Григорий Остров

Слышал об этом случае дважды, но далеко не из первых рук. 

Так что тапками прошу не бить, за что купил, за то и продаю.

Жила, в общем, одна семья. Родители, дети и дедушка. 

Жили сначала в неньке-Украине, а потом уехали на историческую родину в Хайфу. 

Дедушка всю жизнь был зубным техником, то есть они в неньке не бедствовали. 

Вся квартира в коврах, тогда это считалось круто. 

И когда настала пора ехать, дедушка наотрез отказался расставаться с самым большим 

и пушистым ковром. Скатал его в рулон и привез с собой в Хайфу. 

Хотя это сильно добавило красок в и без того нелегкое путешествие.

В Хайфе ковер ко двору не пришелся. 

Может, не влез в гостиную, может, по цвету не подошел, но так и пролежал много 

лет свернутым на антресолях. А в то время хамасоиды взяли моду надевать пояса 

шахидов и кататься в них в Израиле в рейсовых автобусах. 

Позже израильтяне кокнули шейха Ясина и еще парочку кутюрье, и мода сошла на нет.

Но до того свободно можно было поехать, например, на рынок и нарваться в автобусе 

на показ мод. Вот дедушка однажды и нарвался.

Похоронив дедушку, его дети решили, что нафиг им не сдалась такая историческая 

родина, и нашли способ перебраться в Америку. 

А перед отъездом распродали или раздали все крупные вещи.

В том числе злополучный ковер почти насильно всучили не очень близким знакомым

не знаю из какого города, но пусть для определенности из Нагарии. 

У вас, мол, первый этаж, с пола дует, так что берите.

Через два дня звонят им эти нагарийцы и требуют приехать в гости попрощаться.

Хайфчане отказываются: вы, мол, с ума сошли, три для до отлета, дел невпроворот, 

но те настаивают. Ладно, приехали. Их кормят ужином, ведут разговоры о разных 

пустяках. Зачем звали, непонятно. Наверно, есть какое-то деликатное поручение, 

но не знают, как подступиться.

Съели ужин, хозяйка пошла на кухню типа за десертом. 

И тут хозяин встает и торжественно объявляет: «А теперь сюрприз!». 

И такой жест рукой: мол, парад-алле, смертельный номер. 

Входит хозяйка. У нее в руках поднос, а на подносе – гора стодолларовых бумажек. 

Солидная такая горка, с верхом, чуть по краям не сваливаются.

Дедушка, оказывается, все деньги, заработанные непосильным трудом на ниве зубного протезирования, обратил в доллары, закатал в ковер и таким образом через все 

таможни привез в Израиль. 

А детям ничего не рассказал. Не успел. Он ведь не собирался взрываться в автобусе, 

а собирался жить долго и счастливо до ста двадцати лет.

В этой истории, если она, конечно, была, поражает не дедушкина находчивость, 

а поступок нагарийских знакомых. 

Ведь если бы они эти деньги зажилили, никто бы об этом не узнал. 

Вообще никто, никогда и ни при каких обстоятельствах. Химически чистый случай. 

Хочется надеяться, что дедушкины дети с ними поделились и они вынесли из этой 

истории несколько больше, чем старый ковер и чистую совесть.

Но чего не знаю, того, к сожалению, не знаю.

Григорий Остров

Из жизни новорусских чикагцев.

Есть у нас знакомая пара, скажем, Вася и Люся. 

У них дом в неблизком, но весьма дорогом пригороде, в гараже два крокодила

– Порш Кайен и Мерс GL какой-то. Всё в кредит, естественно.

Васиной зарплаты на прокорм этого зоопарка хватает с натяжкой, причем натяжка 

из разряда «презерватив на глобус», но понты важнее.

Позапрошлой зимой Вася с Люсей, прикинув очередной раз презерватив к глобусу, 

решили, что дальше так жить нельзя и надо на чем-то экономить.

