти одновременно
и сразу подружились. Нас многое связывало: оба приехали в Москву из провинции,
рано женились, быстро наплодили детей - через несколько лет на даче пасся уже
целый выводок, двое моих и трое Пашкиных. Оба не то чтобы были подкаблучниками,
но уважали жен и не отлынивали от семейных обязанностей.
В том числе копались на огородах.
Мне повезло: моя жена относилась к садоводству без фанатизма, тесть и теща им
совсем не интересовались. Так что я работал ровно столько, сколько сам полагал
нужным. Малину видно среди крапивы - и хорошо.
Паше приходилось туже, на их участке (а участки были старые и большие,
по 8 с лишним соток) был засеян буквально каждый клочок.
Всю осень варились варенья, закатывались соления и компоты, зимой все это съедалось, несъеденное раздавалось друзьям, и весной цикл начинался сначала.
Половину участка занимала самая трудоемкая культура - клубника.
С рассвета и до заката Паша полол, рыхлил, поливал, подрезал, окучивал,
подкармливал, изредка прерываясь на то, чтобы наколоть дров или шугануть детишек.
Вечером, покончив с делами, Пашка частенько заходил ко мне с бутылкой наливки.
Выпив, он всегда заводил один и тот же разговор:
- Ты не думай, я Любашу люблю и детей тоже, и теща хороший человек.
Но больше так не могу. От этих клубничных грядок тошнит уже.
Свобода мне нужна, ты понимаешь, свобода!
- Да забей ты на огород, как я.
Поорут и перестанут.
- Да собственно дело не в огороде. Свобода - это... ну как тебе объяснить?
Вот представь - прерия... и ты скачешь на коне, в ковбойской шляпе, лассо в руках...
и ни одной души до самого горизонта, только твое ранчо где-то вдалеке.
Вот это - свобода!
А это - тьфу! - и Пашка с ненавистью оглядывался на свой образцово возделанный участок.
Шел 85-й год, в Москве начался Всемирный фестиваль молодежи и студентов.
На следующее лето Любаша приехала на дачу с детьми и бабушкой, но без Пашки.
На расспросы она не отвечала, точнее, отвечала, но в этих ответах было очень много эпитетов и очень мало смысла.
Как я понял, Пашка закадрил на фестивале какую-то иностранку и с нею сбежал.
Как выглядел его побег с точки зрения виз, развода, алиментов и прочей бюрократии
- не спрашивайте, не знаю.
Прошли годы, очень много всего случилось и с миром, и со мной.
Никогда не думал, что попаду в Америку, но вот попал.
И не так давно, путешествуя по стране с молодой женой и младшим ребенком,
где-то в Северной Каролине, как говорят американцы - in the middle of nowhere,
свернул с шоссе, чтобы купить у фермеров свежих овощей и фруктов.
Здесь фермеры продают урожай вдоль дорог, прямо как где-нибудь под Рязанью,
только цивилизованней, в маленьких лавочках.
На парковке стоял замызганный фермерский грузовичок, к нему была привязана
оседланная лошадь. Тощая и веснушчатая, но довольно симпатичная для американки фермерша торговала овощами, сыром, домашним вареньем, очень вкусным самодельным хлебом. Но главной специализацией фермы были ягоды.
Мы купили всего понемножку, а клубники - много, клубника была замечательная.
Пока я укладывал покупики в машину, из лавочки вышел самый настоящий ковбой,
словно только что сошедший с экрана вестерна. Сапоги, замшевая куртка, шляпа,
шейный платок - недоставало только кольта.
Ковбой сел на лошадь, повернулся - и тут я его узнал.
- Паша! - заорал я.
- Черт тебя побери! Пашка! Краснопольский!
Как ты тут очутился?
Ковбой соскочил с коня и кинулся обниматься.
- Знаешь, - признался он, - меня уже двадцать лет никто не называл Пашкой.
Я теперь, понимаешь ли, Пол Редфилд.
В тот день мы не поехали дальше, заночевали у Паши на ранчо.
Когда жены и дети оправились спать, новоявленный Пол Редфилд повез меня
- на грузовичке, не на лошади - в местный бар, где мы до утра пили пиво
в компании его друзей, таких же сошедших с экрана ковбоев.
После третьей кружки меня уже не оставляла мысль, что в салун вот-вот
ворвутся индейцы, и начнется стрельба.
На обратном пути Пашка остановил машину на пригорке, достал две сигары.
Мы вышли и закурили.
Вокруг, насколько хватало глаз, простирались поля, подсвеченные восходящим солнцем.
Было красиво и очень тихо.
- Это моя земля, - сказал Пашка.
- Вот от этого столба и во-о-он до того - кругом моя земля.
Дальний столб я не разглядел, а ближний видел сразу в двух экземплярах,
но общий смысл уловил.
- Паш, - сказал я, - а ведь это та самая свобода, о которой ты всегда говорил.
Ты мечтал об этой свободе, мечтал, и вот теперь наконец получил ее.
Да?
Пашка крепко задумался.
И только когда закончилась сигара, спросил:
- Ты помнишь, сколько было клубничных грядок на моей даче?
- Сотки четыре?
- Три. А здесь - одиннадцать акров. Вот и вся, блин, свобода.
P.S.
11 акров - это, чтоб вы знали, порядка 450 соток.
Для Северной Каролины - вполне средняя ферма.