Встал вопрос, на чем. 

Звериная сущность капитализма состоит в том, что, достигнув однажды какого-то 

уровня потребления, потом очень трудно с него слезть. Избавляться от кредитов 

– страшная потеря денег и геморрой, реже ходить в рестораны – друзья обидятся, 

экономить на детях и вовсе западло. И так далее, какую статью расхода ни тронь, 

она визжит, кусается и яростно сопротивляется секвестру.

В конце концов Люся убедила мужа начать с малого и попробовать экономить на бензине. 

С учетом недавнего подорожания аж до четырех баксов за галлон и прожорливости обоих крокодилов сумма должна была выйти нешуточная.

Если я не ошибся в расчетах, то долларов 50 или даже 70.

В месяц.

До этого судьбоносного решения рабочее утро в семье выглядело так. 

Вася на Порше доезжал до станции метры (ударение на первый слог, местная электричка), оставлял там машину на парковке и поездом ехал в центр на работу. 

Через полчаса Люся отправлялась на Мерсе по тому же маршруту, но по дороге еще 

завозила детей в школу и садик. Теперь решили Мерс оставлять в гараже, 

а всю развозку делать на Порше по схеме Вася – дети – Люся.

Накануне детям прокапали мозги на тему «надо рано встать и быстро собраться,

чтобы папа успел на поезд, потому что папа теперь будет ездить с нами, потому 

что мы будем экономить». 

Дети прониклись, но, как водится, одно-другое-третье, в результате выехали впритык 

в Васиному поезду все на нервах. Примчались на станцию, когда поезд уже стоял на платформе.

Вася пулей вылетает из-за руля, проносится по перрону и в последний момент успевает

в закрывающиеся двери. Люся облегченно вздыхает, пересаживается за руль, чтобы 

везти детей в школу... и обламывается.

Васе думать было некогда, он действовал на автомате. 

Выходя из машины, как обычно заглушил двигатель и сунул ключи в карман.

Вариантов в общем никаких, не бросать же машину на площади – хотя бы потому, 

что там нельзя парковаться. Люся звонит Васе и требует его с ключами взад. 

Вася матерится последними словами – на работу гарантированно опоздал, пропустил 

важное совещание, босс голову снимет – и выскакивает на следующей станции.

Тут его ждал еще один сюрприз. Оказывается, станция, на которой он сгоряча вылез, 

– это такой буранный полустанок в лесном массиве между двумя жилыми районами. 

Там останавливаются далеко не все поезда, ближайший – часа через два. 

На три мили кругом ни одного живого человека, последние уехали с Васиным поездом.

Позапрошлая зима выдалась в Чикаго не такой снежной, как нынешняя, но очень 

холодной и ветреной. Люся с детьми продрогли даже в теплой машине.

Через час из тоннеля показался Вася, весь занесенный снегом, насквозь промерзший

(одевался в расчете на двухминутную пробежку от метро до офиса), в сбитых модельных туфлях, хромающий на обе ноги (а нечего было спортзал прогуливать). 

Добрел до машины, приоткрыл дверцу и просипел:

– Люсенька, дорогая, давай теперь экономить на чем-нибудь другом!

Григорий Остров

Где-то в 80-х годах пошла мода на домашние роды. 

Судя по ЖЖ и прочим интернетам, она и сейчас не прошла, но началось тогда. 

Назад к природе, так сказать. Рожали на свой страх и риск в домашней ванне,

с помощью мужа и иногда подруги, уже прошедшей через это испытание. 

С одной стороны, конечно, варварство; с другой, учитывая тогдашние порядки 

в советских роддомах, домашние роженицы избежали многих проблем и стрессов. 

Короче, вопрос спорный.

Из моих знакомых первой решилась на домашние роды Вера, жена Кости-баяниста. 

Вообще-то московскому интеллигенту баян не к лицу, его инструмент – гитара, 

но Костя всегда отличался оригинальностью во всех аспектах, не исключая и этот. 

Играет он виртуозно, выступал с самыми известными коллективами вплоть до Спивакова. 

Хотя нет, Спиваков, кажется, обходится без баяна, но что-то того же уровня. 

Не брезговал Костя и низким жанром, легко подбирал любую песню и всегда 

аккомпанировал на наших посиделках. До сих пор одно из моих самых ярких музыкальных впечатлений – «Солнышко лесное», исполняемое под баян тридцатью пьяными глотками.

Когда Вера родила, мы с женой как раз ждали ребенка и живо интересовались всеми подробностями процесса. Навестили их на пятый, что ли, день. 

Довольная Вера, прижимая к груди крохотное голое существо, рассказывала, 

что все прошло невероятно легко и удачно. Ни сильной боли, ни страха не было, 

потому что все 8 или 10 часов, пока длились роды, Костя играл ей на баяне. 

Она слушала прекрасную музыку, под нее тужилась и не испытывала ничего, кроме беспредельного счастья. К тому же Костя уверял, что от такого музыкального 

вступления в жизнь ребеночек должен получиться с абсолютным музыкальным слухом.

Через полтора года Вера точно так же, в ванне под Костин баян, легко и безболезненно родила второго мальчика, а еще через два – девочку.

А потом она вдруг развелась с Костей и вышла замуж за Мишу, тоже парня из нашей компании. Это не было в нашей среде чем-то особенным: все были молоды, лишены предрассудков, легко влюблялись и перевлюблялись, не считали это предательством 

и продолжали дружить с бывшими супругами и их новыми пассиями.

Костя оставил квартиру молодоженам и, завербовавшись в какой-то гастрольный ансамбль, стал разъезжать с ним по всему миру. Не прошло и года, как у Веры снова начал расти животик. Услышав про домашние роды, Миша, сын врачей и внук врачей, ни разу в жизни

не съевший немытого яблока, пришел в ужас. 

Вера, со своей стороны, и слышать не хотела ни о каких роддомах и требовала ванны и мужа.

Сошлись на том, чтобы рожать в роддоме, с врачом поблизости, но максимально 

естественно: отдельная палата, муж рядом и боже упаси никаких стимуляций, эпидуралок, наркозов и тем более кесаревых. 

К тому времени уже появились экспериментальные роддома, где можно было договориться 

о таких вещах – разумеется, по блату и за деньги. Мишины родители, конечно, не обрадовались, когда их сын женился на женщине с тремя детьми, и к Вере относились 

более чем прохладно. Но свой родительский долг они выполнили, нажали на старые знакомства и обеспечили все требуемые условия.

Роды с самого начала пошли не так, как в три предыдущих раза.

В непривычной обстановке Вера никак не могла разродиться. 

Периодически подходил врач, предлагал обезболивание, слышал отказ и опять отходил

– видимо, серьезной опасности пока не видел, хотя боли и страданий было предостаточно. Миша маялся рядом, слушал Верины стоны и изнывал от невозможности помочь.

– Ну зачем, зачем я бросила Костю, – ныла Вера между схватками. 

– Он бы сейчас сыграл на баяне, и все бы прошло. А ты... ты даже на губной гармошке 

не можешь, ничтожество.

Нет для мужчины худшего оскорбления, чем когда женщина сравнивает его со своим 

бывшим. Но нет для него и большего стимула. 

Миша подошел к палатному телефону (роскошь почти немыслимая), в три звонка добрался 

до нынешней Костиной подруги, узнал, что Костя на гастролях в какой-то Маниле или 

Куала-Лумпуре, и записал телефон гостиницы. Звонок туда должен был стоить безумных денег – ну и черт с ним.

В Куала-Лумпуре была глубокая ночь. 

Выдранный из постели Костя никак не мог взять в толк, кому и зачем он должен играть

на баяне. Но слова «Вера рожает» пробудили в нем если не мозг, то условные рефлексы. 

Он взял инструмент, Миша поднес к Вериному уху телефонную трубку, и оттуда полились божественные звуки «Амурских волн».

– Ну наконец-то, – сказала Вера, откинулась на спинку кровати и напрягла нужные мышцы. «Ну наконец-то» – подумал ребеночек у Веры внутри и полез к выходу. 

Подошел врач, убедился, что дело пошло, и отошел, удивляясь причудам психики рожениц.

Но идиллия длилась недолго. Телефонная связь с Куала-Лумпуром прервалась и больше 

не восстанавливалась. Ребенок снова застрял.

– Пора стимулировать, – заметил врач.

– Не надо, ну пожалуйста, не надо, – просила Вера. – Я рожу сама, я обязательно хочу

родить сама. Миша, ну ты же мужчина, ну сделай же что-нибудь!

– Еще полчаса, – предупредил врач, – потом никого слушать не буду. Мне тоже под суд

не хочется.

– Потерпи, – крикнул Миша, выбегая из палаты, – будет тебе баян.

Вот скажите, где в перестроечной Москве в одиннадцатом часу ночи можно найти баяниста? Миша кинулся в ближайший кабак, где по его представлениям играла живая музыка. 

Музыка была, но в виде рок-группы. Миша секунду подумал, не сойдет ли ионика за баян, потом заглянул во второй кабак, третий, четвертый. Спустился в метро – там стояли нищие, кто-то пиликал на скрипке, но баяна не было. Вышел на улицу, пытаясь сообразить, где есть концертный зал или консерватория. До консерватории было не успеть никак.

– Господи, – громко сказал неверующий Миша, – если ты есть, пусть я сейчас услышу звуки баяна.

Прислушался – и правда услышал. Он был в Сокольниках, играли за оградой парка.

Кинулся на звук – под фонарем танцевали несколько пожилых пар, им наигрывал тоже немолодой, слегка нетрезвый человек.

– Дед, – закричал Миша, – тебя-то мне и надо. Пойдем со мной, потом все объясню.

Дедок попытался возразить, но Миша, взвалив на одно плечо баян, другой рукой уже 

тащил его к машине.

– Бутылку хоть поставишь? – поинтересовался на ходу баянист.

– Ящик поставлю, – пообещал Миша, – только пошли скорей.

Когда Миша, где деньгами, где грозным взглядом прорвавшись сквозь кордон нянечек, с ошалевшим дедком на буксире ворвался в палату, там уже суетились врачи и анестезиологи. Кто-то пытался поставить Вере капельницу, она слабо отбивалась.

– Стойте! – закричал Миша. – Вы обещали мне полчаса, пять минут у меня еще есть.

Он посадил деда на стул в углу, сунул ему в руки баян и велел:

– Играй! И не смотри туда, в обморок упадешь. Смотри на инструмент.

– Что играть?

– Да что угодно, хоть «Амурские волны».

– Дурдом на выезде, - констатировал врач. – Чего только не вытворяли у нас в родилке, 

а вот на баяне еще ни разу не играли. Явное упущение. 

Ладно, пять минут у нас правда есть. Послушаем концерт «В рабочий полдень».

Дедок заиграл.

– Боже мой, – простонала Вера, – как же он ужасно фальшивит. Просто невозможно слушать.

И родила.

Что удивительно, у трех старших Вериных детей музыкальный слух так себе, а вот младшенький – одаренный музыкант. Играет, правда, не на баяне, а на гобое.

Я знаю ЖЖ-ник этого молодого человека и не так давно заметил этот ник в сообществе, посвященном домашним родам. Так что, чувствую, скоро мы услышим о родах под гобой.

Григорий Остров

В городе-герое Бруклине, на третьем этаже обычного четырехэтажного дома 

без лифта живет семья моих друзей: папа Яша, мама Маша, дочка Ника и кот Мурзик. 

А квартиру под ними снимает вредный старик, который терпеть не может "этих русских" 

и чуть что жалуется на них в менеджмент дома. 

То ему ломают потолок (Ника играла в мячик), то шумят после 10 вечера (в четверть одиннадцатого Ника прошла на кухню попить воды), то заводят стиральную машинку (официально стиральные машины в доме запрещены, но в действительности они есть 

у всех и никому не мешают: Нью-Йорк - не Америка, а обитатели недорогих съемных 

квартир далеко не так законопослушны, как жители американской глубинки).

При этом сам сосед не стесняется ночи напролет стучать клюкой об пол и передвигать 

мебель. О чем достоверно известно от Машиной мамы, которая живет на первом этаже

в том же подъезде.

Фамилия старика Квинсли, но Ника давно переименовала его в мистера Квакли 

- так зовут противного лягушонка из детской книжки.

История случилась в позапрошлом ноябре, когда Нике было семь, а Мурзику 

- чуть меньше года. Домашние животные в доме тоже запрещены, поэтому 

существование Мурзика держали в секрете от всех соседей, а а особенно 

- от мистера Квакли. 

За год котик ни разу не был на улице и вообще кроме родной квартиры бывал 

только на первом этаже у бабушки, куда его иногда относили в сумке. От такой 

жизни у Мурзика развился невроз: он жутко боялся чужих и при виде постороннего 

человека начинал в ужасе метаться по квартире, отыскивая пятый угол.

На самом деле, несмотря на запрет, кошек и собак в их доме не меньше, чем 

в любом другом. Существует негласное, но достаточно четко соблюдаемое правило:

если животное все же завели и за год на него не поступило ни одной жалобы, дальше считается негуманным разлучать зверя с хозяевами, и менеджмент перестает 

реагировать на жалобы типа "уберите его, оно тут живет", а реагирует только на экстраординарные события вроде укуса. 

Каким образом хозяева доказывают, что год уже прошел, точно не знаю. 

Видимо, предъявляют справку от ветеринара. Вот такой аналог бурно обсуждаемой 

ныне амнистии нелегалов.

К моменту описываемых событий Мурзику до перехода на легальное положение 

оставалось меньше месяца. И тут случился День благодарения. 

Отметить его было решено у бабушки. С утра Маша жарила и парила, а ближе к вечеру процессия двинулась на первый этаж. 

Яша нес индейку, Маша - судки с салатами, а Ника - Мурзика.

Причиной происшествия стало роковое стечение двух обстоятельств.

Во-первых, куда-то задевалась кошачья сумка, и девочка несла котика легкомысленно завернутым в шарфик. А во-вторых, к соседу пришли гости. У мистера Квакли имеется 

не меньше дюжины детей, внуков и других отпрысков, рослых, бесцеремонных и очень шумных. Весь год они никак не напоминают о своем существовании, но в День 

благодарения являются в полном составе поесть жареной индейки, по части 

приготовления которой мистер Квакли, как вскоре выяснится, большой дока.

В момент, когда мои друзья проходили площадку второго этажа, одна порция 

младших Квакли как раз входила в квартиру, а другая поднималась снизу по лестнице. 

Шум и грохот, который они при этом производили, мог бы напугать и обкуренного гиппопотама, а не только впечатлительного котика. Перепуганный Мурзик мгновенно выпростался из шарфика, метнулся по площадке и в поисках пятого угла влетел 

в квартиру мистера Квакли.

В типовых американских квартирах нет прихожей, входная дверь открывается 

прямо в гостиную. Поэтому Маша с площадки могла лицезреть явление Мурзика народу 

во всей красе.

Стоп-кадр: изящно сервированный длинный стол, покрытый белоснежной скатертью.

На дальнем его конце красуется циклопических размеров фаршированная индейка 

в аппетитной золотистой корочке. 

Кадр следующий: по столу проносится серый меховой вихрь, разбивает рюмки, 

расплескивает соусы, опрокидывает на скатерть бутылки с вином и наконец с налета впечатывается в бок птице.

По третьему закону Ньютона при столкновении килограммового кота 

с двадцатикилограммовой индейкой кот должен улететь за горизонт, 

а птица - едва сдвинуться с места. 

Но на этот раз у Ньютона что-то не срослось.

Кот действительно отлетел в угол, но индейка тоже бодро заскользила к краю стола 

и грохнулась на пол, облив жиром диван и разбросав начинку по всей комнате. 

Юные Квакли с криком и топотом кинулись ловить кота, поскальзываясь на начинке, спотыкаясь об индейку и удесятеряя разгром. А между ними по полу, по мебели, по 

гардинам и чуть ли не по потолку метался обезумевший Мурзик, серой молнии подобный.

Несчастный мистер Квакли, от бешенства едва удерживая во рту вставную челюсть, 

прошипел Маше в лицо:

- Я этого так не оставлю! Я немедленно звоню в полицию. Вы мне за все заплатите. 

Я добьюсь, чтобы вас выселили, а вашего кота усыпили. Вы понимаете, что это серьезно?

Он был прав. Траблы грозили нешуточные. 

Но не перевелись еще женщины в наших селениях. 

В том числе - не перевелись на английский. 

Маша мгновенно просчитала в уме все варианты спасения и выбрала единственно действенный. Широко улыбнувшись мистеру Квакли, она ответила, как и полагается

одесситке, вопросом на вопрос:

- Я вам глубоко сочувствую, но с чего вы взяли, что это наш кот? 

Я этого кота первый раз вижу. Он только что забежал с улицы.

Нельзя сказать, что мистер Квакли безоговорочно ей поверил, но во всяком случае призадумался. А вот у Ники от такого предательства задергались губы, и она собралась расплакаться и всех выдать. Заметив это, Маша скомандовала:

- Яша, Ника! Нечего вам тут стоять. Берите еду и быстро к бабушке!

И дальше добавила несколько фраз по-русски.

Как только за мужем и дочкой закрылась дверь, Маша из вежливой одесситки 

преобразилась в отчаянную русскую бабу, которая, если надо, и кота на скаку остановит, 

и в чужую квартиру войдет. 

Что она немедленно и проделала: отодвинула в сторону мистера Квакли и решительно 

вошла в центр бедлама, царившего в его гостиной. Мурзик, заметив во враждебном 

окружении что-то родное, кинулся к ней в объятия.

Маша безжалостно оторвала его от себя и, держа за шкирку на вытянутой руке

(потерпи, Мурзинька, так надо!), продемонстрировала всем тринадцати Кваклям 

и дюжине других соседей, высунувшихся на шум из своих квартир:

- Вот, мистер Квинсли, я поймала этого гадкого кота. И сейчас я его выкину!

С этими словами она спустиласть на два лестничных пролета, открыла тяжелую 

подъездную дверь и с размаху выбросила кота во двор. 

Закрыла дверь, демонстративно отряхнула руки и скрылась в маминой квартире.

Мистер Квакли, окончательно убедившись в отсутствии преступной связи между котом 

и русскими, поплелся убирать следы разгрома.

Прежде чем проследить дальнейшую судьбу Мурзика, замечу, что Яша, сам парень 

далеко не промах, в трудных ситуациях привык безоговорочно доверять жене. 

И это не очень похвальное для мужчины качество в данном случае пришлось как 

нельзя кстати.

Войдя в тещину квартиру, Яша в точности выполнил данные Машей указания

(те самые несколько фраз по-русски): немедленно вылез через окно во двор 

и застыл напротив двери подъезда в позе Льва Яшина, готового отразить одиннадцатиметровый. 

Через полминуты из двери вылетел Мурзик, пущенный сильной Машиной рукой. 

Промедли Яша хоть мгновение, кот кинулся бы наутек и навсегда исчез в каменных

джунглях. Но яшинский бросок был точен, кот был пойман, через окно доставлен в бабушкину квартиру, облит слезами, успокоен, обласкан и накормлен самым вкусным 

кусочком индейки.

Следующие две-три недели Мурзик скрывался у друзей и знакомых, как Ленин в Разливе. Приходили все-таки вызванные соседом люди из менеджмента, осмотрели квартиру, 

не нашли никаких следов пребывания животных и ушли ни с чем.

Тем временем Маша, которая в свое время училась на помощника юриста, вовсю 

внедряла в жизнь сведения, усвоенные из курса психологии свидетелей. 

Например, тот факт, что вещи, вызвавшие у человека сильные эмоции, кажутся ему 

крупнее и ярче, чем в действительности. Или что людям свойственно принимать то,

что они слышали от других, за виденное собственными глазами. 

Вооруженная этой информацией, Маша без устали пересказывала соседям происшествие 

с котом, не скупясь на подробности и особо напирая на то, что кот был чужой, 

и еще на одну выдуманную деталь, которую я раскрою чуть позже.

В декабре исполнился долгожданный год со дня приобретения Мурзика. 

Кот был возвращен в лоно семьи и легализован. Еще через пару месяцев Ника уговорила родителей вынести кота на улицу. Собралась толпа детей, норовивших рассмотреть его и погладить. Вылечившийся от невроза Мурзик довольно жмурился. 

Подошел мистер Квакли, внимательно всмотрелся и укоризненно сказал Маше:

- Вы же говорили, что это не ваш кот!

- Какой кот?

- Тот, который уничтожил мою индейку. Вы говорили, что первый раз его видите, 

а теперь с ним гуляет ваша дочка.

- Ну что вы, мистер Квинсли, это был совсем другой кот. 

Мой серый и маленький, а тот был огромного размера и рыжий.

- То есть как рыжий?

- Конечно, рыжий, вы разве не помните? Да все соседи видели, что кот был рыжий.

Не верите - спросите кого угодно.

Больше ничего не случилось. 

Только мистер Квакли периодически заводил с соседями разговор о котах, 

а потом спрашивал, не знают ли они хорошего невропатолога.

А то память стала сдавать, да и цвета уже плохо различает.

Григорий Остров

Одна славная женщина переехала жить в Израиль, в маленький городок 

под Беэр-Шевой. Вдова с маленьким сыном. Так тогда сложилась жизнь, 

что другого выхода не было. Наполовину русская, у сына соответственно 

семитской крови только четверть, а семитской внешности - ни на грош, 

светленький и курносый в покойного папу.

Когда мальчик пошел в школу, выяснилось, что быть светлым и голубоглазым 

в классе, в котором остальные пятнадцать учеников смуглые и картавые, 

нисколько не лучше, чем наоборот.

А быть маленьким и хилым плохо везде. Пацана затравили конкретно. 

Каждый день приходил из школы в слезах, а когда научился не плакать, 

стал приходить с синяками. Мама синяки видела, но сделать ничего не могла. 

Денег на частную школу или переезд в другой район не было, а жаловаться 

учителям мальчик запретил. Сказал, что справится сам. 

Но что-то у него не очень получалось.

Через несколько лет матери предложили стажировку в США. 

За стажировкой последовал годовой контракт, потом еще один... в общем, 

они живут в Штатах до сих пор. На американских харчах парень вдруг начал расти 

и крепнуть (я не хочу сказать, что американские харчи хоть чем-то лучше израильских, 

это просто фигура речи). К тринадцати годам перерос маму, здорово раздался в плечах. 

В придачу к неожиданно попершим природным данным серьезно качался в спортзале. Нарастил мускулы, стал капитаном школьной команды по американскому футболу. 

Случались и практические занятия по части начистить кому-то рыло, райончик был 

не из самых фешенебельных.

И тут матери понадобилось съездить в тот городок под Беэр-Шевой, чтобы решить

какие-то бюрократические вопросы. Сына она взяла с собой. 

Всю поездку парень безвылазно просидел в гостинице.

Утром в день отъезда вдруг сказал: "Мам, я пойду погуляю". 

Вернулся почти к самолету, пряча кулаки в рукавах футболки, но очень довольный.

Прогулка выглядела следующим образом.

- Йоси, привет! Ты меня помнишь?

- Не-а.

- Я Артур, учился с тобой во втором классе.

- А-а. Привет.

- Помнишь, как ты меня дразнил русской свиньей?

- Помню. Гы-гы...

На третьем "гы" Йоси получал правый прямой в челюсть и отправлялся на газон 

собирать зубы. Сценарий повторился 11 раз практически без отклонений, разве что 

иногда правый в челюсть дополнялся пинком по копчику. 

Четверых бывших одноклассников на их счастье не оказалось дома.

Матери сын о сути прогулки ничего не сказал.

Раскололся только через год, когда приехала в гости подруга матери из того городка. 

Ее сын, тоже славянской внешности, но лет на семь младше, пошел в ту же самую школу. Одноклассники с первого же дня относились к нему ну очень уважительно.

Григорий Остров

Америка все-таки очень молодая страна.

Подруга рассказала. Привезли к ним в больницу старичка на операцию. 

Обыкновенный такой американский дедушка лет девяноста пяти с лишком по имени, 

скажем, Джон Миллиган. Лысенький, весь в старческой гречке, медицинская карта 

толще его самого, но совершенно еще в своем уме. 

Спросили адрес. Город такой-то (городишко тысяч на 15 жителей, окраина Сиэттла), 

Джон Миллиган стрит, дом 1.

Регистрационная сестра замечает:

- Надо же какое совпадение: вы - Джон Миллиган и улица тоже Джон Миллиган.

Дедушка говорит:

- Ну так ничего удивительного, это ж я ее и основал. 

Я когда приехал в эти края в начале тридцатых, там еще никто не жил. 

Чистое поле. Я выбрал местечко покрасивее, поставил хибарку. 

Повесил почтовый ящик, прихожу на почту: вот сюда мне письма и газеты, пожалуйста.

Они спрашивают, какая улица, какой номер дома.

Да какая к чертям улица, я там от дороги немножко гравия насыпал, чтобы "Форд" не буксовал, вот и вся улица. Все равно, говорят, так нельзя, назови как-нибудь.

Ну я и назвал недолго думая. А потом вокруг народ стал селиться, места-то красивые. 

Теперь уже не все помнят, что я тот самый Джон Миллиган.

Григорий Остров

Однажды в разговоре мне случилось упомянуть, что кому-то или чему-то настал трындец. 

И все бы ничего, но сказал я это в присутствии девушки, которая, помимо других 

несомненных достоинств, имеет высшее филологическое образование. 

Она меня тут же поправила: трындец - это не процесс, а состояние. 

То есть настать он не может, а, как мед у Винни-Пуха, он либо есть, либо нет.

- Ладно, - миролюбиво согласился я, - раз не настал, значит, пришел.

- Нет, - возразила собеседница, - прийти он тоже не может. 

Приходит не трындец, а... - тут она растерянно замолчала. 

Видимо, слушающая нас компания показалась ей недостаточно вольнолюбивой, 

чтобы назвать того, который приходит, его полным именем.

Но филологическое образование просто так не дают. 

Заминка длилась всего мгновение, потом девушка нашла нужную формулировку 

и уверенно закончила:

- Приходит не трындец, а его двоюродный брат.

Теперь у меня есть хорошее обозначение для разного рода безвыходных ситуаций. 

Я в таких случаях говорю: "Пришел двоюродный брат".